Студопедия — БУТЫРКА
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

БУТЫРКА






 

Солнце слепит глаза. Над головой ярко-синее, просто неправдоподобно синее небо. Такое, каким его рисуют дети, когда наносят на белый лист бумаги слабо разбавленную водой акварель. Белый, просто светящийся белизной пароход плывет по Каме. Палуба до отказа забита людьми: мужчины, женщины, старики, дети. Все они одеты по-летнему, и одежда у них такая яркая, пестрая, что хочется зажмурить глаза.

Но Рахиль знает – стоит ей зажмуриться, и она потеряет из виду Аркадия. Вот он стоит напротив – такой статный, крепкий, красивый. Волосы на солнце выгорели, на открытом загорелом лице играет улыбка. Она берет его за руку – боится, что толпа оттеснит мужа.

Пассажиры любуются дивной панорамой Перми, раскинувшейся по левому берегу реки. Вот показались купола белокаменного Петропавловского собора. Он стоит на холме, чуть выше того места, где в полноводную Каму впадает небольшая речка Егошиха.

– Ралька, ты не забыла, что мы сегодня венчаемся? – спрашивает ее Гайдар. Рахиль удивляется – они никогда не говорили о венчании.

– Ты же не веришь в бога, – отвечает она ему.

– Бога нет. Но есть обычай. Мои родители венчались. Да и твои, наверное, тоже. Или у евреев не принято венчаться?

Рахиль не знает, что сказать в ответ. Пока она собирается с мыслями, веселящаяся толпа оттесняет от нее Аркадия. Она пытается удержать мужа, цепляется за его пальцы, но они выскальзывают из ее руки. Больше она не видит Гайдара – он растворяется в этой пестрой, ликующей массе людей.

Рахиль хочет позвать его, но крик застревает в пересохшем горле. Ей страшно хочется пить – хотя бы глоток воды, и она сможет выкрикнуть его имя. Но язык будто приклеился к нёбу, и все попытки женщины произнести хоть слово оказываются тщетными.

Сквозь плотную гомонящую толпу она пробивается к борту парохода, за которым разбиваются в брызги воды Камы. Но ни одна капелька не долетает до Рахили. Толпа напирает на нее, прижимая к борту, отчего ей становится совсем плохо: она уже не может не только кричать, но и дышать…

– Лия Лазаревна, Лия Лазаревна… Что с вами? Очнитесь… – слышит она женский голос. Кто-то трясет ее за плечо.

Лия – так чаще всего называли Рахиль друзья и родные – медленно, с трудом открыла глаза, попыталась что-то сказать, но сухие, потрескавшиеся губы не слушались. Наконец, сознание постепенно начало возвращаться к ней. Сквозь туман она увидела перед собой лицо Светланы.

«Сон… Это был сон… – подумала Рахиль. – Кама, Пермь, белый пароход, Гайдар… Ничего этого не было… Или было когда-то? В той, другой, нормальной человеческой жизни…»

– Ничего, Светочка, ничего… – наконец, произнесла она и с усилием вдохнула спертый, горячий воздух, который был настолько тяжелым, что почти не проходил в легкие. – Голова что-то закружилась…

– Как тут не закружиться – такая духота, – вздохнула Светлана. – Вы на меня навалились, и мне показалось, что сознание потеряли.

– Может быть… Правда, очень душно, воздуха не хватает…

– Там бак с водой занесли, – сказала девушка и легко спрыгнула с нар. – Пойду попью. И вам принесу водички …

Между рядами нар она направилась в угол камеры, где, отгороженная грязной занавеской, стояла прикрытая крышкой, но от этого не менее вонючая параша. Рядом, на маленьком колченогом столике красовался обшарпанный тазик для постирушек и прочих нужд. Тут же находилась и тумбочка, на которую дежурные только что поставили бак с питьевой водой.

Рахиль почувствовала, как пульсирует кровь у нее в висках. Каждый удар пульса вызывал дикую боль – будто кто-то невидимый с двух сторон бил ее молотками по голове. Она с трудом подняла ослабевшие, влажные руки и пальцами начала медленно растирать виски. Удары «молотков» чуточку ослабли, туман перед глазами постепенно рассеивался. В памяти начали оживать события последних суток…

Вчера утром Рахиль пришла на кухню и оторвала листок прикрепленного к стене календаря. На новой странице обозначилась дата: 20 июня 1938 года, понедельник. Потом она пила на кухне чай, Варя хлопотала по хозяйству. Лия, хоть и торопилась на работу, не могла не рассказать домработнице о письме, которое она получила от Тимура. Мальчик отдыхал в Крыму в пионерском лагере, куда она выхлопотала для него путевку в Литфонде.

Их разговор прервал настойчивый звонок в дверь. Сердце Рахили сначала остановилось, а потом заколотилось так, будто хотело выпрыгнуть из грудной клетки. В голове стрелой пронеслась мысль, которая ей самой показалась нелепой: «Они что – сделали для меня исключение? Обычно приходят по ночам…»

Каждый вечер после ареста Разина – ее второго мужа, ложась спать, она ждала и боялась такого вот звонка. Получается, зря – звонок прозвучал утром…

Варя пошла открывать. Последнее, что Лия отчетливо помнила – это испуганные глаза домработницы, которую будто вдавили в стену вошедшие в квартиру люди с суровыми, словно каменными лицами…

Дальнейшие события возникали в памяти отрывочно, словно выплывая из тумана и вновь погружаясь в него.

Вот неожиданные гости показывают ей какие-то бумаги, что-то говорят. Рахиль не слышит слов, но смысл их и без того понятен. Вот, двигаясь, будто сомнамбула, она переодевается, достает из кладовки слегка потрепанный коричневый чемодан, складывает в него свои вещи.

Потом она что-то говорит до ужаса напуганной Варе – кажется, просит ее позаботиться о Тимуре и дать телеграмму Аркадию. Вот она спускается по лестнице во двор, видит зловещий черный фургон, при одном взгляде на который у нее вновь начинает бешено колотиться сердце. Ноги не слушаются, отказываются двигаться. Кто-то подталкивает ее к открытой двери фургона, внутри которого уже сидят какие-то люди...

А дальше – темнота, провал в памяти.

Сколько времени их везли, что за люди сидели с ней рядом на узкой скамье, Рахиль не помнила. Из оцепенения ее вывел жуткий скрип решетчатых металлических дверей, сначала открывшихся перед ней, а потом со страшной силой захлопнувшихся за ее спиной.

То, что происходило с ней за этими дверями, казалось Рахили жутким сном, который, проснувшись, хочется поскорее забыть. «Это не могло быть правдой, это не могло быть со мной, потому что этого вообще не может быть!..» – молнией промелькнула в голове мысль. Молотки застучали по вискам с удвоенной силой. Веки Рахили снова сомкнулись, и она опять провалилась в небытие.

«Я сплю, – обрадовалась она. – Камера, тюрьма… Приснится же такое… Вот сейчас проснусь, и все будет так, как есть на самом деле: Кама, Пермь, белый пароход, Гайдар…»

– Лия Лазаревна, я вам водички принесла. Слава богу, успела набрать! Попейте, легче станет… – сквозь забытье услышала она голос Светы и хотела спросить девушку: «Ты зачерпнула воду из Камы? Как же тебе это удалось, ведь мы на верхней палубе?» Но язык отказывался поворачиваться.

Ее пересохшие губы сначала ощутили прикосновение чего-то жесткого, прохладного, потом почувствовали, как с них стекают на подбородок тоненькие струйки воды.

Испугавшись, что эти струйки закончатся и она не сможет утолить мучившую ее жажду, Лия открыла глаза и уже окончательно вернулась в страшную реальность: нет никакого парохода; есть эта жуткая тюрьма, вонючая, забитая такими же, как она, несчастными арестантками камера, жесткие трехъярусные нары, на которых, плотно прижавшись друг к другу, сидят заключенные женщины. Рядом с ней Светлана, которая пытается напоить ее из алюминиевой кружки.

Сделав несколько глотков теплой, но вполне пригодной для питья воды, Рахиль почувствовала себя немного лучше. Впервые за последние сутки она обрела способность мыслить трезво. Застилавший ее разум туман словно растаял. В памяти поочередно, как кадры кинохроники, продолжали прокручиваться события вчерашнего дня.

 

 

…С диким скрипом захлопнулись железные двери. Лия оказалась в огромной странной комнате – круглой, с высокими сводчатыми потолками, совершенно не похожей ни на тюремную камеру, ни на кабинет следователя, какими она их себе представляла.

Вдоль стен оборудованы какие-то стойки, напоминающие рыночные прилавки. За «прилавками» стоят одетые в темно-серые халаты тетки со злыми лицами. Рахиль подвели к одной из них – толстой, немолодой уже особе, испепелившей ее свирепым взглядом маленьких серых глаз.

– Раздевайся, – приказала тюремщица. Рахиль хотела, было, возмутиться и попросить надзирательницу обращаться к ней на вы, но передумала – в конце концов, она не в редакции газеты и не на киностудии. А чего ждать от малограмотной бабы?

– Поторапливайся, сука, – одна штоль тут! – зарычала тетка. Проглотив оскорбление, Рахиль молча начала расстегивать пуговицы на блузке, которые никак не хотели вылезать из петель. Руки совершенно ее не слушались.

Тюремщица, между тем, продолжала подгонять арестантку, причем, такие выражения, как «продажная тварь», «вражья подстилка», «грязная жидовка» были самыми безобидными из тех, которые услышала в свой адрес Рахиль. Наконец, она справилась с одеждой и осталась в одном белье.

– А портки я с тебя сымать должна? – взбесилась надзирательница. Доведенная тюремщицей почти до обморочного состояния несчастная женщина повиновалась.

Бабища разложила на «прилавке» ее вещи: блузку, юбку, нижнюю рубашку, белье, чулки, туфли – все, что Лия надела на себя дома. Перетормошив одежду, вывернув наизнанку чулки, затем рукава и карманы кофточки, прощупав грязными руками каждый шов, вызывавшая омерзение тетка повторила ту же самую процедуру с одеждой, которую Рахиль на всякий случай прихватила с собой из дома: ее любимым светло-коричневым жакетом, бежевой шелковой блузкой, которую она обычно надевала в особо торжественных случаях, а сегодня непонятно зачем сунула в чемодан, твидовой юбкой, домашней вязаной кофтой, запасным бельем, чулками. Причем, все это надзирательница делала нарочито медленно, изредка бросая на стоящую перед ней обнаженную женщину злобные взгляды, в которых, кроме нескрываемой ненависти к заключенной, угадывалась ещё и гадкая насмешка садистки.

Рахиль, дрожа то ли от холода, то ли от страха, то ли от того и другого сразу, изо всех сил старалась устоять на ногах, не упасть на грязный, истоптанный сотнями башмаков холодный цементный пол.

Пока тюремщица обследовала ее вещи, она краем глаза успела заметить, что справа от нее, возле такой же стойки, еще одна надзирательница выполняет точно такую же процедуру с другой арестованной. Лия повернула голову налево и от увиденного чуть не упала в обморок: совершенно голая женщина стояла перед «своей» тюремщицей, повернувшись к ней задом и руками раздвинув ягодицы.

– Руки покажи! – рявкнула «обслуживающая» Рахиль бабища. Она снова молча повиновалась – как кролик, загипнотизированный удавом. А тюремщица продолжала отдавать приказы:

– Пальцы растопырь!

–Теперь на ногах!

–Рот разинь!

–Язык высунь!

–Титьки подыми!

–Задом повернись!

–Нагнись…

Такого унижения Рахиль не испытывала никогда в жизни. Получив, наконец, свои вещи, подгоняемая злобными окриками тюремщицы, она кое-как оделась. Чулки, подвернув несколько раз, пришлось спустить до лодыжек, потому что надзирательница отбросила в сторону поддерживающие их резинки.

Потом тюремщица, сверкнув маленькими злыми глазками, кинула Рахили смену белья, полотенце и мыльницу, предусмотрительно захваченную из дома, сунула в чемодан оставшуюся одежду, прикрепила к ручке бирку с фамилией арестованной и приказала: «Пошла!»

По гулким коридорам с такими же высокими сводчатыми потолками ее повели в другое помещение. Процедуры, которые в нем проводились, не были столь унизительными, как в круглой комнате: заполнение каких-то анкет, фотографирование – анфас и профиль, снятие отпечатков пальцев, измерение роста…

Потом в сопровождении двух надзирательниц Лия снова шла по длинному, довольно широкому коридору, с одной стороны которого были абсолютно одинаковые железные двери, с другой – большие, забранные решетками окна, через которые, несмотря на железные прутья, вполне сносно проникал уличный свет.

«Наверное, ведут в камеру, – подумала она. – Скорей бы уж…»

Рахиль не знала точно, сколько времени находится в стенах этого здания, нагонявшего на нее смертельный ужас, но понимала, что с того момента, когда ее вывели из квартиры на Рочдельской, до того, как она оказалась в этом бесконечном тюремном коридоре, прошел не один час. Ноги отказывались слушаться, каждый шаг отдавался ударом в висках, но, стиснув зубы, она терпела.

– Стоять! Лицом к стене! – резанул по нервам голос одной из надзирательниц. Заключенная беспрекословно выполняла команды. Еще несколько секунд, и она, наконец, сможет сесть, а, возможно, и лечь, но главное – эти свирепые, ненавистные тетки в форме сотрудников НКВД останутся за массивной железной дверью, которая вот-вот откроется перед ней.

Лия не знала, что ждет ее за этой дверью, но почему-то была уверена, что самое страшное сегодня уже произошло. Наконец, позади нее стихло оглушительное лязганье металла.

Сначала в нос ударил такой омерзительный запах, что у Рахили потемнело в глазах, и она едва не потеряла сознание. Когда через несколько секунд к ней вернулась способность видеть, она снова еле удержалась на ногах.

Жуткая картина развернулась перед ней: довольно большая прямоугольная камера до отказа забита заключенными. От двери вдоль стен тянутся сплошные ряды трехъярусных нар, на которых, тесно прижавшись друг к другу, расположились женщины самого разного возраста – от совсем юных девушек, возможно, еще школьниц, до глубоких старух. Выглядели арестантки ужасно: многие были полуодетыми, некоторые – в одном белье явно не первой свежести, волосы у всех растрепаны.

«Господи! Да их тут не меньше ста!» – ужаснулась Рахиль. Несколько человек – видимо, кому не хватило места на нарах, – стояли в проходе. Нечего было даже думать о том, чтобы не только лечь, но и сесть в этом душном, зловонном помещении, казавшемся настоящим адом.

Единственное, что Лия смогла здесь себе позволить, – сделав несколько шагов вперед, присоединиться к стоящим в проходе заключенным и облокотиться на одну из стоек, к которым крепились доски нар. Она хотела поздороваться с сокамерницами, но язык не слушался ее, а к горлу подступила тошнота.

– Здравствуйте, – обратилась к ней одна из женщин. – Давайте знакомиться. Меня зовут Татьяна Александровна. А вас как?

– Лия… Лия Лазаревна… – прохрипела Рахиль, не узнав собственный голос.

Несколько заключенных назвали свои имена. Она их не запомнила. Кто-то спросил ее, как там на воле, о чем пишут в газетах. Она не ответила. Пол уплывал из-под ног.

– Если хотите, можете сесть, – предложил кто-то из женщин. – Наверху есть места, только там вообще дышать нечем. «А разве тут есть чем дышать?» – подумала Рахиль и, закрыв глаза, прислонилась к металлической стойке.

 

 

Слух уловил какой-то звук, похожий на топот ног. Звук этот доносился из коридора и по мере приближения к двери, недалеко от которой стояли женщины, становился все громче и отчетливее. Гулкие шаги стихли прямо за спиной Рахили. Заскрежетало железо. Со скрипом отворилась тяжелая дверь.

– Захарьян! С вещами! – громким, бесстрастным голосом выкрикнула незнакомую фамилию надзирательница в милицейской форме.

Чуть приоткрыв веки, Рахиль увидела, как красивая армянка лет сорока осторожно спустилась со второго яруса нар. Ее тут же обступили несколько сокамерниц, с которыми женщина тепло попрощалась.

– Быстрее! Долго еще ждать?! – торопила заключенную надзирательница.

Армянка вышла в коридор. Дверь за ней захлопнулась. Одна из женщин, стоявших в проходе, заняла освободившееся на нарах место.

Рахиль снова сомкнула веки. Ей не хотелось тратить последние силы на разговоры, да и желания общаться с незнакомыми людьми у нее не было…

– Пойдемте, Лия Лазаревна, рядом со мной место освободилось, – услышала она приятный голос, явно принадлежавший молодой женщине.

Какая-то девушка взяла ее за руку и потащила за собой вглубь камеры. Рахиль молча повиновалась.

– На второй ярус нужно лезть, но вы не бойтесь, это нетрудно, лучше, чем на третий… – продолжала девушка.

Где-то посредине камеры она остановилась и повернулась к Рахили.

– Светлана! Вы?! – удивилась Рахиль, тотчас узнав девушку. С языка чуть не сорвался вопрос: «Как вы здесь оказались?», но она вовремя спохватилась.

С этой худенькой, совсем юной девушкой с огромными карими глазами и двумя трогательными, уложенными «корзиночкой» косичками ее познакомила директор Центрального детского театра Наталия Ильинична Сац, с которой сама Рахиль была знакома через Гайдара.

В тот день она повела Тимура на какую-то премьеру. Кажется, это было весной прошлого года. Они с сыном стояли в фойе театра. К ним подошла восторженная, довольная удачной постановкой, как всегда элегантная Сац. Женщины поздоровались, обменялись комплиментами, поговорили о спектакле. Тут Наталия Ильинична заметила в толпе зрителей Свету, окликнула ее, а когда девушка подошла к ним, сказала:

– Познакомьтесь, Лия Лазаревна: Светлана Александровна Гайдукова – начинающая актриса, талантливая и весьма перспективная.

Девушка зарделась от смущения. Чуть позже, когда Света, вежливо попрощавшись, отошла от них, Сац продолжала ее нахваливать:

– Девочка действительно очень способная. И очень хорошо воспитана: трудолюбивая, ответственная, скромная. Кстати, возможно, вы знаете ее папу? Уж Аркадий Петрович наверняка знает генерала Гайдукова…

Потом Рахиль еще два-три раза встречалась со Светой. Они всегда здоровались, улыбались друг другу, но никогда не разговаривали. И вот судьба свела их здесь, в этой ужасной тюремной камере.

– Я тут уже третий день… – продолжала девушка. – Сначала тоже, как вы, чуть в обморок не упала, но потом ничего – привыкла.

– Разве к этому можно привыкнуть? – искренне удивилась Рахиль.

– Нельзя, конечно… Но приходится. Что же делать? Жить-то надо…

Остаток вчерашнего дня и ночь восстанавливались в памяти Рахили в виде каких-то коротких обрывков. «Держитесь вот здесь…», «Ставьте ножку сюда…», – учила ее Светлана, помогая забраться на жесткие, неудобные, покрытие грязным тряпьем нары.

Потом она пыталась накормить свою подопечную какой-то жиденькой серой бурдой – то ли супом, то ли кашицей, произнося при этом такое привычное, домашнее слово «ужин». Рахиль, даже умирая от голода, не смогла бы проглотить и ложки этой бурды.

Но дело было не в качестве пищи. Даже сдобным Вариным пирогам она предпочла бы возможность лечь, вытянуть отекшие, словно налитые свинцом ноги, закрыть слипающиеся веки и погрузиться в глубокий, крепкий сон, который позволил бы ей хоть на время забыться и отвлечься от происходящего кошмара.

«Скорей бы наступила ночь…», – подумала Рахиль.

Ночь наступила. Она была такой же ужасной, как и предшествующий ей день. Кое-как устроившись на нарах между Светланой и пожилой – лет семидесяти – женщиной, одетой, несмотря на жару, в теплый вязаный жакет, Рахиль закрыла глаза и впала в забытье, в которое периодически врывались лязганье металлических дверей и голоса тюремщиц, выкрикивающих фамилии заключенных. Арестанток вызывали то «с вещами», то «без вещей» – на допрос.

Приводили и новичков. Движение в камере не прекращалось всю ночь. В довершение ко всему по глазам с потолка бил яркий, ничем не приглушенный свет электрических лампочек.

К утру, когда сквозь забранные решетками окна в камеру начали пробиваться первые лучи июньского солнца, сон все-таки подкрался к измученной женщине.

– Подъем! Встать! – прозвучала команда надзирательницы. – Поверка!

Рахиль застонала. Ее голова раскалывалась от боли, горло пересохло, ноги – вероятно, от жары – отекли еще сильнее. Она была настолько измучена и подавлена, что готова была умереть, только бы избавиться от этого кошмара. Тяжелые веки смыкались…

– Лия Лазаревна, завтрак! – тормошила ее Светлана. – Покушайте хоть немного. Надо поесть, а то совсем сил не останется.

Сил у Рахили не хватило даже на то, чтобы ответить девушке. Она лишь отрицательно покачала головой, закрыла глаза и провалилась в какую-то темную, бездонную яму...

Она падала вниз так стремительно, что у нее перехватило дыхание. Потом падение замедлилось, и Рахиль плавно опустилась на дно этой ямы, где было тихо, темно и совсем не страшно. Она открыла глаза и где-то высоко-высоко увидела синее небо, яркое солнце… И вот она уже стоит на палубе большого белого парохода, который плывет по широкой реке.

«Кто же вытащил меня из ямы?» – удивляется Рахиль и отвечает сама себе: «Господи! Ну, конечно, Гайдар!»

 

 

Рахиль допила оставшуюся в кружке воду и почувствовала, как сжался ее желудок.

– Вот ваша пайка на день, – протягивая ей половину буханки черного хлеба и два кусочка сахара, сказала Светлана и, смутившись, добавила:

– А кашу вашу я съела. Вы ведь не стали, а оставлять в камере миски нельзя… Вы уж простите меня, Лия Лазаревна…

– Ну что вы, Светочка, не извиняйтесь. Я не знаю, как это вообще можно есть…

– Можно, если больше нечего…

Рахиль хотела что-то возразить, но новый, на этот раз более сильный спазм сдавил ей желудок, уже сутки не получавший никакой пищи. Она отломила кусок хлебного мякиша и понюхала его. Запах оказался вполне «хлебным», да и выглядела эта «половинка черного» почти так же, как те, что приносила из булочной Варя. Попробовав мякиш на вкус, Рахиль чуть не расплакалась – от этого кусочка повеяло чем-то обыденным, домашним, тем, что было таким привычным, пока не начался весь этот ужас.

– Лия Лазаревна, эта пайка на весь день, больше не дадут… – осторожно напомнила Светлана.

– А чем тут еще кормят? – спросила Рахиль и, отломив последний кусок мякиша, убрала оставшуюся горбушку.

– В обед суп дают – жидкий, как вода. Вечером или тот же суп, или кашу, которую вы есть не стали…

Перечислив блюда тюремного меню, девушка вздохнула:

– Тем, у кого деньги есть, легче…

– Деньги? – удивилась Рахиль. – У меня были деньги, но их же отобрали…

– Да, отобрали, но можно обратиться к надзирательнице и заказать продукты. Их стоимость вычтут из ваших денег. Это разрешено.

– В тюрьме есть магазин? – снова удивилась Рахиль.

– Можно и так сказать, – улыбнулась Светлана. – Лавкой здесь называется. Правда, отовариваться можно только один раз в десять дней.

– И что же там можно купить?

– Ну, маргарин, сахар, сушки, лук, дешевую колбасу, даже белый хлеб, – перечислила девушка названия продуктов. – Только всего понемножку…

Рахиль хотела спросить, когда можно будет воспользоваться «услугой», но не успела – в их разговор вклинилась женщина, сидевшая с другой стороны от нее:

– Да вы ознакомьтесь с правилами, они у двери висят. Там все написано – чего тут можно, чего нельзя… Меня Евгения Даниловна зовут, Света тетей Женей называет. Мы с ней уже познакомились, правда, Светочка?

Девушка кивнула. Рахиль повернулась к соседке – той самой старушке в вязаном жакете, которая спала с ней рядом на нарах, и кивнула в знак приветствия.

– Представляете, Лия Лазаревна, Евгению Даниловну из самой Сибири привезли! – сказала Света. – Нас с ней в один день сюда… поместили.

Рахиль посмотрела на пожилую женщину и подумала: «Старушка-то за кого страдает? За мужа? За сына?» Спрашивать было как-то неудобно. Но Евгения Даниловна сама поведала свою историю.

Они с мужем жили в далекой сибирской деревне Епанешниково, затерявшейся где-то между Омском и Новосибирском.

– Степан Иванович, супруг мой, с мужиками рыбу в Оми ловил. В артели работал, – рассказывала сибирячка. – Я хозяйство вела, детей воспитывала…

– А сколько у вас детей? – Рахиль по непонятной ей самой причине проявила интерес к чужой судьбе.

– Так, Господь пятерых послал, да двоих всего на этом свете оставил.

– А что же с остальными случилось?

– Старшенький, Ваняшка, еще пацаненком в речке утонул. И пятнадцати не исполнилось… Гриня, второй сыночек, как ушел в четырнадцатом на войну, так и сгинул – ни одной весточки от него не пришло. Младшенькая, Настенька, доченька единственная, замуж вышла за хорошего человека, ребеночка ждала, да разродиться не смогла. Померли оба – и она, и девочка, ангелочек божий…

Евгения Даниловна замолчала.

– А другие-то двое? Они-то как – живы? – тихо спросила Рахиль.

Старушка ответила не сразу. Она выпрямила и без того прямую спину, поправила худой, жилистой рукой седые растрепавшиеся волосы и грустно сказала:

– Коленька с Илюшей близнецы у меня. Не разлей вода всю жизнь были, да в Гражданскую разметало их по разным сторонам: Николай к красным подался, а Илюша поначалу у колчаковцев оказался. Потом перетянул его брат на свою сторону, тоже в Красную армию записал. Как война кончилась, вернулся Илья домой да с отцом в артели рыбачить стал. А Коленька так и остался служить. Выучился в Москве на командира, чин большой получил.

Все, вроде, ничего было, покуда эта беда не стряслась… Пришли к нам люди какие-то, бумагами трясут, кулаками машут. Говорят, сын ваш, Лацко Николай Степанович, предатель и шпион, за что и арестован в Москве. А мы, получается, родня изменника, и нас всех тюрьма ждет не дождется. Забрали сначала Степана Ивановича с Илюшей, а потом и за мной пришли…

Только какой же он шпион, Коленька-то мой? Он и за границей-то ни разу не был. Может, за Илюшеньку, братца своего, пострадал? Вспомнили, что он у белых служил? Только когда ж это было-то…

Евгения Даниловна замолчала. Она так и осталась сидеть – прямо, будто прислонившись к невидимой стенке. Выцветшие то ли от времени, то ли от пролитых слез серо-голубые глаза смотрели куда-то вдаль тоскливо и отрешенно. Уголки тонких губ опустились вниз и подчеркнули застывшую на морщинистом лице печаль.

«Ну, у нее хоть сын за Колчака воевал, на самом деле врагом был ее Илюшенька… Хотя все равно бабушку жалко. Ну почему она должна за него отвечать?», – размышляла Рахиль.

– Больше года прошло, как папу арестовали, – прервала ее размышления Светлана, – а кажется, что это было вчера. Ночью я проснулась от маминого крика. Испугалась, выбежала из своей комнаты, смотрю – мама на полу в коридоре без чувств лежит, босиком, халат распахнулся, Галя, домработница наша, в угол забилась, шепчет что-то и крестится. А папа – белый, как бумага, губы в ниточку сжаты, руки, как плети, опущены – стоит и молчит, и даже маму поднять не пытается…

По квартире какие-то люди незнакомые ходят, роются везде, распоряжаются, как у себя дома… Я хочу к маме кинуться, поднять ее и не могу – ноги не слушаются, будто в пол вросли. Потом кто-то из этих людей воды из кухни принес, брызнул на маму и говорит: «Светлана, помогите ей».

Я удивилась сначала – откуда он мое имя знает, а потом смотрю – лицо знакомое. Оказалось – военный один, детей своих в наш театр водил, цветы мне дарил.. Представляете, Лия Лазаревна?

Рахиль не знала, что ответить девушке. Сказать, что и сама пережила нечто подобное, когда арестовали Разина? Но сейчас ей почему-то не хотелось восстанавливать в памяти события той ужасной ночи.

– А мама как? Что с ней? – спросила она Светлану.

– Ее тоже арестовали, позднее… Сначала мы с ней пытались что-то сделать, письма писали – товарищам Ежову, Ворошилову. Доказывали, что папа никакого отношения к троцкистам не имеет. А потом… Потом нам сказали, что он сам во всем сознался… Но этого не может быть, Лия Лазаревна, мой папа был честным человеком!

Последнюю фразу Светлана выкрикнула громко и нервно. Несколько женщин с сочувствием посмотрели на нее. Рахиль испугалась, что с девушкой случится истерика, и, обняв ее за плечи, прижала к себе.

– Наталия Ильинична помочь обещала, ее ведь многие знают, уважают… – сквозь слезы продолжала Светлана. – Но не вышло ничего… Ее мужа тоже… А потом и саму Наталию Ильиничну… Что же это такое, Лия Лазаревна?

– Тише, Светочка, тише, – успокаивала девушку Рахиль. – Случаются ошибки, даже такие ужасные… Людям свойственно ошибаться…

– Но почему наша семья должна за чьи-то ошибки расплачиваться?! Почему? – рыдала Светлана. – За что маму забрали? А меня? Прямо на работе, в театре… Я только грим успела смыть… У меня здесь ни одежды никакой нет, ни денег… А папочка, бедный мой папочка…

Неожиданно девушка прекратила рыдать, подняла голову и, глядя Рахили в глаза, шепотом, но довольно громко и внятно произнесла:

– Его ведь расстреляли, Лия Лазаревна… Эту ошибку уже никто не исправит!

Она снова горько заплакала, уткнувшись в плечо Рахили.

– Ох, беда, беда… – покачала головой Евгения Даниловна.

Постепенно рыдания девушки сделались тише, она только изредка всхлипывала и поскуливала, как выброшенный на улицу щенок.

 







Дата добавления: 2015-08-30; просмотров: 485. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Упражнение Джеффа. Это список вопросов или утверждений, отвечая на которые участник может раскрыть свой внутренний мир перед другими участниками и узнать о других участниках больше...

Влияние первой русской революции 1905-1907 гг. на Казахстан. Революция в России (1905-1907 гг.), дала первый толчок политическому пробуждению трудящихся Казахстана, развитию национально-освободительного рабочего движения против гнета. В Казахстане, находившемся далеко от политических центров Российской империи...

Виды сухожильных швов После выделения культи сухожилия и эвакуации гематомы приступают к восстановлению целостности сухожилия...

Механизм действия гормонов а) Цитозольный механизм действия гормонов. По цитозольному механизму действуют гормоны 1 группы...

Алгоритм выполнения манипуляции Приемы наружного акушерского исследования. Приемы Леопольда – Левицкого. Цель...

ИГРЫ НА ТАКТИЛЬНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ Методические рекомендации по проведению игр на тактильное взаимодействие...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия