Марксистская антропология

Некоторые трудности, связанные с теорией культуры и отме­ченные в посвященном ей разделе, можно обнаружить на несколько иной почве марксистской антропологии. В классических марксист­ских текстах эти проблемы поставлены четко, но слишком общо. Человек в них представлен как чувствующее и деятельное существо, способное выразить себя только в истинной практике. Эта практика в то же время представляется тем средством, с помощью которого человек может переделать себя. В условиях товарного производства истинная практика невозможна: сила, которую рабочие вкладывают в труд и которая должна была бы выражать цельность человека, служит лишь закреплению его бессилия. Продукты труда — товары — получили над человеком такую власть, что произошло отчуждение. Таким образом, только революционная практика может восстановить или создать человеческие условия.

Глубина этого исторического представления так поразила многих марксистов, что многие из них не решились расширить или хотя бы уточнить его. В трудах Маркса и Энгельса, начиная с ранних работ, наблюдается одна тенденция в трактовке отчуждения: внимание переносится на общественные институты и исторические процессы, способствующие отчуждению. В даль­нейшем это постепенно привело к идее (скорее скрытой, чем явной) о безграничной психологической податливости человека. При отсутствии революционной практики, а также ввиду оче­видности того, что прежняя революционная практика поражена коррупцией, марксистских социологов охватило отчаяние: человек оказался способным пережить любую рану, любое оскорбление. И чем глубже оказывался анализ, тем больше отчаяния было в выводах (см. замечательное эссе Адорно о массовой и высокой культуре).

В этой обстановке ассимиляция марксизмом фрейдистского психоанализа оказалась наиболее глубокой там, где были получены самые негативные выводы, где анализ репрессивного бессознательного самоунижения, следующего за интернализацией власти, дал возможность получить представление о психологиче­ских масштабах отчуждения. Этот анализ к тому же был проведен так, что вопросы возможности освобождения труда не затрагива­лись. Попытку провести полный анализ предпринял Маркузе в своей работе о Фрейде, но позже к этой теме он не возвращался, а занимался проблемами институционального подавления свобод.

Многие марксисты недооценили следующую возможность: всерьез принять идею психологической податливости. Тогда перед нами предстанет не одна историческая вселенная, а несколько, которые даны нам в разнообразии человеческих культур и истори­ческих обществ, причем отдельная историческая конфигурация порождает определенный тип человека. Если принять такую точку зрения, то следует вывод, что не существует единого, общего для всех вида человеческого освобождения. Могут существовать различные возможности и типы освобождения. Современная марксистская трактовка религии, признающая наличие в религи­озном опыте освободительного компонента, выражает также скептицизм по поводу упрощенного и одностороннего представле­ния ученых XIX века о секуляризации и сомнение в необходимости и окончательной правильности прежнего марксистского представ­ления об историческом развитии человеческой природы.

Поистине сосредоточение внимания на вариативности исто­рии является необходимой предпосылкой для общего рассмотрения человеческих возможностей. Поэтому марксистский анализ вариативности истории не может ограничиваться лишь вариативно­стью институциональных форм, но вслед за этнографией и сравни­тельной психологией должен обратиться к изучению вариативно­сти психических структур. Здесь марксистская социология определенно упускает возможность воспользоваться значительны­ми результатами работы, уже проделанной другими. Возможно, правда, что часть ранних марксистских произведений содержит ошибки. Так, под влиянием романтиков утверждается, что труд является одной из высших форм самовыражения и самоутвержде­ния человека. Но труд с использованием машин они рассматрива­ли как деформирующий личность и предсказывали освобождение от этой деформации (насколько они вообще могли предвидеть конкретные ситуации) через принятие каждым человеком одной из всей совокупности передовых функций, определяемых разделени­ем труда.

Развитие современных средств производства идет двумя практически противоположными путями. Некоторые формы труда требуют от работника все больших и больших знаний и повышают его роль в управлении этим процессом. Другие сводят труд к минимуму операций и лишают рабочего возможности видеть смысл в том, что он делает. Фактически в марксистской теории есть два четко разграниченных элемента, потенциально способных освобо­дить человека от оков, налагаемых трудом в условиях капита­лизма. Первый элемент предполагает трансформацию условий труда, особенно всего, что касается структуры власти и контроля за распределением общественного продукта. Современное разви­тие в марксистской теории империализма понятия «класса-нации» для третьего мира является шагом в этом направлении. Крестьяне в слаборазвитых странах вряд ли испытывают прямое воздействие фрагментарности как последствия капиталистического разделения труда. Но они не имеют возможности влиять на свое историческое положение, поскольку оно определяется силами, далекими от них и в социальном и в географическом смысле. (То же самое, но, конечно, в несколько ином масштабе происходит с большей частью рабочего класса и интеллигенции развитых индустриальных общества.)

Для дальнейшего развития марксистской социологии необхо­дим новый взгляд на проблему труда. Я имею в виду не только широчайшую дискуссию по поводу свободного времени (которую довольно часто ведут отдельно от вопросов труда). Я подразуме­ваю ту возможность, что развитие производительных сил в индустриальном обществе изменит характер и природу труда, в меньшей степени с точки зрения реального или приписываемого ему значения, в большей — с точки зрения изменения в прямом смысле его внутренней структуры. Маркс, по всей видимости, основывал свою антропологию на образе Homo faber; остается спросить, каких изменений в этом образе потребует от нас компьютер, а каких — возможность широкомасштабного соци­ального контроля, заложенная в бюрократической организации общества. В какой-то степени эти проблемы возвращают нас к проблеме власти.

Может показаться, что из этого следует необходимость для марксистской антропологии снова поднять вопрос о власти. Макс Вебер однажды заметил, что, психоанализ может оказаться незаменимым инструментом в изучении отношений между субъ­ектом и объектом власти. Некоторые марксисты, связанные с Франкфуртским институтом социальных исследований, работали над этими проблемами, но сегодня необходимо их новое изучение. В частности, нам придется задаться таким вопросом: в какой степени человек способен преодолевать универсальность структур власти, внутренне освобождать себя от воздействия власти и принимать аутентичные, но пока еще не реализованные условия равенства. В качестве альтернативы мы можем рассмотреть возможности разрабатываемой сегодня в основном молодыми учеными идеи, получившей в американской литературе название «демократии участия». Рассмотрев все вышеназванные проблемы, мы приходим к парадоксальному методологическому выводу: даже в отношении такой абстрактной области, как антропология, марксистская система должна искать ответы в практике. Теперь я перехожу к последней части данного очерка, в которой рассмотрю вопросы метода.