Каракалпакские Кунград

- Ашамайлы

- Балгалы

- Кандекли

- Карамойын

- Кият

- Колдаулы

- Костанбалы

- Муйтен

- отделение племени жаунгыр

- Баймаклы

- Казаяклы

- Треристанбалы

- Тиекли

- Ыргаклы

 

Казакские Канглы:

-Кара-канлы

-Сары-канлы

-Кызыл-канлы

-Бадрак-канлы

-Каспан-канлы

-Бака-канлы

-Омыртка-канлы

-Шокпар-канлы

-Туркы-канлы

-Танта-канлы

-Тартыулы-канлы

-Ерезен-канлы

Кыргызские Канглы:

-Кара-канды

-Сары-канды

-Каранай

-Алашан

-Чокака

-Орок тамга

-Учок тамга

-Уман-канды

-Туркмон

-Уйгурбулга

-Шаран

Узбекские Канглы:

-Кора-кангли

-Сари-кангли

-Кизил-Кангли

-Кора-тунгли

-Кук-тунгли

-Бобо-кангли

-Жилкаш-кангли

-Олтмиш-кангли

-Тортувли-кангли

-Бодрокли-кангли

-Туташ-кангли

Ногайские Канглы:

-Ашлыкшы

-Ыргаклы

-Акылкоджа

-Кашудар

-Аксеит

-Бискекли

-Каясты

-Абагым

-Бугысай

-Орманшы

-Догысай

-Урминчи

-Айтамгалы

Каракалпакские Канглы:

-Катканлы

-Ыргаклы

-Ашамайлы

-Тараклы

-Жууансан

-Шомишалы

-Кашулар

-Орманшы

-Акылкожа

-Тазаканлы

-Алтыортак

Башкирские Канглы:

- Ак-Тау (Родовые подразделения: бурангул, бахтияр, яркей, мулэкэш, мэлэкэс, султан, хамит)

- Идель (башкурт тюбэге, гумер, иске-гумер башкурты, ишмай, карача-елга-башкурты, кулбай, курман, мышар, типтяр башкорты, эрсэкэй)

- Кыр Сындаш (Родовые подразделения: башмак, киже, кудей, кузян, кувакан, кукар, сирмеш, сагызак, хайыскан)

- Юрэк-Тау (Родовые подразделения: иштекэй, карим)

- Шамшады

Канглы (Кенгерли-Kəngərli) среди закавказских туркмен:

Йурдчу, Джумшудлу, Караханбейли, Агабейли, Джагатайлы, Караджаллы, Билиджи, Карабулаг, Кеджалар, Парванлар, Илабанлы, Алиханлы, Арафсалы, Селейка, Кызыллы-Пиргасан, Кызылкишлак, Калфир, Карабаглар. И.Шопен (середина 19. в.) перечисляет следующие родовые подразделения Кангарли: Юрдчу, Кызыллы, Сарбанлар, Халхаллы, Пиргасанлы, Салагы, Агабейли, Карабаклар, Джагатай, Карахан, Гаджылар, Джемшидли, Билиджи, Кызылкишлак, Гуртлар, Карадолагли, Шабанлы, Кялфир, Арафсалы, Караджаллы, Караковсарлы, Панахлы, Софулу, Бекдили, Алиакперли, Дидиварли, Болгарлы, Зиядли.Как видно,средиКангарлинцев были различные Тюркские племена(Болгарлы, Бекдили, Джагатай, Гурт и др.).Кроме того,некоторые родовые подразделения делились на мелкие колена.По нашим полевым данным,подразделение Караханбейли состояло из следующих поколений:Каджарлы, Мамедли, Ейнеддинли, Мешади-Ахмедли, Карадаглы, Эвоглу(искаж. от этнонима Ива+оглу "дитя").Подразделение Софулу состояло из поколений Гаджиханлар, Атакишилер, Буйнаклар, Бирказ-Дозулар, Биркез-Баллыгая, Бирказ-Кечаллар,которые в разные времена оброзовали селения Салдаш, Гейял, Санджарли, Кирс, Пурасад, Агбиз, Алышар, Даратук, Баллыгая, Мырыг, Муруз, Сарыджык, Хачаты, Хортикуз, Чарали, Явсулу и др.

Бипыл

Адай

У Алихана Букейханова есть статья посвященная роду Адай.Кто интересуется историей рода Адай настоятельно рекомендую прочитать.Классная статья.Пишу по памяти. Букейханов пишет что 1 аул рода Адай состояли из детей одного человека или максимум из детей и внуков одного человека + семьи наемных работников которые пасли скот. То есть аулы адайцев в размере были маленькими. Пишет что аулы адайцев располагались в разброс даже летом. Летом аулы других племен из других частей КЗ соибрались на одном джайлауе. И эти племена юрты ставили как бы полумесяцем дверями на восток. Внутри полумесяца ставили загоны для скота. А адайцы позволяли себе то что не мог позволить себе ни одно другое племя: они ставили юрты как им взбредет в голову, то есть двери их юрт необязательно смотрели на восток.Говорит были на Мангышлаке племена которые занимались земледелием, выращивали просу,пшено и т.д. Они жили у подножья гор Мангыстауа - актау и Каратау кажется. Они обменивали зерна на скот на ярмарках. Говорит любимое, может даже ежедневное блюдо адайцев это сөк которого кладут в шубат. Если кто не знает что такое сөк спросите отдельно расскажу.

Еще адайцы почти не пили кумыс. зато пили шубат очень много.Они жутко не любили коров. Говорит пословица у адайцев была: увидишь корову, прибей ее.

Пишет что адайцы "как только они узнали что мы пьем чай по цене 3 рубля,посмотрели на нас с жалостью". Не знаю что это значит. Чай адайцев был очень очень густой.

Потом мужчины адайцы всегда носили с собой лопатку на поясе. Если у всех казахов лопатка курек, у адайцев она называлась белдеме.Они этой лопаткой каждый день по колодцу рыди. Пишет что мужчины адайцы искуссно рыли колодцев.

Букейханов пишет что Мангыстау от выражения Мың Қыстау 1000 зимовок.

 

Вот что пишет про Адайцев некто А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан.

Степь всю дорогу шла разнообразно. Хорошие места сменяются другими, едва покрытыми растительностью. Переправившись еще раз через рукав Тентек–Карасу, мы стали приближаться к аулу. Оказалось, что он принадлежит адаевскому роду Мугалова отделения Баембетова подразделения.

По принятому обычаю, в ожидании того времени, когда нам поставят джуламейку, мы вошли в ближайшую юрту. Там копошился в углу по пояс голый человек средних лет. Он, казалось, был очень удивлен нашим появлением; на наше приветствие он не отвечал ни слова и безмолвно, с некоторым неудовольствием, разослал под нас кошму. Мы закурили трубки и начали говорить с едва отвечающим дикарем. Тем временем я увидел, как баба суетливо привязала к юрте кургашку в качестве кунагасы, и как несколько лиц с недоумением разглядывали нас снаружи. Потом вошли две бабы и еще несколько смелых ордынцев. На вопросы, переводимые им нашим переводчиком, они отвечали, выдерживая и обдумывая каждое слово. Видно было, что они опасались оговориться. Побившись с ними, мы пошли домой, пригласив к себе баб на чай. Часа через два они действительно явились к нам и робко влезли в юрту. Мы говорили общие места, а потом подарили им коленкору, складное зеркальце и бусы; после этого началось питье чаю, продолжавшееся около двух часов. Сначала пили бабы, потом мужчины и дети, облегшие снаружи всю нашу юрту.

Я с любопытством смотрел на этих дикарей. Прежде всего меня поразило, что лица адаевцев представляли смесь всевозможных кровей. Чистокровные монгольские безбородые лица виднелись рядом с правильными и красивыми лицами. Черты, напоминающие персиян, и, около, лица бронзового цвета с крупными чертами, похожими на индейские типы. Несколько баб было довольно красивых. Ситцы их рубах были русские, и только на некоторых виднелись азиатские материи (полушелковые). Бабы жаловались на туркмен, которые не пускают к адаевцам купцов из Хивы. Головы мужчин были покрыты платками, связанными наподобие тюрбанов. Платки и рубахи мужчин русской фабрикации.

Адаевцы — многочисленное и самое дикое киргизское племя. В нем считается до десяти тысяч юрт, т. е., по меньшей мере, до сорока тысяч душ. Они зимуют на полуострове Мангышлаке, а летуют по Сагизу, Эмбе и Уилу. На зимовых стойбищах трава очень скудная, большею частью редкая полынь, которую, однако, ест весь скот, даже лошади. Впрочем, кобылицы адаевцев не дают, благодаря полыни, много молока, так что бедные люди никогда не могут пить кумысу.

Большая часть скота у адаевцев состоит из верблюдов, баранов и только небольшая часть рогатой скотины. Последняя имеется только у очень богатых людей, зато верблюдов и овец очень много у людей даже посредственного состояния. Питаются большую часть года верблюжьим молоком, так как верблюдицы доятся целый год. На сугум режут верблюдов и баранов, как говорили адаевцы, около пяти лошадей и десяти баранов на юрту среднего состояния. Мясо солят, провяливают и возят потом на вьюках; несмотря на это неудобство, колят на сугум разом, а не постепенно, и осенью, когда животные жирны. Осенью, в октябре и ноябре, покупают в Александровском форте муку от купцов, привозящих ее из Астрахани.

Зимою кочуют по колодцам, которые с давних пор распределены между адаевскими родами. Останавливаются на коне, т. е. на круге из помета животных, оставшемся от прошлого года. Это делают, чтобы охранить скот от стужи. По скудности корма зимою нельзя останавливаться более десяти дней на одном месте. Колодцы, у которых зимуют, очень глубоки, сажен до двадцати пяти и более. Отверстие колодцев узкое; в самое широкое устье едва может влезть человек. Колодцы обложены камнем. Сооружение этих колодцев приписывают ногайцам.

В середине марта адаевцы начинают подвигаться на север к Сагизу. Тогда снег, выпадаюший на Мангышлаке и Усть–Урте, не толще как на четверть, начинает таять, и скот пользуется талою водою. На зимовках или близ них, в вырытых ямах, оставляются тяжелыя кошмы, который служат для заборов в загонах, и все тяжелые вещи. На Сагизе останавливаются долго или мало, смотря по многим причинам. Если здесь травы хороши, то на Сагизе остаются до тех пор, покуда не вытравят их. Хотя в Сагизе вода солоновата и невкусна, но это не имеет никакого значения для адаевцев. Они так привыкли к дурной воде, что не умеют определить, которая вода солонцевата, которая пресна. В этом мы убедились, расспрашивая про вкус болота Тентек–Карасу, близ котораго мы остановились, и про воду в Уиле.

Другая причина, которая может заставить не подниматься летовками выше Сагиза, политическая. Если адаевцы в ссоре с родами, которые кочуют близ Уила, то, опасаясь расчетов и баранты, они держатся на Сагизе все лето, иногда только поднимаясь к колодцам, находящимся между Сагизом и Уилом. То же самое бывает, если адаевцы не заплатили ясака или напроказили что–нибудь. Тогда они не поднимаются далеко к северу. Зато если на Сагизе трав мало, а адаевцам нет причин опасатьсяадминистрации или других киргизских племен, они откочевывают не только до Уила, но даже до вершин Илека.

Как народ вполне кочующий, они травят по пути луга, зимовки и производят обыкновенно ряд беспорядков. Правитель в это время может быть и далеко, следовательно, далеко и отряд. Убедить или урезонить адаевцев нет никакой возможности без силы. Владельцы вытравленных лугов бросаются на луга, принадлежащие другим родам, и результатом этой путаницы, произведенной адаевцами, бывают драки, а иногда и убийства.

В прошлом году адаевцы оставались на Сагизе; вот как рассказывали нам причины этого. Адаевцы разделяются на шесть отделений, управляемых влиятельными между ними лицами. Едва ли не более всех влиятельны Бай–Мугамет и Минбай. Бай–Мугамет, или сокращенно Баембет, управляет адаевцами Мугалова отделения Баембетова подразделения. Минбай — бий Тобычева отделения, Минбаева подразделения. Последний в 1862 или 1863 году напал на туркмен родов Ходжа, Абдал, Егдер, кочующих близ Мангышлака и платящих дань России, отнял весь скот, имущество, женщин, даже забрал в плен самих туркменцев. Эти последние жаловались коменданту Александровского форта, и генерал–губернатор приказал возвратить все награбленное. Комендант поручил исполнить волю высшего начальства Баембету. Он явился к Минбаю с приказанием, но последний не только не исполнил того, что следовало, но даже возил Баембета за собою более пяти дней в оковах. Баембет освободился при помощи почетных киргизских лиц. Тем не менее, Минбай отдал назад только часть ограбленного туркменами.

Около того же времени исыковцы угнали за что–то барантою скот у адаевцев Минбаева подразделения. Старик Минбай послал к Уилу, где тогда кочевали исыковцы, своего сына. У песков Баркин начались переговоры, перешедшие весьма скоро в ссору, кончившуюся убийством сына Минбаева. Отец собрал свое подразделение и напал на исыковцев, кочевавших тогда у вершин Киила, отнял у них много скота и убил человека. По всем этим делам несколько адаевцев было арестовано, а Минбай вызван в Оренбург, где ему было объявлено прощение. Но раньше этого прощения адаевцы, опасаясь правительства и исыковцев, не прикочевывали выше Сагиза, и Минбаево отделение оставалось совсем около Усть–Урта. Эту зиму, вероятно вследствие дурных летних кормов, произошел большой джут, истребивший много скота. Адаевцы принуждены были с весною выразить покорность. Они выслали к правителю бия Баембета, а сами подкочевали к Уилу, опустошая по пути зимовки черкессовцев, тазовцев и других родов.

В сентябре адаевцы начинают откочевывать к югу; все роды идут тогда единовременно, как бы в боевом порядке из опасения нападений со стороны туркмен. Мы спрашивали, отчего они не уладят спорных дел с туркменами мирным путем. Адаевцы отвечали, что много раз попытки мировых сделок делались, но эти попытки оказывались бесполезными, вследствие вероломства и бесчестности туркмен, никогда не держащих свое слово. Потому всегда существуют счеты между соседями, которые кончаются барантою. Этим же объясняется и то обстоятельство, что движение к зимовкам в соседство к туркменам делается всегда с осторожностью.

Придя на Мангышлак и Усть–Урт, адаевцы распределяются по родовым колодцам и конам. Скот на сугум закалывают по пути, большею частью на Сагизе и Эмбе. Кочуют всю зиму, как сказано выше. Приготовляясь на баранту против туркменов, адаевцы, подойдя к их землям, раздеваются почти донага и оставляют одежду вместе с товарищем, у которого дурная лошадь, в каком–нибудь овраге.

Родами управляют родоначальники, безусловные владыки своих родовичей. Их приговор окончателен и исполняется немедленно. Адаевцы рассказывали нам, что старший брат убил младшего за то, что он не хотел исполнять приказания Баембета. Они же говорили, что у их соседей, туркменцев, скота много. Лошадей же они не держат в табунах, а, как арабы, привязывают к юртам жеребца и кобылу. Ходят за лошадьми внимательно. Некоторые сеют ячмень и особенную траву, которую они называют джумурчка. Осенью на конце стебелька образовываются семена, которые и собираются для посевов следующего года. От постоянной вражды туркмен с адаевцами у одних и других много пленных, обращаемых в рабство. Эти рабы отдаются чаще всего вместе с приданым за дочерьми. Иногда адаевцы, как они нам говорили, перекупают рабов и у туркмен. В управление степью генералом Катениным, в видах умиротворения, было приказано возвратить туркменам всех пленных. Адаевцы отдали половину и требовали своих; туркмены обманули и адаевцы начали отыскивать свое право барантою.

Благодаря чаю и подаркам, мы сдружились с бабами адаевцев. Они расспрашивали и рассматривали все попадающееся им на глаза. Мужчины пришли в восторг от револьвера и возможности сделать пять выстрелов подряд. Вероятно, каждый из них пожелал владеть подобным оружием для своих разбойнических целей. Железные кровати, складные стулья и кресло обращали особенное внимание женщин.

— Ты и в своей стране спишь на такой постели со своею женою? — спросила меня одна баба.

— Нет; я холостой.

Это их, кажется, весьма удивило.

Из числа пяти женщин, сидевших в нашей юрте, две были вдовы. Их мужья были убиты в борьбе с туркменами.

Когда мы хотели дать бабам бус, одна из них пошла к себе в юрту, нарядилась в салкуле и явилась с тем, чтобы ей нацепили бус. Другая явилась также в салкуле. Работа чудовищного головного убора обнаруживала некоторое искусство. Салкуле, виденный нами, стоит двадцать верблюдов. Узнавши, что бусы не из чистого серебра, матроны выразили большое негодование и уважение к чистому серебру. Вообще, любовь к портативным ценностям, камням, благородным металлам присуща адаевцам, как всем народностям, существующим разбоями. Женщины говорили нам, будто к ним на кочевья, зимние и летние, приезжает много купцов, большею частью из астраханских татар, и что они, адаевцы, не делают им никакого зла. Они же рассказывали, что по берегам текущих ключей, которые в небольшом количестве имеются на Мангышлаке (текут с Усть–Урта), адаевцы сеют просо и поливают пашни водой из ключей.

Все эти сведения собраны с большим трудом. Как только какая–нибудь баба начинала много растабарывать, к ней приседал мужчина и начинал отвечать вместо нее, а иногда такая баба попросту и прогонялась домой. Несмотря на все наши усилия сойтись, адаевцы смотрели волками и отвечали крайне уклончиво.

______________

… Мы подъехали к поляне, на которой в разных местах были разбросаны юрты. Поляна эта имеет вид впадины, отчего мы увидали аулы, только приблизившись к ним. Юрты были черные, закоптелые, истасканные; некоторые не были покрыты войлоками по чиевым матам. Между тем, кругом ходило множество скота: верблюдов, баранов, лошадей. Дело скоро разъяснилось: мы приехали к адаевцам, прототипу среднеазиатских дикарей. Кизяевцы, которых мы видели в прошлом году в Семиреченском крае, тоже располагаются во впадинах, — это обыкновенная привычка разбойников, чтобы аулы были скрыты. Их юрты тоже были истасканы, неопрятны и черны — признак продолжительных и частых кочевок. Внутренность юрт у них тоже неопрятна — доказательство низшей степени развития по сравнению с нашими киргизами. Их лица тоже более осмыслены зверскою отвагою; их глаза также блестят по–волчьему; их движения так же, как и у адаевцев, более смелы и развязны, чем у киргизов, воля которых уже сжата правительством; но все–таки кизяевцы по сравнению с адаевцами народ более цивилизованный, более мягкий, более похожий на людей.

Мы хотели напиться чаю и сделать привал у адаевцев, о чем и сказали проводнику. Он поехал вперед и долго переезжал от одной юрты к другой, наконец мы догнали его и вошли следом за ним в одну из них. Проводник кричал что–то на голого мужчину лет двадцати пяти, который неподвижно сидел посередине юрты. Оказалось, что он не хотел нас впускать; дело чуть не уголовной важности по киргизскому обычаю. Выходить нам не приходилось, но парень не шевелился и смотрел на нас более чем недружелюбно. Мы стояли в ожидании, пока проводник кончит свою торговлю. Гутковский сел около голого парня; мне осталось тоже небольшое место. Между тем, у входа в юрту собралось несколько молодых людей адаевцев. Все они смотрели на нас пристально, как бы вызывая на бой. Нужно прибавить, что наш конвой отстал на несколько верст, и это придавало смелости адаевцам. Один из них прошел мимо меня так, что чуть не задел моего носа, и стал на порожнее место на кошме. Открытый вызов был сделан. Я взял его за грудь и, несмотря на молнии, которые бросали его глаза, столкнул его с места и сел на кошму, отпихнув голые ноги сидящего парня. В юрту вошли несколько молодых людей и уселись безмолвно против нас, смотря на нас наглым образом в упор. Около юрты начали шуметь. Я подумывал уже о револьвере, оставленном в седле, как шум стих; в виду аула показался наш конвой. Тогда к нам присел немолодой уже адаевец и спросил, зачем сюда идут казаки, что их бабы, девки и дети могут перепугаться и что которая–нибудь из первых может выкинуть. Мы не отвечали, но дерзкие взгляды прекратились.

Нам подали чай. Выпивши его, мы предложили остающийся в чайнике адаевцам. Они принимали сахар и чай будто со стыдом, как бы конфузясь своим поступком. Старший из присутствовавших сказал переводчику: «Наши отцы не ели русского сахару и не пили русского чаю, и нам это запретили», — впрочем, это ему не помешало выпить несколько чашек. Новиков, по словам казаков, знающих киргизский язык, передал мне, что и после прибытия конвоя адаевцы советовались у юрты и думали послать за стариками в окрестные аулы, чтобы те решили, как поступить с нами. Питье чаю смягчило адаевцев, хотя были и такие, которые с видом презрения бросали другим даваемые им сухари и сахар. Тогда я спросил, какое они имели право принять таким враждебным образом проезжих, когда гостеприимство обязательно относительно джалаучи, путешествующих, для каждого киргиза. Молодежь опять стала смотреть свирепо, а тот, кто постарше, объяснил, что глупая молодежь испугалась русских, которых никогда не видала.

— Русские, — ответил я, никогда не нападают сзади. Если бы мы явились к вам врагами, что могло быть только тогда, когда вы сделали бы какое–нибудь преступление, мы бы не взошли в юрту пить чай. Мы бы тогда требовали все, что нужно, а не просили.

У молодежи опять засверкали глаза. Вообще же враждебность адаевцев проявлялась в каждом движении. Я погладил одного ребенка, ползавшего около.

Его сейчас же схватили и вытащили вместе с другими детьми из юрты таким образом, что не оставалось сомнения, почему их вытащили. A propos, я показал адаевцам револьвер, который для этой цели приказал внести. Он, кажется, очень их поразил. Несмотря на войну взглядов, все полезли смотреть его, а один стал упрямо просить продать ему револьвер.

— Для баранты против туркменов? — спросил я его.

Переводчик перевел. Все засмеялись.

— Эге! — ответил адаевец, утвердительно мотнув головой.

Будь мы одни, невооруженные и без конвоя, конечно, мы были бы не только ограблены, но и перепроданы либо в Хиву, либо туркменцам. Я прочел это ясно в плотоядных взглядах, кидаемых на нас адаевцами. То же повторили не только Гутковский и переводчик, но и Табулгин, долженствующей, по наряду Сейдалина, проводить нас до Эмбенского поста. Табулгин сказал, что он был среди адаевцев теперь четвертый раз и настоящий прием самый лучший.

Только вмешательство знакомых влиятельных адаевцев же, впрочем, после строгого осмотра всего, что при нем находилось, давало ему возможность возвратить имущество и лошадь, которые сейчас отбирались все три раза по приезде к адаевцам. Прислуга наша рассказывала, что, несмотря на присутствие казаков, у них чуть не отобрали за юртою сахар.

И достает после этого у генерал–губернаторов смелости уверять, что в степи совершенно покойно и что киргизы благоденствуют. Бедная Россия! Все–то ее обманывают, разве кроме ленивого! Хороши будут идеи Гирса о необходимости введения в степи гражданских порядков. Нет, и тысячу раз нет! Здесь, как на западной окраине, первоначально нужна деятельность военной власти. Тут будет уважаться только самая крутая сила.

Долго после того, как мы уехали, на нас смотрела толпа адаевцев, вероятно, сожалея о невозможности ограбить. Когда мы совсем уходили, старшей адаевец, видя наши и отрядные верблюды, сказал:

— А мы не рассматривали ваших товаров.

Сколько разбойничьей жадности в этих словах.

— Некогда!

— Хош!

От адаевцев, принявших нас так недружелюбно, мы проезжали все время другими аулами того же рода. Когда мы подъезжали, аул пустел; но эта безлюдность была только кажущеюся. Стоило только взглянуть на чии, необложенные войлоками, чтобы увидеть, сколько глаз следило за нами из каждой юрты. Да и глаза–то блестели как–то по волчьи. Юрты были ободраны и истасканы; но стада многочисленны, особенно бараньи. Как только мы проезжали, мужчины выползали из юрт и следили за нами глазами. Эта боязнь проезжих, особенно вооруженных, естественна для людей, признающих только право силы. Так же естествен страх волка перед медведем, а последнего перед человеком.

Адаевцы не могут забыть русских по следующему делу. В 1856 году была на Эмбе партия топографов под прикрытием двухсот уральцев. Несмотря на то, адаевцы решились сделать открытое вооруженное нападение на русских с целью грабежа. В первый же момент стычки они потеряли несколько человек, а при преследовании едва успели спастись в диком бегстве, оставив, однако, в степи сорок трупов. С тех пор они говорят про русских как про сильных людей и боятся их. Если бы беспрерывное нарушение ими спокойствия было бы наказано еще раз, они, пожалуй, стали бы уважать нас. Так, по крайней мере, говорят Сейдалин, Саматов, Табулгин и все киргизы не адаевских родов.

 

А здесь уже А. А. Кауфман. В среднеазиатских степях. (Из летних впечатлений) // Мир Божий, 1904, № 9

Вечереет. Жар начинает спадать, и только на несколько минут по степи проносится горячий, как из печки, ветер, от которого захватывает дыхание и кровь приливает к голове. Неподалеку, в вечерней дымке, виднеется вытянувшаяся вдоль какой–то речки густая цепь зимовок; кое–где около самих зимовок — кучки куполообразных юрт и каких–то палаток, а по степи, то там, то сям, пасутся огромные стада.

От одной из зимовок отделяется фигура верхом и несется вскачь, наперерез нам. Оказывается — взъерошенный, до крайности оборванный киргиз, с двумя длинными, только что начавшими подживать, ранами или царапинами на лице и шее. Быстро и взволнованно он что–то рассказывает по–киргизски, все время показывая то в сторону зимовок, то на пасущиеся табуны.

— Что такое? — спрашиваем ямщика.

— Адаевцы, — отвечает тот. — Стали на лугах, все вытравили — вон скота какая сила!.. Стали их сживать, а они драться; ишь как его ножами исполосовали…

Через посредство ямщика мы объясняем израненному киргизу, что не можем ничем помочь его беде. Киргиз потихоньку плетется назад, а мы едем своею дорогою.

— Сладу нет с этими адаевцами, — продолжает ямщик, — придут с табунами и станут, хоть тебе тут покос, хоть что. Учнут им чего говорить, а они: не троньте, мол, нас, драться будем. И ничего с ними поделать не могут: свой управитель у них — ищи его! здешние волостные их не знают, а кого и знают — боятся. А пока до уездного дойдет, они и откочуют — не сыщешь. Так им все и сходит!..

Вот и Уил — бывшее Уильское укрепление. В центре небольшая, совсем новая каменная церковка: справа — большой крестьянский поселок, с правильно расположенными домами, крытыми то тесом или железом, то соломою; еще правее — обнесенная валиком старая крепость, где и сейчас стоит небольшая казачья команда. Слева — обширная ярмарочная площадь, а посреди нее — большое каменное здание с помещениями для управления ярмарки и для многочисленного, съезжающегося на ярмарку, начальства.

Мы заезжаем в это здание, и какой–то не то сторож, не то писарь начинает хлопотать о самоваре.

— Удачно прошла ярмарка? — спрашиваем.

— Ничего… Народу больше всех годов съехалось — киргиз тысяч за пятьдесят было, торговцев тоже много. Хохлы в поселке большие деньги нажили.

— На чем это?

— Как на чем! Они на ярмарке и хлебом торгуют, и яйцами. Народу–то сколько съезжается, а кроме них и взять не у кого… Ну, и брали: за хлеб по восемь да по десять копеек фунт, за десяток яиц по сорока да по пятидесяти копеек. Хорошее им житье!.. Им бы и хлеба сеять не надо: одними ярмарками да базарами будут сыты…

— А все–таки сеют?..

— Сеют. Только плохо здесь для пашни: кругом то все под ярмарку отведено, а крестьянский надел в одну сторону в семи верстах, в другую — все десять. И земля тоже: там вот — собеседник наш показал рукою в одну сторону — песок гольный, а там — горы да глина. Не выпал вовремя дождь — и без хлеба. И от адаевцев плохо: того и гляди все вытравят. Много хлопот тут с этими адаевцами, — продолжал наш собеседник, — то у них с торговцами–татарами джанджал [скандал, драка по–киргизски] выйдет — ноньче вот из–за возжи такое вышло... еле татар отбили! — то с здешними киргизами, то с крестьянами из–за потравы. Ну, а хохлы, те тоже спуску не дают: изловят у адаевцев скот на потраве — вдесятеро сдерут: и за себя, мол, и за других. Много начальству возни с адаевцами — ни одна ярмарка не пройдет, чтобы казаков не вывели. В прошедшем годе такая вышла драка с хохлами... мы располагали, нам всем конец пришел; ведь казаков–то полсотни, да еще кони у них на траве ходили, — а их вон какая сила!..

— Ну, и что же?

— Да ничего — пронес Господь.

Адаевцы — это больной вопрос и для киргиз средней полосы Уральской области, и для русских поселенцев, где такие есть, и для местного начальства. И корень этого больного вопроса — в столкновении двух культур: первобытной кочевой, в лице ее типичных представителей — адаевцев, и оседло–земледельческой, сделавшей большие успехи на севере и в средней части Уральской области.

Киргизская корова

Еще не так давно вся миллионная масса киргиз свободно кочевала по необъятному пространству степей, от реки Чу и озера Зайсана до границ Тобольской губернии, и от Оренбурга и Троицка до Сырдарьи и хивинских владений. Киргизы не имели оседлости, и даже зиму проводили в юртах, обкладывая их, на холодное время, снегом и навозом. Земледелия вовсе не было. Скотоводство (все больше бараны и верблюды; лошадей держали немного, а рогатого и вовсе не было) было совершенно первобытное: киргизы не косили сена, и скот всю зиму оставался на подножном корму. На зиму кочевник–киргиз уходил на юг — на Чу, на Сырдарью, в хивинские владения, где легче было перетерпеть сравнительно мягкую зиму, а главное — где скот зимой мог добывать из–под неглубокого снега отросшую после осенних дождей траву. При первых признаках весны, в марте или в феврале, киргиз снимался с зимового стойбища, навьючивал свой скарб на верблюдов и со своим скотом спешил на север, чтобы перекочевать по свежей весенней траве через безводные и бесплодные, в течение всего лета, степи и пустыни, отделяющие лежащие на юге зимовочные районы от тучных ковыльных пастбищ северной степи, и захватить при этом высыхающую позже снеговую воду. На северных летовках киргизы проводили два, три или четыре летних месяца, а с приближением осени откочевывали на юг, чтобы во время осенних дождей перейти обратно чрез «голодные» степи и пустыни и вовремя добраться до песков, где киргизы охотнее всего становились на зимовку.

В те времена вся степь была как бы один, для всех открытый, кочевой путь, необъятный и беспредельный; каждый киргиз мог кочевать, как вздумается, и пасти свой скот, где ему угодно и удобно, хотя привычка и соображения практического удобства заставляли каждого держаться какого–нибудь одного пути и становиться на летовку на одних и тех же урочищах: на своем обычном пути киргиз доподлинно знал, где можно найти воду и удобное место для ночлега, где искать корма для своих стад; главное же — на этом пути он мог всегда найти своих родовичей, а потому не чувствовал себя одиноким и беспомощным среди необъятного степного простора.

Теперь совсем не то. Отчасти благодаря примеру русских, с которыми киргизы приходили все в более близкое соприкосновение, главным же образом под влиянием прироста населения и сокращения прежнего безграничного земельного простора, киргизы понемногу стали заниматься земледелием и параллельно с этим — переходить к оседлому быту. У громадного большинства киргиз северных областей — формы быта у сырдарьинских киргиз пока совершенно иные — теперь уже есть постоянные зимние жилища, зимовки, и при них крытые помещения для скота; громадное большинство киргиз косить сено на зиму, и все больше и больше распространяется среди них земледелие.

Зимовка

У большинства киргиз это все пока — на зачаточной ступени: зимовки — жалкие землянки, напоминающие жилища троглодитов; скот проводить зиму в легких шалашах, на зиму обкладываемых дерном и снегом; сено косится только для дойных кобылиц и рогатого скота; остальной скот круглый год ходит на подножном корму, и только больные и слабые животные кое–как подкармливаются сеном; земледелие — ничтожные посевы проса на кое–как поцарапанной допотопным омачем земле. Но во многих местностях эволюция киргизского хозяйства ушла уже значительно дальше. Поезжайте хотя бы в Актюбинский уезд, Тургайской области. Вдоль Илека вы увидите сплошную цепь киргизских селений, с аккуратно сложенными саманными домами, с такими же, теплыми хлевами, и каждая киргизская усадьба окружена огромными стогами сена и ометами обмолоченной соломы. Сена каждый киргиз в этой местности накашивает тысячи пудов, и сотни тысяч пудов проса и другого зерна продаются киргизами на ближайших базарах.

Омач — орудие для вспашки земли

Параллельно изменяется весь хозяйственный и домашний быт киргиз: хлеб, правда, не печеный (киргизы еще не выучились печь хлеба!), а в виде похлебки или лепешек, становится предметом первой необходимости; кумыс заменяется айраном — кислым коровьим молоком, разбавленным водою; в обиход киргиз все больше проникают фабричные материи, и где–нибудь поблизости Уральска не редкость увидеть на киргизе русскую жилетку; среди киргиз, особенно среди богатых и влиятельных, уж немало таких, которые тяготятся верховою ездою, предпочитая ездить в «ходке» или крытом тарантасе, а для перекочевок и для перевозки кладей, вместо вьючных верблюдов, употребляются арбы или телеги, которые запрягают верблюдами или быками. И что особенно важно — совершенно изменяется самый характер, так сказать, размах перекочевок. Киргиз, который косит сено и сеет хлеб, уже не может откочевывать, как прежде, за сотни верст от своих зимовок, покосов и полей: в апреле он должен пахать и сеять, в конце июня начинается покос, который затягивается до поздней осени, чередуясь с уборкою хлеба. Свободны от полевых работ какие–нибудь два месяца, которые киргиз и проводит на ближайших летовках, в тридцати, много в пятидесяти верстах от своей зимовки. К началу сенокоса киргиз уже прикочевывает к зимовкам и покосам — и только у богатых пастухи с частью скота остаются на летовке, как прежде, до глубокой осени.

Попутно с этим оседанием киргиз идет постепенное освоение отдельных участков степи, раньше составлявшей общее киргизское владение. Исключительным достоянием отдельных аулов, этих мельчайших ячеек киргизского общежития, а то и просто отдельных семей, становятся прежде всего места под зимовками и прилегающее к ним пастбище — овечий тебень; затем — сенокосы, которых сравнительно мало и которыми, поэтому, дорожат несравненно больше, нежели степными пастбищами, и даже больше, чем землею, годною для распашки. Необъятная степь мало–помалу испещряется множеством обособленных усадебных, пахотных, покосных владений, — и кочевать становится неудобно даже и по тем, все еще необъятным, пространствам, которые продолжают, пока, числиться общим достоянием. Чуть распустить табун — он забредет на чужую пашню или сенокос, а потому, вместо прежней вольной пастьбы, поневоле приходится держать скот под постоянным надзором пастухов.

Летний аул

Адаевцы — одно из самых многочисленных киргизских племен — последние могикане старого, чисто кочевого быта и хозяйства. Без постоянных зимних жилищ, они круглый год живут в юртах или даже джуламейках — небольших двускатных войлочных палатках. Превосходные овцеводы и коневоды — адаевские лошади на славе и в Оренбурге, и в Уральске! — они еще не сеют хлеба и не косят сена, а потому, в поисках подножного корма и воды, до сих пор продолжают совершать тысячеверстные перекочевки: к зиме — они уходят в пески и камыши Аральского побережья и Закаспийской области, к началу лета прикочевывают на ковыльные и полынные степи в окрестности Уила и Темира. Здесь, на ярмарках, они променивают лишний скот и шерсть своих баранов на те немногие покупные продукты, которые уже вошли в круг их несложного потребления. Но с каждым годом им все больше приходится сталкиваться с новыми формами хозяйства и владения землею: где еще недавно было общее пастбище — там, оказывается, выросла чья–нибудь зимовка, распахана пашня, поставлены стоги. Уверенные в своем исконном кочевом праве, адаевцы все же разбивают свои джуламейки, где летовали их деды и отцы; скот их, не привыкший к стеснениям, разбредается во все стороны, не разбирая ни пашен, ни покосов. Отсюда бесконечные потравы и непрерывные распри, в которых всегда вооруженные, смелые, как истые кочевники, адаевцы не останавливаются и перед насилием, а их полуосевшие сородичи охотнее, нежели к оружию, обращаются к защите «подлежащего начальства». И нетрудно предвидеть, чем кончится эта борьба. И адаевцы осядут, как осели северные киргизы; уже теперь они ходатайствуют об отводе мест под зимовки — и может быть, через немного лет и они сделаются такими же полуоседлыми полуземледельцами, какими стали уже киргизы средней полосы Уральской и Тургайской области.

 

Среди киргизов на Мангышлаке.

При приближении к аулу не следует подъезжать прямо к двери, чтобы не совершить проступка против хорошего тона. Как в восточных городах обычай требует, чтобы гость не входил п