Рассказ наш близится к концу. Как мы уже предупреждали,наши сведения об этом конце отрывочны и носят скорей характерсаги, нежели исторического отчета. Нам приходится, однако, этимдовольствоваться. Тем приятнее для нас, что мы можем дополнитьэту -- предпоследнюю -- главу жизнеописания Кнехта подлиннымдокументом, а именно -- пространным посланием, в которомМагистр Игры сам излагает Коллегии побудительные причиныпринятого им решения и просит освободить его от занимаемогопоста. Следует оговориться, что Кнехт, как мы давно знаем, нетолько изверился в успехе своего с таким тщаниемподготовленного послания, но даже, когда его "прошенье" былопочти готово, охотнее всего не стал бы его вообще дописывать иподавать. С ним случилось то, что случается со всеми людьми,пользующимися прирожденной и поначалу неосознанной властью надокружающими: эта власть не проходит даром для того, кто еюпользуется, и если Магистр прежде радовался, что ему удалосьзаставить Тегуляриуса служить своим целям, превратить в своегопомощника и соучастника, то, когда все свершилось,обстоятельства стали сильнее собственных помыслов и желанийМагистра. Он нагрузил и увлек Фрица работой, в целесообразностькоторой он, ее вдохновитель, сам давно не верил; он уже не могни отменить этой работы, когда друг наконец представил ее, ниотложить или бросить неиспользованной, ибо тогда он еще болееоскорбил и разочаровал бы друга, в то время как в его намерениявходило, наоборот, облегчить расставание. Насколько намизвестно, в это время Кнехт пришел к выводу, что было быцелесообразнее без всяких проволочет сложить с себя своиполномочия и объявить о своем выходе из Ордена, нежели идтиокольным путем, подавая \ Послание Магистра Игры к членам ВоспитательнойКоллегии Разнообразные соображения побуждают меня. Магистра Игры,изложить свою необычную просьбу в отдельном, притом отчастиприватном послании, вместо того чтобы включить ее в свойежегодный торжественный отчет. Хотя я и прилагаю это письмо ксвоему очередному отчету и ожидаю официального егорассмотрения, я все же считаю его скорее посланием ко всем моимколлегам Магистрам. Долг каждого Магистра обязывает его ставить Коллегию визвестность относительно препятствий или опасностей, угрожающихправильному исполнению его должностных функций. Наступилмомент, когда моя служебная деятельность, сколь бы ревностно яни посвящал ей свои силы, стоит (или представляется мнестоящей) перед лицом опасности; я сам являюсь ее носителем,хотя отнюдь не единственным ее источником. И я рассматриваю этунравственную опасность, делающую меня мало пригодным для ролиМагистра Игры, как объективную и не зависящую от моей личности.Чтобы быть кратким, скажу: у меня зародились сомнения в моейспособности полноценно выполнять порученные мне обязанности,ибо, с моей точки зрения, над самым их предметом, над самойвверенной моим заботам Игрой нависла угроза. Цель моегопослания и состоит в том, чтобы указать Коллегии на появлениеупомянутой угрозы и доказать, что именно она, поскольку я ееуже провижу, настойчиво толкает меня покинуть занимаемое мноюместо. Да будет мне дозволено пояснить ситуацию такимсравнением: некто сидит в мансарде над хитроумной ученойработой и вдруг замечает, что в доме под ним полыхает пожар. Онне станет спрашивать себя, входит ли это в его обязанности и нелучше ли привести в порядок свои таблицы, но кинется вниз ипостарается спасти дом. Так и я сижу на одном из верхних этажейнашего касталийского строения, занятый Игрой, работаятончайшими, чувствительными инструментами, и мой инстинкт, моеобоняние говорят мне, что где-то внизу горит, что все нашестроение находится под угрозой и что долг мой -- не заниматьсяанализом музыки или уточнением правил Игры, но поспешить туда,откуда валит дым. Институт Касталии, наш Орден, наша научная ипедагогическая деятельность вкупе с Игрой и всем прочим кажутсябольшинству братьев нашего Ордена такими же само собойразумеющимися, как воздух, которым мы дышим, как земля, накоторой мы стоим. Едва ли кто-нибудь из них задумывается надтем, что этот воздух и эта земля даны нам не навечно, чтовоздуха нам может когда-нибудь не хватить, что земля можетускользнуть у нас из-под ног. Нам выпало счастье безмятежножить в маленьком, чистом и ясном мире, и большинство из насживет, как это ни покажется странным, в ложном представлении,будто мир этот существовал извечно и мы рождены в нем. Я сампрожил молодые годы в этой весьма утешительной иллюзии, междутем как я твердо знал правду, а именно, что я в Касталии неродился, а взят был сюда Коллегией и здесь воспитан, чтоКасталия, Орден, Коллегии, институты, архивы. Игра -- все этоотнюдь не существует извечно и сотворено не природой, апредставляет собой позднее, благородное и наравне со всемискусственным преходящее создание человеческой воли. Все этобыло мне прекрасно известно, но не представлялось реальным, япросто не думал об этом, закрывал на это глаза, и я знаю, чтоболее трех четвертей из нас до самой смерти будут жить изакончат свои дни в этом странном и приятном заблуждении. Но подобно тому, как сотни и тысячи лет тому назад мирсуществовал без Ордена, без Касталии, так он будет существоватьбез них и впредь. И если я сегодня напоминаю своим коллегам ивысокочтимой Коллегии об этом факте, об этой азбучной истине, ипредлагаю им наконец обратить внимание на грозящие намопасности, если я, стало быть, на какое-то время беру на себяроль пророка, увещевателя и проповедника, роль неприятную илегко возбуждающую насмешки, то я готов принять на себя этинасмешки, но все же надеюсь, что большинство из вас дочитаетмое Послание до конца, а кое-кто даже в некоторых пунктах сомной согласится. И это уже очень много. Такое установление, как нашу Касталию, эту маленькуюреспублику духа, подстерегают опасности равно изнутри и извне.Внутренние опасности, по крайней мере, некоторые из них, мызнаем, наблюдаем и умеем с ними бороться. Время от времени мыудаляем из наших элитарных школ отдельных учеников, ибооткрываем в них неистребимые качества и склонности, делающие ихнепригодными и вредными для нашего сообщества. Мы надеемся, чтобольшинство из них не сделаются от этого неполноценными людьми,они только не приспособлены к жизненному укладу Касталии;возвратившись в мир, они обретут более подходящие для себяусловия и станут полезными и достойными людьми. Наша практика вэтом отношении вполне себя оправдала, и в целом о пашемсообществе можно суверенностью сказать, что оно ревностнооберегает свое достоинство и самодисциплину и вполне отвечаетсвоей задаче -- быть высшим слоем, сословием аристократов духаи непрерывно взращивать для него новое пополнение. Среди нас,надо полагать, встречается не больше недостойных илиравнодушных, нежели это естественной допустимо. Не стольблагополучно обстоит дело со свойственным Ордену самомнением, стой сословной надменностью, к которой приводит любойаристократизм, любое привилегированное положение и котораясправедливо или несправедливо ставится в вину всякойаристократии. История общественного развития всегдасопровождалась попытками образовать привилегированный слой,который возглавляет и венчает общество; создание своего родааристократии, господства избранных, по-видимому, представляетистинную, хотя и не всегда открыто признаваемую цель и идеалвсякого опыта общественного развития. Испокон века любаявласть, будь то монархическая или анонимная, была готоваподдерживать нарождающуюся аристократию, оберегая ее и одариваяпривилегиями, независимо от того, какая эта аристократия --политическая или нет, аристократия по рождению или возникшая врезультате отбора и воспитания. Испокон века поощряемая властьюаристократия крепла под этим солнцем, но такая жизнь подсолнцем, такое привилегированное положение на определеннойступени развития неизбежно превращались в соблазни создавалипредпосылки для разложения. Если рассматривать наш Орден какаристократию и с этой точки зрения попытаться проверить,насколько наше отношение к народу, к миру в целом оправдываетнаше особое положение, насколько мы уже охвачены и пораженыхарактерными болезнями аристократий -- высокомерием,надменностью, сословным чванством, всезнайством, охотой жить начужой счет, -- у нас уже могут возникнуть некоторые сомнения.Допустим, нынешний касталиец послушен законам Ордена,трудолюбив, духовно утонченно часто ли он умеет видеть своеместо внутри структуры народа, мира, мировой истории? Разумеетли он, в чем основа его существований, способен ли он ощутитьсебя всего лишь листком, цветком, ветвью или корнем живогоорганизма, подозревает ли он, какие жертвы приносит ради негонарод, доставляя ему пропитание и одежду, обеспечивая емувозможность получить образование и предаваться всевозможнымнаучным занятиям? И много ли он думает о смысле нашегосуществования и нашего особого положения, имеет ли онправильное представление, о целях нашего Ордена и нашей, жизни?Допуская исключение, многие и славные исключения, я склоненнавое эти вопросы ответить отрицательно. Средний касталиецсмотрит на мирянина и профана, возможно, и без презрения, беззависти, без злобы, но он не относится к нему как к брату, невидит в нем своего кормильца, не желает нести ни малейшейответственности за то, что происходит там, в большом мире.Целью своей жизни он полагает культивирование науки ради неесамой или же просто приятные прогулки в садах образованности,охотно выдаваемой им за универсальную, хотя она, по сути, нетакова. Короче, наше касталийское просвещение, возвышенное иблагородное, которому я, разумеется, многим обязан, длябольшинства тех, кто им обладает, не являются орудием илиинструментом, не направлено на активные цели, не служитсознательно большим и глубоким задачам, но в некоторой степенислужит лишь для самоуслады и самовосхваления, для формированияи культивирования различных интеллектуальных специальностей.Мне известно, что у нас есть много цельных и в высшей степенидостойных касталийцев, не желающих ничего иного, как служитьделу; это взращенные нами учителя, особенно те, кто трудится запределами Касталии, вдали от мягкого климата и духовнойизнеженности Провинции, кто ведет в мирских школах своюсамоотверженную и неоценимо важную работу. Эти честные учителя,работающие вне Касталии строго говоря, -- единственные срединас, кто действительно оправдывает назначение Касталии, итолько их трудами мы отплачиваем стране и народу за все тохорошее, что они для нас делают. Первейший и священнейший долгнаш состоит в том, чтобы хранить и беречь для нашей страны идля всего мира тот духовный фундамент, который, как оказалось,является и весьма действенной основой этики, а именно: духистины, на котором, кроме всего прочего, зиждется исправедливость. Это, конечно, ведомо каждому члену Ордена, но,заглянув в себя поглубже, большинство из нас будет вынужденопризнать, что благоденствие мира, сохранение честности ичистоты духа за пределами нашей, содержащейся в такой чистотеПровинции отнюдь не является для нас важнейшей целью и вообщене очень нас интересует; мы полностью предоставили мужественнымучителям, работающим вне Провинции, погасить наш долг миру ихотя бы отчасти оправдать привилегию наших мастеров Игры,астрономов, музыкантов, математиков наслаждаться всемиинтеллектуальными благами. Из той же нашей надменности, того жекастового духа, о которых уже говорилось, вытекает, что мы неособенно задумываемся, заслужили ли мы эти привилегии своимтрудом; немало наших собратьев считают особой своей заслугойвыполнение предписанных Орденом материальных ограничений вобразе жизни, словно это их добродетель, словно это делаетсяисключительно ради них самих, между тем как это лишьминимальная отдача за то, что страна обеспечивает нашекасталийское существование. Я ограничусь указанием именно на эти внутренние опасностии ущерб, они немаловажны, хотя в спокойные времена они ещедолгое время не стали бы для нас реальной угрозой. Однако мы,касталийцы, зависим не только от нашей морали и нашего разума,но в большой степени и от положения в стране, и от воли народа.Мы едим свой хлеб, работаем в своих библиотеках, строим себешколы и архивы, но если народ больше не захочет или не сможетдавать нам средства на это, если страна обеднеет, начнетсявойна или разразятся другие бедствия, нашей жизни и ученойдеятельности в единое мгновение придет конец. Может настатьдень, когда страна посмотрит на свою Касталию и ее культуру какна роскошь, которую она уже не может больше себе позволить, и,вместо того чтобы добродушно гордиться нами, отринет нас какбездельников и вредителей, как лжеучителей и врагов -- воткаковы опасности, подстерегающие нас извне. Если бы я попытался разъяснить все это среднемукасталийцу, мне пришлось бы прежде всего обратиться запримерами к истории, и при этом я бы натолкнулся на известногорода пассивное сопротивление, на известного рода, если угодно,ребяческое непонимание и безучастность. Интерес к всемирнойистории у нас, касталийцев, как вы знаете, крайне слаб,большинство из нас обнаруживает не только отсутствие таковогоинтереса, но даже несправедливое и, я бы сказал, неуважительноеотношение к истории. Такое рожденное равнодушием и чувствомпревосходства небрежение к всемирной истории нередко возбуждалово мне желание исследовать причины этого феномена, и я пришел квыводу, что их имеется две. Во-первых, мы считаем историческиефакты попросту маловажными, имеющими второстепенное значение,-- я, конечно, разумею не историю духа и культуры, к ней мыотносимся с полным уважением; всемирная история, по мнениюкасталийцев, это цепь жестоких схваток за власть, за богатство,земли, сырье, деньги -- словом, за ценности материальные иквантитативные, то есть, с нашей точки зрения, низменные и дажедостойные презрения. Для нас семнадцатое столетие есть эпохаДекарта, Паскаля, Фробергера, Шютца, а не Кромвеля или жеЛюдовика XIV. Вторая причина нашего нерасположения к всемирнойистории кроется в нашем традиционном и по большей части, как яполагаю, обоснованном недоверии к определенному методурассмотрения и интерпретации исторических фактов в эпохуупадка, еще до основания нашего Ордена, -- методу, к которомумы с самого начала не питали ни малейшего доверия: это такназываемая философия истории, наивысший расцвет ее иодновременно наиопаснейшее влияние мы находим у Гегеля, причемв следующем столетии эта философия привела к самой недопустимойфальсификации и пренебрежению духом истины. Пристрастие к такназываемой философии истории мы считаем одной из главных приметэпохи падения духа и крупнейших политических схваток и борьбыза власть, той эпохи, что мы иногда называем "воинственнымвеком", чаще всего "фельетонистической эпохой"{1_1_0_04}. Наразвалинах этой эпохи, из борьбы за преодоление ее духа или еебездуховности и возникла наша современная культура, возниклиОрден и Касталия. В своем духовном высокомерии мы относимся ковсемирной истории, особенно к новейшей, примерно так, как,скажем, древнехристианский аскет и пустынник взирал на театрмирской суеты. История представляется нам ареной борьбывздорных мод, звериных страстей, похоти, алчности ивластолюбия, кровожадности и насилия; это разрушения и войны,честолюбивые министры, продажные генералы, стертые с лица землигорода, и мы слишком легко забываем, что это лишь один измногих ее аспектов. И прежде всего мы забываем, что сама нашаКасталия -- тоже часть истории, нечто "ставшее" и потомуосужденное на умирание, если мы утратим способность кдальнейшему становлению и росту. Мысами -- история, и мыответственны за всемирную историю в целом и за наше положение вней. Вот этого сознания ответственности нам очень недостает. Если мы бросим взгляд на нашу собственную историю, напериод возникновения нынешних педагогических провинций в нашейстране и в некоторых других, на возникновение орденов ииерархий, в том числе и нашего Ордена, мы очень скоро убедимся,что наша иерархия и наш дом -- дорогая Касталия -- былиоснованы отнюдь не теми, кто относился к мировой истории стольже разочарованно и высокомерно, как мы. Наши предшественники,основатели Касталии, начинали свое дело в конце воинственнойэпохи, когда мир лежал в развалинах. Мы привыкли одностороннеобъяснять положение, сложившееся в мире к началу первой из такназываемых мировых войн, ссылаясь на то, что именно тогдадуховное начало потеряло всякую ценность и служило грознымвладыкам лишь второстепенным, при случае применявшимся оружиемборьбы, в чем мы видим следствие фельетонистической коррупции.Конечно, нетрудно констатировать бездуховность и грубость,отмечавшие в те времена борьбу за власть. Я говорю обездуховности не потому, что не хочу замечать импонирующихдостижений того временило части интеллекта и методики, нопотому, что мы привыкли неизменно рассматривать дух в первуюочередь как волю к истине, между тем как злоупотребление духомв тогдашних битвах по всей видимости ничего общего с волей кистине не имеет. К несчастью для той эпохи, беспорядочнойдинамике, возникшей из неимоверно быстрого количественногороста человечества, не были противопоставлены мало-мальскитвердые нравственные устои; то, что еще осталось от них, быловытеснено лозунгами дня, и, изучая ход этой борьбы, мынаталкиваемся на поражающие и страшные факты. Совершенно также, во времена вызванной Лютером церковной схизмы за четырестолетия до этого, весь мир внезапно наполнился тревогой:повсюду вспыхивали беспорядки, возникали фронты сражений,повсюду стремительно разгоралась жестокая, непримиримая враждамежду старым к молодым, между отчизной и человечеством, междукрасным и белым, и мы не способны в наше время хотя бы мысленнореконструировать мощь и внутреннюю динамику этого "красного" и"белого", равно как подлинные смыслы и значения тогдашнихдевизов и кличей, не говоря уже о том, чтобы понять илисопережить их; как и во времена Лютера, мы видим во всейЕвропе, более того, на доброй половине земного шара, какверующие и еретики, молодые и старые, поборники прошлого ипоборники будущего в воодушевлении или отчаянии избивают другдруга; вновь и вновь линия фронта шла через карты стран, черезнароды, через семьи, и не приходится сомневаться, что длябольшинства самих борцов или хотя бы для их вождей, все этобыло полно величайшего смысла, мы не можем отказать многимпредводителям и идеологам тех битв в некой примитивной вере всвои идеи, в некой убежденности, как это тогда было принятоназывать. Во всех концах земли сражались, убивали и разрушали,и обе стороны делали это с твердой верой в то, что онисражаются во имя бога и против дьявола. Для нас эти дикие времена высокого энтузиазма, дикойненависти и совершенно неописуемых страданий как бы несуществуют, что само по себе достаточно странно, коль скоро таэпоха тесно связана с возникновением всех наших институций иявляет собой их предпосылку и первопричину. Сатирик сравнил быэто забвение с забывчивостью, какую проявляют приобщившиеся кзнати авантюристы касательно своего происхождения и своихродителей. Уделим еще немного внимания этой воинственной эпохе.Я изучил некоторые относящиеся к ней документы, причеминтересовался не столько порабощенными народами и разрушеннымигородами, сколько поведением в те времена служителей духа. Имприходилось трудно, большинство не устояло. Находились имученики, как среди верующих, так и среди ученых, и ихмученичество и пример даже в те привычные ко всяким ужасамвремена не прошли бесследно. И все же большинствопредставителей духовного мира не вынесло гнета этой эрынасилия. Одни подчинились и предоставили свои таланты, знания иметоды к услугам власть имущих, до нас дошло изречение одноготогдашнего профессора высшей школы в республикемассагетов{2_11_02}: "Сколько будет дважды два, решает нефакультет, а наш господин генерал". Другие шли в оппозицию,оставаясь в ней до тех пор, пока могли действовать более илименее безнаказанно, и выступали с протестами. Рассказывают, чтоодин всемирно известный писатель подписал за один год -- этоможно прочесть у Цигенхальса -- свыше двухсот таких протестов,предостережений, воззваний к разуму и т.д., вероятно больше,нежели он в действительности мог прочитать. Но большинствонаучилось молчать, научилось терпеть голод и холод, житьподаянием и прятаться от полиции, одни преждевременно умирали,а те, кто оставался жив, завидовали умершим. Весьма многиеналожили на себя руки. И в самом деле, положение ученого илилитератора не приносило ни радости, ни почета: тот, кто шелслужить власть имущим и их лозунгам, получал место и хлеб, нотакже и презрение лучших из своих коллег, а в придачуощутительные укоры совести; тот, кто отказывался от такойслужбы, должен был голодать, жить вне закона и умирать визгнании или в нищете. Это был жестокий, неслыханно суровыйотбор. Быстро пришли в упадок не только научная работа, еслиона не служила целям борьбы за власть, но и школьное дело.Особенно пострадала историческая наука, которуюглавенствовавшие в данную минуту нации приноравливалиисключительно к себе, без конца упрощали и перекраивали;философия истории и фельетон внедрялись повсюду, вплоть дошкол. Достаточно подробностей. То были времена бурные и дикие,времена хаоса и вавилонского столпотворения, когда народы ипартии, старики и молодежь, красные и белые перестали пониматьдруг друга. И наконец, когда народы уже истекли кровью ипогрязли в нищете, родилось все более неудержимое стремлениеодуматься, вновь обрести общий язык, вернуться купорядоченности, к добрым нравам, к истинной мере вещей, ктакой азбуке и такой таблице умножения, которые не продиктованыинтересами властей и не подвержены ежеминутным изменениям.Возник неимоверный голод по истине и праву, тяга к разуму, кобузданию хаоса. Этому вакууму в конце насильнической иустремленной на внешнее эры, этой невыразимо настоятельнойпотребности начать все сначала и обрести порядок мы и обязанысозданием Касталии и нашим в ней существованием. К ничтожномалой кучке смелых, подлинно интеллектуальных людей, истощенныхголодом, но по-прежнему несгибаемых, стало возвращатьсясознание их силы, в их аскетически-героической самодисциплинестали вырисовываться порядок и организованность; повсюду,маленькими и крошечными группками они возобновили свою работу,упразднили лозунги, и снизу, с самого первого камня вновьзаложили здание духовности, научного исследования, обучения,просвещения. Строительство пошло успешно, из жалких, ногероических начатков оно постепенно выросло в великолепноесооружение, на протяжении ряда поколений были созданы Орден,Воспитательная Коллегия, школы элиты, архивы и музеи,специальные учебные заведения и семинары. Игра -- и вот сегоднямы, наследники этих людей, обитаем в этом почти чрезмерновеликолепном здании и наслаждаемся его богатствами. И --повторю это еще раз -- расположились мы в нем как благополучныеи немного беспечные гости, мы ничего больше не желаем знать нио страшных человеческих жертвах, послуживших ему фундаментом,ни о печальном опыте, какой достался нам в наследство, ни овсемирной истории, которая воздвигла или допустиласуществование нашего здания, поддерживает нас и снисходит к намсегодня и, возможно, будет поддерживать еще некое числокасталийцев и Магистров после нас, но в один прекрасный деньобратит в прах и пепел наше здание, как она разрушает ипоглощает все, что сама взрастила. Теперь я расстаюсь с историей и, применительно ксегодняшнему дню и к нам самим, прихожу к такому итогу: нашасистема и Орден уже перешагнули через наивысшую точку расцветаи счастья, отпускаемых порой прекрасному и желанному позагадочной прихоти истории. Мы клонимся к закату, он, бытьможет, затянется надолго, но уже не выпадет нам на долю ничегоболее возвышенного, более прекрасного и желанного, чем выпадалодо сих пор, -- дорога наша идет под гору; исторически, я думаю,мы уже созрели для того, чтобы упасть, и это, без сомнения,сбудется, пусть не сегодня и не завтра, но послезавтра. Язаключаю это не только из непомерно морализирующей оценки нашихдостижений и способностей, я заключаю это гораздо более наоснове тех движений, какие, я вижу, назревают во внешнем мире.Близятся критические времена, во всем уже сказываются ихприметы, мир намерен вновь переместить свой центр тяжести.Готовится перемена власти, она не может совершиться без войн инасилия; угроза не только миру, но жизни и свободе идет сдалекого Востока. Как бы ни тщились наша страна и ее политикисоблюдать нейтралитет, как бы ни был единодушен наш народ (чегов действительности нет) в своем желаний сохранить все в прежнемположении и оставаться верным идеалам Касталии, все будетнапрасно. Уже сегодня довольно отчетливо раздаются голосаотдельных членов парламента о том, что Касталия -- слишкомбольшая роскошь для нашей страны. Как только дело дойдет досерьезных военных приготовлений, хотя бы только ради обороны,-- а это произойдет довольно скоро, -- нашей стране придетсяприбегнуть к строжайшей экономии и, несмотря на самоеблагожелательное отношение к нам правительства, большинствоэтих мер неминуемо заденет и нас... Мы горды тем, что Орден инезыблемость духовной культуры, им обеспечиваемая, требуют отстраны довольно скромных затрат. В сравнении с другими эпохами,например, ранне фельетоннстической, с ee роскошносодержавшимися высшими школами, с ее бесчисленными тайнымисоветниками, и дорогостоящими институтами, эти жертвыдействительно невелики, и уж совсем ничтожны, если сравнить ихс теми средствами, какие поглощались в воинственную эпохувойной и подготовкой к ней. Но именно эта подготовка к войне вскором времени сделается опять высшим законом, в парламентевновь одержат верх генералы, и, если народ будет поставленперед выбором -- пожертвовать Касталией или же подвергнуть себяопасности войны и погибели, легко предвидеть, как и за что онбудет голосовать. И тогда, безо всякого сомнения, возобладаетвоинственная идеология, она с особой силой завладеет молодежью,возобладает мировоззрение лозунгов, под знаком которых ученые иученость, латынь и математика, просвещенней культура духа лишьпостольку будут иметь право на существование, поскольку онимогут служить целям войны. Волна уже катится, придет час, и она смоет нас. Бытьможет, это хорошо и необходимо. Но в ожидании этого моивысокочтимые коллеги, нам надлежит, в меру нашего пониманиясобытий, в меру нашей прозорливости и смелости воспользоватьсятой ограниченной свободой решений и действий, что Дарованачеловеку и превращает всемирную историю в историю человечества.Мы можем, если хотим, закрыть глаза на опасность, ибо она ещедовольно далека; скорее всего мы, нынешние Магистры, в покоедоживет свои дни и в покое встретим свой смертный час до того,как опасность надвинется близко и станет заметной для всех. Нодля меня, да и, наверно, не для меня одного, было бы невозможнонаслаждаться таким покоем с чистой совестью. Я не хочу и дальшеспокойно выполнять свои обязанности и посвящать себя Игре,довольный тем, что грядущая катастрофа уже не застанет меня вживых. Нет, напротив, я обязан помнить, что и мы, люди, далекиеот политики, вовлечены в орбиту всемирной истории и помогаем еетворить. Потому я и написал в начале своего послания, что моиделовые способности иссякают, а могут и вовсе пропасть, ибо яне в силах помешать тому, что мои мысли и заботы поглощеныглавным образом нависшей над нами опасностью. И хотя я запрещаюсвоему воображению рисовать. Какие формы может принять этатрагедия для нас всех и для меня лично, я не могу заглушить всебе вопрос: что должны сделать мы и что должен сделать я,чтобы встретить опасность во всеоружии? Да будет мне разрешеноостановиться на этом несколько подробнее. Притязаний Платона на то, что править государствомнадлежит ученым, более того -- мудрецам, я не разделяю. Мир былв его время моложе. А Платон, хотя основал своего родаКасталию, был никак не касталийцем, но прирожденнымаристократом, отпрыском царственного рода. Правда, и мыаристократы и принадлежим к благородному сословию, но тоблагородство духа, а не крови. Я не верю, что человечествоспособно выпестовать породу людей, в которых одновременносочетались бы благородство крови и благородство духа, -- тобыла бы идеальная аристократия, но она пока остается лишьмечтой. Мы, касталийцы, невзирая на то, что мы люди высокихнравственных правил и не лишены ума, властвовать непригодны;когда бы нам пришлось править страной, мы не могли бы делатьэто с той энергией и непосредственностью, какие необходимыподлинному правителю, и при этом наше собственное поледеятельности, самая близкая нам забота -- культивированиеобразцовой духовной жизни -- быстро оказалась бы в небрежении.Чтобы властвовать, отнюдь не надо быть глупым или грубым, какиногда утверждают ярые интеллектуалы, но для этого необходимане отравленная ничем любовь к направленной вовне деятельности,необходима страсть к самоотождествлению с поставленной целью и,разумеется, некоторая стремительность и неразборчивость ввыборе путей к успеху. Все это, как видите, качества, каких уученого -- мудрецами мы не станем себя называть -- нет и бытьне должно, ибо для нас размышление важнее действия, а привыборе средств и методов для достижения наших целей мы приученык предельной щепетильности и осмотрительности. Итак, управлятьстраной и заниматься политикой -- не наш удел. Мы --профессионалы исследования, расчленения и измерения, наше делооберегать и неустанно выверять все азбуки, таблицы умножения иметоды, создавать эталоны духовных мер и весов. Разумеется, мыделаем и многое другое, мы можем при случае быть и новаторами,первооткрывателями, искателями приключений, завоевателями иперетолкователями, но первейшая и важнейшая наша обязанность,ради которой народ имеет в нас нужду и нас содержит, естьсохранение в чистоте всех источников знания. В политике, вторговле и где угодно превращение черного в белое может сойтиза гениальное достижение, у нас -- никогда. В минувшие эпохи, в так называемые "великие" и бурныевремена, при войнах и переворотах, от людей умственныхпрофессий порою требовали, чтобы они участвовали в политике. Вособенности это относится к концу фельетонистической эпохи. Вчисло ее требований входила политизация или милитаризация духа.Подобно тому как церковные колокола переливали в пушки, каксовсем незрелыми школьниками пополнялись поредевшие ряды войск,так и дух конфисковывали и использовали в военных целях. Разумеется, мы согласиться с таким требованием не можем.Не приходится спорить о том, что ученый в случае крайней нуждыможет быть отозван с кафедры или от лабораторного стола ипревращен в солдата, более того, что он при известныхобстоятельствах должен пойти па это добровольно, наконец, что вистощенной войной стране ученый должен разделить с народом всематериальные лишения, вплоть до голода. Чем выше образованностьчеловека, чем большими прерогативами он пользовался, тем большедолжны быть приносимые им в случае нужды жертвы; мы надеемся,что для каждого касталийца это когда-нибудь станет непреложнойистиной. Но если мы готовы принести в жертву народу, когда оннаходится в опасности, наше благополучие, наши удобства, нашужизнь, из этого еще не следует, что мы готовы принести в жертвузлободневным интересам народа или генералов и самый дух,традиции и заповеди нашей духовной жизни. Трусом назовем мытого, кто уклоняется от трудов, жертв и опасностей, выпавших надолю его народа. Но трусом и предателем вдвойне будет тот, ктоизменит принципам духовной жизни ради материальных интересов,кто, например, согласится предоставить власть имущим решать,сколько будет дважды два. Ибо пожертвовать любовью к истине,интеллектуальной честностью, верностью законам и методам духаради каких-либо иных интересов, будь то даже интересыотечества, есть предательство. Когда в борьбе интересов илозунгов истине грозит опасность так же подвергнутьсяобесцелению, извращению и насилию, как и личности, как языку,как искусству, как всему органическому или искусственновзращенному, наш единственный долг -- противиться этому испасать истину, вернее, стремление к истине, как наивысшийсимвол веры. Если ученый с трибуны, с кафедры или в книгахсознательно говорит неправду, сознательно поддерживает ложь ифальсификацию, он не только погрешает против органическихзаконов бытия, он, вопреки всякой видимости и злобе дня, инароду своему приносит не пользу, а тяжкий вред, отравляя емувоздух и землю, пищу и питье, отравляя мышление и чувствосправедливости и помогая всем злым и враждебным силам, которыегрозят ему уничтожением. Следовательно, касталиец не должен становиться политиком,он обязан при нужде пожертвовать своей личностью, но не своейверностью духу. Дух благотворен и свят в послушании истине;если он ее предает, отказывает ей в благоговении, становитсяпродажным и податливым для любых воздействий, -- он есть дьяволв потенции и являет куда большую гнусность, чем животное,бессознательное скотство, в котором все же сохраняется некаядоля природной невинности. Я предоставляю каждому из вас, глубокоуважаемые коллеги,самому поразмыслить о том, в чем состоят обязанности Ордена вминуту, когда стране и самому Ордену грозит опасность. На этомогут существовать разные точки зрения. И у меня есть своя, и,основательно обдумав затронутые здесь вопросы, я лично составилсебе ясное представление о том, в чем мой долг и каковы должныбыть мои устремления. Это и побудило меня обратиться с личнойпросьбой к нашему уважаемому руководству, которой я и закончусвой меморандум. Из всех Магистров, составляющих нашу Коллегию, я, какMagister Ludi, по роду своих обязанностей меньше всехсоприкасаюсь с внешним миром. Магистры математики, филологии,физики, педагогики и прочие работают в областях, общих для нихс миром непосвященных; и в некасталийских обычных школах нашейи любой другой страны математика и грамматика составляют основупреподавания, и в мирских университетах изучают физику иастрономию, а музыкой занимаются даже и без особой подготовки;все эти дисциплины стары, как мир, намного старше нашегоОрдена, они существовали задолго до него и надолго егопереживут. Одна только Игра в бисер являет собой нашесобственное изобретение, нашу достопримечательность, нашулюбимую игрушку, предельное, утонченное выражение нашегоспецифически касталийского типа духовности. Это одновременносамая блистательная и самая бесполезная, самая любимая и самаяхрупкая драгоценность нашей сокровищницы. Она и погибнетпервой, как только встанет вопрос о дальнейшем существованииКасталии, -- не только потому, что она сама по себе есть самоехрупкое из всех наших достояний, но и потому, что длянепосвященных она, бесспорно, представляет собой наименеенеобходимую часть касталийского мира. Ежели дело коснетсясокращения в стране всех лишних расходов, то будет уменьшеночисло элитарных школ, снижены и затем отменены фонды насодержание и расширение библиотек и коллекций, будет ухудшенонаше питание, перестанут обновлять нашу одежду, но всеважнейшие дисциплины нашей universitas litterarum будутсохранены -- кроме Игры. Математика нужна и для того, чтобыизобретать новое огнестрельное оружие, но никто не поверит,особенно военные, что закрытие Vicus lusorum и отказ от нашейИгры причинит стране и народу самомалейший ущерб. Игра -- самаяизощренная и самая уязвимая часть нашего здания. Возможно,потому именно Magister Ludi, возглавляющий самую чуждую мируотрасль, первый почувствовал надвигающееся землетрясение или,во всяком случае, первый высказал Коллегии свои опасения. Итак, я считаю, что в случае политических и военныхкатаклизмов Игра погибнет. Она быстро придет в упадок, и еслидаже отдельные лица и сохранят свою к ней приверженность, онане будет восстановлена. В атмосфере, которая возникнет посленовой воинственной эры, Игра не сможет существовать. Онаисчезнет так же, как исчезли некоторые высоко развитые традициив истории музыки, например, профессиональные певческие хорысемнадцатого столетия или воскресная концертная музыка вцерквах в начале восемнадцатого. Тогда человеческого ухакасались звуки, чьей ангельской, лучезарной чистоты не смогливозродить никакая наука, никакое волшебство. Так и Игру незабудут никогда, но и возродить ее не удастся, а те, кто в
