Алгоритм - классификатор по оказанию 3 страница

Тысяча проклятий!

Это просто частичка могильной пыли или останков какого-нибудь древнего обитателя Бишоп-Лейси — может, даже моего предка.

Я посмотрела на инспектора с видом профессиональной озабоченности и протянула свой носовой платок.

— Благодарю, — ответил он. — У меня есть.

Затем он продолжил, как будто ничего не случилось:

— Теперь опиши мне все, что происходило, с самого начала, с того момента, как ты приехала на церковное кладбище сегодня утром.

Так я и сделала: рассказала ему о фургоне на кладбище, о викарии и Мармадьюке Парре на крыльце, мистере Гаскинсе в башне, Джордже Баттле, Нормане и Томми и других рабочих в склепе. Я поведала ему, как вынимали камень и о том, как я сунула нос в отверстие за ним. Единственной деталью, которую я упустила, был деревянный сундук, склонившимся над которым я застала мистера Гаскинса.

В конце концов, должна же я позволить бедняге хоть что-то обнаружить самостоятельно.

— Благодарю, — произнес инспектор, когда я закончила. — Если что-то понадобится, я пришлю кого-нибудь в Букшоу.

Всего лишь пару месяцев назад я бы рвала и метала от того, что меня так резко отстраняют. Но кое-что изменилось. Я узнала, хоть и немного, о жене инспектора Антигоне и их семейных трагедиях.

— Ладно, — ответила я. — Всего хорошего!

Думаю, я закончила на правильной ноте.

«Глэдис» ждала меня в траве, и она радостно скрипнула, когда я ухватилась за руль и тронулась в путь.

Когда мы понеслись домой, еще не закончилось время завтрака, и я насвистывала «Землю надежды и славы», а «Глэдис» позвякивала в такт цепью.

 

 

 

 

Только почти добравшись до дома — на самом деле только миновав каменных грифонов на воротах Малфорда, — я осознала, что упустила две важные вещи. Первая — это вопрос о летучей мыши и о том, как она проникла в церковь. Вторая: если в склепе лежат останки мистера Колликута, где же тогда сам святой Танкред?

Когда в конце длинной каштановой аллеи показался Букшоу, до меня дошло, что я вымокла до нитки. Утренний туман постепенно и почти незаметно, как это любят английские туманы, превратился в моросящий дождь. Я оставила свой макинтош в башне, и теперь мои кардиган, блузка, юбка и носки приклеились к телу, как пропитанные водой банные губки.

«Глэдис» тоже была покрыта комьями и потеками дорожной грязи.

— Нам надо принять ванну, старушка, — сказала я ей, когда мы хрустели по гравию, подъезжая к парадной двери.

Я знала, что отец, Даффи и Фели еще завтракают. Я не могла прокатить «Глэдис» через вестибюль, потому что она слишком грязная, а вход через кухню, по крайней мере в это время дня, находится под контролем миссис Мюллет.

Я приложила палец к губам и безмолвно повела «Глэдис» за угол и вдоль восточной стены дома, остановив ее прямо под окном моей спальни.

— Жди здесь. Я разведаю территорию, — прошептала я.

Я юркнула обратно к фасаду дома и тихо прокралась в вестибюль.

Не стоило беспокоиться. Из столовой доносились привычные звуки завтрака. Отец, как всегда, штудирует последние выпуски филателистических газет, Даффи уткнулась носом в «Монаха», которого Карл Пендрака подарил ей на Рождество. Я не могла не подумать о том, что у него были какие-то тайные мотивы.

Он пытается заручиться ее поддержкой, чтобы просить руки Фели? Или Даффи — его запасной вариант? В свои тринадцать Даффи была еще слишком молода для ухаживаний, но у американцев намного больше терпения, чем у нас, британцев, которые после шести лет войны хотят все и сразу, по крайней мере, как говорит Кларенс Мунди, водитель единственного такси в Бишоп-Лейси. Кларенс поделился этой информацией, когда отвозил нас с миссис Мюллет в Хинли купить новую медную печку взамен старой, которую я испортила химическим экспериментом по консервированию лягушачьих шкурок.

«Невесты войны! — сказал он. — Вот и все, о чем сейчас думают американцы, — найти себе невесту войны. Если они будут так продолжать и дальше, нашим рабочим парням никого не останется».

«Эт’ все бомбы, — ответила миссис Мюллет. — Вот что г’рит мой Альф. Все их боятся с тех пор, как они сбросили бомбы».

«Ммм», — пробурчал Кларенс, перед тем как погрузиться в молчание.

Я на цыпочках протопала вверх по лестнице в восточное крыло, где расположены моя лаборатория и спальня. Все спальни в Букшоу — это огромные, продуваемые ветрами пустоши, больше подходящие для роли самолетных ангаров, чем для сладких снов, и моя спальня — яркое подтверждение этого.

Восточная часть дома вообще большей частью покинута: неотапливаемые просторы, потрескавшиеся полы, пустые невидящие окна, отклеивающиеся обои, запах плесени и вечные сквозняки делают ее идеальным местом для одиночества. Я сама выбрала это место для уединения и покоя.

Я сняла простыни со своей кровати и, связав их с парочкой старых одеял, быстро соорудила импровизированную веревку с большой петлей на одном конце.

Распахнув окно, я опустила веревку так, чтобы зацепить «Глэдис» за руль.

— Осторожненько… осторожненько! — шептала я, аккуратно подтягивая ее вдоль стены и затаскивая в комнату.

Не успели бы вы произнести «цианид», как «Глэдис» уже стояла, прислонившись к моей кровати, еще подрагивая после подъема, но радуясь возвращению домой.

Я завела граммофон, выкопала из груды пластинок под кроватью Whistle While You Work[11] и поставила иголку на бороздки.

Принеся ведро воды из лаборатории, я частично наполнила жестяную сидячую ванну и начала драить «Глэдис» мочалкой. Труднодоступные места я прочистила зубной щеткой.

Моя «Глэдис» очень боится щекотки, хоть и не признается в этом. Не та это слабость, в которой хочется признаваться. Я до сих пор вздрагиваю при воспоминании о том, как Даффи и Фели меня щекотали, пока у меня пена изо рта не пошла.

— Успокойся, — сказала я. — Это всего лишь кабанья щетина.

Я быстренько отполировала ее фланелевой пижамой, пока она не заблестела.

— Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, — напевала я за работой, даже умудряясь сохранять подобие мелодии.

Я — восьмой гном.

Хитрый.

Доделав грязную работу, я подышала на металлические части «Глэдис», еще пополировала их и отступила назад полюбоваться на дело рук своих.

— Годится, — сказала я.

Я прополоскала простыни в ведре чистой воды, выжала и развесила сушиться длинными петлями от рамы портрета Джозефа Пристли до люстры.

Быстро сполоснувшись в раковине, я надела чистую одежду, расчесалась, почистила зубы и спустилась к завтраку.

 

 

— Всем доброе утро, — сонным голосом сказала я, потирая глаза.

Не стоило и утруждаться. Фели уставилась в чашку с чаем, любуясь своим отражением. Она пьет чай только пустым, «без сливок, будьте добры», чтобы лучше видеть свое отражение на поблескивающей жидкой поверхности. Сейчас она аккуратно дула на чай, чтобы увидеть, как она будет выглядеть с волнистыми волосами.

Даффи погрузилась в чтение книги, оперев ее на подставку для тостов и вытирая липкие пальцы о юбку перед тем, как перевернуть страницу.

Я подняла крышку с тарелки и принялась изучать ее довольно жуткое содержимое: несколько ломтиков подгоревшего бекона, парочка копченых селедок, маленькая горка комковатого омлета и нечто, напоминающее пучок вареного вьюнка.

Я потянулась за последним остывшим тостом.

— Намажь на него немножко мармелада из пастернака, — предложила миссис Мюллет, торопливо входя в комнату. — Сестра Альфа выращивает его в своем огороде. Нет ничего более полезного для груди, чем пастернак, говорит Альф.

— Я не хочу, чтобы у меня на груди выросли волосы, — сказала я. — Кроме того, у Даффи их достаточно на всех нас.

Даффи сделала неприличный жест.

— Так когда же свадьба? — жизнерадостно поинтересовалась я.

Фели вытянула голову, словно свинья при звуке помоев, льющихся в корыто.

Ее вопль зародился где-то в глубине горла и протрубил воздушной тревогой.

— Отееееееец!

Потом он угас и сменился слезами. Меня всегда завораживало, как моя сестра превращается из королевы красоты в ведьму, не успеешь и глазом моргнуть.

Отец сложил газету, снял очки, снова их надел и уставился на меня леденящим фирменным взглядом голубых глаз де Люсов.

— Где ты узнала эту информацию, Флавия? — спросил он антарктически холодным голосом.

— Она подслушивает у замочных скважин! — сказала Фели. — Она вечно подслушивает под дверью!

— Или у решеток обогревателей, — добавила Даффи, на минуту оторвавшись от «Монаха».

— Ну и? — переспросил отец голосом, холодным, как сосулька.

— Я просто предположила, — сказала я, шевеля мозгами быстрее обычного, — что теперь, когда ей исполнилось восемнадцать…

Отец всегда говорил, что ни одна его дочь не выйдет замуж, пока ей не стукнет хотя бы восемнадцать, и даже тогда…

День рождения Фели был недавно, в январе.

Как я могла забыть?

Чтобы отпраздновать это событие, я спланировала небольшой фейерверк в доме: просто несколько шутих, честно, и парочка веселых разноцветных ракет. Я разослала всем в доме написанные от руки приглашения и с затаенной радостью наблюдала, обхватив себя руками, как каждый брал адресованное ему письмо с подноса для почты в вестибюле, открывал и затем откладывал в сторону, не говоря ни слова.

Потом я развесила серию сделанных вручную рекламных плакатов в стратегических местах по всему дому.

В тот самый день я расставила пять деревянных стульев в ряд: для отца, Фели, Даффи и рядышком для миссис Мюллет и Доггера.

Я приготовила свои химикалии. Назначенное время пришло и минуло.

«Они не придут, Доггер», — сказала я после двадцатиминутного ожидания.

«Позвать их, мисс Флавия?» — спросил Доггер. Он тихо сидел на стуле, держа наготове бутылку сельтерской минералки на случай небольших пожаров.

«Нет!» — сказала я слишком громко.

«Вероятно, они забыли», — предположил Доггер.

«Нет, не забыли. Им наплевать».

«Вы можете показать представление мне, — через некоторое время предложил Доггер. — Я всегда ценил славные фейерверки в гостиной».

«Нет! — закричала я. — Все отменяется!»

Как горько мне довелось пожалеть об этом со временем.

— И что? — повторил отец, возвращая меня к настоящему.

— Что ж, теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, — продолжила я, — это естественно, что… что ее мысли должны были свернуть… в матримониальное русло! — торжественно договорила я.

Фели, прикрывшись книгой, хихикнула.

— Никто не должен был знать! — застонала Фели, театрально вцепившись себе в волосы. — Особенно ты! Черт бы тебя побрал! Теперь об этом узнает вся деревня!

— Офелия… — произнес отец без особого волнения.

— Ну да, это правда! Мы хотели объявить об этом на пасху. Единственный вариант, как ты могла об этом узнать, если ты не подслушивала, это от викария. Точно! Тебе сказал викарий! Я видела, как ты пробралась в вестибюль час назад, и только не говори, что нет! Ты была в церкви и выпытала все у викария, верно? Мне следовало бы догадаться. Мне следовало бы догадаться!

— Офелия…

Когда моя сестра заводится, можно брать стул и садиться. Я, конечно же, не хотела, чтобы вина пала на преподобного Ричардсона. Его жизнь и так трудна, Синтия и все такое.

— Ты маленькая тварь! — кричала Фели. — Ты грязная маленькая тварь!

Отец встал из-за стола и вышел из комнаты. Даффи, любившая старую добрую ссору, но ненавидевшая скандалы, последовала за ним.

Я осталась с Фели наедине.

С минуту я посидела, наслаждаясь ее раскрасневшимся лицом и выпученными глазами. Нечасто она позволяла себе так распуститься.

Хотя мне хотелось наказать ее, я не желала быть тем человеком, который вывалит на нее новость о несчастном мистере Колликуте.

Ладно, на самом деле я желала, но я не хотела, чтобы меня обвинили в том, что я разрушила ее мир.

— Ты права, — услышала я сама себя. — Я была в церкви этим утром. Я пришла рано, чтобы помолиться, и просто оказалась там в то время, когда обнаружили тело мистера Колликута.

Это проучит тебя за то, что обвиняешь меня в подслушивании у замочных скважин, — подумала я.

— Мистера Колликута? Тело?

Она вскочила на ноги, опрокинув чайник на пол.

— Боюсь, что да, — сказала я. — В склепе. С противогазом на голове. В высшей степени необычно.

С поистине ужасающим воплем Фели вылетела из комнаты.

Я последовала за ней вверх по лестнице.

 

 

— Прости, Фели, — мягко окликнула ее я, постучав в дверь. — Это само вырвалось.

Деревянные панели приглушали ее рыдания. Как долго она сможет сопротивляться желанию узнать кровавые подробности? Придется подождать.

— Я знаю, ты расстроена, но только подумай, как это воспримет Альберта Мун.

Долгие захлебывающиеся рыдания резко оборвались икотой.

Я услышала шаги туфель по ковру и поворот ключа. Дверь распахнулась, и появилась Фели, мокрая и опустошенная.

— Альберта Мун? — переспросила она, поднеся руку ко рту.

Я печально кивнула.

— Лучше впусти меня, — сказала я. — Это длинная история.

Фели бросилась на кровать лицом вниз.

— Расскажи мне все. С самого начала.

Довольно странно, она использовала почти те же слова, что инспектор Хьюитт, и я рассказала ей, так же, как и ему, свою захватывающую историю, опустив только те самые существенные моменты, которые я хотела приберечь для себя.

— Противогаз, — всхлипнула она, когда я закончила. — Почему, во имя неба, на нем был противогаз?

Я пожала плечами.

— Не знаю, — ответила я.

На самом деле я знала — или, по крайней мере, догадывалась.

За последние восемь-девять месяцев я провела изрядное количество часов, корпя над страницами «Принципов и практики медицинской юриспруденции» Тейлора,[12] проиллюстрированные фотографиями тома которой мне посчастливилось обнаружить на верхней полке бесплатной библиотеки Бишоп-Лейси, где они были спрятаны. Благодаря выдающемуся подарку удачи они были примерно такого же размера, как «Остров приключений», «Замок приключений» и «Море приключений» Энид Блайтон,[13] так что я, ловко поменяв суперобложки, смогла вволю изучить их в закутке читального зала.

— Боже мой, Флавия! — сказала мисс Пикери, главная библиотекарша. — Да ты книжный червь, верно?

Если бы она только знала.

— Может быть, произошла утечка газа, — приглушенным подушкой голосом сказала Фели. — Может, он пытался спастись от испарений.

— Может быть, — уклончиво сказала я.

Хотя утечка одноокиси углерода из подвального церковного монстра была вероятна, проблема заключалась вот в чем: поскольку этот газ без запаха, без цвета и без вкуса, как мистер Колликут мог его обнаружить?

И маловероятно, что спустя шесть недель в том, что осталось от его крови, найдутся хоть какие-то поддающиеся измерению следы этого вещества. В случаях отравления одноокисью углерода, как я хорошо знала, газ (СО) связывается с гемоглобином в крови, замещая кислород, который тот разносит по клеткам тела, и жертва умирает от простого удушья. Пока человек жив (если его, конечно, вытащат из отравляющей атмосферы), одноокись углерода довольно быстро выводится из крови, и кислород пополняется благодаря дыханию.

Трупы — совсем другой коленкор. Поскольку дыхание прекращается, одноокись углерода остается в теле на довольно продолжительный промежуток времени. И правда, хорошо известный факт, что одноокись можно обнаружить в газах, испускаемых трупом, который мертв уже несколько месяцев.

Не имея легкого доступа к крови или внутренним органам покойного мистера Колликута, я просто не могу быть уверена. Даже если бы под его телом осталась лужа крови, газ давно бы уже улетучился под действием воздуха в гробнице, каким бы вонючим тот ни был.

Я вспомнила тот момент, когда я сунула лицо в бездну, — волну холодного резкого запаха гниения, устремившегося в мои ноздри.

— Эврика! — воскликнула я, не в силах сдержаться.

— Что такое? — спросила Фели. Она тоже не смогла сдержаться.

— Летучая мышь в органе! — возбужденно сказала я. — Она как-то попала в церковь. Готова поспорить, что какое-то окно разбито! Как ты думаешь, Фели?

Моя отговорка была не особенно оригинальной, но это было лучшее, что я смогла придумать так быстро.

Хорошо, что она не может читать мои мысли. На самом деле я думала вот о чем: порыв холодного ветра из якобы запечатанного склепа напомнил мне о словах Даффи касательно стихотворения на надгробии Кассандры Коттлстоун.

 

 

I did dye

 

And now doe lye

 

Att churche’s door

 

For euermore

 

Pray for mye bodie to aleepe

 

And my soule to wake[14]

 

 

«Она лежит у порога церкви, — сказала Даффи, — потому что была самоубийцей. Вот почему ее не похоронили с остальными Коттлстоунами в склепе. По правилам ее и вовсе нельзя было хоронить на церковном кладбище, но ее отец был членом городского магистрата и мог перевернуть землю и небо, что он и сделал».

На секунду я вспомнила о бедном мистере Твайнинге, старом школьном учителе моего отца, который покоится на клочке общественной земли на дальнем берегу речки позади Святого Танкреда.[15] Его отец, по всей видимости, не был членом городского магистрата.

«Миссис Коттлстоун, тем не менее, заставила выкопать подземный ход между гробницей Кассандры и семейным склепом, чтобы ее дочь — или по крайней мере душа ее дочери, — могла бы навещать родителей, когда пожелает».

«Ты все это выдумала, Даффи!»

«Нет, отнюдь. Об этом говорится в третьем томе “Истории и древностей Бишоп-Лейси”. Можешь сама посмотреть».

«Подземный ход? Правда?»

«Так говорят. И до меня дошли слухи…»

«Да? Расскажи, Даффи!»

«Может, не стоит? Ты знаешь, как отец сердится, когда думает, что мы наполняем твой разум призраками».

«Я ему не скажу. Пожалуйста, Даффи! Клянусь!»

«Нууу…»

«Пожааалуйста! Чтоб мне лопнуть!»

«Ладно, слушай. Но не говори, что я тебя не предупреждала. Однажды мистер Гаскинс сказал мне, что он копал новую могилу рядом с гробницей Кассандры Коттлстоун, ее край отодвинулся, и его лопата упала в яму. Обнаружив, что он не может дотянуться до нее рукой, он был вынужден ползти туда головой вперед и… ты уверена, что хочешь это услышать?»

Я сделала вид, что грызу костяшки пальцев.

«На полу гробницы рядом с лопатой лежала мумифицировавшаяся человеческая ступня».

«Это невозможно! Она не сохранилась бы двести лет спустя!»

«Мистер Гаскинс сказал, что могла сохраниться в определенных условиях. Что-то насчет почвы».

Разумеется! Жировоск! Трупный воск! Как я могла забыть?

Похороненное во влажном месте, человеческое тело может удивительным образом изменяться. Аммиак, выделяемый при гниении, когда жировые ткани разлагаются на пальмитиновую, олеиновую и стеариновую кислоты, работающие рука об руку с натрием и калием в земле могилы, способен превратить труп в кусок хозяйственного мыла. Простой химический процесс.

Даффи понизила голос и продолжила:

«Он сказал, что незадолго перед этим рассыпал красную кирпичную крошку на полу гробницы, чтобы увидеть, могут ли крысы с берега реки найти дорогу в церковь».

Я вздрогнула. Не прошло и года с тех пор, как меня заперли в ремонтном гараже на берегу реки, и я знала, что крысы — не плод воображения моей сестрицы.[16]

Глаза Даффи расширились, и голос опустился до шепота.

«И знаешь что?»

«Что?»

Я не смогла сдержаться и тоже перешла на шепот.

«Ступня была окрашена в красный цвет, как будто вышла…»

«Кассандра Коттлстоун! — я чуть ли не кричала, и у меня волосы встали дыбом, как будто подул холодный ветер. — Она бродила…»

«Именно», — сказала Даффи.

«Не верю!»

Даффи пожала плечами.

«А мне какое дело, веришь ты или нет? Я излагаю тебе факты, а от тебя только головная боль. Теперь дуй отсюда».

И я дунула оттуда.

Пока я была погружена в воспоминания, рыдания Фели утихли, и она угрюмо уставилась в окно.

— Кто жертва? — спросила я, пытаясь подбодрить ее.

— Жертва?

— Ну ты знаешь, бедолага, которого ты собираешься отвести к алтарю.

— О, — сказала она, встряхивая волосами, и выболтала ответ с удивительно минимальным подбадриванием с моей стороны. — Нед Кроппер. Я думала, ты уже слышала это у замочной скважины.

— Нед? Ты же его презираешь.

— С чего ты взяла? Нед собирается однажды стать владельцем «Тринадцати селезней». Он хочет купить гостиницу у Тулли Стокера и перестроить ее целиком: эстрадные оркестры, дартс на террасе, боулинг на лужайке… вдохнуть свежий воздух в это дышащее на ладан место… принести в него двадцатый век. Он собирается стать миллионером. Ты только подожди и увидишь.

— Ты меня дуришь, — сказала я.

— Ну что ж, ладно. Если ты так хочешь знать, это Карл. Он умолял отца разрешить мне стать миссис Пендракой, и отец согласился — главным образом потому, что верит, что Карл происходит из рода короля Артура. Наследник с таким происхождением — бриллиант в короне отца.

— Что за дерьмо, — сказала я. — Ты меня за нос водишь.

— Мы будем жить в Америке, — продолжала Фели. — В Сент-Луисе, штат Миссури. Карл собирается сводить меня на матч, посмотреть, как Стэн Мьюжел выбьет дух из «Кардиналов». Это бейсбольная команда.

— На самом деле я надеялась, что это будет сержант Грейвс, — сказала я. — Я даже не знаю его имени.

— Жаль, — произнесла Фели, мечтательно разглядывая свои ногти. — Но с какой радости мне выходить замуж за полицейского? Я даже помыслить не могу о том, чтобы жить с человеком, который приходит домой каждый вечер после убийства.

Похоже, Фели неплохо справляется со смертью мистера Колликута. Вероятно, в ней все-таки есть хоть капля крови де Люсов.

— Это Дитер, — сказала я. — Это он подарил тебе кольцо дружбы на рождество.

— Дитер? Ему нечего предложить, кроме любви.

Когда она дотронулась до кольца, я в первый раз заметила, что она носит его на среднем пальце левой руки. И при упоминании имени Дитера она не смогла сдержать улыбку.

— Точно! — боюсь, я завопила. — Это Дитер!

— Мы начнем все сначала, — сказала Фели, и ее лицо стало таким нежным, каким я его никогда не видела. — Дитер выучится на школьного учителя. Я буду преподавать фортепиано, и мы будем счастливы вдвоем, как голубки.

Я не могла не пожать сама себе руку. Яру! — воскликнула мысленно я.

— Кстати, где Дитер? — поинтересовалась я. — Я его давненько не видела.

— Он поехал в Лондон сдавать экзамен. Это отец устроил. Если ты проболтаешься хоть словом, я тебя убью.

Что-то в ее голосе сказало мне, что она сдержит слово.

— Я нема как могила, — сказала я, тоже собираясь сдержать слово.

— Год мы будем помолвлены, пока мне не исполнится девятнадцать, — продолжила Фели, — просто чтобы сделать приятное отцу. А потом — коттедж, лютики и место, где можно будет при желании хоть на голове ходить.

Фели в жизни своей ни разу не ходила на голове, но я поняла, что она имеет в виду.

— Я буду скучать по тебе, Фели, — медленно сказала я, осознавая, что вложила душу в эти слова.

— О, как же это трогательно, — отозвалась она. — Ты справишься.

 

 

 

 

Когда я немного не в духе, я размышляю о цианистом калии, ведь его цвет так чудесно соответствует моему настроению. Так приятно думать, что растение маниока, растущее в Бразилии, содержит огромное количество этого вещества в своих тридцатифунтовых корнях. Но, к сожалению, все оно вымывается до того, как растение используют для приготовления нашей повседневной тапиоки.[17]

Хотя мне потребовался целый час, чтобы признаться в этом самой себе, слова Фели задели меня за живое. Вместо того чтобы поразмышлять об этом, я достала с полки бутылочку с цианистым калием.

Дождь за окном прекратился, и в окно лился столб теплого света, заставляя голубые кристаллы ярко сверкать под лучами солнца.

Следующим ингредиентом был стрихнин, по случайному совпадению, получаемый из другого южноамериканского растения, из которого также делают кураре — еще один яд.

Я уже упоминала о моей страсти к ядам и особенной нежности к цианистому калию. Но, если быть совершенно честной, я должна признать, что испытываю также слабость к стрихнину — не за то, чем он является, а за то, чем он может стать. Например, в присутствии образующегося кислорода эти довольно заурядные белые кристаллы сначала приобретают глубокий синий цвет, а затем поочередно становятся пурпурными, фиолетовыми, алыми, оранжевыми и желтыми.

Идеальная радуга уничтожения!

Я аккуратно поставила стрихнин рядом с цианистым калием.

Следом шел мышьяк: в виде порошка он выглядел довольно скучным рядом со своими братьями — больше всего напоминая пекарский порошок.

В виде оксида мышьяк растворяется в воде, но не в спирте или эфире. Цианид растворяется в щелоке и в разведенной соляной кислоте, но не в спирте. Стрихнин растворяется в воде, этиловом спирте, хлороформе, но не в эфире. Это все равно что старая задачка про волка, козу и капусту. Чтобы проявить их суть, каждый яд нужно держать в отдельной емкости.

Открыв окна для вентиляции, я уселась ждать час, пока все три раствора дойдут до кондиции.

— Цианистый калий… стрихнин… мышьяк… — я громко произнесла их названия. Вот что я называю моими «успокоительными химикалиями».

Разумеется, я не первая придумала соединять несколько ядов в единый губительный напиток. В XVII веке в Италии Джулия Тофана сделала бизнес на продаже «аквы тофаны» — раствора, содержащего помимо прочих ингредиентов мышьяк, свинец, белладонну и свиной жир, — более чем шестистам женщинам, желающим, чтобы их брак химически растворился. Говорили, что это вещество было прозрачно, как вода, и аббат Гальяни утверждал, что в Неаполе не найти женщины, которая не держала бы секретный флакончик среди своих духов.

Говорили также, что жертвами сего напитка стали два римских папы.

Как же я обожаю историю!

Наконец мои мензурки были готовы, и я радостно замурлыкала, смешивая растворы и фильтруя их в приготовленную бутылочку.

Я взмахнула рукой над дымящейся смесью.

— Нарекаю тебя «аква флавия»! — провозгласила я.

Ручкой дядюшки Тара со стальным пером я написала свежепридуманное название на этикетке и приклеила ее к бутылочке.

— «Ак-ва фла-ви-я», — громко произнесла я, смакуя каждый слог. Звучит прекрасно.

Я создала яд, который в достаточных количествах может убить слона. Что он может сотворить с нахальной сестрой, жутко представить.

Один из аспектов ядов, на который зачастую не обращают внимание, — это удовольствие, когда тайно злорадствуешь, представляя, как используешь его.

К тому же какой-то мудрец сказал, что месть лучше подавать холодной. Причина этого в том, конечно же, что, пока ты с ликованием предвкушаешь это событие, у жертвы есть предостаточно времени беспокоиться, когда, как и где ты нанесешь удар.

Например, можно представить себе выражение лица жертвы, когда она понимает, что то, что она потягивает из симпатичного стаканчика, — не просто апельсиновый сок.

Я решила подождать.

 

 

«Глэдис» терпеливо ждала там, где я ее оставила, свежевычищенная ливрея красиво блестела в утреннем свете, льющемся в окна моей спальни.

— Изыди! — воскликнула я. Это устаревшее слово я узнала от Даффи в один из наших обязательных культурных вечеров, когда она читала вслух «Ламмермурскую невесту». — Мы обе изыдем! — пояснила я, хотя на самом деле в этом не было необходимости.

Я вскочила в седло, оттолкнулась и выкатилась из спальни, покачиваясь, проехала по коридору, сделала резкий поворот налево и через несколько секунд остановилась наверху восточной лестницы.

С высоты велосипеда ступеньки кажутся круче, чем на самом деле. Далеко внизу в вестибюле черные и белые плитки напоминали зимние поля, видимые с горной высоты. Я крепко схватилась за тормоз и двинулась вниз под опасным углом.

— Траляля-траляля-траляля-траляля, — восклицала я на каждой ступеньке всю дорогу вниз, и мои кости приятно потряхивало.

Внизу стоял Доггер. На нем был надет холщовый передник, а в руках он держал пару отцовских сапог.

— Доброе утро, мисс Флавия, — сказал он.

— Доброе утро, Доггер, — ответила я. — Рада тебя видеть. У меня вопрос. Как проводят эксгумацию трупа?

Доггер приподнял бровь.

— Вы думали об эксгумации мертвого тела, мисс? — уточнил он.

— Нет, не конкретно, — сказала я. — Я имела в виду, какие разрешения надо получать и так далее?

— Если я правильно помню, первым делом согласие должна дать церковь. Это называется право, полагаю, и его дает епархиальный совет.

— Канцелярия епископа?

— Более или менее.

Так вот о чем говорил викарий. Право было дано, сказал он Мармадьюку Парру, человеку из канцелярии епископа. Секретарю епископа.

«Обратного пути нет», — сказал викарий.

Очевидно, было дано право на эксгумацию святого Танкреда и затем, по каким-то причинам, оно было отозвано.

Кто, подумала я, мог вмешаться? Какой вред в том, чтобы выкопать кости святого, умершего пятьсот лет назад?

— Ты потрясающий, Доггер, — сказала я.