III. Сюжет и композиция романа

Морозным ноябрьским вечером 1783 года, когда над Смоленском разносился колокольный звон и обыватели спешили ко всенощной, через Днепровские ворота в город въехал возок с молодым офицером, направленным из Ви­тебска по делам очередного рекрутского набора. Это ка­питан Кайсанов. В ближайшей церкви — надворотной цер­кви Смоленской богоматери, куда он зашел помолиться, капитан знакомится с купеческим семейством Кубышкиных и получает от них приглашение на завтрашний обед. Переночевав у дяди на Козловской горе и представившись «почтенному и доброму генералу»,— коменданту гарнизо­на — молодой человек спешит к Кубышкиным. Разумеет­ся, не столько за сытным купеческим угощением (икра, балык, кулебяка, настойка и даже «шимпанское»), сколько ради их дочери Наденьки, которую заприметил еще в церк­ви и которая по простодушному уверению автора, «была мила, прекрасна и умна как все героини прежних, нынеш­них и будущих романов».

И в самом деле, было от чего потерять голову пылкому капитану! Выросшая у крестной матери в одном из лучших дворянских домов губернии, Наденька Кубышкина умеет играть на клавикордах, танцевать, знает по-французски, по-немецки и, к тому же, «большая мастерица вышивать в тамбур». Впрочем, по признанию матушки Аграфены Кузьминичны, есть все-таки у ее дочки один недостаток: уж больно много она читает — да не что-нибудь там, а все Державина, Фонвизина и любимую свою «Новую Элоизу». Однако капитана Кайсанова книжками не удивишь и не испугаешь: выпускник петербургского кадетского корпуса, лучшего учебного заведения XVIII века, он вполне в состоянии поддержать разговор о только что поступившем в город «Недоросле» или даже о качестве русского пере­вода Руссо. Так что молодые люди с первого взгляда поняли друг друга и с первых слов нашли общий язык.

А в Смоленске тем временем происходят непонятные события, среди жителей все упорней ползут самые не­вероятные, «странные слухи». В центре пересудов и тре­вог — исстари имеющая дурную славу, легендарная кре­постная башня Веселуха. Время от времени, обычно ближе к полуночи и особо на святках, является на городской стене близ Веселухи самая натуральная нечистая сила: косматые, рогатые, хвостатые чудовища, какие-то лешие с факелами, дудками и волынками и самым нахальным об­разом начинают кричать, визжать, кривляться и плясать «голубца и горюна-Ваньку».

«Смоленск городок — Москвы уголок!» Умеют наши смоляне разгонять грусть-тоску и повеселиться. Всякую зиму здесь балы и маскарады — да два раза на неделе дворянский клуб с танцами и картами. Ну а в этом году сверх того пробил час главнейшего общего дела — выборов губернского дворянского предводителя, судей и заседате­лей. Вся поместная шляхта с женами и дочерьми, чадами и домочадцами съезжается по этому случаю в город. Отцы семейств ночи напролет спорят о политике, о кандидатах, хвастаются друг перед другом охотничьими своими подви­гами против зайцев и медведей и спускают имения за ломберными столами. «Дамский департамент», со своей стороны, тоже не дремлет и времени не теряет: здесь производится генеральный переучет женихов и проверяют­ся на прочность репутации красивых соперниц. Ибо «хотя Смоленск по великолепию и многолюдности далеко не Пе­тербург и даже не Москва, но по сплетням и пересудам стоит обеих столиц вместе!» — авторитетно свидетельству­ет «старожил».

Самый роскошный бал-маскарад состоялся на этот раз у одного из претендентов на пост предводителя, полковника смоленской шляхты, богатейшего графа Змеявского в его особняке близ Молоховских ворот. Сам генерал-гу­бернатор, обер-комендант и даже только что назначенный новый наместник края удостоили бал своим присутствием. Такой красоты и роскоши в Смоленске еще не видывали. Хозяева «плавали в кружевах и бархате, сияли алмазами, благоухали целым Парижем», гости сплошь — в домино, венецианах и масках. Танцы на всякий манер (длинная и круглая полька, английский променад и немецкая кад­риль, ала-грек и алеман, хлопушка и уточка), карты на любой вкус (вист, комета, рокамболь, макао и три-три), фанты, розыгрыши, рассказы... Но ничто уже не помогает испуганному Смоленску. Даже на балу неспокойно на ду­ше у гостей. И все разговоры так или иначе сворачивают к недавним событиям вокруг Веселухи.

Как в воду смотрели гости графа Змеявского!

Едва часовая стрелка подошла к цифре 12, в залу вбежал взволнованный плац-майор с известием, что на крепостной стене снова идет бесовский вертеп и что в городе паника...

Начиная с этого момента, роман быстро достигает своей кульминации, а затем бурно идет к развязке. Читателя ожидают неожиданные события, сенсационные разоблачения, удиви­тельные судьбы: похищение Наденьки Кубышкиной, зага­дочная смерть городской гадалки Ивановны, последняя исповедь послушника Троицкого монастыря Иоанникия, преданный муж, подкинутый ребенок, найденный отец. Вместе с автором мы промчимся на четверке лошадей по рославльскому столбовому тракту, побываем в темных дорогобужских ле­сах, спустимся в подземные катакомбы Смоленска. Про­изойдут удивительные превращения: гордый аристократ окажется проходимцем, безродная девушка — именитой дворянкой, графиня закончит свои дни жалкой нищенкой в лачуге у Егорьевского ручья. Выяснится, наконец, и зловещая тайна башни Веселухи, будет уничтожено все, что связано с ее привидениями. Вот с тех-то самых пор и не стало в нашем городе ни ведьм, ни чертей, ни загадочных происшествий.

Не исключено, что в «Башне Веселухе» сказалось оба­яние недавно вышедшей пушкинской «Капитанской доч­ки». У них есть целый ряд близких мотивов, ситуаций, сюжетных ходов: екатерининская провинциальная Россия, старая крепость с комендантом и престарелыми инвалидами как время и место действия, прибытие молодого офицера (Гринев — Кайсанов), его любовь к миловидной и скромной девушке, сиротское ее положение (Маша Ми­ронова—Наденька Кубышкина), бесчестный соперник, ко­торый так или иначе связан с главным «злодеем» произ­ведения, разлука влюбленных и финальное их соединение. Можно прибавить к этому, что отец Кайсанова, подпол­ковник Оренбургского линейного полка, погиб десять лет назад в стычке с Пугачевым[2].

Разумеется, не может быть никакого сближения с «Ка­питанской дочкой» как художественным произведением. Как писателю (особенно ясно это видно в исповеди Иоан­никия), смолянину ближе давняя традиция сентименталь­но-мелодраматических повестей карамзинского времени с их прямолинейной схемой добра и зла, трогательными лю­бовными историями, с наивными «говорящими» фамилия­ми героев: граф Змеявский, купцы Кубышкин и Наживкин, подьячий Цапкин, подторговывающий на выборах голоса­ми прокурор Хватайко, мелкопоместный шляхтич Пустопольский, «профессора картежного дела» Фирюлькин и Хлыстиков. Издатели «Веселухи» были совершенно правы, назвав ее «старосветским романом», а автора — «дарова­нием, опоздавшим почти целою половиною столетия». Хотя, довольно бойкая, добродушная повествовательная манера, живые, подчас даже остроумные бытовые эпизоды наме­чали все же некоторую связь с новой литературой, с со­временными читательскими запросами. Таково в романе описание закулисного торга голосами избирателей у графа Змеявского, проделок карточной шайки во главе с легко­мысленным Евграфом Щелкачевым, гаданий колдуньи Ивановны, «тонкой» дипломатии почтмейстера при посе­щении им Кубышкиных и др. Даже беспощадный Белин­ский признал, что у «старожила» — «складный рассказ». «Даровитый рассказчик, но неопытный писатель»,— гово­рится в редакционном примечании. Видимо, это и есть самая подходящая для «смоленского старожила» формула.