Кресло-каталка инвалидная с туалетным устройством

 

Когда паром пристает к причалу острова Белой Цапли, капитан второй раз дует в свой рожок и я подхожу к поручням. Помню, как цветы летели в воду, когда судно отчаливало в мае прошлого года. Грустная прощальная вечеринка. Теперь это словно часть истории, которая понемногу начинает обращаться в прах, и в то же время мне кажется, будто я была здесь минуту назад. Вот и лепестки, похоже, все еще плавают на воде.

Февраль. Болота как золотисто-желтые моря. Я чувствую их цвет своей кожей – как тепло, как солнце. Остров навсегда останется неподвижной точкой мигрирующего мира.

На причале лает Макс. Я думаю о русалках, свисающих с потолка лавки Кэт, белых цаплях, летящих вдоль протоки, опавших розовых кустах в монастырском саду. Воображение рисует мне русалочье кресло, одиноко стоящее в часовне. Весь остров накатывает на меня, как волна прилива, и, по правде сказать, в какой-то момент я не знаю, смогу ли ступить на берег. Я словно приросла к месту, моля, чтобы это прошло, зная, что оно пройдет. Все проходит.

Когда я сказала Хью. что мне нужно съездить повидать мать, быть на острове в первую среду поста, он сказал: «Конечно, – и минуту спустя добавил: – Ты уверена, что хочешь повидать только мать?»

Не так часто, но время от времени печаль и недоверие сквозили в его взгляде. Лицо его принимало замкнутое выражение. И он уходил. То есть, конечно, зрительно и телесно он оставался рядом, но его сердце – даже дух – отлетали куда-то к другим берегам. Через пару дней он возвращался. Я находила его за приготовлением завтрака, насвистывающего, с новой порцией прощения.

Каждый день мы исследовали незнакомые территории. Мы не стремились восстановить наш старый брак – ни я, ни даже Хью не хотели этого, – скорее, мы отложили его в сторону и начали все совершенно заново. Наша любовь изменилась. По-моему, она одновременно и помолодела и стала старше. Она мудра, как старушка, искушенная прожитыми годами, но и свежа и нежна, ее надо баюкать на руках и защищать. В некотором отношении мы стали ближе, перенесенная боль завязала прочные узлы близости, но появилась и отдаленность, необходимая дистанция.

Я пока еще не рассказала Хью об узелке, который завязала тогда в море. Вместо этого я поведала ему о русалках. Они принадлежат себе, как-то сказала я ему, и он нахмурился, как всегда, когда взвешивает про себя что-то, в чем не до конца уверен. Я знаю, что временами его пугает эта новая отдаленность, моя независимость, неколебимая верность себе, но убеждена, что рано или поздно он полюбит эту часть меня, как люблю ее я.

Однажды я с улыбкой сказала ему, что вернули меня к себе русалки. Я имела в виду – к воде, глине и толчкам прилива в моем теле. К одинокому острову, так долго таившемуся во мне, который мне было совершенно необходимо найти. Но я попыталась объяснить и то, что они вернули меня домой, к нему. Не уверена, что он больше моего понимает, как принадлежность себе позволяет мне в большей мере принадлежать ему. Просто я знаю, что это так.

«Нет-нет, я не собираюсь с ним видеться, – сказала я Хью в тот день. – Можешь поехать со мной, если хочешь. Поехали».

«Все в порядке. Поезжай, – ответил он. – Тебе нужно съездить и побыть на острове, и кончим на этом».

Теперь, спускаясь по сходням, я собираюсь с духом, чтобы соединить все и разложить по местам.

Дом матери перекрасили в синий кобальт. Когда я подъехала ближе, он буквально сиял. За шофера у меня была Кэт. Подкатив к дому, она нажимает на клаксон, и вся компания появляется на крыльце. Мать, Хэпзиба, Бенни.

Сидя за кухонным столом, я гляжу на них и вижу, что все меняется и все остается неизменным.

Мать рассказывает, как Кэт каждый месяц возит ее через бухту к врачу и что теперь она принимает намного меньше лекарств. Ее палец по-прежнему в баночке со спиртом на туалетном столике. В прошлом августе к ней вернулась страсть кормить монахов, и она бросила Джулию Чайлд ради Джеймса Виэрда. «Монахи жалеют о блюдах по рецептам Джулии, – сказала она. – Но ничего, перебьются».

Когда я спрашиваю Хэпзибу о Больших экскурсиях галла, она выпрямляется на стуле в своем африканском платье с рисунком и говорит, что на днях в Туристических журналах Чарлстона было напечатано объявление, приглашающее всех желающих с началом летнего сезона на каждодневные туры.

Больше всех удивляет меня Кэт. Она написала собственный буклет, чтобы продавать его вместе с буклетом отца Доминика в «Русалочьей сказке». Называется «Островной пес» и описывает историю легендарного Макса, каждый день с неизменной пунктуальностью встречающего паром. Тряся головой, отчего заколки выскакивают из жидких волос, она заявляет, что ее с Максом на будущей неделе покажут в теленовостях.

Бенни добавляет, что Макс вовсе не нервничает, а просто перевозбужден.

Они хотят поговорить о моих рисунках и картинах, и я им не мешаю. Кэт щебечет о моей выставке «Ныряльщица» в галерее Феб-Пембер в Чарлстоне в октябре прошлого года. На самом деле надо благодарить ее. Именно она упаковала все работы, которые я бросила, и сама отвезла их хозяйке галереи. «Я знала, что ей понравится», – сказала Кэт.

Я не приехала на открытие – тогда я была не готова вернуться, – но явились «цапельки» и представительствовали за меня. Теперь я работаю над серией островных пейзажей. Время от времени, однако, прерываюсь и рисую одну из своих ехидных русалок для Кэт – просто чтобы доставить ей удовольствие. Последняя – вполне реальная русалка, работающая в лавке Кэт. Стоя за прилавком, она продает туристам русалочьи безделушки, будучи облачена в футболку с надписью «Русалочья сказка».

Когда мать спрашивает про Ди, я прихожу в некоторое замешательство. Правда в том, что Ди потрясло случившееся между Хью и мной. В конце прошлого лета был недолгий период, когда она говорила, что бросит колледж или возьмет академку на семестр. Думаю, ей прежде всего хотелось быть рядом с нами, как-то защитить нас, словно она несла какую-то ответственность за все произошедшее. Нам приходилось усаживать ее и заставлять выслушивать, что с нами все в порядке, даже лучше, что наши проблемы не имеют никакого отношения к ней – только к нам самим. В конце концов она вернулась в Вандербильт более серьезной и повзрослевшей. Несмотря на это, еще до моего отъезда она позвонила сказать, что сочиняет новую песенку ко дню рождения Хью – «Если бы диваны могли говорить».

Матери же я сообщаю, что Ди решила переключиться: сменить специальность и вместо английского ходить на подготовительное медицинское отделение, что якобы она решила стать психиатром, как Хью. Матери захотелось узнать, связано ли решение Ди с тем, что она сделала со своими пальцами. «Нет, – сказала я. – Думаю, это больше связано с тем, что сделала я». Я смеюсь, но отчасти это правда.

Так мы провели за разговорами целый день пока небо не потемнело и зубчатые тени пальметто не легли на окна.

Когда все уже собрались уходить, Кэт оттащила меня в укромное местечко за ванной Девы Марии Там она протянула мне холщовый изжелта-коричневый мешок, который я моментально узнала. Это был тот самый мешок, который Уит брал с собой когда объезжал птичьи базары.

«Отец Доминик принес его в лавку пару недель назад, – выпалила Кэт. – Просил передать тебе».

Я открыла его, только когда мать уже заснула и я оказалась одна в своей комнате.

Я вынула все, что лежало в мешке, и разложила на постели.

Четыре побуревших, высохших яблочных шкурки, вложенные в полиэтиленовый мешочек. Пообтрепавшаяся коробка «Русалочьих слезок». Перья белой цапли. Черепаший череп. Отцовская трубка. Тут все, что я оставила на крабовой ловушке в шалаше Уита. Весь прошлый год недели не проходило, чтобы я не думала вернуться и забрать их. На дне мешка я нашла письмо от Уита.

 

Дорогая Джесси!

Возвращаю твои вещи. Все это время я держал их у себя в коттедже, думал передать сам, когда ты вернешься на остров. Не хотелось вмешиваться в твою жизнь в Атланте и отправлять их по почте. Мне казалось, когда ты будешь готова, то сама вернешься за ними.

Однако меня уже здесь нет, и я не могу передать их тебе сам. Уеду из монастыря в феврале. Я принял торжественные обеты в августе прошлого года, но по иронии судьбы на Рождество решил, что здесь не останусь.

Хочу снова вернуться в мир. Теперь я понимаю, что по большей части не скрывался здесь наедине с Богом, а просто прятался Поэтому и решил снова окунуться в жизнь со всеми ее превратностями. Я приехал сюда, ища Бога, но, по правде сказать, искал и нечто вроде иммунитета от жизни. Его здесь нет.

И, конечно, я могу найти Бога не только здесь. Отец Доминик напомнил мне, что «средоточие Бога повсюду, но это центр без окружности». Посмотрю сам, прав ли он.

Сначала мне было трудно возвращаться на наш остров, вспоминать о тебе, сознавая, что теперь ты для меня всего лишь воспоминание или стремление. Но в конце концов я научился думать о времени, которое мы провели вместе, без сожалений. Ты заставила меня погрузиться глубже в жизнь – как можно жалеть об этом?

Самого тебе наилучшего. Будь счастлива,

твой Уит.

 

Я сижу в синем домике матери и плачу, спрятав лицо в ладонях. Перестав плакать, я перелистываю страницу этого долгого года моей жизни, зная, что он останется со мной, как промытый морем до белизны и блеска черепаший череп.

Последнее, что сказал мне перед отъездом Хью было: «Ты ведь на этот раз вернешься, правда?» Он улыбался, шутил, хотел облегчить напряжение, которое мы оба чувствовали, когда речь заходила о моем возвращении.

Я смотрю в окно. Мне хочется сказать ему: «Да, я вернусь, Хью. Когда я буду умирать, надо мной склонится твое лицо, будь то во плоти или в памяти. Разве ты не знаешь? Мне нужен ты. Мне нужна почва под ногами. Устойчивость. Дивная устойчивость».

 

^[1] Игра слов: sacred – святой, пречистый: scared – испуганный (англ.). – Здесь и далее примеч. пер.

 

^[2] Чудеса (исп.).

 

^[3] Золотая легенда (лат.).

 

^[4] Здесь: исповедь (лат.).

 

^[5] Здесь: вертеп (исп.).

 

Кресло-каталка инвалидная с туалетным устройством

Вид товара: Средства гигиены

Инвалидное кресло-коляска (каталка) Титан с туалетным устройством, LY-800-154, Германия

Кресло-каталка для ухода за больными людьми. Очень удобное для кормления, гигиенического ухода за больным, для передвижения по квартире.

Новое, не использовалось.

Описание:

· - Стальной каркас

· - Откидные подлокотники

· - Мягкие опоры подлокотников

· - Съемные подножки

· - Регулируемые по высоте подножки

· - Пластиковые подставки для стоп

· - Обивка спинки и сиденья искусственная кожа

· - Мягкое сиденье + пластиковое сиденье с вырезом

· - Съемное санитарное устройство с крышкой (2 штуки)

· - Возможность использования со стационарным туалетом

· - Нерегулируемая ручка для толкания

· - Колеса литые 125*28 мм

· - Два стояночных тормоза

Производство Германия.

Цена - 5000 р. Сейчас такие в магазинах стоят 8000.

Кого заинтересовало – пишите:

в VK - https://vk.com/nidatroga

в FB - https://www.facebook.com/nadya.levchenko.5

e-mail – [email protected]