Слово 56. О любви к Богу, об отречении от мира и об упокоении в Боге

Душа, которая любит Бога, в Боге и в Нем едином имеет себе упокоение. Отрешись прежде от всякого внешнего союза, и тогда возможешь быть сердцем в союзе с Богом, потому что единению с Богом предшествует отрешение от вещества. Хлеб дается в пищу младенцу после того, как откормлен он молоком — человек, который хочет преуспевать в Божественном, должен прежде устранить себя от мира, как младенец от объятий и сосцов материнских. Телесное делание предшествует душевному, как персть предшествовала душе, вдунутой в Адама. Кто не снискал телесного делания, тот не может иметь и душевного; потому что последнее рождается от первого, как колос от пшеничного зерна. А кто не имеет душевного делания, тот лишен и духовных дарований.

Страдания, в настоящем веке переносимые за истину, не идут в сравнение с услаждением, какое уготовано страждущим за доброе. Как за сеющими в слезах следуют рукояти[408] радования (см. Пс. 125, 5, 6), так и за злостраданием ради Бога последует радость. Сладок кажется земледельцу хлеб, добытый потом — сладки и делания ради правды сердцу, приявшему ведение Христово. С благою волею претерпи и уничижение, и смирение, чтобы приять тебе дерзновение пред Богом. Человек, с ведением терпящий всякое жестокое слово, когда сам не сделал предварительно неправды сказавшему его, возлагает этим на главу свою терновый венец, но блажен, потому что нетленно увенчивается во время, которого не ведает.

Кто с ведением убегает суетной славы, тот ощутил в душе своей будущий век. Кто говорит, что оставил мир, и ссорится с людьми из-за какой-либо потребности, чтобы не было у него в чем-либо недостатка к упокоению его, тот совершенно слеп, потому что, добровольно оставив целое тело, ратует и ссорится из-за одного его члена. Кто бегает покоя в настоящей жизни, у того ум соглядал уже будущий век. А кто связан любостяжательностью, тот раб страстей. Не думай, что одно приобретение золота и серебра есть любостяжательность, но и все, что бы то ни было, к чему привязана воля твоя. Не хвали того, кто злостраждет телесно, когда у кого дана воля чувствам, разумею же слух, зияющие и неудержимые уста и рассеянные очи. Когда ставишь душе твоей пределы, так чтобы устроять себя милосердием[409], приучай душу свою не искать оправдания в других делах[410], чтобы не оказалось, что делаешь одною рукою и расточаешь другою: ибо там потребность в сердолюбии, а здесь в широте сердца.

Знай же, что оставлять грехи должникам принадлежит к делам справедливости. Тогда увидишь тишину и светлость повсюду в уме твоем. Когда превзойдешь путь справедливости, тогда прилепишься к свободе во всяком деле[411].

Некто из святых сказал об этом: «Слеп милостивый, если не бывает справедлив; разумею же, что должен давать другому из добытого собственными усилиями и трудами, а не из добытого ложью, неправдою, ухищрениями». И еще он же в другом месте сказал: «Если угодно сеять в нищих, то сей из собственного. А если вознамерился сеять из чужого, то знай: это — самые горькие плевелы». А я присовокупляю, что если милостивый не бывает выше своей справедливости[412], то он не милостив, т. е. милостивый не только дает людям милостыню из своего собственного, но и с радостью терпит от других неправду, и милует их. А когда препобедит справедливость милостыней, тогда увенчивается не подзаконными венцами праведников, но евангельскими венцами совершенных. Ибо подавать нищим из собственности своей, одеть нагого, любить ближнего, как себя самого, не обижать, не лгать — это провозглашал и закон ветхий; совершенство же евангельского домостроительства повелевает так: от взимающаго твоя не истязуй, и всякому просящему дай (Лк. 6, 30). И должно с радостью терпеть не только неправедное отъятие какой-либо вещи и прочее внешнее, но и самую душу полагать за брата. Этот — милостив, а не тот, кто подаянием только оказывает милость брату своему! Но и тот милостив, кто услышит или увидит что-либо опечаливающее брата его, и сострадает сердцем, а равно и тот, кто, будучи заушен братом своим, не возымеет столько бесстыдства, чтобы отвечать и опечалить сердце его.

Почти делание бдения, чтобы найти тебе утешение близким к душе твоей. Занимайся чтением в безмолвии, чтобы ум твой всегда возводим был к чудесам Божиим. Возлюби с терпением нищету, чтобы собрать воедино ум свой от парения. Возненавидь жизнь пространную[413], чтобы помышления свои сохранить безмятежными. Удерживайся от многих[414] и заботься об одной душе своей, чтобы спасти ее от расточения внутренней тишины. Возлюби целомудрие, чтобы не постыдиться во время молитвы своей пред Богом, приобрети чистоту в делах своих, чтобы озарялась душа твоя в молитве и памятованием о смерти возжигалась радость в уме твоем. Остерегайся малого[415], чтобы не впасть в большое. Не будь ленив в делании своем, чтобы не постыдиться, когда станешь среди друзей своих, и не оказаться не имеющим путевого запаса[416], почему друзья оставят тебя одного среди пути. С ведением веди дела свои, чтобы не быть отклонену ими от всего течения твоего[417]. Приобрети свободу в жизни своей, чтоб освободиться от бури[418]. Не связывай свободы своей тем, что служит к наслаждению, чтобы не сделаться тебе рабом рабов. В одеянии своем люби бедные одежды, чтобы уничижить рождающиеся в тебе помышления, т. е. высокоумие сердца.

Кто любит блеск, тот не может приобрести смиренных мыслей, потому что сердце внутренно отпечатлевается по подобию внешних образов[419].

Кто, любя пустословие, умел приобрести чистый ум? Кто, домогаясь уловить людскую славу, мог приобрести смиренные помыслы или кто, будучи невоздержан и распущен телесно, может сделаться чист умом и смирен сердцем? Когда ум увлекается чувствами, тогда и он ест с ними звериную пищу[420]. А когда чувства увлечены умом, тогда они приобщаются с ним ангельской пищи.

За смиренномудрием следует воздержность и самоограничение; а тщеславие — служитель блуда и дело гордыни. Смиренномудрие, по причине постоянного самоограничения, приходит в созерцание и украшает и душу целомудрием; а тщеславие, по причине непрестанного мятежа и смущения помышлений своих, из всего встречающегося собирает скверные сокровища и оскверняет сердце. Оно также непотребным взором смотрит на природу вещей и занимает[421] ум срамными мечтаниями; а смиренномудрие духовно ограничивает себя созерцанием и приобретшего оное возбуждает к славословию.

Творящих знамения, чудеса и силы в мире — не приравнивай к безмолвствующим с ведением. Бездейственность безмолвия возлюби паче, нежели насыщение алчущих в мире и обращение многих народов к поклонению Богу. Лучше тебе самого себя разрешить от уз греха, нежели рабов освобождать от рабства. Лучше тебе умириться с душою твоею в единомыслии тройственного в тебе состава, т. е. тела, души и духа, нежели учением своим умиротворять разномыслящих. Ибо Григорий говорит: «Хорошо богословствовать ради Бога, но лучше сего для человека соделать себя чистым для Бога». Лучше тебе, будучи ведущим и опытным, быть косноязычным, нежели от остроты ума своего, подобно реке, источать учения. Полезнее для тебя позаботиться о том, чтобы мертвость души твоей от страстей воскресить движением помыслов твоих к Божественному, нежели воскрешать умерших.

Многие совершали силы[422], воскрешали мертвых, трудились в обращении заблудших и творили великие чудеса; руками их многие приведены были к Богопознанию, и после всего этого сами, оживотворявшие других, впали в мерзкие и гнусные страсти, умертвили[423] самих себя и для многих сделались соблазном, когда явны стали деяния их, потому что были они еще в душевном недуге и не заботились о здравии душ своих, но пустились в море мира сего исцелять души других, будучи еще же сами немощны, и утратили для душ своих надежду на Бога[424] указанным выше образом[425]. Ибо немощь чувств их не в состоянии была сретить и вынести пламень вещей, которые обыкновенно приводят в рассвирепение лютость страстей, ибо им нужно было еще охранение, именно, — чтобы вовсе не видать женщин, не предаваться покою[426], не приобретать серебра и других вещей, не начальствовать над другими и не быть выше кого-нибудь.

Пусть лучше считают тебя необразованным за малость в тебе умения прекословить, нежели одним из мудрых за бесстыдство[427]. Будь нищ ради смирения и не будь богат ради бесстыдства. Тех, которые держатся учения противного твоему, обличай силою добродетелей твоих, а не убедительностью слов твоих. Кротостью и спокойствием уст своих заграждай уста бесстыдству непокорных и заставляй его умолкнуть. Обличай невоздержных благородством жития своего, а тех, у кого бесстыдны чувства,— воздержностью очей своих.

Все дни жизни своей, куда бы ни пришел ты, признавай себя странником, чтобы быть тебе в состоянии избавиться от вреда, порождаемого вольностью в обращении. Во всякое время думай о себе, что ничего не знаешь, чтобы избежать тебе порицания — по подозрению, будто бы ты хочешь по своему установить мнение другого. Благословляй всегда устами, и не будут тебя злословить, потому что от злословия рождается злословие, а от благословения — благословение. Во всяком деле почитай себя скудным для того, чтобы учить, — и во всю жизнь свою будешь оказываться мудрым. Не преподавай другому того, чего сам не достиг[428], чтоб не было тебе стыдно себя самого и, по сличении жития твоего, не открылась ложь твоя. Если же станешь говорить кому что-либо полезное, то говори в виде учащегося, а не со властью и бесстыдством, и наперед сам себя осуди и покажи, что ты ниже его, чтобы слушающим показать чин смирения, и побудить их выслушать речь твою, и приступить к деланию, и будешь почтен в глазах их. Если можешь, то в подобных случаях говори со слезами, чтобы доставить пользу и себе, и слушающим тебя, и будет с тобою благодать Божия.

Если приял ты благодать Божию и сподобился насладиться зрением судеб Божиих и видимых тварей, что составляет первую степень ведения[429], то приуготовь себя и вооружись против духа хулы. Но не стой в стране этой без оружия, чтобы не умереть тебе вскоре от подстерегающих и обольщающих тебя. Оружием твоим да будут слезы и непрестанный пост. Остерегайся читать учения еретические, потому что сие всего чаще вооружает на тебя духа хулы. А когда наполнишь чрево, не имей бесстыдства входить в исследование каких-либо предметов и понятий Божественных, чтобы не раскаиваться. Разумей же, что говорю тебе: в наполненном чреве — ведения тайн Божиих нет. Часто и не зная сытости, читай в книгах учителей о Промысле Божием, потому что они руководствуют ум к усмотрению порядка в тварях и делах Божиих, укрепляют его собою, своею тонкостью приуготовляют его к приобретению светозарных мыслей и делают, что в чистоте идет он к уразумению тварей Божиих. Читай Евангелие, завещанное Богом к познанию целой вселенной, чтобы приобрести тебе напутие от силы Промысла Его о всяком роде и чтобы ум твой погрузился в чудеса Божии. Такое чтение помогает твоему намерению. Чтение же твое да будет в не возмущаемой ничем тишине; и будь свободен от многопопечительности о теле и от житейского мятежа, чтобы вкусить тебе в душе своей сладчайший вкус сладостным уразумением, превосходящим всякое чувство, и чтобы душа твоя ощутила это чрез пребывание свое в том[430]. Слова людей благоискусных[431] да не будут для тебя как слова лицемеров и торгующих словом Божиим, чтобы не остаться тебе во тьме до конца жизни своей, и не лишиться пользы от сих слов, и во время брани не прийти в смятение, как смущенному[432], и не впасть в яму, под видом добра.

Во что ни намеревался бы ты вникнуть, признаком вшествия внутрь пусть будет для тебя следующее. Когда благодать начнет отверзать очи твои к ощущению зрения предметов в их действительности[433], тогда очи твои тотчас начнут изливать ручьями слезы, так что не раз множеством их омоются ланиты твои. И тогда брань чувств утихает и скрывается внутри тебя. Если кто будет учить тебя противно сему, не верь ему. Кроме слез, не ищи другого более явного признака в теле. Когда же ум возвысится над тварями, тогда и для тела прекращаются слезы и всякое возбуждение и ощущение.

Мед обрет, яждь умеренно, да не како пресыщен изблюеши (Притч. 25, 16). Естество души удободвижно и легко: иногда, восторгаясь, вожделевает она восходить высоко и узнавать, что превыше ее естества. Нередко из чтения Писаний и воззрения на вещи постигает нечто. Когда же будет попущено и сравнит она себя с постигнутым ею, тогда оказывается, что она в мере смотрения своего ниже и меньше того, до чего простерлось ведение ее, а потому в помышлениях своих облекается в страх, и трепет, и в боязнь, как бы устыдившись того, что отважилась коснуться высших ее духовных предметов, спешит снова возвратиться в ничтожество свое. По причине страха, внушаемого предметами[434], находит на нее какая-то боязнь, и рассудительность дает указание уму души, чтобы обучалась она молчанию, а не была бесстыдною, дабы не погибнуть, и не искала превосходящего ее, и не допытывалась того, что выше ее. Поэтому, когда дана тебе власть уразумевать — уразумевай, а не касайся с бесстыдством тайн, но поклоняйся, славословь и благодари в молчании. Как не хорошо есть много меда, так и входить в исследование[435] о словесах Божиих, чтобы при желании всматриваться в отдаленные предметы, не приблизившись еще к ним по неудобству пути, не изнемогла и не повредилась у тебя сила зрения.

Ибо иногда вместо действительности видишь какие-то призраки. И ум, когда придет в уныние от изыскания оного, забывает и намерение свое. Посему прекрасно сказал Соломон, что, якоже град неогражден, так и человек нетерпеливый (Притч. 25, 29). Итак, очищай, человек, душу свою, свергни с себя попечение о том, что вне твоего естества, и на помышления и движения свои повесь завесу целомудрия и смирения, и чрез это найдешь то, что внутри твоей природы; потому что смиренномудрым открываются тайны.

Если намерен ты предать душу свою на дело молитвы, очищающей ум, и на пребывание в бодрствовании ночью, чтобы приобрести светлый разум, то удаляйся от зрения мира, прекрати беседы с людьми и не желай принимать по обычаю в келлию свою друзей, даже под предлогом пользы[436], кроме единонравных, единомысленных с тобою и сотаинников твоих; бойся нарушения душевной беседы[437], которая обыкновенно возбуждается непроизвольно, по отсечении, и отрешении, и совершенном прекращении внешней беседы. С молитвою твоею сопряги милостыню, и душа твоя узрит свет истины. Ибо в какой мере сердце перестает тревожиться внешними предметами, в такой же — ум может чрез уразумение мыслей[438] доходить до постижения и дел Божественных и до изумления (ими). Ибо душе обычно скоро заменять (человеческие собрания собеседованием с Богом и словесами Божиими и)[439] одну беседу другою, если постараемся показать малую рачительность. А чтобы заменить одно собеседование другим, занимайся чтением Писания, открывающим тебе путь тонкости созерцания, и житиями святых, хотя сначала и не ощутишь сладости по причине омрачающей близости вещей.

И когда станешь на молитву и на правило свое, то вместо размышления о том, что видел и слышал в мире, найдешь в себе размышление о Божественных Писаниях, какие прочел, и сим размышлением приведется в забвение память о мирском, и, таким образом, придет ум в чистоту. Это и значит написанное, что душа приемлет помощь от чтения, когда станет она на молитву, и также от молитвы просвещается в чтении. И чтение, опять, вместо внешнего смущения доставляет пищу разным видам молитвы, а потому и чтением душа просвещается, чтобы всегда молиться неленостно и несмущенно.

Плотолюбцам и чревоугодникам входить в исследование предметов духовных так же неприлично, как и блуднице разглагольствовать о целомудрии. Крайне болезненное тело отвращается и не терпит тучных снедей — и ум, занятый мирским, не может приблизиться к исследованию Божественного. Огонь не возгорается в сырых дровах, и Божественная горячность не возжигается в сердце, любящем покой. Блудница не пребывает в любви к одному, и душа, привязанная к многим вещам, не пребывает в Божественных учениях. Как тот, кто не видел своими глазами солнца, не может кому-либо описать его света по одному слуху, и даже не ощущает его света, так и не вкусивший душой своею сладости духовных дел.

Если имеешь что лишнее сверх дневной потребности, раздай это нищим и иди с дерзновением приносить молитвы свои, т. е. беседуй с Богом, как сын с отцом. Ничто не может так приблизить сердце к Богу, как милостыня, и ничто не производит в уме такой тишины, как произвольная нищета. Лучше, чтобы многие называли тебя невеждою за простоту, нежели — мудрым и совершенным по уму за славу[440]. Если кто, сидя на коне, протянет к тебе руку, чтобы принять милостыню, не откажи ему, потому что в это время он, без сомнения, скуден, как один из нищих.

Когда же подаешь, подавай с великодушием, с ласковостью на лице и снабди его в большей мере, нежели сколько просил он. Ибо сказано: посли кусок твой на лице бедного, и не по многом времени найдешь воздаяние (Еккл. 11, 1)[441]. Не отделяй богатого от бедного и не старайся распознавать достойного от недостойного; пусть все люди будут для тебя равны для доброго дела. Ибо сим способом можешь и недостойных привлечь к добру, потому что душа посредством телесного[442] скоро привлекается в страх Божий. И Господь разделял трапезу с мытарями и блудницами, и не отлучал от Себя недостойных, чтобы сим способом всех привлечь в страх Божий и чтобы посредством телесного приблизились к духовному. Поэтому благотворением и честью уравнивай всех людей, будет ли кто иудей, или неверный, или убийца, тем паче, что и он брат тебе, одной с тобой природы, и не с ведением заблудился от истины.

Когда сделаешь кому добро, не жди от него воздаяния — и за то, и за другое вознаградит тебя Бог[443]. А если возможно для тебя, делай добро и не ради будущего воздаяния. Если возложишь на душу свою предел нищеты, и, по благодати Божией, освободишься от попечений, и нищетою своею станешь выше мира, то смотри, не возлюби стяжания по нищелюбию, для подаяния милостыни, не ввергни души своей в смятение тем, что будешь брать у одного и давать другому, не уничтожь чести своей зависимостью от людей, прося у них. И не утрать свободы и благородства ума своего в попечении о житейском, потому что степень твоя выше степени милостивых; нет, прошу тебя, не будь зависим.

Милостыня подобна воспитанию детей, а безмолвие — верх совершенства. Ежели есть у тебя имение, расточи его вдруг. Если же ничего не имеешь, и не желай иметь. Очисти келлию свою от роскоши и от излишнего, и это поведет тебя к воздержанию невольно, хотя бы ты и не хотел. Скудость вещей учит человека воздержанию, а когда дозволим мы себе послабление относительно вещей, тогда не в состоянии будем воздерживать себя.

Одержавшие победу в брани внешней избавились и от внутреннего страха, и ничто насильственно не теснит их, не беспокоятся они бранью, угрожающей им спереди или сзади[444]; разумею же брань, воздвигаемую на душу чувствами и нерадением, как-то слухом и языком, или когда даем и берем. Все это, входя в душу, производит в ней ослепление. И при наступлении внешнего смятения не может она быть внимательною к себе в воздвигаемой на нее тайной брани и тишиною побеждать внутренние восстания[445]. А когда кто затворит врата градские, т. е. чувства, тогда ратует внутри и не боится находящихся в засаде вне града.

Блажен, кто знает это, и пребывает в безмолвии, и не тревожит себя множеством дел, но всю телесную деятельность заменил трудом молитвенным и верит, что, пока трудится с Богом и на Него возлагает попечение день и ночь, не будет иметь недостатка в чем-либо необходимом, потому что для Бога удаляется от рассеяния и от труда. Если же кто не может пребывать в безмолвии без рукоделия, то пусть работает, пользуясь рукоделием как пособием, а не для выгод, из корыстолюбия. Рукоделие назначается для немощных, а для более совершенных оно бывает причиною смятения. Ибо неимущим[446] и малодушным отцы положили заниматься работою, но не как делом необходимым.

В то время как Бог внутренно приводит сердце твое в умиление, непрестанно твори поклоны и коленопреклонения. Не попускай сердцу своему заботиться о чем-нибудь, когда демоны начнут убеждать тебя[447] заниматься другими делами, и тогда смотри, и дивись, что произойдет у тебя из этого. Ничто другое в подвижнических трудах не бывает так важно и трудно и не возбуждает такой зависти в бесах, как если повергает кто себя пред Крестом Христовым, молясь день и ночь, и бывает с связанными назади руками[448]. Хочешь ли не охладеть в своей горячности и не обнищать слезами — направь себя к тому, и блажен ты, человек, если о сказанном тебе будешь заботиться день и ночь и не станешь домогаться ничего другого, кроме этого, тогда воссияет внутри тебя свет, и правда твоя возблистает скоро, и будешь как сад цветущий и как источник неоскудевающей воды.

Смотри, какие блага порождаются человеку от подвижничества. Нередко бывает, что человек преклонил колена в молитве, и руки его воздеты к небесам, лицо устремлено на крест Христов, и все помышления свои собирает он воедино в молитве к Богу, и в то время, как человек молится Богу со слезами и умилением, в тот самый час вдруг внезапно начинает бить в сердце его источник, изливающий услаждение, члены его расслабевают, очи закрываются, лицо поникает к земле, и помышления его изменяются, так что не может он делать поклонов от радости, возбуждающейся во всем теле его. Обрати внимание, человек, на то, что читаешь. Ибо если не будешь подвизаться, то не обретешь, и если не будешь с горячностью ударять в двери и непрестанно бодрствовать, то не будешь услышан.

Кто, слыша это, пожелает внешней праведности[449], кроме неспособного пребывать в безмолвии? Впрочем, если кто не может упражняться в безмолвии (потому что благодатью Божией дается человеку быть внутри двери[450], то пусть не оставляет другого пути, чтобы иначе не лишиться обоих путей жизни[451]. Пока внешний человек не умрет для всего мирского, не только для греха, но и для всякого телесного делания, а также и внутренний человек — для лукавых мыслей, и не изнеможет естественное движение тела до того, чтобы не возбуждалась в сердце греховная сладость, дотоле и сладость Духа Божия не возбудится в человеке, члены его не приимут чистоты в жизни сей, Божественные мысли не войдут в душу его и пребудут неощутимыми и незримыми. И пока человек не упразднит в сердце своем попечения о житейском, кроме необходимых потребностей естества, и не предоставит заботиться о сем Богу, дотоле не возбудится в нем духовное упоение и не испытает он того утешения[452], каким утешался апостол (см. Гал. 2, 20; 2 Кор. 12, 3–4).

Сказал же я это, не отсекая надежды, будто бы если кто не достигнет верха совершенства, то не сподобится и благодати Божией и не сретит Его утешение. Ибо действительно, когда человек презрит неуместное[453], и совершенно удалится от сего, и обратится к добру, в скором времени ощущает помощь. Если же употребит и несколько усилия, то найдет утешение душе своей, получит отпущение грехопадений, сподобится благодати и приимет множество благ. Впрочем, он меньше в сравнении с совершенством того, кто отлучил себя от мира, обрел в душе своей тайну тамошнего блаженства и достиг того, для чего пришел Христос. Ему слава со Отцем и со Святым Духом ныне, и всегда, и во веки веков! Аминь.