Если само вступление в должность Магистра, казалось,принесло с собой больше убыли, чем прибыли, поглотив все силы,всю личную жизнь, заставив покончить с прежними привычками илюбимыми занятиями, оставив в сердце холодную тишину, а вголове -- легкое помрачение, то теперь пришло время осмыслитьновые привычки и дать им утвердиться, да и себе позволитьроздых, а затем приступить к новым наблюдениям, к новымсвершениям. Самым крупным из них, после успешно выигранногосражения, оказалась дружеская, основанная на взаимном доверииработа с элитой. Беседуя со своей "тенью", трудясь вместе сФрицем Тегуляриусом, на пробу взятым им в помощники для ведениякорреспонденции, изучая, проверяя и дополняя отзывы.обучениках и сотрудниках, оставленные его предшественником, Кнехтбыстро сживался с элитой, которую, как ему прежде казалось, онуже знал досконально, но сама суть которой, равно как исвоеобразие Селения Игры, и его роль в жизни Касталии во всейсвоей реальности открылись ему только теперь. Правда, он многиегоды был членом элиты, одним из репетиторов, жителем этогостоль же аристократического, сколь и честолюбивого Селения вВальдцеле и всецело ощущал себя его частицей. Однако теперь онбыл не просто одной из частиц, не просто жил в серддечнойдружбе с этой маленькой общиной, теперь он чувствовал себямозгом, сознанием и совестью ее, не только переживая все еедвижения и судьбу, но и отвечая за нее, руководя ею. Вторжественный час по случаю окончания курсов учителей дляначинающих адептов Игры он выразил это следующими словами:"Касталия являет собой маленькое самодовлеющее государство, анаше Селение Игры -- государство в этом государстве, маленькая,но древняя и гордая республика, равная своим сестрам вдостоинстве и правах, однако поднятая и возвеличенная в своемсамосознании благодаря мусическому и в некотором смыслесакральному характеру своей функции. Ибо задача наша и в то жевремя высокое отличие -- беречь и охранять святыню Касталии,единственную в своем роде тайну, единственный символ ее -- нашуИгру. Касталия воспитывает превосходных музыкантов, историковискусства, филологов, математиков и других ученых. Каждоекасталийское учреждение, каждый касталиец должны знать толькодве цели, два идеала: в своей области достигать совершенного исохранять живость и эластичность своей дисциплины, да и самогосебя, благодаря постоянному сознанию ее тесной, дружеской исокровенной связи со всеми другими дисциплинами. Этот второйидеал -- мысль о внутреннем единстве всех духовных усилийчеловека, мысль об универсальности -- нашел самое полное своевыражение в высочайшей нашей Игре. Быть может, для физика,историка музыки или для другого какого-нибудь ученогоаскетическое отметание всего, что не относится к егоспециальности, отказ от мысли об универсальности на какое-товремя и способствует быстрому достижению успеха в узких рамкаходной дисциплины, но мы, адепты Игры, не имеем праваустанавливать для себя подобные ограничения и предаватьсясамоуспокоенности, ибо наша задача -- пестовать идеюuniversitas litterarum и наивысшее ее выражение -- благороднуюИгру, спасти ее от тенденции отдельных дисциплин ксамоуспокоенности. Но разве мы можем спасти то, что само нежелает быть спасенным? Разве мы можем заставить археолога,педагога, астронома и т.п. отказаться от самодовольнойограниченности своей специальности и неустанно распахивать окнав другие дисциплины? Всякими предписаниями и преподаванием Игрыкак обязательной дисциплины в школах мы не добьемся этого, непомогут и напоминания о том, какие цели преследовали нашипредшественники этой Игрой. Необходимость нашей Игры, да и нассамих, мы можем доказать только в том случае, если будемподдерживать ее на своем высоком уровне, чутко подхватыватькаждый новый успех, каждое новое направление и научнуюпроблему, если нашей универсальности, нашей благородной ивместе опасной игре с мыслью о единстве мы будем вновь и вновьпридавать самый заманчивый, привлекательный и убедительныйхарактер и будем играть в нашу Игру так, что и серьезнейшийисследователь, и прилежнейший специалист не смогут уклонитьсяот ее призыва, от ее пленительного зова. Представим на минуту,что мы, адепты Игры, трудились бы с меньшим рвением, курсы Игрыдля начинающих стали бы скучными и поверхностными, в играх дляпродвинувшихся ученые специалисты уже не смогли бы обнаружитьбиения жизни, высокой духовной актуальности и интереса, две илитри наши ежегодные Игры подряд гостям показались быстаромодной, безжизненной церемонией, пустым пережиткомпрошлого -- много ли понадобилось бы времени, чтобы Игра, авместе с нею и мы, погибли? И сейчас уже наша Игра в бисер нена той блистательной вершине, на какой она находилась поколениетому назад, когда наше ежегодное торжество длилось не одну илидве, а три и даже четыре недели и было главным событием года нетолько для Касталии, по и для всей страны. Правда, и ныне нашпраздник время от времени посещают представители правительства,но как правило -- это скучающие гости. Присылают своихпосланцев и некоторые города и сословия, но по окончанииторжественного акта эти представители мирских властей уже нераз вежливо давали нам понять, что длительность празднества иепозволяет многим городам послать своих послов, и не пора лизначительно сократить торжество, или же в будущем назначать еготолько раз в два или три года? Что ж, такой ход вещей, вернее,такой упадок мы не в силал остановить. И вполне возможно, чтоочень скоро там, аа пределами Касталии, никто уже не будетпонимать нашей Игры, а ежегодное торжество наше 6удетотмечаться раз в пять или десять лет, а то и вовсе никто невспомнит о нем. Но чему мы в состоянии и обязанывоспрепятствовать -- так это дискредитации и обесцениванию Игрына ее родине, в нашей Педагогической провинции. Здесь борьбанаша имеет смысл и приводит все к новым и новым Победам. Каждыйдень мы видим, как юные ученики элиты, прежде без особогоэнтузиазма ходатайствовавшие о приеме на курсы Игры изакончившие их вполне прилично, однако без должноговдохновения, внезапно бывают захвачены самим духом Игры, ееинтеллектуальными возможностями, ее благородными традициями, еепотрясающей душу силой и становятся страстными нашимипоборниками и приверженцами. Во время Ludus sollemnis мы видиму себя именитых ученых, которые, как нам язвестно, в течениевсего года погружены в труды и заботы и смотрят на нас, адептовИгры, свысока, посылая нашему институту далеко не лучшиепожелания, но торжественный яраздник наш, волшебство нашегоискусства приносят им душевное облегчение, даруют новуюмолодость, возвышают их; укрепив свой дух, взволнованные иокрыленные в сердце своем, они покидают нас со словами почтипристыженной благодарности. Присмотримся на минуту и ксредствам, имеющимся в нашем распоряжении, к мы увидим преждевсего богатейший и отличнейший аппарат, средоточием и сердцемкоторого является Архив Игры; последний благодарно используетсянами всеми чуть ли не ежечасно, и мы, от Магистра и Архивариусадо последнего помощника, обязаны служить ему. Самое же дорогоеи самое животворное, что у нас есть, -- это исконныйкасталийский принцив отбора наилучших -- элиты. Школы Касталииотбирают лучших учеников по всей стране и воспитывают их. И вСелении Игры мы также стремимся отобрать наилучших из способныхк Игре, Привязать их it себе и обучить с предельнымсовершенством. Наши курсы и семинары начинают посещать сотниучащихся, и многие расстаются с ними, не доучившись, но излучших мы готовим подлинных адептов, мастеров своего дела; икаждый из вас знает, что в нашем искусстве, как и во всякомдругом, нет предела для роста и что каждый из нас, войдяоднажды в элиту, всю жизнь будет трудиться над дальнейшимразвитием, совершенствованием, углублением себя самого и нашегоискусства, не считаясь с тем, входит он в состав нашегоаппарата должностных лиц или нет. Частенько мы слышим голоса,утверждающие, будто элита -- роскошь, а посему, мол, не следуетвоспитывать большее число элитных мастеров, чем нужно длязамещения должностей. На это заметим, что наши должностные лицасуществуют не ради самих себя, и далеко не всякий может бытьчиновником, как, например, далеко не всякий хороший филологможет быть хорошим педагогом. Во всяком случае, мы, должностныелица, знаем и чувствуем очень хорошо, что репетиторы не простонаш резерв одаренных и опытных игроков, иэ числа которых мыпополняем свои ряды и получаем своих преемников. Я бы дажесказал, что это -- побочная функция нашей элиты, хотя передлюдьми несведущими мы эту функцию подчеркиваем, коль скоро речьзаходит о смысле и праве на существование всего нашегоинститута. Нет, мы вовсе не смотрим на репетиторов только какна будущих Магистров, руководителей курсов, служителей Архива,-- они есть самоцель, их небольшой отряд и есть подлиннаяродина и будущность Игры; именно в них, в этих несколькихдесятках голов и сердец, проигрываются ходы, варианты, взлетыИгры и ее диалоги с духом времени и обособившимися науками.Только здесь наша Игра играется полноценно и правильно, сполной отдачей сил, только здесь, в нашей элите, она самоцель исвященное служение, только здесь она свободна от дилетантства,от ученого верхоглядства, от важничанья, а равно и от суеверия.Вам, вальдцельским репетиторам, вверено будущее нашей Игры. Иесли она -- сердце, сокровеннейшая суть Касталии, то вы --самое сокровенное и живое в нашем Селении Игры, вы -- сольПедагогической провинции, ее дух и ее вечная тревога. Неприходится опасаться, что число ваше будет чрезмерно велико,ваше рвение чрезмерно сильно, а страсть к великолепной Игречересчур горяча; множьте их, нагнетайте их! Как для вас, так идля всех касталийцев существует по сути лишь одна-единственнаяопасность, перед которой мы все ежедневно, ежечасно должны бытьначеку. Идея нашей Провинции и нашего Ордена зиждется на двухпринципах: на объективности, правдолюбии в изысканиях и напестовании медитативной мудрости и гармонии. Держать обапринципа в равновесии означает для нас быть мудрыми идостойными нашего Ордена. Мы любим науки, каждый свою, и все жезнаем, что преданность науке не всегда способна уберечьчеловека от корысти, порочности и суеты, история знает немалотому примеров, и образ доктора Фауста не что иное, каклитературная популяризация указанной опасности. В иные векаискали спасения в слиянии интеллекта и религии, исследования иаскезы, их universitas litterarum управлялась теологией. Длянас медитация, многосложная йогическая практика есть то орудие,посредством которого мы стремимся заклясть зверя в нас самих ипритаившегося в каждой науке дьявола. Но вы не хуже моегознаете, что и наша Игра имеет своего дьявола и что он способентолкнуть нас к бездушной виртуозности, к самодовольству, картистическому тщеславию, к честолюбию, к стремлению захватитьвласть над другими и тем самым к злоупотреблению этой властью.Вот почему мы нуждаемся еще и в другом воспитании, помимоинтеллектуального, вот почему мы подчинили себя морали Ордена;вовсе не ради того, чтобы нашу активную духовную жизньпревратить в мечтательную, душевно вегетативную, напротив,чтобы сохранить способность к высшим духовным взлетам. Нам неследует стремиться к бегству из vita activa в vitacontemplativa{2_7_01}, но мы должны пребывать в бесконечныхстранствиях между ними и чувствовать себя дома одновременно итут и там, должны жить в каждой из них". Мы привели здесь слова Кнехта, записанные и сохраненныеего учениками, ибо слова эти необыкновенно ярко выражают еговзгляды на свою службу, во всяком случае в первые годы егомагистерства. О выдающихся педагогических способностях Кнехта,которым он вначале сам поражался, говорит, между прочим,большое число дошедших до нас записей его лекций и выступлений.Высокий пост принес ему неожиданное и большое открытие: учитьбыло чрезвычайно легко и доставляло ему огромную радость.Поистине это было неожиданно, до сих пор он никогда не мечтал опедагогическом поприще. Впрочем, как всем членам элиты, и ему впоследние годы студенчества поручали чтение лекций; замещаякого-нибудь, он вел курсы Игры различных ступеней, чаще,правда, он играл для участников подобных курсов рольассистента, но в ту пору свобода изысканий и предельнаясосредоточенность на предмете его занятий были ему столь дорогии важны, что он, хотя и тогда уже был хорошим и любимымпедагогом, смотрел на подобные поручения скорее как нанежелательную помеху. И наконец, в бенедиктинской обители онтоже вел курсы, имевшие, правда, сами по себе малое значение и'еще меньшее для него самого: учение у отца Иакова{2_6_06},знакомство с ним оттеснили тогда все остальное. Больше всегоему хотелось в то время быть хорошим учеником, воспринимать ивпитывать в себя все преподносимое ему. Теперь же ученик сампревратился в учителя и, как таковой, справился с огромнойзадачей, вставшей перед ним сразу же после вступления навысокий пост: в борьбе за свой авторитет, за тождество личностии должности он победил. При этом он сделал два открытия: он открыл для себярадость передавать другому интеллекту накопленные духовныебогатства и при этом видеть, как последние преобразуются там всовершенно новые формы и излучения, то есть радость учить; изатем он открыл борьбу с неподатливой индивидуальностьюстудента или школьника, завоевание и сохранение авторитета идуховного руководства, то есть радость воспитывать. Он никогдане отделял одно от другого, и за все время своего магистерстване только подготовил большое число хороших и превосходныхадептов Игры, но и личным примером, призывом, строгим своимдолготерпением, обаянием своим и силой характера выявил вбольшеи части своих учеников и развил то лучшее, на что онибывали способны. Позволив себе забежать вперед, мы сообщим о приобретенномим при этом весьма характерном опыте. Вначале он имел дело только с элитой, так сказать, верхнимслоем своих учеников, со студентами и репетиторами, поройодного с ним возраста, и весьма искусными адептами Игры.Завоевав элиту, он осторожно и очень постепенно, от года кгоду, стал все меньше и меньше уделять eй времени и сил,покамест, в конце концов, ему не удалось почти целикомпрепоручить ее своим доверенным сотрудникам. Процесс этотдлился годы, и от года к году Кнехт переходил со своимилекциями, курсами и упражнениями ко все более юным слоямучеников, и под конец он -- что является чрезвычайной редкостьюдля Магистра Игры -- стал вести начальные курсы для самыхмолодых, то есть для школяров, еще не студентов. При этом онобнаружил, что чем моложе и менее подготовленные попадались емуученики, тем большую радость доставляло ему их обучение.Переход от этих младших и самых молодых к студентам, или даже кэлите, бывал ему неприятен и стоил немалых усилий. Порой ониспытывал желание возвратиться еще дальше и попытать свои силыв среде еще более юных, тех, кто не знал ни курсов, ни Игры;ему хотелось бы, например, в Эшгольце или в какой-нибудь другойиз подготовительных школ преподавать маленьким мальчикамлатынь, пение или алгебру, а ведь там царила куда менееинтеллектуальная атмосфера, чем даже на начальных курсах Игры.Зато там там имел бы дело с еще более податливыми к обучению,еще более восприимчивыми к воспитанию учениками, и преподаваниеи воспитание составляли бы там еще более неразрывное целое. В последние два года своего магистерства он в письмахдважды называет себя "школьным учителем", как бы напоминая отом, что выражение "Magister Ludi", которое в ряде поколенийозначало в Касталии только "Магистр Игры", первоначально былопопросту предикатом идеального учителя. Об исполнении этих желаний, разумеется, не могло быть иречи, -- то были мечты, подобно тому как человек л ненастныйзимний день мечтает о голубом летнем небе. Для Кнехта были ужезакрыты все пути, обязанности его определялись должностью, нопоскольку должность в большой мере оставляла на его усмотрение,каким образом он намерен выполнять свои обязательства, то стечением лет -- вначале он, пожалуй, не осознавал этого -- егоинтерес постепенно все более устремлялся к воспитанию самыхмолодых из доступных ему возрастов. Чем старше он становился,тем сильней привлекала его к себе молодежь. По крайней мере, мыможем констатировать это сегодня. В то же время критическомунаблюдателю стоило бы большого труда обнаружить в ведениимагистерских дел что-либо от дилетантизма и произвола. К томуже сама должность вновь и вновь заставляла Магистравозвращаться к элите, даже в периоды, когда он полностьюпредоставлял ведение семинаров и Архива своим помощникам и"тени"; такие дела, как, например, ежегодные состязания иподготовка большой публичной Игры, всегда заставляли егоподдерживать живую и повседневную связь с элитой. Шутя, онкак-то сказал своему другу фрицу: "История знавала государей,всю свою жизнь страдавших от неразделеиной любви к своимподданным. Душа их рвалась к землепашцам, пастухам,ремесленникам, учителям и ученикам, но как редко они видели их,вечно вокруг вертелись министры, военные, словно стеной отделяяих от народа. Так и Магистр: он рвется к людям, а видит толькоколлег, ему хочется посидеть с учениками и детьми, а видит онученых и элиту". Однако мы и впрямь чересчур забежали вперед, а лотомувернемся к первому году магистерства Кнехта. После установленияжелаемых отношений с элитой ему, как доброму и все же зоркомухозяину, следовало заручиться поддержкой служителей Архива,уделить внимание канцелярии, определить ее место в общейструктуре: к тому же непрерывно поступала обширнейшаякорреспонденция, а заседания и циркуляры Верховной Коллегиипостоянно призывали его к решению все новых задач и выполнениювсе новых обязанностей, понимание и правильное определениеочередности которых требовало от новичка немалых усилий. Причемнередко заниматься приходилось вопросами, в решении которыхбыли заинтересованы самые разные факультеты Педагогическойпровинции, склонные и завидовать друг другу, например,вопросами компетенции; и только постепенно, со все возраставшимвосхищением, он познавал таинственную и могучую силу Ордена --этой живой души касталийского государства и бдительного стражаего конституции. Так шли месяцы, полные трудов, и в мыслях Кнехта ни разуне нашлось места для Тегуляриуса, разве что почти неосознанноон поручал ему какую-нибудь работу, чтобы спасти от чрезмерногодосуга. Фриц утратил товарища, ибо тот поднялся на недосягаемуювысоту, стал начальником, к которому как к частному лицу он ужене имел доступа, по отношению к которому надо было проявлятьпослушание, надлежало обращаться на "вы" и "Досточтимый".Однако все поручения Магистра он воспринимал как особую заботуи знак личного внимания. Этот капризный одиночка, отчастиблагодаря возвышению друга и крайне приподнятому настроениювсей элиты, а отчасти из-за этих поручений заразился общимвозбуждением и почувствовал, в той мере, в какой это было в егосилах, необыкновенный прилив энергии; во всяком случае, онпереносил изменившееся положение лучше, чем сам ожидал в тотмиг, когда Кнехт в ответ на известие о его назначении отослалего прочь. К тому же у Фрица достало ума и сочувствия, чтобыпонять или хотя бы догадаться, сколь невероятно былонапряжение, сколь велико испытание, выпавшее на долю друга. Онвидел, что тот словно объят пламенем, выгорает изнутри, иощущал это и переживал острей, чем сам испытуемый. Не жалеясил, Тегуляриус выполнял все задания Магистра, и если онкогда-нибудь всерьез и сожалел о своей собственной немощи исвоей непригодности к ответственному служению, если ощущал этокак недостаток, то именно теперь, когда так жаждал послужитьобожаемому другу и быть ему полезным как помощник, какдолжностное лицо, как "тень". Буковые леса над Вальдцелем уже начали желтеть, когдаоднажды, захватив с собой небольшую книжицу, Кнехт вышел вмагистерский сад рядом со своим жилищем, в тот хорошенькийсадик, который покойный Магистр Томас так любил и, подобноГорацию, собственноручно возделывал, тот садик, которыйнекогда, как священное место отдыха и самоуглубления Магистра,представлялся Кнехту и прочим школярам и студентам некимзачарованным островом муз, неким Тускулом{2_7_05}, и где онтеперь, с тех пор как сам стал Магистром и хозяином сада, такредко бывал и едва ли хоть раз насладился им в час досуга. Ивот он вышел всего на четверть часа после трапезы, разрешивсебе беззаботно пройтись меж кустов и клумб, где егопредшественник посадил несколько вечнозеленых южных растений.Затем он перенес плетеное кресло на солнышко -- в тенистановилось прохладно, -- опустился на него и раскрылзахваченную с собой книжку. То был "Карманный календарьМагистра Игры", составленный семь или восемь десятилетий томуназад тогдашним Магистром, Людвигом Вассермалером, и с тех порвручаемый всем преемникам с соответствующими дополнениями,исправлениями и сокращениями. Этот календарь был задуман какvademecum{2_7_02} для Магистров, особенно для неопытных,являясь в первые годы службы наставником от недели к неделе,через весь заполненный трудами год, порой намеком, а порой иболее подробно советуя, что и как делать. Кнехт отыскалстраницу текущей недели и внимательно прочел ее. Не обнаруживничего неожиданного или особенно срочного, он в самом низунатолкнулся на приписку: "Постепенно начинай сосредоточиватьсвои мысли на ежегодной Игре. Тебе покажется, что еще рано,чересчур рано, и все же я советую, если нет у тебя в головеготового плана, пусть с этого дня не минует ни одной недели илихотя бы месяца, чтобы ты не подумал о публичной Игре. Записывайсвои наметки, используй каждые свободные полчаса, чтобыпроглядеть схему какой-нибудь классической партии, не забудьприхватить ее с собой и в служебные поездки. Готовься, но нестремись насильственно выжать из себя удачную мысль. Почащеразмышляй об ожидающей тебя прекрасной и праздничной задаче,ради которой ты должен собрать все свои силы и соответственносебя надстроить". Слова эти написал примерно три поколения тому назад старыйи мудрый человек, мастер своего дела, между прочим, в то время,когда Игра формально достигла своей вершины и в каждой партииможно было обнаружить множество украшений, а в исполнении --богатство орнамента, подобно тому как мы это наблюдаем,например, во времена поздней готики или рококо в архитектуре идекоративном искусстве; и именно тогда, примерно в течение двухдесятилетий, в Игре появилось что-то бисерное, что-то отненастоящего блеска стеклянных бус, какая-то бедность смыслом ипустозвонство, казалось, это всего лишь озорная, кокетливаяигра причудливыми завитушками, как бы пританцовывающее, чуть лине эквилибристическое парение самого разнообразного иутонченного ритмического рисунка. Встречались адепты Игры,рассуждавшие о стиле того времени как о давно утраченномволшебном ключе, но встречались и иные, воспринимавшие его какчисто внешний, перегруженный изысками, декадентский инемужественный стиль. Один из создателей и мастеров тогдашнегостиля и составил магистерский календарь-памятку, полный стольдоброжелательных и отлично продуманных советов и напоминаний; ипокамест Иозеф Кнехт пытливо читал и перечитывал календарь, вгруди его родилось что-то светлое и радостное, возниклонастроение, посетившее его прежде, как он думал, всего однажды,и он вспомнил, что это было во время той медитации перед самойинвеститурой, когда он представил себе чудесный хороводМагистра музыки и Иозефа, мастера и ученика, старости и юности.Должно быть, пожилой, даже очень старый человек когда-топридумал и записал эти слова: "Пусть не минует ни однойнедели..." и "не стремись насильственно выжать из себя удачнуюмысль". Вероятно, этот человек лет двадцать, а то и более,занимал высокий пост Магистра, несомненно, в ту охочую до Игрыэпоху рококо он сражался с весьма избалованной и самоувереннойэлитой и сам создал более двадцати блестящих ежегодных Игр,длившихся тогда по четыре недели, и сам руководил ими; человекочень старый, для которого ежегодная обязанность создаватьбольшую торжественную Игру давно уже не означала высокой честии радости, а скорее бремя, великий труд, задачу, для выполнениякоторой надо было настроить себя, убедить, как-тостимулировать. По отношению к этому мудрому старцу и опытномусоветчику Кнехт испытывал не только признательность и уважение-- ведь календарь не раз служил ему хорошую службу, -- но инечто похожее на радостное, веселое, даже немного озорноечувство превосходства, превосходства молодости. Ибо средимногочисленных забот Магистра Игры, с которыми он так недавнопознакомился, этой одной он не знал: как бы не забыть, как бывовремя вспомнить о ежегодной Игре, и он не ведал также, что заэту задачу можно приняться без должной собранности и радости,что у тебя может не хватить предприимчивости или, того хуже,выдумки. Кнехт, который казался себе в последние месяцыдовольно старым, в эту минуту ощутил себя сильным и молодым. Унего не было возможности долго отдаваться этому прекрасномучувству, он не мог насладиться им до конца -- четверть часа,отведенные для отдыха, почти истекли. Но светлое, радостноечувство это нe покинуло его срязу: краткий отдых в магистерскомсаду, перелистывание календаря-памятки все же чем-то обогатилиего. Он почувствовал не только разрядку и минутное, радостноеощущение полноты жизни, его осенили две мысли, которые тут жеприняли форму решений. Первое; когда он состарится и устанет,он сложит с себя высокие обязанности в тот самый час, кактолько в композиции ежегодной Игры увидит докучливуюобязанность и не будет знать, что для нее придумать. Второе: онрешил, не откладывая, начать подготовку к своей первойежегодной Игре, взяв себе в товарищи и помощники Тегуляриуса,-- это будет приятно и радостно другу, да и для него самогопослужит своеобразным трамплином, который даст ему возможностьвдохнуть новую жизнь в Парализованную дружбу. Ждать какого-тотолчка идя довода от другого -- нельзя, инициатива должнаисходить от него, Магистра. А для друга тут найдется немало работы! Еще со временМариафельса Кнехт носился с мыслью об одной Игре, которую он ирешил теперь использовать для своего первого ежегодноготоржества. В основу структуры и измерений этой Игры -- и в этомзаключалась его счастливая находка -- он хотел положитьстаринную конфуцианскую ритуальную схему китайского дворика,ориентированного по странам света, с его воротами, стенойдухов, соотношением и назначение хозяйственных и жилыхпостроек, подчиненностью их созвездиям, календарю, семейнойжизни, с его символикой и правилами закладки сада. Когда-то давно, во время изучения комментариев к "И-Цзин",мифический порядок и значение этих правил представлялись емукак особенно привлекательное и милое его сердцу подобие космосаи места, занимаемого человеком в мироздании; он нашел также,что древнейший народный дух в этом традиционном расположенииудивительно гармонично сочетается с духом спекулятивно-ученым,духом мандаринов и магистров. Он уже давно и с любовью, правда,не делая никаких записей, лелеял этот план, и в голове у негоон сложился окончательно; лишь вступление на высокий постпомешало Кнехту продолжить его разработку. Сейчас, в этуминуту, он принял решение построить свою ежегодную Игру по этойидее китайцев, а Фрицу, если он окажется в состояниипроникнуться духом его замысла, он сейчас же поручит подготовкуобщей композиции и перевода ее на язык Игры. Но тут сразу жевозникло препятствие: Тегуляриус не знал китайского языка.Выучить его в такой короткий срок было невозможно. Впрочем,если Тегуляриус будет строго придерживаться указаний Магистра иВосточно-азиатского института, то, привлекши еще и литературу,он сможет проникнуть в магическую символику китайского двора --дело ведь не в филологии. Фрицу понадобится для этого немало времени, особеннопотому, что он -- человек избалованный, не способен трудитьсякаждый день. Необходимо немедленно дать всему ход. Приятнопораженный, Кнехт улыбнулся: а ведь и впрямь этот стольосторожный старый человек, сочинивший календарь-памятку,оказался прав со своим напоминанием. Уже на следующий день -- приемный час закончился ранееобычного -- Кнехт вызвал Тегуляриуса. Тот явился, отвесилпоклон с несколько подчеркнутым смирением, принятым им теперь вобращении с Кнехтом, и был немало удивлен, когда обычно стольскупой на слова Кнехт, лукаво кивнув ему, спросил: -- Ты помнишь, как мы с тобой еще в студенческие годысловно бы поспорили и мне так и не удалось склонить тебя насвою сторону? Спор шел о ценности и значении Восточноазиатскогоинститута, особенно об изучении китайского, и я все старалсяубедить тебя тоже заниматься в этом институте и изучитькитайский язык. Ну вот, вспомнил! А теперь меня берет досада,что я не смог убедить тебя тогда. Как было бы хорошо, если быты знал китайский! Мы бы с тобой славно поработали. Он еще некоторое время поддразнивал друга, доведя еголюбопытство до предела, и лишь после этого высказал своепредложение: он-де намерен в самом ближайшем будущем начатьразработку плана ежегодной Игры, и если Фрицу это доставитудовольствие, он просит его взять на себя основной труд, каккогда-то он перед состязанием выполнил основную работу длядругой Игры, -- Кнехт в ту пору гостил у бенедиктинцев. Фрицвзглянул на него с недоверием, пораженный до глубины души; онбыл взволнован уже одним ласковым дружеским тоном и улыбающимсялицом Иозефа, который в последние месяцы являлся ему толькоповелителем и Магистром. Растроганный, обрадованный, принял онпредложение Кнехта, и не только как честь и выражение доверия,-- он понял и оценил все значение этого благородного жеста: тобыла попытка воскресить дружбу, раскрыть захлопнувшиеся былодвери. Тегуляриус отмел сомнения Кнехта относительно китайскогоязыка и тут же попросил Досточтимого полностью располагать им. -- Отлично, -- резюмировал Магистр. -- Рад твоемусогласию. Итак, в определенные часы мы с тобой снова будемтоварищами по работе и по занятиям, как в те, столь далекиетеперь времена, когда мы сиживали вместе не за одной партией, ине только разрабатывали, но и боролись за наши игры. Меня эторадует, Фриц. А теперь ты должен прежде всего освоиться с самойидеей, на которой я намерен построить игру. Тебе необходимопредставить себе, что такое китайский дом и каковы правила,соблюдаемые при его постройке. Я немедленно дам теберекомендации в Восточноазиатский институт, где, уверен, тебеокажут помощь. Нет, постой, мне пришло на ум кое-что получше:попытаем счастья со Старшим Братом, отшельником из Бамбуковойрощи, о котором я тебе когда-то так много рассказывал. Бытьможет, он сочтет унижением своего достоинства или нежелательнойпомехой вступать в общение с лицом, не знающим китайского, нопопытаться все-таки следует. Если он захочет, то способен и изтебя сделать настоящего китайца. Очень скоро после этого разговора Старшему Брату былоотправлено письмо с приглашением прибыть в Вальдцель в качествегостя Магистра Игры, где ему и будет сообщено, в чемзаключается обращенная к нему просьба. Но китаец так и непокинул Бамбуковой рощи, Курьер привез от него письмо,написанное тушью по-китайски. В нем значилось: "Почетнолицезреть великого человека. Однако путешествие ведет кпрепятствиям. Для жертвоприношения берут два сосуда.Возвышенного приветствует младший". Это заставило Кнехта, междупрочим, не без труда, побудить Фрица поехать самому вБамбуковую рощу, дабы испросить приема и наставлений. Нонебольшое путешествие это оказалось безрезультатным. Отшельникпринял Тегуляриуса в роще с чуть ли не подобострастнойвежливостью, но на все вопросы отвечал дружелюбными сентенциямина китайском языке и, несмотря на рекомендательное письмоМагистра Игры, написанное на превосходной рисовой бумаге, непригласил прибывшего даже зайти. Расстроенный, так ничего и недобившись, Тегуляриус вернулся в Вальдцеяь, привезя с собой вкачестве дара Магистру лястил, ва котором была нарисованазолотая рыбка, а над ней -- древнее китайское изречение.Пришлось Фрицу отправиться в Восточноазиатский институт и уже внем попытать счастья. Здесь рекомендации Кнехта возымелибольшее действие: посланцу Магистра Игры оказали всяческуюпомощь, и вскоре он собрал все, что только можно собрать длятакой темы, не зная языка. При этом он сам увлекся идеей Кнехтаположить в основу Игры символику китайского дворика, примирилсясо своей неудачей в Бамбуковой роще и забыл о ней. Когда Кнехт выслушал отчет о безрезультатной поездке кСтаршему Брату, а затем, оставшись один, взглянул на речение изолотую рыбку, его охватили воспоминания об атмосфере,окружавшей этого удивительного отшельника, о том, как сам он,Кнехт, гостил в хижине, вокруг которой всегда шелестели листьябамбука и постукивали стебли тысячелистника, вспомнил он и своюбылую свободу, досуг студенческих лет -- весь радужный райюношеских мечтаний. Как хорошо сумел этот отважный ичудаковатый анахорет удалиться от мира и уберечь свою свободу,как надежно укрывала от всей вселенной тихая бамбуковая роща,как глубоко и крепко вжился он в эту ставшую для него второйнатурой опрятную, педантичную и мудрую китайщину, как крепкозамыкало его год за годом, десятилетие за десятилетием, а своеммагическом кругу, сновидение его жизни, превратив его сад вКитай, его хижину -- в храм, его рыбок -- в божества и егосамого -- в мудреца! С глубоким вздохом Кнехт оторвался ет этихразмышлений. Сам он шел или был ведом другим путем, и теперьэадача заключалась в том, чтобы пройти этот предначертанный емупуть, не заглядываясь на другой и не сворачивая в сторону. Вместе с Тегуляриусом он составил план и во времянескольких, с трудом вырванных часов сочинил свою Игру, передаввсю работу по сбору материалов в Архиве и записи двух первыхвариантов другу Фрицу. Новое содержание придало их дружбе новуюжизнь, новые формы, да и сама Игра, над составлением которойони трудились, во многом обрела иные черты, обогатившись,благодаря своеобразию и изощренной фантазии Тегуляриуса. Фрицпринадлежал к вечно неудовлетворенным и вместе довольствующимсяскромными результатами людям, которым свойственно без концапоправлять всеми одобренный букет или накрытый стол, измалейшего пустяка делать целую проблему, труд на весь день. И в последующие годы Кнехт решил уже не менять разустановившегося обычая: большая ежегодная Игра должна бытьделом двоих. Тегуляриусу это приносило двойное удовлетворение:для друга и Магистра он оказался полезным и даже незаменимым встоль важном деле, само же торжество ои отпразднует хотя к неназванным, однако элите хорошо известным соавтором ежегоднойИгры. Поздней осенью первого года службы, когда друг его еще былпогружен в занятия китайским. Магистр в один прекрасный день,пробегая записи в дневнике канцелярии, наткнулся на следующую:"Прибыл студент Петр из Монпора, рекомендован Magister musicae,передал приветствие от бывшего Магистра музыки, проситпредоставить ему кров и ночлег и допустить к работе в Архиве.Помещен в гостевом флигеле для студентов". Что ж, студентавместе с его ходатайством он мог спокойно предоставить людям изАрхива, это было обычным делом. Но вот "приветствие отбывшегоМагистра музыки" -- это уже касалось лично его. Кнехт попросилвызвать студента. Тот оказался молчаливым молодым человеком,вместе мечтательного и пылкого вида, явно одним из монпорскойэлиты, во всяком случае аудиенция, предоставленная Магистром,была для него не в диковинку. Кнехт спросил, что студент имеетпередать от старого Магистра музыки. -- Приветствия, -- ответил студент, -- самые сердечные ипочтительные приветствия, Досточтимый, а также приглашение.Кнехт попросил гостя сесть. Тщательно выбирая слова, юношапродолжал: -- Как я уже говорил, глубокочтимый Магистр поручилмне, если к тому представится случай, приветствовать вас. Онпросил также дать вам понять, что в самое ближайшее время и какможно скорее он хотел бы видеть вас у себя. Он приглашает васили, во всяком случае, хотел бы, чтобы вы посетили его в самоеближайшее время, разумеется, если вы сможете это соединить сослужебной поездкой и вас это не слишком затруднит. Таково,примерно, его поручение. Кнехт испытующе взглянул на молодого человека. Да,вероятно, он один из подопечных старца. -- Как долго намерен ты задержаться в нашем Архиве,studiose{2_7_03}? -- осторожно спросил он. -- Ровно столько, досточтимый, -- услышал он в ответ, --сколько вам понадобится для подготовки вашей
