Зак. № 4 289

стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество» (Соч., т. 8, с. 208).

Налицо очень проникновенное описание двусмысленного положения (класс и некласс) массы крестьян. Способ сущест­вования крестьян более или менее сходный, и это выделяет их как общественный класс; но им недостает способности осоз­нать самих себя как единое целое. Неспособные составить представление о самих себе, они поэтому образуют пассив­ный класс, который может быть представлен лишь людьми, находящимися вне его, что позволяет объяснить сам факт из­брания крестьянами Луи Наполеона, человека не из их среды.

Остается, однако, главный вопрос: объясняется ли адек­ватно происходящее на политической сцене тем, что проис­ходит в базисе?

По Марксу, например, легитимная монархия представляла земельных собственников, а орлеанская монархия — финан­совую и торговую буржуазию. Однако эти две династии ни­когда не могли дойти до понимания друг друга. В ходе кризиса 1848 — 1851 гг. раздор между двумя династиями служил не­преодолимым препятствием для восстановления монархии. Бы­ли ли неспособны два королевских семейства прийти к согла­сию относительно имени претендента, потому что одно было знаменем земельной собственности, а второе — собственно­сти промышленной и торговой? Или они были неспособны прийти к согласию, потому что, по существу, можно иметь лишь одного претендента?

Чем бы ни был навеян вопрос — предвзятым мнением кри­тика или хитростью, — он ставит важную проблему интерпре­тации политики посредством базиса. Допустим, Маркс прав, легитимная монархия по сути своей является режимом круп­ной земельной собственности и наследственного дворянства, а орлеанская монархия представляет интересы финансовой бур­жуазии. Конфликт ли экономических интересов мешал един­ству или простой, осмелюсь сказать, арифметический фено­мен, согласно которому мог быть лишь один король?

Маркса, естественно, прельщает объяснение невозможно­сти согласия несовместимостью экономических интересов⁵. Слабость этой интерпретации в том, что в иных странах и при иных обстоятельствах земельная собственность смогла найти компромисс с промышленной и торговой буржуазией.

Следующий отрывок из «Восемнадцатого брюмера Луи Бо­напарта» особенно знаменателен:

«Дипломаты партии порядка надеялись прекратить борьбу путем соединения обеих династий, путем так называемого слияния роялистских партий и их королевских домов. Дейст­вительным слиянием Реставрации и Июльской монархии была

парламентарная республика, в которой стирались орлеанист-ские и легитимистские цвета и различные виды буржуа рас­творялись в буржуа вообще, в буржуа как представителе ро­да. Теперь же орлеанист должен превратиться в легитимиста, а легитимист в орлеаниста» (Соч. т.8, с. 186).

Маркс прав. Ничего подобного нельзя требовать, разве что претендент одного из семейств соглашается исчезнуть. Здесь интерпретация исключительно политическая, точная и убеди­тельная. Обе монархические партии могли сойтись только на парламентской республике, единственном средстве примире­ния двух претендентов на трон, который терпит лишь одного за­хватчика. Когда же есть два претендента, нужно, чтобы никто не пришел к власти: иначе один окажется в Тюильрийском дворце, а другой — в изгнании. Парламентская республика в этом смысле была способом примирения двух династий. И Маркс продолжает:

«Монархия, олицетворявшая их антагонизм, должна была стать воплощением их единства; выражение их исключающих друг друга фракционных интересов должно было стать выра­жением их общих классовых интересов; монархия должна бы­ла выполнить то, что могло быть и было выполнено лишь упраз­днением обеих монархий, лишь республикой. Таков был фило­софский камень, над открытием которого алхимики партии по­рядка ломали себе голову. Как будто легитимная монархия может когда-либо стать монархией промышленных буржуа или буржуазная монархия — монархией наследственной земельной аристократии. Как будто земельная собственность и промыш­ленность могут мирно уживаться под одной короной, в то вре­мя как корона может увенчать только одну голову — голову старшего или младшего брата. Как будто промышленность вооб­ще может помириться с земельной собственностью, пока зе­мельная собственность не решится сама сделаться промышлен­ной. Умри завтра Генрих V, граф Парижский все-таки не стал бы королем легитимистов, — разве только, если бы он перестал быть королем орлеанистов» (Соч., т.8, с. 186).

Маркс, следовательно, прибегает к изощренному, содержа­щему тонкие намеки, двойному объяснению: политическому, согласно которому за французский трон борются два претен­дента и единственным средством примирения их сторонников оказалась бы парламентская республика, и существенно отли­чающемуся от него социоэкономическому объяснению, соглас­но которому земельные собственники не могли примириться с промышленной буржуазией, разве что земельная собствен­ность сама стала бы промышленной. Теорию, основанную на этом последнем объяснении, мы и сегодня встречаем в маркси­стских работах или в работах, навеянных марксизмом, посвя-

щенных Пятой республике. Последняя не может быть голлист-ской республикой: нужно, чтобы она либо была республикой модернизированного капитализма, либо имела совершенно иной базис⁶. Такое объяснение, конечно, глубже, но и его вер­ность не абсолютна. Невозможность примирения интересов зе­мельной собственности с интересами промышленной буржуа­зии существует только в социологической фантасмагории* Со временем, когда у одного из двух принцев не окажется наслед­ника, примирение двух претендентов совершится автоматиче­ски и будет чудесным образом достигнут компромисс некогда противоположных интересов. Невозможность примирения двух претендентов была по существу политической.

Конечно, объяснение политических событий через обще­ственный базис законно и приемлемо, но его буквализм в большой мере отдает социологической мифологией. Фактиче­ски оно оказывается проекцией на базис всего того, что было замечено на политической арене. Отметив, что оба претенден­та не смогли понять друг друга, объявляют, будто земельная собственность не может примириться с промышленной. Впро­чем, несколько дальше это положение опровергается в ходе разъяснения того, что примирение может быть достигнуто в рамках парламентской республики. Ибо если невозможно со­гласие в социальном плане, то оно будет столь же невозмож­но в парламентской республике, сколь и при монархии.

По моему мнению, это типичный случай. Он демонстрирует одновременно и то, что в социальных объяснениях политиче­ских конфликтов приемлемо и даже необходимо, и то, что ошибочно. Профессиональные социологи или социологи-люби­тели испытывают нечто вроде угрызения совести, когда огра­ничиваются политическим объяснением изменений строя и политических кризисов. Лично я склонен считать, что частно­сти политических событий редко упираются во что-либо иное, нежели отношения между людьми, партиями, их споры и идеи.

Луи Наполеон является представителем крестьян в том смысле, что он избран крестьянскими избирателями. Генерал де Голль также представитель крестьян, ибо его деятельность была одобрена в 1958 г. 85 процентами французов. Век тому назад психополитический механизм в сущности не отличался от сегодняшнего. Но в нем нет ничего общего с сегодняшним механизмом в той его части, которая касается различий между общественными классами и классовых интересов данной груп­пы. Когда французы устают от безысходных конфликтов и возникает человек судьбы — все классы Франции сплачивают­ся вокруг того, кто обещает их спасти.

Маркс в последней части работы «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» подробно анализирует правительство Луи На-

полеона и то, как оно обслуживало интересы разных классов. Луи Наполеон был принят буржуазией, говорит нам Маркс, потому что он защищал их основные экономические интересы. В обмен на это последняя отказалась от политической власти.

«У буржуазии теперь явно не было другого выбора, как го­лосовать за Бонапарта. Бонапарт в качестве исполнительной власти, ставшей самостоятельной силой, считает себя призван­ным обеспечить «буржуазный порядок». Сила же этого бур­жуазного порядка — в среднем классе. Он считает себя поэ­тому представителем среднего класса и издает соответствен­ные декреты. Но, с другой стороны, он стал кое-чем лишь по­тому, что сокрушил и ежедневно снова сокрушает политическое могущество этого среднего класса. Он считает себя поэтому противником политической и литературной силы среднего класса» (Соч., т. 8, с. 213 —214).

Во всем этом анализе есть в особенности интересный мо­мент: признание Марксом решающей роли государства.

«Эта исполнительная власть с ее громадной бюрократиче­ской и военной организацией, с ее многосложной и искусст­венной государственной машиной, с этим войском чиновников в полмиллиона человек рядом с армией еще в полмиллиона, этот ужасный организм-паразит, обвивающий точно сетью все тело французского общества и затыкающий все его поры, воз­ник в эпоху абсолютной монархии, при упадке феодализма, упадке, который этот организм помогал ускорять. Сеньориаль­ные привилегии земельных собственников и городов преврати­лись в столь же многочисленные атрибуты государственной власти, феодальные сановники — в получающих жалованье чи­новников, а пестрая, как набор образчиков, карта перекрещи­вающихся средневековых суверенных прав — в точно установ­ленный план государственной власти, где господствует такое же разделение труда и такая же централизация, как на фабри­ке. Первая французская революция, поставившая себе задачу уничтожить все местные, территориальные, городские и про­винциальные особые власти, чтобы создать гражданское един­ство нации, должна была развить далее то, что было начато аб­солютной монархией, — централизацию, но вместе с тем она расширила объем, атрибуты и число пособников правительст­венной власти. Наполеон завершил эту государственную маши­ну. Легитимная монархия и Июльская монархия не прибавили ничего нового, кроме большего разделения труда, увеличиваю­щегося по мере того, как разделение труда внутри буржуазного общества создавало новые группы интересов, следовательно — новые объекты государственного управления. Всякий общий интерес немедленно отрывался от общества, противопоставлял­ся ему как высший, всеобщий интерес, вырывался из сферы са-

модеятельности членов общества и делался предметом прави­тельственной деятельности, — начиная от моста, школьного здания и коммунального имущества какой-нибудь сельской об­щины и кончая железными дорогами, национальным имущест­вом и государственными университетами Франции. Наконец, парламентарная республика оказалась в своей борьбе против революции вынужденной усилить, вместе с мерами репрессии, средства и централизацию правительственной власти. Все пере­вороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сло­мать ее. Партии, которые, сменяя друг друга, боролись за гос­подство, рассматривали захват этого огромного государствен­ного здания, как главную добычу при своей победе» (Соч., т. 8, с. 205 —206).

. Другими словами, Маркс описывает колоссальное развитие распорядительного, централизованного государства. Это госу­дарство анализировал также и Токвиль, показавший его доре­волюционные истоки и отметивший, что они постепенно раз­вивались, набирали силу по мере развития демократии.

Тот, кто управляет этим государством, неизбежно оказыва­ет значительное влияние на общество. Токвиль тоже полагает, что все партии способствуют усилению громадной администра­тивной машины. Более того, он убежден в том, что социалисти­ческое государство еще больше будет способствовать расшире­нию государственных функций и административной централи­зации. Маркс утверждает, что государство приобрело нечто вроде автономии по отношению к обществу. Достаточно «како­го-то явившегося с чужбины авантюриста, поднятого на щит пьяной солдатней, которую он купил водкой и колбасой и кото­рую ему все снова и снова приходится ублажать колбасой» (Соч., т. 8, с. 207).

Подлинная революция, по Марксу, будет заключаться не в овладении этой машиной, а в ее разрушении. На что Токвиль ответил бы: если собственность на средства производства дол­жна стать коллективной, а управление экономикой — центра­лизованным, то каким чудом можно надеяться на разрушение государственной машины?

В действительности, у Маркса два взгляда на роль государ­ства в революции. В «Гражданской войне во Франции» (посвя­щенной Парижской Коммуне) он намекает на то, что Комму­на, т.е. дробление.централизованного государства и закончен­ная децентрализация, составляет подлинное содержание дик­татуры пролетариата. Однако в другом месте мы находим прямо противоположную идею: чтобы совершить революцию, надо максимально усилить политическую власть и государст­венную централизацию.

Токвиль и Маркс, следовательно, оба обратили внимание на централизованную государственную машину. На основании своих наблюдений Токвиль пришел к выводу о том, что для ог­раничения всемогущества государства и его бесконечного рас­ползания следует увеличить число промежуточных органов и представительных институтов. Маркс признал частичную авто­номию государства по отношению к обществу (эта формула противоречит его общей теории государства как естественного выражения господствующего класса) и вместе с тем ожидал от социалистической революции разрушения административной машины.

Как теоретик Маркс стремится свести политику с ее конф­ликтами к классовым отношениям и классовой борьбе. Но в нескольких существенных вопросах его проницательность на­блюдателя берет верх над его догматизмом, и он, так сказать, непроизвольно признает собственно политические причины конфликтов и автономию государства по отношению к разным группам. В той мере, в какой существует эта автономия, ста­новление обществ не сводится к классовой борьбе.

Наиболее ярким примером специфичности и независимости политического строя по отношению к общественным битвам явля­ется, впрочем, русская революция 1917 г. Группа людей, захва­тив власть, подобно Луи Наполеону, хотя и более насильственным путем, оказалась в состоянии преобразовать всю организацию русского общества и строить социализм, начав не с господства пролетариата, а со всемогущества государственной машины.

То, чего мы не обнаруживаем в марксистской теории, есть либо в исторических изысканиях Маркса, либо в событиях, участники которых ссылаются на самого Маркса.

Четыре автора, чьи работы мы рассмотрели в первой части, кладут начало трем школам.

Первая — та, которую можно было бы назвать француз­ской школой политической социологии, ее основоположника­ми являются Монтескье и Токвиль. В наше время к ней при­надлежит Эли Адеви⁷. Это школа несколько догматических социологов, прежде всего интересующихся политикой; это школа тех, кто, не недооценивая общественного базиса, под­черкивает автономию политического строя и мыслит либераль­но. Вероятно, сам я — поздний отпрыск этой школы.

Вторая школа — школа Огюста Конта. Она дала в начале этого века Дюркгейма, а может быть, к ней примыкают и се­годняшние французские социологи. Она умаляет значение политики и экономики и выделяет социальное как таковое, ставя акцент на единстве всех проявлений социального и счи-

тая основным понятие консенсуса. Представленная многочис­ленными исследованиями, разработавшая понятийный аппарат, школа стремится к реконструкции целостности общества.

Третья школа — марксистская. Она добилась наибольшего успеха если не в аудиториях, то по крайней мере на сцене всеобщей истории. В том виде, в каком ее учение истолковы­валось сотнями миллионов людей, она сочетает объяснение социального целого, начиная с общественно-экономического базиса, со схемой становления, гарантирующей ее привер­женцам победу. О ней труднее всего дискутировать вследст­вие ее исторических успехов. Потому что вы никогда не знае­те, обсуждать ли версию катехизиса, обязательного для всяко? го учения о государстве, или же очень изощренную версию, единственную приемлемую для великих умов, тем более что обе версии находятся беспрерывно в состоянии взаимодейст­вия, модальности которого варьируются в зависимости от не­предвиденных перипетий всеобщей истории.

Эти три социологические шхолы, несмотря на расхождения в выборе ценностей и в видении истории, представляют собой разновидности интерпретаций современного общества. Конт — почти безоговорочный поклонник современного общества, ко­торое он именует индустриальным и которое, подчеркивает он, будет миролюбивым и позитивистским. Современное обще­ство, с точки зрения политической школы, есть демократиче­ское общество, которое следует рассматривать без исступлен­ного энтузиазма или негодования. Оно, наверное, обладает свое­образными признаками, но не является свершением судьбы че­ловека. Что касается, третьей школы, то она сочетает контовский энтузиазм по отношению к индустриальному обще­ству с возмущением против капитализма. В высшей степени оп­тимистическая относительно далекого будущего, она отличает­ся угрюмым пессимизмом относительно ближайшего будущего и предвещает долгий период катастроф, классовых битв и войн.

Иными словами, Контова школа оптимистична, с налетом безмятежности; политическая школа сдержанна с оттенком скептицизма, а марксистская школа утопична и склонна желать наступления катастроф или, во всяком, случае считать их неиз­бежными.

Каждая из этих школ по-своему перестраивает обществен­ную систему. Каждая предлагает определенное толкование из­вестного в истории разнообразия обществ и свое осмысление настоящего. Каждая руководствуется одновременно мораль­ными убеждениями и научными утверждениями. Я попытался принять во внимание и эти убеждения и эти утверждения. Но я не забываю, что даже тот, кто хочет различать оба элемента, делает это в соответствии с собственными убеждениями.

Хронология событий революции 1848 г. и Второй республики

1847 — 1848 гг. Агитация в Париже и в провинции за избирательную
реформу: банкетная кампания.

1848 г., 22 февраля. Несмотря на министерский запрет, в Париже банкет
и реформистская демонстрация.

 

23 февраля. Национальная гвардия Парижа участвует в демонстрации
под крики: «Да здравствует реформа!» Гизо уходит в отставку. Вече­
ром — столкновение войска с народом, трупы демонстрантов будут
ночью провезены по Парижу.

24 февраля. Утром в Париже революция. Республиканские инсургенты

захватывают Ратушу и угрожают Тюильри. Луи Филипп отрекается от престола в пользу своего внука, графа Парижского, и бежит в Ан­глию. Инсургенты захватывают парламент с целью не допустить ре­гентства герцогини Орлеанской. К вечеру образовано Временное правительство. В него входят Дюпон де Л'Эр, Ламартин, Кремье, Араго, Ледрю-Роллен, Гарнье-Пажес. Секретарями правительства стали Арман Марраст, Луи Блан, Флокон и Альбер.

25 февраля. Провозглашение Республики.

26 февраля. Отмена смертной казни за политические преступления. Со-

здание «национальных мастерских».

29 февраля. Отмена дворянских титулов.

2 марта. Установление по декрету 10-часового рабочего дня в Париже, 11-часового — в провинции.

5 марта. Призыв к выборам в Учредительное собрание.

в марта. Гарнье-Пажес становится министром финансов. Он увеличива­ет дополнительный налог в 45 сантимов с каждого франка прямых налогов.

16 марта. Манифестации буржуазных элементов национальной гвардии

в знак протеста против роспуска элитных рот.

17 марта. Контрманифестация народа в поддержку Временного прави­
тельства. Социалисты и левые республиканцы требуют отсрочки дня
выборов.

16 апреля. Новая народная манифестация за отсрочку дня выборов. Вре­менное правительство призывает национальную гвардию контроли­ровать манифестацию.

23 апреля. Выборы 900 представителей в Учредительное собрание. Про­грессивные республиканцы располагают лишь 80 местами, легити­мисты — 100, орлеанисты, объединившиеся и необъединившиеся, — 200. Большинство в Собрании — примерно 500 мест — принадле­жит умеренным республиканцам.

10 мая. Собрание назначает «Исполнительную комиссию» — правитель­ство из пяти членов: Араго, Гарнье-Пажеса, Ламартина, Ледрю-Рол-лена, Мари.

15 мая. Манифестация в защиту Польши, руководимая Барбесом, Блан­ки, Распайлем. Манифестанты захватывают палату депутатов и Рату­шу. Толпа объявляет даже о создании нового правительства. Но Бар-бес и Распайль арестованы национальной гвардией, которая разго­няет манифестантов.

_v4 — 5 июня. Луи Наполеон Бонапарт избран депутатом в трех департа­ментах Сены.

21 июня. Роспуск «национальных мастерских».

23 — 26 июня. Восстание. Весь Париж, в том числе центр города, в руках

восставших рабочих, укрывшихся благодаря бездеятельности воен­ного министра Кавеньяка за баррикадами.

24 июня. Учредительное собрание голосует за предоставление всей пол-

ноты власти Кавеньяку, который подавляет восстание.

Июль — ноябрь. Образование большой «партии порядка». Тьер продви­гает Луи Наполеона Бонапарта, очень популярного также в рабочей среде. Национальное собрание вырабатывает конституцию.

12 ноября. Обнародование Конституции, которая предусматривает пост главы исполнительной власти, избираемого на всеобщих выборах.

10 декабря. Выборы президента Республики. Луи Наполеон набирает 5,5 миллионов голосов, Кавеньяк — 1400 тысяч, Ледрю-Роллен — 375 тысяч, Ламартин — 8 тысяч голосов.

20 декабря. Луи Наполеон присягает на верность Конституции.

1849 г. Март — апрель. Судебный процесс и осуждение Барбеса, Бланки,
Распайля — вождей революционных выступлений в мае 1848 г.

Апрель — июль. Экспедиция в Рим. Французский экспедиционный кор­пус захватывает город и восстанавливает права папы Пия IX.

Май. Выборы в Законодательное собрание, в которое отныне входят 75 умеренных республиканцев, 180 монтаньяров и 450 монархистов (легитимистов и орлеанистов) «партии порядка».

Июнь. Манифестации в Париже и Лионе против экспедиции в Рим.

1850 г., 15 марта. Закон Фаллу о реорганизации народного образования.

31 мая. Избирательный закон, требующий трехмесячного проживания в кантоне, где проходит голосование. Приблизительно три миллиона мигрирующих рабочих лишены права голоса.

Май — октябрь. Социалистическая агитация в Париже и департаментах.

Август — сентябрь. Переговоры между легитимистами и орлеанистами о восстановлении монархии.

Сентябрь — октябрь. Военные смотры в лагере Сатори в честь принца-президента. Кавалерия дефилирует под крики: «Да здравствует Им­ператор!» Борьба между большинством в Законодательном собрании и принцем-президентом.

1851 г., 17 июля. Генерал Маньян, преданный принцу-президенту, на­
значен военным губернатором Парижа вместо Шаргарнье, сторон­
ника монархистского большинства в Законодательном собрании.

2 декабря. Государственный переворот: объявление осадного положе­ния, роспуск Законодательного собрания, восстановление всеобщего избирательного права.

20 декабря. Принц Наполеон 7350 тысячами голосов при 646 тысячах против избран на 10 лет и получил все полномочия для разработки новой конституции.

1852 г., 14 января. Обнародование новой конституции.

20 ноября. Новый плебисцит одобряет 7840 тысячами голосов при 250 тысячах против восстановление императорского достоинства в лице Луи Наполеона, взявшего титул Наполеона III.