Студопедия — ИНДИЙСКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ИНДИЙСКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ






Некий князь демонов, сраженный стрелой, слетевшей смесяцеподобного лука Вишну (или Рамы, в котором воплотиласьчасть естества Вишну), в одной из неистовых битв того сдемонами, вернулся в образе человека в круговоротперевоплощении, носил имя Равана{3_2_3_01} и жил на берегувеликой Ганги жизнью воинственного государя. Он и был отецДасы. Мать Дасы умерла рано, и едва только ее преемница,женщина красивая и тщеславная, родила князю сына, как ужемаленький Даса стал ей поперек дороги; вместо него,перворожденного, она мечтала увидеть собственного сына Налувосходящим на престол, сумела охладить чувства отца к Дасе кзадумала при первом удобном случае убрать пасынка с дороги.Однако от одного из придворных брахманов Раваны, опытного вжертвоприношениях Васудевы, не утаился ее замысел, и умномустарику удалось его расстроить. Ему было жаль мальчика, и ктому же он усмотрел в нраве маленького царевича унаследованныеот матери задатки благочестия и чувства долга. Он сталоберегать Дасу, поджидая, когда представится возможность увезтиего от мачехи. Было у раджи Раваны стадо посвященных Брахме коров, ихблюли в чистоте и от молока и масла их этому богу приносилисьчастые жертвы. На лучших пастбищах страны паслись эти коровы.Однажды ко двору явился пастух священного стада, сдал масло исообщил, что в тех местах, где они пасут коров, ожидаетсявеликая засуха, а потому они, пастухи, сговорились отогнатьстадо ближе к горам, где и в самую сушь не иссякают родники ивсегда вдоволь свежего корма. Не первый год брахман Васудевазнал этого пастуха как человека доброго и верного, а потому идоверился ему, и когда на следующий день маленький Даса, сынРаваны, исчез и не был найден, только Васудева и пастух зналитайну его исчезновения. Отрока Дасу пастухи увели к дальнимхолмам, там они нагнали медленно кочующее стадо, и Даса легко иохотно сошелся с пастухами, рос пастушонком, помогал стеречь иперегонять коров, научился доить, играл с телятами, спал в тенидеревьев, пил сладкое молоко, и босые его ноги всегда быливымазаны в навозе. Ему это очень нравилось, он узнал жизньпастухов, повадки стада, узнал лес с его деревьями и плодами,полюбил манго, дикую смокву и дерево варингу, вылавливал иззеленых омутов сладкий корень лотоса, по праздникам сплеталсебе венок из красных цветов пламника, привык остерегатьсядиких зверей, избегать встреч с тигром, дружить с умноймангустой и веселым ежом и пережидать время больших дождей вполутемном шалаше; здесь пастушки играли в свои игры, пелигимны, плели циновки и корзины. Хотя Даса и не до конца забылсвою прежнюю родину и прежнюю жизнь, но вскоре они стали длянего далеким сном. И вот однажды, когда стадо перекочевало на новые пастбища,Даса пошел в лес, он хотел полакомиться медом. С тех пор как онвпервые побывал в лесу, он очень полюбил его, а этот леспоказался ему особенно красивым: словно золотые змеи, струилисьсолнечные лучи меж листьев и ветвей, птичий щебет, крикобезьян, шепот листвы -- весь лесной гомон представлялся Дасетихо сияющим сплетением, и все запахи леса -- цветов и листьев,воды и зверей, плодов и ягод, земли и мха, то терпкие, тосладкие, то бодрящие, то дурманящие, то дикие и неведомые, тородные и близкие -- тоже как бы сплетались и расплетались,будто солнечные лучи. Порой в непроницаемой глубине оврагаслышалось журчание ручья, над белыми зонтиками порхала бабочкас черными и желтыми крапинками на изумрудных крыльях, всиневатой глубине чащи трещал сук, глухо шуршала опавшаялиства, во мраке ревел зверь или неугомонная обезьяна браниласьсо своими товарками... Позабыв о меде, Даса прислушивался кпению переливчато сверкающих райских птичек, и вдруг средигустых зарослей папоротника, росшего как бы маленьким лесом вэтом огромном лесу, увидел чей-то след, будто кто-то вытопталздесь узкую тропинку. Бесшумно, соблюдая осторожность, он пошелпо ней и неожиданно под огромным многоствольным деревомобнаружил шалаш, сплетенный из папоротника и похожий наостроверхую палатку, а рядом -- очень прямо и неподвижносидящего на земле человека, руки которого покоились междускрещенных ног, а из под седых волос и широкого лба на землюсмотрели спокойные невидящие глаза, хотя и открытые, нообращенные только вовнутрь. Даса понял: это святой муж, йог, они раньше видел таких, -- это были люди чтимые, угодные богам,почиталось за благо подносить им дары и оказывать почести. Ноэтот, сидевший в самоуглублении перед своим столь тщательноскрытым шалашом из папоротника так прямо непокойно, опустивруки, полюбился мальчику особо и показался ему удивительней ипочтеннее всех виденных им дотоле. Этого человека, невесомовосседавшего и своим отрешенным взглядом, казалось, всевидевшего и проницавшего, окружала некая аура святости,запретный круг достоинства, огненная волна йогической силы,которую мальчик не смел ни преступить, ни разорватьприветствием или восклицанием. Величие и достоинство йога, егооблика, внутренний свет, которым светилось его лицо,сосредоточенность и железная неуязвимость всех его чертизлучали волны и лучи, в средоточии которых он плавал подобнолуне, и сгусток духовной силы, безмолвно сосредоточенная воляво всем его облике образовывали окрест него такой магическийкруг, что чувствовалось: не поднимая глаз, одним желанием,одной мыслью своей этот человек способен убить и вновь вызватьк жизни. Неподвижнее дерева, ибо ветви его все же дышат и листьяколышутся, неподвижно, как каменный истукан, сидел йог, и также неподвижно, словно закованный в цепи, застыл перед ниммальчик с того мгновения, как заметил его, не в силах сойти сместа, не в силах пошевельнуться и нарушить очарование. Онстоял и смотрел на йога, видел солнечный блик на его плече иеще один на покоящихся руках, видел, как блики медленнопередвигаются, как возникают новые, начал в изумлении понимать,что эти блики никак не связаны с йогом, да и птичий гомонвокруг, и крики обезьян в глубине леса, и мохнатая леснаяпчелка, севшая аскету на лицо, понюхавшая кожу, пробежавшая пощеке, а затем поднявшаяся и улетевшая, -- вся многоликая жизньлеса, все это, чувствовал Даса, все, что видит глаз, слышитухо, все красивое и безобразное, все приятное и устрашающее --все это не имело никакого отношения к святому мужу: дождь немог бы охладить его и досадить ему, огонь не мог его обжечь,весь окружающий мир для него лишь поверхность, лишенная всякогозначения. Догадка о том, что весь мир и впрямь лишьповерхность, дуновение ветра и зыбь волны над неизведаннымиглубинами, возникла у засмотревшегося царевича-пастушка немыслью, но легкой дрожью пробежала по его телу, как что-топохожее на головокружение, как чувство ужаса и грозящейопасности, а вместе с тем и как великая тоска и притягательнаясила. Ибо, представилось ему, йог сквозь поверхность мира,сквозь мир поверхности погрузился в основание сущего, а тайнувсех вещей, он прорвал колдовские тенета чувств, обманы света,звуков, красок, ощущений, он скинул их с себя я теперь прочноукоренился в сущностном и незыблемом. Мальчик, хотя и побывал вшколе у брахманов и воспринял от них толику духовного света,понял это не разумом, и словами он ничего не смог бы сказать обэтом, -- он ощутил это, как в блаженный час ощущаешь близостьбожественного, как трепет почитания и удивления перед этимчеловеком, как любовь к нему, как тоску по жизни, какой,казалось, жил этот йог в своем самоуглублении. Даса стоял всена том же месте, и в памяти его, благодаря йогу, чудеснымобразом всплыло воспоминание о его княжеском и царскомдостоинстве, душа его трепетала, и здесь, на краюпапоротниковой рощи, он не слышал ни птиц, ни шелестящей беседыдерев, он позабыл и о лесе, и о далеком стаде -- он подпал подвласть волшебства и смотрел на отшельника, захваченныйнепостижимой тишиной и неприкосновенностью всей его фигуры,светлым покоем лица, силой и средоточием осанки, ибо старецвоплощал для него служение службе своей. Сказать потом, провел ли он возле шалаша час или два, деньили неделю, -- он не мог. И когда очарование исчезло, когда онбесшумно скользил по тропе через заросли папоротника, затемотыскал путь, выведший его из леса, и наконец вновь очутился напастбище вблизи от стада -- он проделал это, не сознавая, чтоделает, и душа его все еще была зачарована, и пробудился онлишь, когда кто-то из пастухов его окликнул. Пастух сразунабросился на него с бранью за столь долгое отсутствие, но Дасатолько удивленно посмотрел на него широко раскрытыми глазами, ипастух умолк, он был сражен столь необычным и отчужденнымвзглядом и всем торжественным видом мальчика. Немного спустя онспросил: -- Где же это ты был, дорогой? Может, бога какого увиделили демона повстречал? -- Я был в лесу, -- ответил Даса, -- меня потянуло туда, яхотел собрать меду. А потом увидел там человека, отшельника, изабыл обо всем, а он сидел, задумчивый такой, или, может быть,это он молился, а я, как увидел его светящееся лицо, так изастыл и долго-долго не мог оторвать глаз. Можно, я вечеромопять пойду к нему и отнесу ему что-нибудь, -- он святойчеловек. -- Так и сделай, -- ответил пастух, -- отнеси ему молока имасла: святых надо чтить и надо им подавать. -- А как мне называть его? -- Никак. Поклонись ему, да поставь, что принес, вот ивсе. Так Даса и сделал. Он довольно долго плутал, прежде чемснова нашел то место. Перед шалашом никого не было, а войтиДаса не посмел, и он поставил все, что принес, прямо на землюперед входом и удалился. Каждый вечер, покамест они пасли стадо в тех краях, Дасаотносил дары к шалашу, а однажды побывал там днем и вновьувидел отшельника в состоянии самоуглубления; оцепенев, онопять не устоял перед соблазном воспринять луч от сияния,излучаемого благостной силой святого. И еще долго после того,как они покинули этот край и Даса помогал перегонять стадо нановые пастбища, он не мог забыть всего пережитого в лесу, апорою, как это часто бывает с мальчиками, оставаясь один, онпредавался мечтам и видел себя на месте отшельника и мудрогойога. Но мало-помалу воспоминания и мечты поблекли, и блеклиони тем быстрей, чем больше Даса подрастал, становился сильнымюношей, с радостной жаждой отдававшимся играм и состязаниям сосверстниками. Но в глубине его души еще жил какой-то отблеск,смутная догадка: наука йогов, величие ее и мощь вернут ему егоутерянное княжеское достоинство, и он опять станет царевичем.Однажды, когда они пасли стадо неподалеку от города, пастух,вернувшись из него, рассказал, что горожане готовятся кбольшому празднику: престарелый князь Равана совсем лишилсясвоей былой силы, одряхлел и назначил день, когда сын его Налазаступит его место и будет провозглашен государем. Дасезахотелось побывать на празднике, посмотреть город, о котором сдетских лет он не сохранил почти никаких воспоминаний,послушать музыку, поглазеть на праздничное шествие и состязанияблагородных, хотелось хоть раз побывать в том неведомом мирегорожан и власть имущих, о котором так часто рассказывается влегендах и сказаниях и о котором он знал -- или это тоже былолегендой, сказкой, а то и того меньше, -- что когда-то внезапамятные времена это был его мир. Пастухи получили приказ доставить ко двору масло дляпраздничных жертвоприношений, и, к радости Дасы, старший пастухназначил его и двух других для поездки в город. Накануне праздника они прибыли ко двору и сдали маслобрахману Васудеве: именно он был главным устроителемжертвоприношений, однако юношу он, конечно, не узнал. Сжадностью пастухи приняли участие в празднестве, видели, какрано утром под руководством брахмана начался обряд, какзолотисто-желтое масло предали огню, как пламя вознеслось кнебу, ввысь, в бесконечное, а напоенный жиром дым обратилсяблаговонием для трижды десяти богов. Они видели шествие слоновс золочеными балдахинами, под которыми восседали воины, виделиукрашенную цветами княжескую колесницу и в ней молодого раджуНалу, они слышали оглушительную музыку барабанов. Все быловеликолепно, пышно и немного смешно, во всяком случае, так этоказалось юному Дасе; опьяненный и оглушенный непривычным шумом,грохотом колесниц, разукрашенными конями, всей этой роскошью ихвастливой расточительностью, Даса пришел в восторг оттанцовщиц, танцевавших перед княжеской колесницей, стройных игибких, как стебли лотоса, восхищался таким огромным и красивымгородом, и все же, наперекор этому опьянению, этой радости,смотрел на все трезвым умом пастуха, который в душе презираетгорожан. Но о том, что на самом-то деле он был перворожденным,что сейчас перед ним его сводного брата Налу, которого онсовсем уже не помнил, помазали и возвели в государи и это Налучествовали, а на самом-то деле он, Даса, должен был ехать вукрашенной цветами колеснице, -- нет, об этом он не думал.Однако молодой раджа очень ему не понравился, он показался емуглупым, злым и вместе с тем изнеженным, невыносимо тщеславным всвоем раздутом самопоклонении, и он, Даса, не прочь был бысыграть шутку с этим мальчишкой, разыгрывавшим из себягосударя, да и проучить его было бы хорошо, но такого случая непредставилось, и Даса скоро забыл об этом, -- уж очень многобыло тут на что посмотреть, что стоило послушать, чемупосмеяться и порадоваться. Горожанки оказались очень красивыми,дерзкими были их взгляды, и походка, и речь; все три пастуха втог день понаслушались такого, что еще долго звенело у них вушах. Правда, женщины заговаривали с ними насмешливо, -- ведьгорожанин относится к пастуху, как и тот к горожанину, спрезреньем, -- но все же красивые и сильные, выросшие на молокеи сыре, почти весь год живущие под открытым небом, юноши оченьпонравились горожанкам. С праздника Даса вернулся уже не юношей, а мужчиной, сталбегать за девушками, и не раз ему приходилось кулакамиотстаивать свои права перед другими. Не много прошло времени,как они перекочевали на новое место, где были обширные луга имного озер, заросших тростником и бамбуком. Здесь Даса встретилдевушку, звали ее Правати, и воспылал к красавице безумнойлюбовью. Она была дочерью арендатора, и Даса так сильно полюбилее, что все позабыл и забросил, лишь бы добиться ее любви. Акогда некоторое время спустя пастухи погнали стадо дальше, онне внял их предостережениям и советам, а простившись сними, даи со всей пастушеской жизнью, которая ему до этого нравилась,осел на земле и достиг своего: Правати отдали ему в жены. Онубирал просо и рис с полей своего тестя, помогал на мельнице ив лесу, построил своей жене бамбуковую хижину, обмазал ееглиной и держал Правати взаперти. Какой необоримой должна бытьсила, что заставляет молодого человека отказаться от всехпрежних радостей, товарищей и привычек, изменить жизнь и взятьна себя незавидную роль зятя среди чужих ему людей! Стольвелика была красота Правати, столь велико искусительноеобещание радостей любви, излучаемое ее лицом, ее телом, чтоДаса ослеп для всего другого и, весь отдавшись этой женщине,впрямь узнал в ее объятиях великое счастье. Рассказывают, будтонекоторые боги и святые, околдованные прельстительной женщиной,забывали обо всем, слившись с нею, и не выпускали ее из своихобъятий дни, месяцы и годы, всецело предавшись упоению,отрешившись от всего. Вот такой-то желал себе свою судьбу Даса,такой -- свою любовь. Но ему было суждено другое, и счастье егодлилось недолго. Оно длилось не больше года, да и этот год невесь был наполнен одним только счастьем -- и для другогооставалось время: для докучливых притязаний тестя, для придирокшурьев, для причуд молодой жены. Но всякий раз, как он был сней на ложе, все это забывалось и обращалось в ничто -- такпритягивала его ее колдовская улыбка, так сладко было емуласкать ее гибкие члены, так расцветал всеми своими цветами,маня прохладой и ароматом, сад вожделения у ее молодого тела. Счастье Дасы не длилось и года, как в тех местах возниклобеспокойство и тревога. Явились верховые гонцы и возвестили оприбытии молодого раджи, а за гонцами прибыли сам раджа Нала, сконями, охотниками и всем обозом, чтобы поохотиться в техместах; слуги разбили палатки, кони ржали, рога трубили. Дасаработал в поле, потом на мельнице, всячески избегая встреч сохотниками и людьми раджи. Как-то вернувшись в хижину и незастав в ней жены, которой он в эти дни строго-настрого наказалне выходить, он почувствовал укол в сердце и понял, чтоприближается беда. Он тут же поспешил к тестю, но и там ненашел Правати, никто ее не видел. Сердце Дасы сжалось ещемучительней. Он обошел огород, поля, -- день, затем другойтолько и делал, что бегал между своей хижиной и домом тестя,подкарауливал на пашне, спускался в колодезь, молился,выкрикивал ее имя, уговаривал, проклинал, выискивал ее следы.Наконец самый младший из шурьев, мальчишка еще, рассказал ему,что Правати -- у раджи, она живет у него в палатке, ее виделискачущей на его коне. Захватив с собой пращу, оставшуюся у негоеще с тех пор, когда он был пастухом, Даса отправился к лагерюНалы и стал выжидать. Как только он замечал, что княжескаяпалатка никем не охранялась, будь то днем или ночью, онподкрадывался к ней, но всякий раз показывалась стража, и онвынужден был отступать. Спрятавшись в ветвях большого дерева,он следил за палаткой и однажды увидел раджу, лицо которогобыло ему знакомо и ненавистно еще с большого праздника вгороде; раджа вскочил на коня и ускакал, а когда он черезнесколько часов вернулся, спрыгнул на землю и откинул пологпалатки, Даса успел заметить молодую женщину, приветствовавшуювернувшегося. Узнав в этой женщине свою жену, Правати, Дасачуть было не упал с дерева. Теперь-то он удостоверился, и насердце его легла еще большая тяжесть. И если счастье его любвис Правати было велико, то не менее велико, если не больше, былитеперь горе, бешенство, чувство утраты и оскорбления,нахлынувшие на него. Так оно и бывает, когда человексосредоточивает всю свою любовь на чем-нибудь одном, а утратитэто одно -- все у него рушится, и остается он один средиразвалин. Целый день и целую ночь бродил Даса средь окрестных лесов,и стоило ему остановиться и передохнуть, как великое горе егосердца гнало его, замученного, вперед: он не мог не двигаться,он должен был куда-то бежать, хоть на край света, хоть прочь изэтой жизни, ибо она утратила для него свою прелесть и всякуюцену. И все же он никуда не убежал, а кружил и кружилпоблизости от места, где его застигло горе, -- около своейхижины, мельницы, пашни и княжеской палатки. В конце концов онвновь спрятался в листву дерева, высившегося над палаткой,сидел и подстерегал, исполненный жажды и горечи, подобныйголодному хищнику, притаившемуся в засаде, покуда не настал тотмиг, ради которого они копил все свои силы: раджа вышел изпалатки. Неслышно Даса соскользнул на землю, разогнал пращу икамнем попал прямо в лоб ненавистного: Нала упал и осталсялежать недвижимым. Кругом -- никого, бурю сладостной мести,бушевавшую в груди Дасы, на миг сменила странная и пугающаяглубокая тишина. И прежде чем около убитого засуетились слуги иподнялся шум, Даса кустами выбрался из лагеря и скрылся взарослях бамбука, росшего в низине. В то время, когда он спускался с дерева, когда, словно вопьянении, размахивал пращой, посылая смерть, он чувствовал,будто он расстается и со своей жизнью, будто это последние силыуходят от него, будто вместе с камнем, несущим смерть, он и самлетит в пропасть, и он был согласен погибнуть, лишь быненавистный враг хоть на миг погиб бы раньше его. По теперь,когда вслед за деянием столь неожиданно наступил миг тишины,жажда жизни, о которой он до этого и не подозревал, увела егоот края разверстой пропасти, а всеми его членами, всеми егопомыслами овладел некий первичный инстинкт, заставивший егоускользнуть в лес, в бамбуковую рощу, приказавший пуститься вбегство, стать невидимым. И только уже скрывшись, избежавпервой опасности, он осознал, что произошло. И когда он,измученный, задыхающийся, припал к земле, опьянение сталорассеиваться, уступив место трезвой мысли, и он прежде всегопочувствовал разочарование и отвращение: как же сам-то оностался жив? Но стоило дыханию его успокоиться иголовокружению, вызванному чрезмерной усталостью, исчезнуть,как это противное и расслабляющее чувство сменилось упрямойжаждой жизни, и вновь к нему вернулась дикая радость отсодеянного. Вскоре неподалеку от него поднялась тревога, началисьпоиски, погоня за убийцей, и длились они весь день; его ненашли только потому, что он пролежал все время, нешелохнувшись, в зарослях, а искавшие не были расположенырыскать в самой глубине чащи, боясь тигра. Даса заснулненадолго, затем снова лежал, весь обратившись в слух, пополздальше, опять дал себе роздых, а на третий день уже перебралсячерез гряду холмов и без устали продолжал свое бегство в горы. Бездомная жизнь заставила Дасу побывать в самых разныхкраях, она ожесточила его, сделала равнодушней, но и умней,умиротворенней, и все же ночами ему снилась Правати, егоминувшее счастье с ней или то, что он так называл; часто онвидел во сне свое бегство и погоню -- страшные тягостные сны.Например, такой: он бежит через лес, за ним погоня, слышнабарабанная дробь, трубят трубы, а он, пробираясь через чащу покочкам, через колючие заросли, по рушащимся мосткам, что-тонесет, какую-то поклажу, что-то спеленатое, укрытое, неведомое,о чем только и знает, что оно очень дорого ему и ни в коемслучае не должно попасть в чужие руки, нечто бесценное ихрупкое, какое-то сокровище, быть может, ворованную добычу,завернутую в плат, в яркую ткань с красными и голубыми узорами,такими же, как на праздничном платье Правати, -- и с этойпоклажей, сокровищем или добычей, он бежит, подвергаясьопасности, мучимый страхами, прокрадывается под нависшимиветвями и скалами, мимо шипящих змей, а то и наголовокружительной высоте по шатким мосткам через бурные реки,полные крокодилов, и под конец, затравленный и измученный,останавливается, теребит тесемки узлов, развязывает один задругим, разворачивает ткань, и сокровище, которое он достает,оказывается собственной головой. Он жил в бесконечных странствиях, скрываясь, не то чтобыпо-настоящему убегая от людей, но избегая их. И вот однаждыстранствия привели его в зеленый холмистый край, показавшийсяему таким прекрасным и радостным, как будто все здесьприветствовало его, словно старого знакомого: он узнавал тополе в долине, где колыхались цветущие травы, то тучные луга --все напоминало ему веселое и невинное время, когда он не зналлюбви и ревности, злобы и мести. Это был тот край, где когда-тос товарищами он пас коров: лучшее время его юности глядело нанего из далеких глубин невозвратного. Сладкой печальюотозвалось сердце Дасы на приветствовавшие его голоса:ласкового ветерка, шелестевшего в серебристой листве ивы,быстрого ручья, напевавшего такую задорную и веселую походнуюпесню, на звонкие голоса птиц и басовитое жужжание золотыхшмелей. Все здесь звучало прибежищем, родиной, и для него,привыкшего к бродячей жизни пастухов, еще ни один край неказался таким родным. Сопровождаемый этими голосами, звучавшими уже у него вдуше, влекомый ими, с чувствами, похожими на чувствавозвратившегося на родину, бродил он по землям этой приветливойстраны, впервые за многие страшные месяцы не как чужой, не какгонимый, осужденный на смерть беглец, а с открытым сердцем, нио чем не думая, ничего не желая, весь отдавшись тихой радостинастоящего, впитывая все, что окружало его сейчас, с глубокимчувством благодарности и некоторого удивления перед этим новым,непривычным, впервые и с восхищением пережитым состоянием души,перед этой открытостью без желаний, этой веселостью безстрастей, перед этой радостной и благодарной готовностью ксозерцанию. С зеленых лугов его повлекло в лес, под сеньдеревьев, в забрызганный солнечными пятнами сумрак; чувствовозвращения на родину там еще усилилось и повело его потропинкам, которые ноги его, казалось, сами находили, покаместон, пробравшись через заросли папоротнику этот маленький лес,росший в большом лесу не увидел шалаш, а перед ним сидящегонедвижимо йога -- того самого, за которым он когда-топодсматривал и которому носил молоко. Даса стоял, сложно пробуждаясь от сна. Здесь все было какпрежде, здесь время не шло, здесь никто не убивал и не страдал;здесь жизнь и время застыли, подобно кристаллу, в незыблемомпокое. Он смотрел на старика, и в его сердце возвращались те жевосхищение, любовь и томление, какие он ощутил здесь, увидевего в первый раз. Он смотрел на шалаш и думал, что до началабольших дождей его следовало бы немного поправить. Затем онотважился осторожными шагами приблизиться к шалашу, вошел внего, огляделся и увидел, что в нем почти ничего не было: ложеиз листвы, высушенная тыква с водой и пустая плетеная котомка.Он взял котомку, вышел и принялся искать в лесу что-нибудьсъестное, нашел несколько плодов и сладких корней, вернулся,взял тыкву и принес свежей воды. Вот он и сделал то, что здесьнадо было сделать. А как мало нужно человеку, чтобы жить! Дасасел на землю и скоро погрузился в мечты. Он был доволен этиммолчаливым, мечтательным покоем в лесу: он был доволен голосомв его душе, который привел его сюда, где он еще юношей ощутилнечто похожее на мир, счастье и родину. Так он и остался у молчаливого. Менял подстилку излистьев, собирал в лесу плоды и коренья, потом поправил старыйпалаш и неподалеку начал строить новый, уже для себя. Казалось,старик терпит его, однако заметил ли он его вообще, понять былоникак нельзя. Вставая после самопогружения, йог уходил в шалаши ложился спать, либо принимал немного пищи, или гулял по лесу.Даса жил подле досточтимого, как слуга подле великогогосподина, вернее даже, как домашнее животное, прирученнаяптица или мангуста живет подле людей, почти незамечаемая иприносящая какую-то пользу. Дасе, который был в бегах и долгожил, таясь, с нечистой совестью, неуверенный в завтрашнем дне,ежеминутно ожидая погоню, эта спокойная жизнь, легкий труд исоседство человека, казалось бы, не замечавшего его, некотороевремя были благодетельны: он спал, не видя страшных снов, авыпадали дни, когда он ни разу и не вспоминал о случившемся. Обудущем он не думал, а если и возникали у него желания илитоска по чему-нибудь, так это о том, чтобы остаться здесь,чтобы йог посвятил его в тайны отшельнической жизни, чтобы он исам стал одним из йогов, приобщался бы к их горделивойневозмутимости. Он стал подражать позе досточтимого, пытался,скрестив ноги, как он, сидеть неподвижно, как и он, созерцатьневедомый мир, смотреть за грани действительности и невоспринимать того, что находится в непосредственной близости.При этом он быстро уставал, затекали ноги, ныла едина,досаждали комары или вдруг начинала зудеть кожа, это заставлялоего ерзать, чесаться и в конце концов вставать. Но бывало ятак, что он чувствовал нечто другое, похожее на опустошение, нанеобычайную легкость, и словно парил, как парят во сне: стоиттолько чуть-чуть оттолкнуться от земли, и ты уже летишь, будтопушок. В такие мгновения его осеняло предчувствие того, как этобудет, когда он вое время станет так парить, когда тело я душаскинут свою тяжесть и будут возноситься в дыханий большой,чистой и солнечной жизни, возвысившись и растворившись впотустороннем, безвременном и непреходящем. Однако мгновенияэти так и оставались мгновениями и предчувствия -- толькопредчувствиями. Разочарованные вновь возвращаясь в свою обычнуюжизнь, он думал о том, как хорошо было бы, если бы мастер взялего в ученики, посвятил в свои упражнения, а тайну своегоискусства и сделал бы из него йога. Но как этого достичь?Казалось, отшельник никогда и не уводит его, как видят глазами,никогда и словом с с ним не перемолвится. Казалось, дни и часы,лес и шалаш -- все это было для него по другую сторону, как ион сам был по другую сторону слов. И все же однажды он произнес одно слова. Для Дасы опять,настало такое время, когда он ночь за ночью видел страшные сны,то завораживающе сладкие, то завораживающе страшные, то Праватиявлялась ему, то он вновь переживал все страхи беглеца. И днемон не добивался никаких успехов, долгого неподвижного покоя иуглубления в себя он не выдерживал, думал о женщинах, о любви иподолгу без всякого дела бродил по лесу. Быть может, былавиновата погода: стояла духота, налетали порывы горячего ветра.И вот снова наступил один из таких дурных дней, когда звенеликомары и накануне ночью Даса опять увидел сон, гнетущий истрашный, о чем, собственно, он уже не помнил, но теперь наявусон показался Дасе недозволенным, жалким и постыднымвозвращением в прежнюю жизнь, на ранние ее ступени. Весь этотдень он топтался вокруг шалаша, встревоженный и мрачный, работавалилась из рук, несколько раз он садился, желая упражняться всамоуглублении, но его тут же охватывала какая-то лихорадочнаятревога, руки и ноги дергались, будто тысячи муравьев ползалипо его телу, в затылке горело, и минуты он не выдерживалподобного состояния; сконфуженный и пристыженный, он косился настарца, сидевшего в совершенной позе, глаза обращены вовнутрь,а сияющее отрешенной радостью лицо покачивается словно цветокна стебельке. Когда йог поднялся и направил свои стопы к шалашу, Даса,давно уже подстерегавший этот миг, заступил ему дорогу и сотчаянием гонимого страхом сказал: -- Прости, досточтимый, что я вторгся в твою тишину. Я ищумира, ищу покоя. Я хотел бы жить, как ты, и стать, как ты. Яеще молод, но изведал уже много горя, судьба жестоко обошласьсо мной. Я родился князем, но меня изгнали к пастухам, и явырос пастухом, сильным и веселым, как молодой бычок, и я былчист сердцем. Потом я узнал женщин, и когда увидел самуюкрасивую из них, я всю свою жизнь подчинил ей и умер бы, непойди она за меня. бросил товарищей-пастухов, посватался кПравати и стал зятем. Я служил эту службу, тяжело работал, новедь Правати была моей, любила меня, или я думал, что она менялюбит, и каждый вечер я возвращался в ее объятия, и онаприжимала меня к своему сердцу. И вдруг в наши края приходитраджа, тот самый, из-за которого меня еще ребенком изгнали,пришел и отнял мою Правати, и я увидел Правати в его объятиях.Это была самая страшная боль, какую я испытал, и онапреобразила меня и всю мою жизнь. Я убил раджу, да, я убил истал жить жизнью преступника, беглеца, меня преследовали, ничасу я не был спокоен за свою жизнь, покуда не добрался сюда. Ячеловек безрассудный, о, досточтимый, я убийца, быть может,когда-нибудь меня схватят и четвертуют. Не могу я больше житьэтой ужасной жизнью, я хочу избавиться от нее. Йог невозмутимо выслушал эти излияния, прикрыв глаза.Теперь он раскрыл их и устремил свой взгляд на лицо Дасы,ясный, пронизывающий, почти невыносимо твердый, сосредоточенныйи лучащийся взгляд и, в то время как он рассматривал лицо Дасыи размышлял над торопливым рассказом, его рот медленноискривился для улыбки и для смеха и с беззвучным смехом онзатряс головой и повторял, смеясь: -- Майя, майя{3_2_3_02}! Вконец смущенный и пристыженный, Даса так и застыл, астарец поднялся и перед трапезой погулял немного по узкой тропемежду зарослями папоротника, словно выдерживая такт,размеренными шагами прошелся взад и вперед и, сделав так шаговсто, вернулся в свой шалаш, и лицо его снова стало таким, какимоно было всегда, обращенным куда-то еще, а не к миру явлений.Что же это была за улыбка, показавшаяся на этом всегда такомнеподвижном лице в ответ на все сказанные Дасой слова? Придетсяему поломать над этим голову. Был ли доброжелательным илииздевательским смех, так ужасно прозвучавший вмиг отчаянногопризнания Дасы, его мольбы, был ли он утешительным илиосуждающим, божественным или демоническим? Был ли он циничнымхихиканьем старика, ничего уже не способного принимать всерьез,или же смехом мудреца над чужой глупостью? Означал ли он отказ,прощание или приказание удалиться? И, может быть, это былсовет, предложение Дасе подражать и тоже смеяться? Никак он немог уяснить себе этого смеха. И ночью, долго лежа без сна, онвсе думал об этом смехе, в который для старца превратилась всяжизнь, все счастье и все горе Дасы. С мыслью об этом смехе Дасане расставался, как не расстаются с сухим и жестким корнем, егогрызут потому, что он что-то еще напоминает, чем-то еще пахнет,и точно так же Даса цеплялся за слово, которое старик выкрикнулна такой высокой ноте, так радостно и с таким непостижимымудовольствием: "Майя, майя!" Что именно означало оно, оннаполовину знал, наполовину догадывался, да и то, как имеющийсястарец выкрикнул его, позволяло догадываться о смысле этогослова. Майя -- это была жизнь Дасы, юность Дасы, сладчайшеесчастье и горькое горе его, майя -- это была прекраснаяПравати, майя -- это любовь и ее радости, майя -- это всяжизнь. Это была жизнь Дасы и всех людей, какой ее видел йог, ибыло в ней для него что-то детское, скоморошье, какой-то театр,игра воображения, Ничто в пестрой оболочке, мыльный пузырь,что-то, над чем с удовольствием можно посмеяться, но к чемувместе с тем следует отнестись презрительно и что уже ни в коемслучае нельзя принимать всерьез. Но если для старого йога этот смех и это его словечко"майя" означали, что о жизни Дасы сказано все, то о самом Дасеэтого никак нельзя было утверждать, и как бы он ни желалпревратиться в смеющегося йога, как бы ни желал не видеть всвоей жизни ничего, кроме майи, в нем, начиная с тех тревожныхдней и ночей, вновь пробудилось и ожило все, о чем он,изнеможенный бегством, найдя здесь прибежище, казалось бы,давно забыл. Надежды овладеть искусством йогов, а то исравниться в нем со старцем было у него куда как мало. Но тогдакакой же смысл оставаться в этом лесу? Он был для негоприбежищем, здесь он немного отдышался, накопил сил, немногопришел в себя, и это было ценно, это было кое-что. А вдруг темвременем там, в стране, уже никто не гонится за убийцей князя,и он, Даса, ничего не опасаясь, может продолжать свой путь? Такон и решил сделать, на следующий же день отправиться в дорогу:мир ведь велик, нечего ему прятаться тут, как в норе. Решениеэто немного успокоило его. Даса намеревался уйти рано утром, однако, проснувшисьпосле долгого сна, увидел, что солнце поднялось высоко и старецуже начал свое самопогружение, не простившись же Даса не хотелуходить, да и надо было еще кое о чем спросить йога. Даса ждалчас, ждал другой, покуда старец не поднялся, не расправил членыи не стал прохаживаться взад и вперед. Даса заступил емудорогу, поклонился и до тех пор не отступал, пока йог не поднялглаза и не посмотрел на него. -- Учитель! -- смиренно обратился Даса к нему. -- Я пойдусвоей дорогой и не буду больше нарушать твой покой. Но еще одинраз, досточтимый, позволь мне обратиться к тебе с просьбой.Когда я рассказал тебе о своей жизни, ты рассмеялся ивоскликнул "майя!". Умоляю, скажи мне что-нибудь о майе. Старик направился к шалашу, взглядом приказав Дасеследовать за ним. Там он взял высушенную тыкву с водой, подалее Дасе и велел ему вымыть руки. Даса послушно выполнилприказание. Тогда учитель выплеснул остаток воды в папоротник,подал пустой сосуд молодому человеку и велел принести свежейводы. Даса послушно отправился за водой. По дороге ему сталогрустно: вот он в последний раз спускается по узкой тропе кисточнику, в последний раз подносит легкий сосуд со стертыми отрук краями к небольшому зеркальцу воды, в котором отражаются истоножник, и кроны дерев, и разбившаяся на светлые бликисладостная голубизна небес, а когда он наклонился, то увидел исвое собственное лицо в буроватом сумраке. Медленно и задумчивоДаса опустил сосуд в воду и почувствовал неуверенность, он немог понять, почему у него так странно на душе, почему, раз ужон решился вновь пуститься в путь, ему причинило такую боль то,что йог не пригласил его остаться, быть может, остатьсянавсегда. Он присел на корточках возле родника, зачерпнул немноговоды, медленно, боясь расплескать, поднялся с сосудом в руках ихотел было направиться к шалашу, как неожиданно услышалстранный звук, воспринятый им с восторгов и вместе с ужасом, --это был голос, который он не раз слышал во сне и который стакой горчайшей тоской мечтал услышать наяву. Как сладок онбыл, как сладко, по-детски нежно звучал, как влюбленно призывалв лесном сумраке, -- сердце Дасы замерло от страха и желаний.Это был голос Правати, голос его жены. "Даса" -- манила она.Все еще не веря, он оглянулся с сосудом в руках, и вдруг онапоявилась, вышла из-за деревьев, стройная, гибкая, длинноногаяПравати, возлюбленная, незабвенная, неверная. Он отшвырнулсосуд и бросился к ней. Улыбаясь, чуть застыдившись, она стоялаперед ним, глядя на него своими огромными глазами лани, итеперь вблизи он заметил, что на ней были сандалии из краснойкожи и красивое, богатое платье, на руке золотой браслет, а вч







Дата добавления: 2015-08-30; просмотров: 383. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Основные симптомы при заболеваниях органов кровообращения При болезнях органов кровообращения больные могут предъявлять различные жалобы: боли в области сердца и за грудиной, одышка, сердцебиение, перебои в сердце, удушье, отеки, цианоз головная боль, увеличение печени, слабость...

Вопрос 1. Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации К коллективным средствам защиты относятся: вентиляция, отопление, освещение, защита от шума и вибрации...

Задержки и неисправности пистолета Макарова 1.Что может произойти при стрельбе из пистолета, если загрязнятся пазы на рамке...

Правила наложения мягкой бинтовой повязки 1. Во время наложения повязки больному (раненому) следует придать удобное положение: он должен удобно сидеть или лежать...

ТЕХНИКА ПОСЕВА, МЕТОДЫ ВЫДЕЛЕНИЯ ЧИСТЫХ КУЛЬТУР И КУЛЬТУРАЛЬНЫЕ СВОЙСТВА МИКРООРГАНИЗМОВ. ОПРЕДЕЛЕНИЕ КОЛИЧЕСТВА БАКТЕРИЙ Цель занятия. Освоить технику посева микроорганизмов на плотные и жидкие питательные среды и методы выделения чис­тых бактериальных культур. Ознакомить студентов с основными культуральными характеристиками микроорганизмов и методами определения...

САНИТАРНО-МИКРОБИОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВОДЫ, ВОЗДУХА И ПОЧВЫ Цель занятия.Ознакомить студентов с основными методами и показателями...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.016 сек.) русская версия | украинская версия