Расслабься и исчезни

 

Однажды Риндзай навестил Анзана, одного из учеников Унгана. Он спросил Анзана:

— Что такое белая корова росистой земли?

Анзан ответил:

— Му-у! Му-у!

На это Риндзай сказал:

— Ты — нем!

Анзан спросил:

— А как насчет тебя?

— Ты — животное, — заключил Риндзай.

Как-то Риндзай спросил монахиню:

— Добро пожаловать или зло пожаловать?

Монахиня закричала.

— Говори же! — сказал Риндзай, поднимая палку. Монахиня вновь закричала, и Риндзай уда­рил ее.

В другой раз Риндзай спросил Ло-пу:

— До сих пор сохранился обычай: одни бьют палкой, другие издают крик. Что глубже прони­кает в сердце?

— Ни то, ни другое, — ответил Ло-пу.

— Что, все же, проникает глубже? — пере­спросил Риндзай.

Ло-пу издал крик. Учитель ударил его.

 

Маниша, чем глубже я вглядываюсь в дзэн, тем яснее различаю многие вещи. Одна из этих ве­щей — уникальность дзэн в мире религии.

В сравнении с дзэн все религии кажутся развлечени­ем — какие-то обряды, социальные условности. Дзэн, подобно мечу, рассекает путы. В нем нет ритуалов, нет мантр, нет жертвоприношений. Сама основа жертво­приношений — Бог — отсутствует в дзэн.

Без Бога невозможно придумывать ритуалы и при­носить жертвы. Без Бога все ваши религии будут вы­глядеть абсолютно бессмысленными. Если убрать ги­потезу Бога, что станет с индуизмом, христианством, исламом? Тогда обрушится все религиозное здание. Оказывается, все держалось только на одной гипотезе, на проекции человеческого ума.

Верно, человек хочет чувствовать себя защищен­ным, он хочет чувствовать себя в безопасности. Он беззащитен в этой огромной вселенной — слишком мал, слишком одинок, слишком беспомощен. А ря­дом — всегда смерть. Она в любую минуту может по­стучать в твою дверь.

Гипотеза Бога возникла из ощущения беззащитно­сти, из беспокойства и страха. Люди приняли ее с ра­достью, иначе они просто обезумели бы. Забери у них Бога, и ты лишишь их душевного здоровья, разума — всего, чего они достигли за миллионы лет.

И все же я говорю — пока ты не отбросишь гипо­тезы Бога, рая и ада, пока не откажешься от всех этих проекций, не сможешь стать искателем истины. Ты должен отказаться от того, что породило все так на­зываемые «религии мира». У всех религий одна осно­ва. Они могут нагромождать сколько угодно теологии вокруг своих гипотез, они могут вести друг с другом непримиримую борьбу, но, в сущности, все они неот­личимы друг от друга.

Как бы религии ни описывали Бога, они все сходят­ся в том, что Бог есть. Религии спорят по вымышлен­ным поводам, как будто в таких спорах есть смысл. По сути — это попытки отвлечь людей от главного; если беспрестанно спорить из-за ерунды, ни у кого не най­дется времени задать вопрос по существу.

Дзэн — чистая суть; незагрязненная, нетронутая ерундой. Из дзэн ничего не уберешь — ведь это провоз­глашение твоей собственной сути. К дзэн ничего не при­бавишь — всякое добавление будет искусственным.

Дзэн находится в согласии с природой. Дзэн при­ветствует развлечения, однако он сам не является раз­влечением. В дзэн смех ведет к просветлению.

Джидду Кришнамурти, человек, который боролся на протяжении девяноста лет... в его последних словах за­ключался великий смысл. Один из моих друзей присут­ствовал при этом. Кришнамурти жаловался, он жаловал­ся всю свою жизнь. Он жаловался, что «Я для людей — развлечение. Они приходят послушать меня...» Некото­рые люди слушали его на протяжении пятидесяти лет и все равно остались такими же, какими были когда-то.

Конечно же, раздражает, когда все те же люди... Большинство из этих людей я знаю, потому что Криш­намурти каждый год приезжал в Бомбей на две-три не­дели. Постепенно его последователи в Бомбее познако­мились со мной. И все они переживали: «Что же нам сделать, чтобы Кришнамурти стал счастлив?»

Беда в том, что Кришнамурти говорил, и больше ни­чего. Он так и не предложил ни одного способа обрете­ния опыта. В этом его ошибка. Он говорил совершенно правильные вещи, но так и не смог создать нужного климата, нужной атмосферы, чтобы семена дали всхо­ды. Конечно же, он был разочарован в человечестве, его разочарование усугублялось еще и тем, что ни один человек не смог обрести просветления благодаря его учению. В словах Кришнамурти содержались все не­обходимые семена, но он не подготовил почву.

В отличие от Кришнамурти, дзэн не отрицает раз­влечений. В своем завещании Кришнамурти сказал: «Религия — не развлечение». Это верно, но просвет­ление — достаточно емкое понятие, чтобы вместить в себя также и развлечения.

Просветление многомерно. Оно включает в себя смех, любовь, красоту, творчество. Просветление пре­вращает мир в поэтическое место, в прекрасный сад.

В дзэн нет таких принципов, которые нужно запи­сывать, чтобы не забыть. Дзэн — это инструмент, он позволяет тебе прийти в центр и найти дорогу назад. И это хороший инструмент. Еще ни один мастер дзэн не жаловался на то, что «мои ученики не слушают меня. Это — ужасно, это — провал! Человечество предало меня». Такого ни разу не говорил ни один мастер дзэн.

Если успехов нет, значит, плох инструмент. Значит, ты не рассмотрел как следует человека и не увидел его потенциал. Возможно, то, что делаешь, годится для кого-то другого, но не для этого человека.

Дзэн — это только приемы, средства. Другие ре­лигии очень велики, а дзэн — всего лишь маленький ручей. И, как ни странно, в нем обрели просветление намного больше людей, чем в любой другой религии. Ты начинаешь видеть мелочи, и учитель помогает тебе осознать, что они указывают на луну.

 

Однажды Риндзай навестил Анзана, одного из учеников Унгана. Он спросил Анзана:

— Что такое белая корова росистой земли?

 

Это один из дзэнских коанов. В нем нет никакого смысла — головоломка, которую невозможно решить. «Что такое белая корова росистой земли?» — что это за метафизический вопрос? Ни одна религия не задает подобных вопросов. Мне вспомнилась история об одном ребенке, кото­рый часто приходил к Пикассо, поскольку жил по со­седству. Ему было всего пять или шесть лет, но он был очень храбрый. Видя, что Пикассо все время рисует, он однажды прихватил с собой лист бумаги и показал его Пикассо: «Погляди на мою картину!»

Пикассо посмотрел на лист и сказал:

— Бог мой, и что же здесь нарисовано?

Мальчик ответил:

— Это — корова, которая ест траву.

— Сдаюсь, — сказал Пикассо, — где корова?

— Не задавай глупых вопросов, — ответил маль­чик, — корова поела травы и ушла домой.

Пикассо сказал:

— Ладно, но где трава?

— Какой ты глупый! — воскликнул мальчик. — Ка­кая же может быть трава, если корова ее съела? — Пи­кассо смотрел на чистый лист бумаги.

Пикассо сказал:

— Ты очень умный. Ты меня озадачил, заявив, что здесь нарисована корова. Я ничего не смог увидеть. Я озадачил весь мир, а ты озадачил меня.

Дзэнские коаны — загадки без ответов. Анзан от­ветил: «Му-у! Му-у!» Ни один ответ не может быть верным. Анзан должен был безмолвствовать — лишь полное безмолвие может быть ответом на дзэнский коан. Но он использует ум, пытаясь изобразить белую корову, словно бы та действительно существовала. Ан­зан привнес ум в свой ответ.

На это Риндзай сказал: «Ты — нем! Неужели ты счи­таешь, что сможешь обмануть меня, издавая подобные звуки? Ты потерял дар речи? Ты нем?» Коан требует ответа. Здесь «му-у» не пройдет.

Анзан спросил: «А как насчет тебя?» Он думает: «Какие еще есть ответы?» На самом деле никакой ответ не подходит для дзэнских коанов. Запомни твердо: не ищи ответов, ищи безмолвие. Будь безмолвным. В тво­ем безмолвии мастер разглядит ответ.

Анзан спросил: «А как насчет тебя? — если ты ду­маешь, что мой ответ неверен и что я нем».

«Ты — животное, — заключил Риндзай, — кто же ты еще, если издаешь подобные звуки? Значит, ты исполь­зуешь животный ум».

Ум в дзэн — наследие, которым мы обязаны жи­вотным. Ты не вправе называться человеком, пока не выйдешь за пределы ума. Ты обладаешь лишь телом че­ловека, но твой ум — следствие продолжительного про­цесса; ум содержит свойства животных. Мы — не вновь прибывшие; мы стары, очень стары — стары, как сама жизнь. И мы прошли через все животные фазы. Наше сознание заключает в себе невероятно долгое прошлое.

Говоря «Ты — животное!», Риндзай отнюдь не по­рицает Анзана. Он просто констатирует факт: Анзан все еще использует животный ум. Лишь в состоянии не-ума ты покидаешь уровень животных. Ты оказыва­ешься вне прошлого и открываешься для вселенной.

В словах Риндзая нет осуждения. Дзэн никого не осуждает. Риндзай говорит: пытаясь найти ответ, Ан­зан использует животный ум. Я хочу, чтобы вы выш­ли за пределы человеческого ума, животного ума, ибо лишь не-ум содержит в себе ответы на все коаны, на все вопросы. Единственный ответ — не-ум. Будь без­молвен. Не важно, какой коан, ответ всегда один — полное безмолвие, выход за пределы животного ума.

 

Как-то Риндзай спросил монахиню:

— Добро пожаловать или зло пожаловать?

Монахиня закричала.

— Говори же! — сказал Риндзай, поднимая палку. Монахиня вновь закричала, и Риндзай уда­рил ее.

 

Любому человеку, получившему рациональное вос­питание, это кажется абсурдом. Что происходит? Мо­нахиня приходит, Риндзай спрашивает: «Добро пожа­ловать или зло пожаловать?» Монахиня закричала.

«Добро пожаловать или зло пожаловать?» Смысл вопроса таков: если ты приходишь с умом, значит — «зло пожаловать»; если приходишь с не-умом, зна­чит — «добро пожаловать!» Приветствуется лишь не-ум. В мире дзэн ум — единственная вещь, которую следует отбросить, и тогда перед тобой откроется вся вселенная.

Благодаря уму ты — в клетке. Тебя не принимает вселенная, не осыпает цветами. Ты пленник собствен­ных мыслей, теснящихся в маленьком черепе, а плен­ника никто не ждет.

Риндзай говорит: «Ты — пленница или мне следует приветствовать ребя как свободного человека?» — че­ловека, свободного от ума.

Монахиня закричала. И все-таки она не поняла Риндзая. В том-то и беда — со временем все становит­ся традицией. Крик, придуманный Риндзаем, со време­нем стал традиционным ответом. Если оказался в за­труднительном положении и не знаешь ответа, всегда можно закричать.

Но крик годится не всегда. Спроси Риндзай что-то бессмысленное — крик мог бы оказаться верным от­ветом. Но то, о чем он спрашивал, исполнено смысла до такой степени, что крик неуместен. Ты должен от­вечать безмолвием. Ты должен показать свой не-ум. Ты должен показать, что ты — желанный гость.

Но монахиня закричала. «Говори же!» — сказал Риндзай, поднимая палку. Монахиня вновь закричала. Она просто научилась кричать, как попугай.

Научиться, как попугай, можно всему — в том-то и беда. Можно выучить великую философию, можно выучить теологию, можно повторять прекрасные сло­ва, не понимая их подлинного смысла.

Сейчас это проблема дзэн — выкрики и удары пал­кой стали традицией и утратили свое подлинное значе­ние. Монахиня закричала; Риндзай не обратил внима­ния на ее крик. Он сказал: «Говори же! Добро пожало­вать или зло пожаловать?» Он пропустил ее крик мимо ушей и тем самым дал ей возможность исправиться.

Но женщина, похоже, упряма и неспособна к обуче­нию. Монахиня вновь закричала. Ну, это уж слишком! Риндзай поднял палку, но не ударил ее — она недо­стойна удара. Она не способна понять даже простого вопроса. Она выучилась лишь крику. Ее сознание так бедно, что она не заслуживает принять удар от такого человека, как Риндзай.

В дзэн учитель бьет тебя, чтобы показать свою лю­бовь, свое участие. Своим ударом он выражает одобре­ние. Это своего рода сертификат. Ученики годами ждут удара учителя. Дзэн создал свой, особенный мир.

В обычном мире, ударив человека, ты прекрасно знаешь, что произойдет дальше. Но в дзэн все иначе. Учитель бьет, когда человек достоин этого. Удар — тай­ный знак одобрения. Ни один посторонний не поймет, что происходит. Это не для профанов, это — для по­священных.

Говори же! — сказал Риндзай. Но, похоже, она слиш­ком упряма. В этот момент Риндзай должен был уда­рить ее, но не сделал этого — только поднял палку...

Монахиня вновь закричала. Это уж чересчур! Ринд­зай ударил ее. Но это не был удар одобрения — удар предназначался ее упрямству.

Помните, в дзэн ничто не имеет застывшего, устой­чивого значения. В различных ситуациях удар имеет различный смысл. Риндзай долго терпел крики мона­хини, и все-таки ему пришлось ударить ее.

Риндзай ударил ее. Это не удар, выражающий одобре­ние. Риндзай ударил, чтобы сломить ее упрямство, при­вести ее в чувство. «Крики здесь не помогут. Я ведь про­шу тебя: «Говори!» Я задал тебе прямой вопрос: заслу­живаешь ли ты, чтобы тебе сказали добро пожаловать? Тогда докажи это. Криками ты ничего не докажешь».

Риндзай просил ее об этом три раза. Так что палка здесь — не одобрение. Но палка, даже при таких обсто­ятельствах, может, хотя бы на мгновение, остановить ее мысли. Очевидно, так и произошло.

Монахиня решила, что делает то, чего от нее хотят. Ведь крик придумал сам Риндзай. Он ввел крик в дзэн. Он — первооткрыватель крика. И она думала, что де­лает именно то, что нужно. Она не могла понять, что крик может быть уместным в одной ситуации и не­уместным в другой. Риндзай не предложил ей коан. Его вопрос — прост.

Он спросил: «Можно ли тебе сказать «добро пожало­вать»? Заслуживаешь ли ты это?» Нельзя попусту отни­мать время такого человека, как Риндзай. Ты должен за­служить его внимание, и единственный способ добиться этого — хранить безмолвие будды. Просто быть. Если бы человек прикоснулся к стопам Риндзая и сел рядом — это был бы верный ответ. Но монахиня дала маху.

Приемы не всегда гарантируют успех. Нет такого приема, который гарантировал бы успех во всех си­туациях. Прием, годящийся для данного конкретного случая, в другой раз может не сработать.

В другой раз Риндзай спросил Ло-пу: — До сих пор сохранился обычай: одни бьют палкой, другие издают крик.

Были учителя, которые пользовались только пал­кой. Риндзай предложил крик; его ученики, те, кто стали просветленными, также предпочитали крик уда­ру палкой. Цель одна: крик — это тоже удар, но более утонченный. Возможно, крик проникает глубже — удар достигает кожи, может быть, и костей, но крик про­никает в самую сердцевину. Ведь он — незримая сила. Палка — материальна, обычная вещь. Она потрясает тело, но не всегда потрясает сознание.

И вот, он спрашивает Ло-пу: «До сих пор сохранился обычай: одни бьют палкой, другие издают крик. Что глубже проникает в сердце?

— Ни то, ни другое, — ответил Ло-пу.

— Что все же проникает глубже? — переспро­сил Риндзай.

 

Ло-пу издал крик — этим криком он хочет показать, что крик проникает глубже.

Учитель ударил его. Это удар одобрения — великой радости. Крик изобрел сам Риндзай, и, конечно же, крик проникает глубже. Вот почему удар: «Ло-пу, ты прав!»

Методология дзэн обладает гибкостью. В ней нет догматизма, нет «священных» приемов, передаваемых из поколения в поколение.

Риндзай и его ученики использовали крик. Про­шло какое-то время, и крик перестали использовать. Осталась палка. Палка более материальна, более зрима, мы привыкли больше доверять материальному — оно более понятно, чем нематериальное. Крик — немате­риален.

Риндзай изобрел великолепный прием, но лишь очень разумный человек способен понять, когда крик выражает одобрение, а когда — неодобрение. Ринд­зай применял и палку. Ло-пу закричал, ответить на это криком было бы неверно. Учитель ударил его — это более четкий ответ, подтверждающий правоту ученика.

Дзэн никогда не был религией большинства. И ни­когда ею не станет. Дзэн всегда останется учением для избранных. Ведь он не предлагает утешения, опиума, он не дает никаких обещаний насчет будущей жизни. Он бросает тебя в настоящее: не устремляйся ни в про­шлое, ни в будущее — есть лишь настоящее, в котором ты всегда был и всегда будешь.

А потому прошлое — бессмысленно; изучать древ­ние писания бессмысленно. Будущее тебе не принад­лежит, так что нет смысла заботиться о месте в раю. Есть великие трактаты, описывающие рай и ад в таких подробностях...

Я посетил один храм, и там мне показали карту: в центре находится земля, под ней — ад, а сверху — небе­са, с точным указанием места, где живет Бог. Я спросил священника, показавшего мне эту карту (это была очень древняя карта), знает ли он, где находится Тимбукту.

— Тимбукту? — переспросил он. — Я никогда не слышал ни о каком Тимбукту.

Тогда я сказал:

— Вы не знаете, где находится Тимбукту? А знаете ли вы, где находится Константинополь?

— Вы просто придумываете названия, — отве­тил он.

— Я не придумал этих названий. Вы не знаете зем­лю, как же вы можете знать ад и рай? На что вы опи­раетесь?

— Не знаю, — ответил он. — Это древняя карта. Это древний храм.

Я задал вопрос:

— А знает ли то, о чем я спрашивал, кто-нибудь в вашей общине и в вашем городе?

Он ответил:

— Не думаю. Здесь я священник, и если не знаю я, вряд ли знает кто-либо другой. Но мы верим...

Вот что отличает дзэн от всех остальных религий. Говоря «мы верим», вы отрезаете себя от дзэнского со­страдания, отрезаете себя от дзэнских туч, которые мо­гут пролиться дождем и помочь вам расцвести.

Никогда не говори «я верю». Это — самая большая ложь, придуманная человеком. Если знаешь, говори «я знаю», если не знаешь, говори «я не знаю». Вера не мо­жет иметь места в жизни. Что ты подразумеваешь, го­воря «я верю»? Ты говоришь: «Хотя я не знаю, я думаю, что так должно быть».

Пока ты говоришь о каких-то абстрактных вещах, никто не обращает на это внимания. Но попробуй ска­зать женщине: «Я верю, что люблю тебя» — и получишь от нее оплеуху. Верю? — ты либо любишь ее, либо нет, ты не можешь сказать «я верю...» Тебе не удастся обма­нуть женщину. Женщины — существа земные.

Даже Сардар Гурудаял Сингх смеется. Он пытается обманывать женщин, но пока еще не преуспел в этом. Поглядите-ка на его тюрбан цвета радуги! Все же ино­гда обман ему удается. Есть несколько чокнутых бары­шень, с которыми не хочет иметь дела ни один санньясин, и люди дают им адрес Сардара Гурудаяла Сингха. Вот с этими-то чокнутыми Сардар Гурудаял Сингх на­ходит общий язык.

Пару дней назад мне пришло письмо от одной чок­нутой. Она писала, что обрела просветление. Я ответил: «Отлично! Отправляйся к Сардару Гурудаялу Сингху. Он именно тот человек, в чьем признании ты нужда­ешься. Либо ты сделаешь его просветленным, либо он сделает тебя непросветленной. Что-то да произойдет. Отправляйся к нему!» И, как я слышал, Сардар сделал ее непросветленной.

Она расстроилась из-за того, что ее послали к чело­веку, ничего не воспринимающему всерьез. Он посме­ялся над ее просветлением и вселил в нее сомнения — «кто его знает, просветленная я или нет, если Сардар Гурудаял Сингх смеется...»

Чокнутых всегда хватает. Они то становятся про­светленными, то становятся непросветленными. Впрочем, когда-нибудь они обязательно обретут про­светление. Эти чокнутые так и вьются вокруг Сардара Гурудаяла Сингха. Так что нет нужды сообщать о своем просветлении мне — отправляйтесь прямиком к Сар­дару Гурудаялу Сингху!

Иккю писал:

 

Я чуть не потерял рассудок,

штудируя науки.

Но самая ценная вещь в жизни —

песни рыбаков.

Над рекой Цзяо —

закат и дождь,

облака и луна,

невыразимое совершенство

поет все ночи напролет.

 

Иккю — один из лучших поэтов хайку. Не трудно догадаться почему. Он не мечтатель, он очень земной человек.

 

Я чуть не потерял рассудок,

штудируя науки.

Но самая ценная вещь в жизни —

песни рыбаков.

 

Услышав песни рыбаков над рекой Цзяо... он го­ворит, что песни рыбаков — самое ценное, что суще­ствует в жизни. Песни рыбаков ценнее любых свя­щенных текстов, потому что они подлинны и всегда неожиданны.

 

Над рекой Цзяо —

закат и дождь,

облака и луна,

не­выразимое совершенство

поет все ночи напролет.

 

Хайку нужно видеть. Представьте себе великую реку Цзяо, и тихую ночь, и поющих рыбаков... и так каждую ночь... и после каждой песни тишина становится все более глубокой.

Это не стихи в обычном смысле. Это рисунок, живо­пись. Хайку обладают цветом, обладают формой, они почти осязаемы. Ты можешь услышать песни рыбаков, можешь услышать плеск волн реки Цзяо. Ночь за но­чью... луна и тучи, рассвет и закат... это скорее картина, чем стихотворение.

Обычные стихи — всего лишь рифмованные сло­ва — в них нет красок. В хайку есть жизнь.

 

Вопрос первый. Маниша спрашивает:

 

Стоит ли нам вместе с Тобой попытаться по­нять, что происходит во время нашей медита­ции, и выразить это словами? Или же мы должны просто наблюдать?

 

Маниша, вы должны просто наблюдать. Как только вы задумываетесь: «что происходит?», ум возвращает­ся. Если вы анализируете, ум возвращается. Что бы вы ни делали, кроме созерцания, ум возвращается. Ум — это враг, которого следует избегать, и созерцание — единственное укрытие, где можно спрятаться от него.

Ты задала очень важный вопрос. Обычно мы думаем: «что происходит?» — и пытаемся анализировать, искать объяснение. Мы не осознаем, что в этот миг ум возвраща­ется через заднюю дверь. Наблюдая, ты освобождаешься от ума. Любой иной вид деятельности принадлежит уму.

Нужно созерцать, как можно глубже погружаться в созерцание, так чтобы ум отстал на много миль. Со­зерцание — твое чистое золото, твой будда.

А сейчас пришло время Сардара Гурудаяла Сингха.

 

Мунго, огромный чернокожий джентльмен, вышел из джунглей и направился в ближайший африканский город искать работу.

— Ты получишь работу, но запомни, — гово­рит ему белый директор фабрики, — это работа только для тебя. Никаких друзей, никаких род­ственников. Только ты один. А то знаю я вашего брата — детей джунглей!

— Я все понял! — отвечает Мунго. — Никаких друзей, никаких родственников. Только я один.

На следующий день Мунго приходит на рабо­ту в сопровождении маленького пигмея.

— Эй! — кричит ему босс. — Я же говорил: «Никаких друзей, никаких родственников»! Кого это ты с собой приволок?

— Но это не друг и не родственник, — отве­чает Мунго, — это мой обед!

 

В маленькой деревушке на юге Италии поже­нились Джованни и Мария. Джованни живет в крохотной хижине вместе со всей своей родней. Первую брачную ночь молодожены вынуждены провести в общей спальне.

Посреди ночи, когда все уже заснули, Джованни решает заняться любовью с Марией. Вдруг Ма­рия начинает кричать:

— Ай, Джованни, остановись! Мне больно!

— Ладно, — отвечает Джованни, — я сейчас смажу член оливковым маслом.

Джованни поднимается, переступает через папу, маму, бабушку, дедушку, через всех своих братьев и сестер и идет на кухню.

Потом он возвращается и вновь пытается заняться любовью. Мария снова кричит:

— Ой, Джованни! Мне больно! Ведь я дев­ственница!

— Не волнуйся, — говорит Джованни, — я смажу член получше.

Джованни опять поднимается, переступает через папу, маму, бабушку, дедушку, через всех своих братьев и сестер и идет на кухню.

Потом он возвращается и в очередной раз пы­тается заняться любовью. Марии снова больно, и она кричит.

В темноте раздается голос дедушки Джованни:

— Эй, Мария, угомонись! Чем мы будем за­правлять салат к завтраку? Членом Джованни?

 

Поляк Папа Римский отправляется с миссией в Америку. Вначале он долго блуждает по Между­народному аэропорту в Риме, а потом садится в самолет, который должен лететь в Лондон.

Приземлившись в Лондоне, он в своем длин­ном наряде и папской тиаре подходит к окошку иммиграционной службы. Его просят заполнить анкету. Папа тщательно вписывает в анкету данные своего польского паспорта и протягивает заполненный бланк анкеты чиновнику. Тот вни­мательно читает, затем, поглядев на странный наряд Папы Римского, говорит:

— Вы забыли заполнить одну графу: «sex».

— Ага, напишите «два раза в день», — отве­чает Папа.

— Да нет, — говорит чиновник, — тут нуж­но указать: мужчина или женщина.

— Я понял, на что вы намекаете! Я люблю и тех, и других!

 

Ниведано...

Ниведано...

Погрузись в тишину.

Закрой глаза.

Почувствуй, как замерло твое тело.

 

А теперь обрати свой взор внутрь себя.

Безоглядно, будто это самое последнее мгновение

в твоей жизни.

Глубже и глубже.

Ты безошибочно достигаешь центра.

Центр твоего существа — это центр космоса.

Созерцай. Чем глубже твое созерцание...

туман исчезает, и ты можешь увидеть себя —

будду.

 

Опыт будды — величайший опыт всей твоей

жизни. Внезапно

на тебя обрушился ливень цветов,

бытие становится прекрасным.

В тишине все становится танцем.

И сама тишина превращается в песню.

 

Глубже и глубже...

пусть стрела твоего сознания проникнет в самый

центр.

Этот путь так короток!

Немного отваги и, внезапно, ты в центре,

свободный от тела, свободный от ума, готовый

исчезнуть в космосе.

Быть никем — высшее блаженство!

 

Ниведано...

Расслабься, исчезни в океане сознания,

Ты —

рыба в этом океане.

В это мгновение Аудитория Будды становится

озером сознания

с зеркальной поверхностью.

 

Такая радость, такое спокойствие...

и этот опыт вечности и бессмертия.

Ты всегда был здесь и всегда будешь здесь.

Есть лишь два способа существования:

один — рабство,

другой — свобода.

Созерцание вырывает тебя из тюрьмы

и открывает перед тобой двери вечности.

 

Ты — не тело, ты — не ум.

Ты — просто наблюдатель,

ты — наблюдающее сознание.

В это мгновение ты — будда.

Тебе не нужно становиться буддой, ты всегда им

был.

Твоя задача — перенести будду

из сокровенного центра на периферию,

в обыденную жизнь.

 

Ниведано...

Возвращайся и, возвращаясь, перенеси все,

что есть в центре, на периферию.

Возвращайся как будда,

не зная сомнения,

без колебаний.

Это умение возвращаться как будда

и есть дзэн. Преобразить все существа так,

чтобы они

обрели свое истинное лицо —

лицо будды —

моя задача. Отныне — и твоя задача тоже.

Чем больше будд на земле, тем лучше

земля защищена от разрушения,

тем прекраснее она.

 

Верно, Маниша?

Да, любимый Мастер.