Из записок доктора Ивана Стрельцова. Теперь я знаю о времени гораздо больше, чем хотел бы знать, и поэтому думаю, что нам тогда почему‑то достался настоящий день — не из тех

 

Теперь я знаю о времени гораздо больше, чем хотел бы знать, и поэтому думаю, что нам тогда почему‑то достался настоящий день — не из тех, разумеется, которые имел в виду один из демократов минувшего века (у них‑то, дурачков, все дни были настоящие, крепенькие, еще не выеденные изнутри всяческими гнусными тварями…), — достался в подарок, или как взятка, или просто по капризу Панкратова, но этот день не кончался, вот и все. Но он и не тянулся, он просто был. Мне этот день помнится огромным, как месяц.

Происходили всякие события. Они умудрялись начаться и кончиться сегодня, хотя обычно на такое отводится природой гораздо больший срок. Особенно в Москве.

Моя рана загноилась, подскочила температура и даже начался бред. Охранница Нина прежде была фельдшером. Она вычистила мне все, что нужно, и перевязала заново. У охранников и бандитов есть свои методы лечения огнестрельных ран — чтобы не обращаться к врачам. Я даже и названий этих лекарств не слышал… а с другой стороны, к военной медицине подобное просто не могло иметь отношения: лечение такими способами десятка‑другого раненых сожрало бы весь военный бюджет… Нина взяла деньги, сходила в аптеку, вернулась с таблетками и ампулами. От уколов я впал в некоторую задумчивость. Потом все прошло. Часа через три она сменила мне повязку — рана уже была чистой.

Крис не вернулся к назначенному сроку, только позвонил, отметился. Но и Панкратов сам не приехал, прислал с пакетом посыльную, этакую кубышечку в кепке и с хвостиком. В пакете были фотографии Эшигедэя — примерно в том обличий, что мы видели его на перформансе. Он и кадуцей. Кадуцей и он. И наконец, просто кадуцей. Зажатый в смуглом кулаке.

Ираида была рядом со мной. Все решилось как‑то слишком просто, само собой… даже не верилось.

Она была сантиметров на пять выше меня, и это почему‑то больше всего нервировало.

Когда вернулись очень задумчивые Крис и Альберт, барон велел на время оставить все дела и посторонние разговоры. Сам он сказал:

— Человек не в силах отменить течение времени или старость, но он легко может продлить молодость и исключить ожидание. Нет смысла откладывать то, что неизбежно случится в будущем, — хотя множество глупцов поступают именно так, потому что так велит обычай, созданный ими же. Иван, Ирка‑тян, подойдите ко мне…

Он вынул из кармана и бережно поставил на пол какую‑то маленькую статуэтку‑нэцкэ, рядом с нею пристроил цветочный горшок с маленьким кривым вишневым деревцем, потом взял нас с Ираидой за руки, обвел вокруг деревца и нэцкэ — и сказал, что теперь мы муж и жена. Я должен любить ее и заботиться о ней, а она — любить меня, почитать и слушаться. А потом барон предложил устроить праздничный пир.

Мы устроили праздничный пир — правда, бутербродами.

Все это походило на цветной сказочный сон. И только Софья Сергеевна, вдова Сильвестра, была черно‑белой…

И очень нескоро мы — кто из нас? не помню… — заметили, что нигде нет нашего Васи. Он вроде бы не выходил из квартиры… дверь заперта, окна под мониторингом, подземные ходы не прорыты… Тем не менее Вася отсутствовал категорически.

А чуть позже — просто не пришло в голову посмотреть сразу — обнаружилась пропажа кадуцея.

Джеймс Куку весь этот день испытывал мучительнейшую раздвоенность. Во сне к нему явилась богиня Йемойя, уже не такая похожая на госпожу Ираиду, как ему показалось когда‑то, но оттого не менее грозная и величественная. Просто госпожа Ираида оказалась очень славной девушкой, о какой ему не приходилось и мечтать. Но он все равно мечтал. И вот явилась Йемойя. Ей не нужно было ничего говорить, чтобы Джеймс понял. Госпоже Ираиде угрожала опасность, большая опасность, исходящая от злых и неумелых колдунов. Нужно было кое‑что сделать. И он уже примерно знал что.

Это было неприятно и немного опасно. Но не опаснее и не противнее, чем глотать презервативы, набитые кокаином и смазанные бараньим салом.

Тихо взять Змеиный Жезл было делом минуты. Но потом нужно было найти угол, в котором тебя никто не заметит.

Он нашел такой угол и встал в него, как наказанный ученик. Змеиный Жезл тянул его к себе и в себя, как если бы Джеймс был клочками бумаги, а Жезл — пылесосом. Нельзя было позволить ему по‑настоящему сделать это — но в то же время обмануть и показать, что вроде бы поддаешься. Но вовремя отдернуть себя.

Самое странное — Джеймс не знал, откуда ему это известно. Когда его лечил доктор Иван… когда он погружался в голубое сияние чудесного шепчущего чемоданчика… когда над ним колдовал одноглазый йорумба Суа, отправляя в очередной рейд с грузом презервативов в желудке… или еще раньше, когда его, городского мальчика из приличной семьи, привезли в небольшую деревню и оставили там на попечение двоюродного дядьки‑колдуна… он много вынес тогда — и смешного, и такого, о чем никому не расскажешь. Но все чаще он жалел, что нельзя вернуться в ту деревню и поговорить с дядькой. Потом Джеймс понял, что уже находится на улице. Ярко светило солнце, но ему казалось, что где‑то перед ним, пусть еще скрытая от глаз, зияет холодная черная пещера.

Он не узнавал места, в которых оказался, они были совершенно безличные, но минут через десять быстрой ходьбы увидел впереди знакомое мрачное здание за забором, а значит — еще немного пройти вперед, повернуть направо — и будет угловой пятиэтажный дом, розовый с серым, на третьем этаже которого снимает квартиру Суа и где всегда есть кто‑то из его людей…

Дверь была заперта, как ей и положено, и Джеймс понял, что почему‑то ожидал — и опасался — увидеть ее приоткрытой. Он постучал условным стуком.

Открывшая дверь женщина была из какой‑то позапрошлой жизни. Однако она узнала Джеймса и втащила в квартиру. Он смотрел не нее и пытался узнать в ответ.

Здесь Суа не было, и денег женщина Джеймсу тоже не могла дать. Сидели двое незнакомых Джеймсу нигерийцев, играли в нарды. Они не замечали Джеймса, и Джеймс не замечал их. Так было принято. Женщина могла только накормить его, но он был сыт. Однако поел плохо приготовленной маисовой каши с рыбной подливкой, чтобы не вызвать подозрений. Потом ушел, сказав, что придет вечером.

Уже выходя из подъезда, он вспомнил ее. Когда‑то, он даже хотел на ней жениться. Хотя она совсем не умела готовить.

Приближение опасности он почувствовал спиной. Не оглядываясь, нырнул за угол. Убегая, слышал, как тормозят у подъезда большие тяжелые джипы.

Главная база Суа располагалась в получасе бега. Это была маленькая станция автосервиса.

Несколько машин, стоящих во дворе, никто никогда не чинил. Они служили для прикрытия.

Здесь тоже были несколько человек, которые помнили Джеймса, а он их почти не помнил. Но рассказу, как он улизнул в последнюю секунду из разбомбленной хазы, поверили возбужденно и сразу. Кто‑то из русских уже пытался наезжать на Суа. Поэтому на базе и было так много народу — почти сорок человек — и кой‑какое оружие.

Потом Джеймс предстал перед одноглазьм Суа в его вагончике.

— Откуда у тебя это? — показал Суа на Змеиный Жезл.

— Нес к тебе, — сказал Джеймс. — Показать. Ты понимаешь в этом толк.

— Где ты его взял?

— Украл. У тех, кто хотел украсть меня.

— Тебя хотели украсть? — Суа прищурил единственный глаз. — Кому ты нужен, обезьяна?

— Меня хотели украсть, да! Меня хотели принести в жертву здешним богам. Но я убежал и даже украл эту вещь. Ты видел такие?

Суа присмотрелся. Потрогал.

— Я видел похожие, но сделанные из черного дерева. Наверное, это очень древняя вещь. Я дам тебе за нее пятьдесят долларов. Не сейчас, немного позже. И работу. Ты готов для работы?

— Конечно, — сказал Джеймс. — Конечно я готов…

Снаружи ударили выстрелы.

— Ты навел их! — крикнул Суа.

— Кого? — поднял руки Джеймс. — Зачем? Если я — то почему я здесь?

Суа секунду помедлил. Глаз его мерцал сумрачно.

— Если ты умрешь, — сказал он, — тебе ничего не будет. Но если сбежишь…

Джеймс боялся вовсе не его. Но сделал вид, что боится — его.

Суа бросил Змеиный Жезл в железный ящик, заменяющий сейф, взял оттуда пистолет и шагнул к двери. И тут же попятился на судорожно распрямленных ногах. Пистолет его упал на пол и выстрелил. Джеймс не почувствовал боли, а — будто гвоздем рвануло штанину. Он даже не обратил на это внимания, потому что видел только острые черные когти, торчащие из спины Суа. Если бы когтя было три, он понял бы: это пришел демон Йего‑йего, чтобы покарать неправильного колдуна. Но когтя было четыре…

Вслед за пронзенным Суа вошел русский — с круглой бритой головой и странно приоткрытым ртом. Казалось, что глаза у него совсем белые, без радужки — только белок и точка зрачка. Он передернул плечом, и Суа стек на пол вагончика, как полужидкое существо, и стал дергать ногой и что‑то слепо нашаривать рукой на себе. В руке у русского были остро отточенные вилы на коротком черенке. С зубьев вил капала кровь Суа. Кровь была красная.

Он лгал и в этом…

Скользнув взглядом по Джеймсу, русский подошел к железному ящику и уверенно сунул руку внутрь. План Джеймса умер, и теперь нужно было только не умереть вместе с планом. Он бросился бежать — вылетел из вагончика и метнулся, пригнувшись, налево, к тем самым декоративным битым машинам. Одна стояла возле забора, и если вскочить на нее, оттолкнуться от крыши — то забор не окажется слишком высоким…

Он сумел бы убежать. У налетчиков было много другой работы. Оторопевшие в первые секунды, негры вдруг решились на отпор. В нападавших полетели бутылки, кирпичи, сварочные электроды — страшное оружие, если им владеешь. Кто‑то явно владел, потому что уже двое налетчиков лежали неподвижно, а еще один полз на трех точках, обхватив рукой торчащий из груди железный оконечник. Но у Джеймса вдруг подогнулась нога, и он упал на какое‑то ржавое железо. Попытался вскочить — нога в колене изогнулась под каким‑то необычным углом и отказалась держать тело. Тогда он пополз, уже понимая, что мертв. Он заполз под машину — холод и темнота на миг окутали тело — и тут же почувствовал, как его вытаскивают наружу. Лица двух перевернутых людей склонились над ним. В небе звенело.

— Это тот самый, — сказал один из перевернутых. — Которого не успели состряпать. Я кишкой чуял, что он нам все равно попадется.

— Как ты его узнал? — удивился второй.

— По запаху.

— И куда теперь?

— Да никуда. Зачем он нужен?

Даже перевернутые, лица их никак не могли быть людскими. Слишком светлые глаза и длинные собачьи зубы.

И Джеймс с ужасом понял, что означала пещера, близость которой он чувствовал все это время.

Пасть. Пасть зверя…

Белый «линкольн» уже ждал, а Ираида еще не решила, как будет выглядеть. Эпатировать малопочтенную публику не хотелось, а приобрести что‑то по‑настоящему дорогое и элегантное она просто не успела. Не дошли руки. И, плюнув на условности, она надела просторную белую блузку и черные шелковые брюки с высокой талией.

Мужчины между тем тихо препирались. Приглашение было на двоих, и место спутника Ираиды не оспаривалось — но Коломиец, дед и барон настаивали на том, что нужно организовать сопровождение. Крис считал, что с похищением кадуцея существовавшая угроза отдалилась, а новая еще не сформировалась. Альберт вообще был уверен лишь в том, что угадать следующий ход противника нельзя, а потому нельзя и дробить силы…

— Ладно, — сказал наконец Крис. — Отправим еще одну машину: поедет Женя и те, кого он возьмет. Проводить до шлагбаума, или что у них там, дождаться… ну, понятно. А мы тут пока поколдуем… Хасановна, будьте добры, скажите этому посольскому шоферу, что следом за ним поедет «Волга» с охраной, — пусть не пугается и не лихачит зря.

Около «линкольна» стоял высокий молодой человек в строгом костюме и поглядывал на часы.

— Как вы, русские, любите опаздывать, — сказал он и очень формально улыбнулся.

— Я немка, — сказала Хасановна. — Но я тоже люблю злить напыщенных пижонов. Дело вот в чем…— И она объяснила про охрану.

Молодой человек явно встревожился, хотя постарался не подать виду.

— Это совершенно излишне, — сказал он. — Абсолютно. Или вы считаете, что ваша охрана может быть лучше морской пехоты Соединенных Штатов?

Тут взгляд его скользнул куда‑то мимо Хасановны и напряженно запульсировал. Хасановна оглянулась. Из двери вышел Коломиец и направился во двор, где стояла его «Волга».

Хасановна одарила молодого человека своей лучшей улыбкой и повернулась, чтобы идти обратно. Краем глаза она заметила четверку милиционеров, появившуюся на углу. Они шли совершенно расхристанно, расхлябанно, двое даже были без головных уборов.

— Вот таким доверена безопасность честных граждан…— пробурчала она себе под нос.

Навстречу ей вышла сияющая Ираида под руку с Иваном. Иван все еще был бледный и двигался скованно, но вряд ли замечал это сам.

Ситяев, Агафонкин, Кирдяшкин и Викулов направлялись в сторону Сухаревской в поисках торта, поскольку на Цветном бульваре, где они поднялись на поверхность, счастье им не улыбнулось. А торт, хороший торт, нужен был просто позарез. Кирдяшкин познакомился с образованной девушкой и был приглашен на день рождения! Всю последнюю неделю Ситяев наводил глянец на подчиненного — и вот сегодня, приняв последний экзамен, наконец почти одобрил то, что получилось. Во всяком случае, удовлетворение мастера читалось на его веснушчатом плоском лице.

Они топали по Трубной, когда в одном из переулков Агафонкин заметил роскошный белый лимузин с полосатым флажком на капоте.

— О! — сказал он. — Серега, глянь — бандиты, а под американским флагом.

— Ясен пень, — хмыкнул Ситяев. — Да только посольские тоже на таких шлангах катаются. Не одни бандиты. Потому и флажок повесили, чтобы отличали.

— Пошли поглядим, — сказал Кирдяшкин. — Все равно же нам в ту сторону. И они пошли глядеть.

 

Помещение, куда их притолкали взашей, напоминало большую кочегарку, наспех оборудованную под контору. Тут заправляла непонятных лет женщина, похожая на сталевара в дешевом театральном парике с узлом на затылке.

Минут двадцать Марков и оба Терешкова стояли возле тяжелой печной заслонки под серьезной охраной, пока женщина вела какие‑то разговоры по телефону, потом рылась в бумагах, потом что‑то писала в толстой черной книге. Наконец она махнула рукой:

— Подведите! — и когда подвели: — Кто такие?

— Это…— Розовомордый шагнул вперед, но она остановила его жестом:

— Я знаю, что ты знаешь. Пусть сами назовутся.

— Я Марков, — сказал Марков. — А это Терешковы.

— Оба?

— Ну… оба.

— Понятно… А где второй Марков? Терешков‑старый поднял руку — охрана рефлекторно дернулась — и почесал ухо.

— Я не видел его уже месяца четыре, — сказал он осторожно. — Или по крайней мере три. Да, скорее три. А что?

— Эти бомбы — его рук дело?

— А чьих же еще? Его, ясно. Кто еще мог так облажаться?

Марков посмотрел на него свирепо и получил в ответ совершенно безмятежный взгляд.

— Зачем? — спросила женщина пристально. — Зачем вы это делаете?

— Смешной вопрос, — сказал Терешков. — Я — вам — должен объяснять, почему мы хотим помешать самой грандиозной краже в истории? Когда у страны украдены последние надежды, когда у всего человечества почти украдено будущее… я это должен объяснять, да? Ну если такое нужно объяснять, то можно не стараться — бесполезно…

Женщина несколько раз провела ладонью по столу — словно раскатывала невидимое тесто.

— Это не кража, — сказала она твердо. — Это эвакуация. Спасение того, что можно спасти. Какое будущее, о чем вы…

— Мы там были, — сказал Марков. — Оно не слишком приятное, но оно есть.

Она отмахнулась.

— Вы не понимаете ничего. Когда время повернет вспять… не останется никого. А это будет уже скоро. Через двадцать лет или через сто — какая разница? Все равно — очень скоро. Поэтому надо успеть… а вы мешаете. Препятствуете грабежу? Комики. Полицейская академия. Спасательным работам вы препятствуете. И за это вас надо бы…

— Расстрелять, — подсказал Терешков‑старый.

— Наподобие. Просто — оставить за чертой. Но и так будет слишком много темных пророков, зачем еще и вы? Отправитесь в Гиперборею — но без комфорта. В трюме. В товарном вагоне. Сюда‑то вы в нем и прибыли? Ну вот… Стае, к грузчикам их, — кивнула она розовомордому. — И распорядись: пусть начинают таскать гробы. Еще два эшелона, и отправляемся…

 

Стретта.

ДО МОГИЛЫ!..

Исполняет Сережа Довгелло

 

Он с презрением смотрит на любые часы: ходики с кукушкой, брегеты с репетиром, солнечные в саду, каминные с изображением знаменитого мореплавателя Дюмон‑Дюрвиля, напольные, от боя которых дрожит вся усадьба. Сережа знает, что никакого времени на самом‑то деле не существует!

Так что поэт Батюшков вовсе не был безумцем, когда на вопрос: «Который час?» — отвечал: «Вечность…»

Вечность, господа. И более ничего.

Неверморррр…

Воронов в Сабуровке нет, но во множестве летают серые вороны. Они мельче, но ничуть не менее зловещие.

Дядя Илья привез из Петербурга черного котенка. Он говорит, что к следующему Рождеству из него вырастет огромный котофей. У кота желтые глаза и белое пятнышко на горле.

Лед на пруду сошел, но вода остается неподвижной, и не хочется, как прошлым летом, пробежаться по горячим доскам купальни и плюхнуться туда, хотя кузены делают это с прежним удовольствием.

Отражение дома в пруду кажется более отчетливым, чем сам дом.

Кузены ищут клады, изучая какой‑то обрывок козлиной кожи, найденный на чердаке. Это детское занятие, недостойное настоящего сыщика. В промежутках между поисками кладов они еще играют в индейцев.

Огюст Дюпен — вот единственный, кто нам сейчас по‑настоящему нужен. Потому что в Сабуровке свершилось преступление!

Дюпену было хорошо. У него был свой негр Юпитер, а у Сережи — только кобыла Аврора. От нее мало помощи в расследовании.

Дюпен, Дюпен… Или хотя бы аббат фариа. Не нужно быть гениальным. Но — просто очень внимательным. Все события произошли, все злодеи и герои здесь, перед нами (кроме бабушки!) — и ничего не происходит.

Как доказать, как? Ведь Сережа все знает.

Но на этот раз ему не поверят. Потому что подумают: он говорит так, потому что не любит Эшигедэя. Да, не любит. Ну и что? Настоящий сыщик никогда не обвинит невиновного только оттого, что не любит его.

А за что его любить? Во‑первых, он притащил с собой призраки. Раньше можно было с кузенами дурачиться и пугать друг друга, наверное зная, что никаких призраков нет, а теперь…

Вдруг из‑за угла высунется такое…

Во‑вторых, он пугает горничных. Они все боятся его до икоты, но ничего не могут объяснить, хотя дедушка спрашивал добром.

А главное, он убил Эмира. Никто не знает, что Эмир умер не просто от старости. То есть от старости, но не просто.

Собаки ненавидели Эшигедэя, а кошки любили. Стоило ему подойти к псарне, как начиналось хоровое вытьё. Псарь Никита шугнул однажды калмыка из своей вотчины, и тогда тот сделал так, что вышло, что Никита украл щенков Лизетки и пропил их. А никаких щенков у Лизетки не было!

Кузенам Эшигедэй нравится. Они считают, что таким и должен быть настоящий индеец. А он боится запечных тараканов. И серебра. Специально для него ставят стальной прибор на стол. А еще он разговаривает с мышами.

А Эмиру он что‑то налил в миску с водой. Сначала он пытался бросагь ему косточки и куски мяса, но Эмир от него не брал. А с водой — не разобрался. И стал стариться, стариться, седеть. Глаза у него выцвели и выпали зубы. И Никита увел его в лес и там застрелил.

Потом Никиту ни за что выпороли. Но это я знаю, что ни за что, а даже сам Никита думает, что за щенков. Которых не было сроду.

Эшигедэй умеет показать то, чего не было.

И только Сережа знает, что он чисто говорит по‑русски. С ним, с Сережей. Но говорит такие ужасные вещи, что их не рассказать даже отцу Георгию…

Нет, он не признался что убил бабушку. Но Сережа знает, что это он. Он сделал что‑то такое же, как и с Эмиром. Только другое. И бабушка не состарилась, а сгорела.

Как и тунгусская царица. Его мать.

Если бы бабушка осталась жива, она просто не пустила бы Эшигедэя на порог. То же подтверждает и вся дворня: «Да ежели бы Александра Сергеевна жива была, да разве ж такую образину пустила б на порог?» Как говорили древние римляне: «Хочешь знать, кто виноват, — ищи, кому выгодно». А теперь он потребует и наследство…

«Он теперь и баричей изведет…» — это Сережа слышал от Никиты.

Как Яго. Так его теперь Сережа и будет звать про себя. Эшигедэй — Яго‑бабай. Звучит почти одинаково.

Все несчастья происходят не просто так…

…И у него была возможность это сделать! Он мог прийти в раньшее время и налить под елку петролея, принесенного из будущего. Или чего‑то еще. И обвести елку особым кругом, который нельзя пересекать…

А Сережа‑то грешил на порох, спрятанный кузенами!

Еще он может выдувать огонь прямо из ладони.

И менять лицо. На несколько секунд можно видеть кого угодно. Так играли: Эшигедэй, покажи исправника! И он показывал.

Когда‑то мы играли.

Его спальня рядом с Сережиной, и ночами слышно, как он воет на разные голоса.

Когда он уходит при луне, Сережа крадется за ним. Иногда удается не выпустить его из виду. Но он всего лишь кричит в лесу на своем тунгусском языке.

Когда‑нибудь Сережа его убьет.

Купались тогда — еще до Ивана Купалы, папенька возражал, но дед сказал: «Можно…» Потом взрослые расселись в купальне, а кузены, Яга‑бабай и Сережа — полезли в воду опять. И вдруг Яга‑бабай закричал: «А‑а! Сережка‑то девка, у Сережка‑то ничё нету‑ка!» Сережа посмотрел. Действительно, ничего не было. И все посмотрели и увидели, что ничего нет…

Я его убью.

 

— Смотри! — вдруг обрадовано воскликнул Викулов. — Знакомая!..

Агафонкин вздрогнул.

Из‑под арки выходила та самая высокая девушка с необыкновенными глазами. Под руку с ней двигался какой‑то немолодой бледный перекошенный хрен, которого Агафонкин мгновенно возненавидел. Впрочем, он вполне мог быть ее папашей…

— Пошли поздороваемся, — распорядился Си‑тяев.

Агафонкин уже шел сам, без команды. Эти глаза… сейчас она увидит его и…

Она увидела его — и улыбнулась! Притормозила своего кавалера, подняла руку — и приветствуя, и поправляя упавшую на лоб прядь. Пижон, наклонившийся, чтобы распахнуть дверь лимузинного салона, быстро выпрямился.

— Здра…йте… — Агафонкин сглотнул и почувствовал, что краснеет. — А мы тут… вот, идем… торт ищем…

— Садитесь, пожалуйста, — сказал пижон девушке — Ираиде, радостно вспомнил Агафонкин, ее зовут Ираида!

Голос пижона тревожно вибрировал, и Агафонкина со товарищи пижон не видел в упор.

— Какая встреча! — объявил Ситяев за спиной Агафонкина.

— Проходите, — сказал пижон. — Не задерживайте леди.

— Служивый, — голос Ситяева опасно треснул. — Не забывайся. Ты что, не понимаешь, с кем говоришь?

— Простите…— Ираида положила руку на плечо пижону, как бы пытаясь примирить его с неизбежностью еще одной маленькой задержки, но он вдруг резко обернулся и присел, а из машины высунулась чья‑то рука и ухватила девушку за локоть. Агафонкин крикнул: «Стой!» — и лапнул себя за бок, где должен был быть служебный пистолет, но пистолета, разумеется, не было, зато пижон вдруг взвился высоко в небо и оттуда, сверху, нанес слепящий удар твердым каблуком. Белая вспышка затмила мир, и больше Агафонкин никогда ничего не видел.

Друзья пережили старшего сержанта меньше чем на минуту. Страшный пижон, упав на четвереньки, подкатился под Ситяева и, пока тот летел мордой на асфальт и потом вставал, дотянулся носком туфли до Викулова, до самого нежного места — а когда Викулов согнулся, ткнул его открытой ладонью в темя — вроде бы тихонечко… Викулов сломался сразу весь и упал так мягко, как будто в нем вообще не осталось костей. Кирдяшкин, хороший драчун и чемпион роты по рукопашному бою, успел принять стойку и даже нанести удар — но противник легко ускользнул и оказался совсем рядом — Кирдяшкин внезапно оцепенел: в упор на него — и сквозь него — смотрели нечеловеческие глаза: без радужки, красноватый, в сетке сосудов, белок — и провал зрачка… Страшный этот нечеловек мягко и требовательно положил руку на грудь Кирдяшкину — и сердце его, дернувшись раза два, остановилось. Но Кирдяшкин еще стоял несколько секунд на ногах и меркнущим взором видел, как убивший его нечеловек медленно подходит к окровавленному лейтенанту, что‑то делает с ним, — лейтенант резко подогнул ноги и раскинул руки, словно собрался пройтись вприсядку, — а потом хлещет лейтенанта наотмашь расслабленной кистью — и идет дальше, к машине, в которую вталкивают и втаскивают ту высокую девушку, а ее кавалер стоит на четвереньках и блюет на тротуар, а голова лейтенанта как‑то странно запрокидывается — и вдруг из горла вверх бьет высокая черная струя. Потом — почти в полной темноте — машина трогается с места, кавалер, цепляясь за что‑то, волочится следом, а на повороте катится куда‑то, но куда — Кирдяшкин не видит, потому что самого его уже нет…