Утро девятого дня Беды 2 страница

 

На месте оказывается, что все не так плохо — раненых четверо, но, к счастью, все не тяжелые. Один с гордостью показывает каску с содранной краской — морф, не шибко разбираясь, хапнул парня за голову, а она оказалась в шлеме, что и выручило. А так переломы, сильные ушибы, ссадины и царапины. У одного возможно повреждение внутренних органов, очень похоже на тупую травму живота, но тут все равно эвакуация, не боец он со сломанной ногой. Санинструктор у них в команде оказался неглупый, так что в шесть рук обрабатываем и шинируем быстро.

У них, оказывается, и носилки есть. «Курсантеры» хватаются за ручки и бодрым галопом тянут первого раненого. Успеваю вспомнить про Марка и рявкаю, чтоб остановились. На меня все уставились недоумевающе.

 

Когда нас дрессировали на военной кафедре и учили эвакуировать раненых, мы на своей шкуре убедились, что это сложное и тяжелое действие. Майор Сухов, подтянутый, голенастый и ироничный, поручил первой четверке носильщиков пробежать с «раненым на носилках» кружок по стадиону. После чего загрузить пострадавшего в угрюмую приземистую транспортерину. Жертвой выбрали Марка, как самого легкого. Не учли того, что в нем явно был актерский талант, и он нередко веселил однокурсников различными репризами, особенно ему удавались сцены из постановок Жмеринского драматического театра оперного балета:

«— Э, Мепистохэл! Вам зовут из подземелье!

— Кому, мине? Чичас иду!

Калитка пипскнула, и Мепистохэл явился».

Вот тут во время таскания Марк и смешил, и бесил таскателей, вовсю играя роль раджи на прогулке. Ржать, неся бегом тяжесть, а Марк все-таки был в сапогах и с автоматом, не сахар. Когда ребята подбежали наконец к транспортному средству и закинули передние ручки на борт, передняя пара залезла в кузов и все облегченно рывком вдвинули носилки с телом в кузов.

Тело неожиданно прервало тираду о «нерадивых и нелепых слугах» таким мощным ревом, что все чуть не подпрыгнули. Марк коряво вывалился из носилок, спустил портки и стал корячиться, пытаясь глянуть, что у него на тыльной стороне организма. На тощем заднем фасаде оказалась здоровенная ссадина и быстро наливающийся мрачной синевой не меньших размеров синячище.

— Вы видите, — невозмутимо пояснил майор Сухов, — одну из характерных ошибок при загрузке раненых в транспорт. Самая нижняя часть при переноске раненых в брезентовых носилках провисает и выдается за уровень ручек, что при резкой загрузке в кузов или салон сантранспорта вызывает дополнительную травматизацию раненых.

Мне тогда показалось, что майор это объясняет уже в сотый раз, и такой ход событий его не удивил, наоборот — все шло по накатанной колее.

 

Раненых загружаем быстро, но аккуратно. Возникает короткий спор с полканом, который командует группой. Он безапелляционно требует эвакуировать раненых, чтоб под ногами не болтались, а мне надо на морфа глянуть. И вывезти тушу отсюда — если не сделаю, мне Валентина этого точно не простит. Отращивание дополнительных конечностей некрофауной обязательно нужно изучить как можно быстрее.

Полкану эти премудрости — как зайцу барабан, так, суемудрие. Не знаю, чем там дело бы кончилось, если б не Надежда, которая спокойно влезла в беседу с совершенно штатским заявлением, что, пока я гляну неидентифицированное метаморфированное некрообразование, она задержит отправку «этой машинки» и присмотрит за пострадавшими мальчиками. Все это выговаривается так, что любого военного может кондратий хватить, все-таки каждая женщина в душе актриса. Тут Надя, может, и хватанула через край, но спорить с такой гражданской интеллигентной дурой явно бессмысленно. Полкан смотрит на нее — и право, если б он сплюнул, это было бы менее оскорбительно, но наша сестричка отвечает настолько безмятежным взглядом, что офицер теряется.

Отыгрывается он на мне, тыкнув пальцем в ту сторону, где эта падаль валяется.

— Совсем рядом с боковым охранением, что вон там, у сарайчика, а туша чуть дальше.

Припускаю туда мелкой рысью. На полдороге соображаю, что вообще-то надо было бы взять ребят с собой для переноски. Когда собираюсь бежать обратно — доходит, что на коробочке проще было подъехать. Да и не стоит тут в одиночку гонять. Ну да ладно, авось обойдется, тем более что боковое охранение в случае чего прикроет.

Около сарайчика никакого боевого охранения нет. Видно, что тут была пальба — гильз до черта. Прикидываю, в какую сторону стреляли, и действительно, совсем рядом нахожу кучу простреленных тряпок. Морф сравнительно невысок, зато широк в плечах, скорее антропоморфен, рук вижу только две (или это уже можно назвать лапами?), на теле — одежда и обувь, грязная, конечно, но вполне по размерам, что странновато.

Башку ему расквасили добротно, потому переворачиваю на спину без опаски. Чертыхаюсь.

Из расстегнутого драпового старомодного пальто торчит еще пара рук. Маленькие такие — причем очевидно, что, падая, морф их своим весом поломал. «Ничего не понимаю, шеф! — Аналогично».

Расстегнув пуговицы пальто, чертыхаюсь еще раз. Морфы не дошли еще до того, чтоб отращивать себе дополнительные конечности. Просто я не взял в учет, с кем мы имеем дело.

Обе руки пришиты в области середины грудины. Просто пришиты. По виду — руки принадлежали ребенку лет шести, потом ампутированы в области плечевого сустава и вшиты в грубо сделанный разрез на груди… Всего-навсего.

Даже без особого разбирательства видно, что они нефункциональны. Тот, кто этим занимался, не заморачивался созданием суставной сумки и так далее. Топорная работа, хотя, пожалуй, какая-никакая медицинская практика имеется. Но не выше третьего курса. И по качеству исполнения — троечная, некачественная.

М-да… Что еще можно сказать. А можно сказать, что пришивалось прижизненно. Безусловно. Грудь еще выбрита, хотя человек при жизни был волосат изрядно. Но никаких следов нормальной обработки хирургической операционного поля и в помине нет.

Ладно. Надо побыстрее эвакуироваться. Рассказать Николаичу, что видел. Противничек у нас еще тот, даже и не знаю, какой гадости от него ожидать.

Встаю, осматриваюсь по сторонам. Несмотря на безлюдность, почему-то остро ощущаю себя мишенью. Пухлой и здоровенной. Слева слышу голоса — азартные такие и молодые вроде. Высовываюсь аккуратно из-за сарайчика — впереди метрах в тридцати в низинке растет дерево. Там скучилось четыре солдапера, судя по снаряге и повязкам на руках, наши.

Мне кажется, что они окружили что-то висящее на суке дерева. Ну да, веревку вижу точно. Увлеклись ребятки так, что подхожу совершенно беспрепятственно, они дергаются, только когда я начинаю говорить.

— Это вы — боевое охранение?

— А тебе какое дело? — вызывающе откликается один из них.

— Такое, что вы лихо несете службу. Достойно. Немного удивляет ваш повышенный интерес к дамским трусикам. На память взять хотите или поносить?

— А не пойти ли тебе …!

Адрес сопляк называет конкретный. И, похоже, что из них четверых он самый борзый. Лидер, скорее всего. Так с веткой в руке и стоит. То ли забыл про нее, то ли просто наглый. Вот те двое, что слева, засмущались. Четвертый пока не ясен. Значит, надо быстро чморить лидера и дробить группу, а то, не ровен час, в спину пальнут. Не думаю, что их сотоварищи очень одобрят то, что вместо боевого охранения эти придурки старательно тянут веткой с подвешенной за ногу зомбячки ее трусы. Значит, могу пострадать за необдуманное вмешательство.

— Зачем девчонку подвесили?

— Это не мы, она уже висела так, — отозвался слева крайний, значит, я не ошибся в оценке, не гопота они.

— А подумать, кто и зачем ее подвесил, — не судьба? Вы вон стояли — меня не увидели, так увлеклись. Вас с ножа можно было б снять, не то что очередью. Автоматы у вас за спиной, пока дотянетесь. Думаете, тут морф один на всю округу?

Кажется, проняло — заозирались. Кроме лидера. Тот подходит ближе и цедит:

— Вали отсюда, сами разберемся!

— Не вопрос. Уже валю.

А вот теперь не ошибиться бы — начинаю поворачиваться, словно уходя, замечаю движение оппонента и опережаю его — с разворота в челюсть. Он явно этого не ожидал да еще собирался мне пинка дать на прощание. Хорошо ему влетело, душевно. Башку о мерзлую землю не расшибет — она в каске, а вот в себя приходить будет долго. Надеюсь, что я ему ничего костного не поломал. Ну да, рукой бил, хотя хотелось врезать прикладом по наглой тупой роже.

— Ты че, сдурел?

— Товарищ ваш попросил меня, чтоб валил. Я его просьбу выполнил. Теперь вас убедительно прошу заняться не некрофилическими забавами, а вести, черт подери, наблюдение за прилегающей местностью, для чего сюда и пришли. Я за ранеными приехал, и мне тут еще калеки не нужны. Все, дискуссия окончена! Автоматы в руки — поделили зону контроля на сектора — и наблюдать.

— А с Тимуром что? Ты ж его убил!

— У Тимура нокаут. Всего-навсего. Хамить не надо незнакомым докторам. Да и не докторам тоже не надо. Меня ваш полкан попросил глянуть, как вы службу несете, раз я морфа обследовать сюда пришел. Так что автомат этого дурня с собой возьму — у командира пусть заберет. Ясно? Ответа не слышу.

— Ясно…

— Вот и молодцы.

Так, вроде они в драку лезть не собираются. Ну, это знакомо: выбил лидера — остальные теряются, а они еще и не банда, так, сброд малорослый. Теперь — что с зомби?

Красивая была девушка. А теперь висит вниз головой, нелепо растопырившись из-за того, что веревкой подтянута за ногу к суку. Тяжелые роскошные волосы с набившимся мусором метут по грязному насту. Она пытается дотянуться руками до стоящих неподалеку салабонов. Лицо классических пропорций, только чугунно-черное из-за притока крови; резко выделяются белки глаз, как на древнегреческих бронзовых статуях, где вставлялись кусочки серебра в глазницы. Стрелять в такую красоту из ПМ как-то совестно, вот тут и пригождается «Марго». Приседаю, не теряя из виду этих балбесов, вот она поворачивается виском… Тап, тап. Все, обмякла, руки шлепаются на снег. Перехватываю лезвием веревку сразу над высоченным каблуком — девчонка полуодета, из зимнего на ней только сапоги на каблуках. По уму, надо бы глянуть, от чего умерла, но какая, собственно, сейчас разница.

Прихватываю «калаш» с вяло возящегося Тимура и, не слишком поворачиваясь спиной, откатываюсь за сарайчик.

То, что совсем рядом появляется урчащее рыло МТЛБ с серыми полосами — радует очень сильно. Оказывается, ребятам пришло в голову, что поговорка про гору и Магомета имеет возможные варианты. Это замечательно.

Морф оказывается не слишком тяжелым, и ребята сначала держатся отлично, только вот, когда мы его затягиваем на верх агрегата, одна из ручонок отрывается. Званцев-младший стремительно бледнеет, что особенно по ушам заметно, и прыгает с машины долой. Мне тоже мерзко на душе, но надо держать фасон. Подбираю ручонку и запихиваю ее морфу в карман пальто.

Прихватываю тушу к какой-то выступающей детали поданным водителем шнуром. Теперь не свалится. Водила очень недоволен тем, что мы ему погрузили, но, уж не знаю как, — Надежда его угомонила. Бурчит, но вот даже шкертик нашел.

Все, едем на берег.

 

Вкратце рассказываю все, что видел.

— А я таким всегда место уступал, — немного непонятно заявляет младший Званцев.

— Каким таким?

— У кого каблуки высокие. Они всегда с радостью садились, а вот старухи вечно какую-то щемоту разводят. То выговоры устраивают: «что я, по-вашему, такая старая, что вы мне место уступаете!», то кота за хвост тянут, пока какой-нибудь тин без комплексов на пустое место не плюхнется, стоишь потом, как дурак. Даже беременные не всегда садятся, а вот у кого каблуки — те очень рады и благодарны.

— Походил бы ты на каблуках — вопросов бы не возникало, — немного свысока заявляет Надежда.

— Не, боюсь, мне это не светит, — с искренним огорчением заявляет лопоухий.

И заливисто хохочет, видя удивленное лицо медсестры — купилась. Надя как маленькая. Раненые тоже посмеиваются и по мере возможности участвуют в разговоре. Каждому не терпится рассказать о своей героической схватке с нежитью. Как я понимаю, контакт был внезапный, но шумный. Заметили его поздно — тихарился где-то.

— А он мне как даст — так я кувыркаться устал! — хвастливо говорит тот, у кого подозрение на тупую травму живота. Мы посматриваем за ним, но вроде пока признаков внутреннего кровотечения — во всяком случае, бесспорных — нет, и это замечательно.

Старший машины, после некоторого бубнения рации, высовывается в салон и говорит:

— Полковник этот требует, чтоб мы вернулись. Говорит — необходима ваша помощь, причем немедленно.

— Что у них там стряслось?

— Не сказал. Ну что, поворачиваем?

— Да. Своим сообщи. Ну, нашим в смысле.

— Ага.

Бойко развернувшись на левой гусенице, отчего нас сложило в кучу, «маталыга» прет обратно. Раненые ругаются, пытаясь донести до водителя массу интересной информации о нем и его манере езды. По-моему, настроение у них падает — вот уже совсем близенько было оказаться в безопасности, ан приходится возвращаться куда не надо.

Сунутый в угол тимуровский автомат во время боевого разворота вываливается и больно стукает стволом по колену лопоухого курсанта. Естественно, тот интересуется — откуда тут ствол. Вкратце объясняю.

— Да, тут только ипатьевский метод поможет, — соглашается сосед лопоухого.

— Это как?

— А был такой передовик производства — Ипатьев. Сталин часто рекомендовал использовать его метод для улучшения показателей.

— И какой это метод?

— Ипать, ипать и еще раз ипать!

— А что, хороший метод. А то разборзелись салабоны, края не видят, застариковали!

— Ну да, в общем.

Тут лопоухий снимает крышку затворной коробки и ахает как-то по-женски удивленно.

— Не, вы гляньте — этот чудель только сверху смазку обтер, а внутри все как было, так и осталось в консервации. Как он стрелять собирался?

К моему несказанному удивлению, вместо того чтоб вытереть замасленную руку об штаны, паренек достает из кармана носовой платок и старательно обтирает пальцы. Потом брезгливо ставит оружие обратно в угол.

— Пяхота!

 

Прибытие оказывается настолько долгожданным, что нас тут же встречают букетом матюков — какого лилового мы так долго ехали?

Водитель и старший за словом в карман не лезут — лай стоит добротный. Мы с Надеждой тут же оказываемся утянутыми от машины — по пути видим, что тут что-то произошло, причем нехорошее — достаточно благодушный раньше народ словно ощетинился, оружие под рукой держит, все какие-то нервные.

Уже знакомый санинструктор корячится в небольшой комнатенке, где на полу лежит и сидит с десяток окровавленных человек — один свернувшись клубком в углу и рядом с ним автоматчик, остальные — наособицу. Ничего не понимаю — одеты они все в одинаковый камуфляж. Да и повязки синие вижу. Разве что кажется, у того, одиночки, вроде как повязка какая-то пыльная. Санинструктор мельком кидает — этого потом. Если время останется.

Работы оказывается неожиданно много. Настоящий, без дураков, огнестрел, причем не только пулевые ранения, но и осколочные. За окном странное сочетание звуков — очень знакомое. Тяжелая техника сочетает в себе несочетаемое — например, ревущий за окном танк к басовому низкому гулу двигателя приплетает чистые высокие звуки лязгающих траков, и странно это слышать в комплекте — по уму кажется, что не может быть такого звонкого мелодичного звука от бронечудища. Чего там танк возится, непонятно — санинструктор не успевает толком ничего сказать, как какой-то капитан бегом уводит его, несмотря на наши возражения. Попытка забрать и нас для чего-то спешного — проваливается, капитан посылается в лес и поля. Это его страшно бесит, но Надежда заявляет, что она вольнонаемная, а я, на голубом глазу, ставлю его в известность, что сам офицер того же ранга.

Работаем, лихорадочно спеша — раненые, как на грех, все тяжелые, не безнадежные.

Восемь человек. Два жгута. Двенадцать перевязок. Кровопотеря здоровенная. Везти их надо быстро. А еще этот странный парень в углу с часовым. Но сопровождающий с «маталыгой» должен быть и охрану снимать нельзя. Ладно, сам справлюсь.

Одним махом расходуем половину припасов, а лягушки с кровозаменителем уходят все. Этих надо эвакуировать как можно быстрее. Вызываю нашу «маталыгу» — и начинается пересадка. В итоге тягач забит битком, и на броне еще сидят наши знакомые — те, с переломами, ради которых мы изначально сюда и прикатили. Они очень недовольны изменениями. Надежда затыкает их фонтан неудовольствия тем, что садится с ними, успев сказать мне перед отъездом:

— Будете оказывать помощь тому, который в углу лежит, сначала проверьте его на наличие оружия, щиколотки, карманы, рукава. И хорошо проверьте.

— Вы что-то о нем знаете?

— Его охраняют. Потому лучше сразу относитесь к нему как к враждебному и опасному, целее будете. Может, его и обыскали, а может, и нет.

— Хорошо, посмотрю! Удачи!

— Мы за вами заедем!

Лежащий в углу — невысокий, худощавый мужик. Молодой. Ранения в грудь — замотан поверх одежды на скорую руку.

Как-то так получается, что к словам медсестры стоит прислушаться. За последнее время она уже доказала, что не бросает их на ветер. Осматривая раненого, лишний раз убеждаюсь, что она знает, о чем говорит, — на щиколотке находится злобного вида небольшой нож с черным лезвием, а под мышкой странный пистолетик белого металла — я такой ни разу не видал. Несмотря на смешные размеры — как ПСМ^[61], который мне доводилось держать в руках, — этот явно под девять мм. В магазине пять знакомых кургузых патрончиков. Нож просит себе караульный, прикрывавший меня стволом, отдаю ему, потому как прикрывал грамотно и, случись что — не влепил бы очередь мне в спину. Себе прибираю пистолетик — патрон ходовой. Да и размер приятный.

Найденный в кармане брелок с автомобильными ключами оружием не является, но прибираю его совершенно автоматически, как незабвенный Шура Балаганов.

Раненый и впрямь оказывается враждебным. Немного по-другому — я не успеваю толком оказать ему помощь, а он уже помирает. Не могу сказать, что реанимационное пособие я оказал полностью. Нет, конечно. Да и две дыры в грудной клетке как-то не воодушевляли. Отходим с караульным — он страхует. А я второй раз за день делаю «тап, тап» при первых признаках обращения.

— Кто это был?

— Член его знает, урода.

Удивляюсь такому.

— Так он не из ваших?

— Куда там. Дивер, сволочь.

— Да что тут у вас случилось-то?

— Это пусть начальство рассказывает. Я не в курсах.

— Зря я тебе нож дал.

— Да я действительно не в курсах.

Ладно, тут делать уже нечего. Выхожу на улицу и иду глянуть, что там танк вытворяет. Зрелище странное — из-под груды строительного мусора, видимо, обломков нехилого совсем недавно домика торчит орудийный ствол. Понятно, что танк въехал в дом, и его там привалило. Второй такой же металлический агрегат старается выволочь из руин незадачливого собрата.

Судя по толпе народа и начальственным крикам, сейчас именно тут разворачивается основной эпизод. Подхожу поближе. Вообще-то мне надо добираться к своим — и санинструктора тоже зачем-то вызывали.

Он стоит в толпе зевак, одетых в «милитари-стайл», и глазеет самым наглым образом. Оказывается, начальство упало и сломало палец. Ну да. Скользко нынче. Что происходит — он и сам знает плохо, но, со слов раненых, какие-то хамы пытались захватить и угнать танк. Вот прямо так, посреди полного здоровья, на шарап. Говорят, хамов было двадцать, все спецназовцы. Наших успели убить пятерых, да еще восемь ранено. В застрявшем в руинах танке еще осталось два танкиста — что с ними, неясно, водила вроде живой.

Нахожу подполковника с забинтованной лапой, он отмахивается от меня, как от мухи, и продолжает командовать. В здоровой руке держит приспособу для беспроводной связи, но орет в нее так, словно и без нее обойтись может.

Чертов капитан, который вертится рядом, заявляет, что к своим меня отправить могут только по окончании операции, если на то будет решение командира. Думаю, это он только что сфантазировал, просто мстит, что мы нагло игнорировали его приказы. Правда, снисходит до объяснений инцидента. Дивергруппа составом в четыре человека совершила нападение на экипаж танка, убив двоих и ранив одного, но, к общему счастью, водитель сообразил, что происходит, и дал задний ход, въехав при этом в дом.

Оставшиеся с носом диверы вступили в перестрелку с подоспевшими бойцами. Результат известен. Двое диверов были раздавлены при въезде танка в дом, один убит на месте, а взятый язык по докторской косорукости помер, непонятно, чему этих штатских идиотов в институтах учат…

Кстати, я по распоряжению полковника прикомандировываюсь к группе до особого распоряжения, и потому далеко не отходить, закончат с танком — капитан скажет мне, что делать.

Сердечно благодарю за ценнейшую информацию и начинаю претворять в жизнь старый армейский принцип: подале от начальства — поближе к кухне. Кухню не нахожу. Зато замечаю скромно приткнувшийся за углом соседнего дома маленький джипик синего цвета.

Машин-то здесь много — в основном брошенных, но эта обращает на себя внимание: во-первых, видно, что на ней недавно ездили, во-вторых, это «судзуки», а у покойного дивера брелок как раз этой фирмы. Заманчиво, черт возьми, очень похоже на то, что на той машине диверы и прикатили… Да и не нравится мне тут. Я уже как-то привык к несколько привилегированному положению, а здесь к медикам относятся явно неуважительно.

Минуту-другую раздумываю, а не заминирована ли машина, потом решаю, что в таком случае ключики бы остались в замке.

Салон маленький, но, в общем, все понятно, разве что рычажок добавился к стандартному набору. Надо полагать, для включения полнопривода. Ну да, мы люди простые и так уедем, если заведется. Оно, конечно, могут быть всякие секретки противоугонные типа размыкателя цепи или еще чего, но вряд ли диверы угона боялись…

Заводится влегкую, аккуратно трогаюсь и сматываю удочки без каких-либо проблем. Немудрено, что диверсанты приехали как к себе домой.

 

Места знакомые, сориентироваться особой проблемы нет, но и гнать не резон. Машинка идет ходко, и я даже несколько расслабляюсь. И совершенно зря, потому как лопается переднее колесо, руль дергается, бьет по рукам, и машину закидывает в сторону. Скорость-то была — самокат быстрее ездит, так что ничего не произошло особенного, но вот возиться со сменой колес тут как-то не с руки. Озираюсь внимательно по сторонам — безлюдно совершенно, место глухое, дорога второстепенная, особенно не спрячешься. Ладно, пошли менять на запаску.

Инструмент, к счастью, есть, запаска, на мое удивление, тоже, причем новехонькая, так что, собственно, дело на пять минут.

Ну вот, даже не вспотел. Теперь все по местам и — ходу. Колесо, правда, уже ни к черту — видно, какую-то арматурину словил, порвало от души. Да, впрочем, и осталось ехать всего ничего, а машинка понравилась, надо бы ее себе прибрать. Теперь в теплый салон и…

Повернувшись — вижу новое в пейзаже. Вижу и не хочу понимать. Не могу даже.

Никак.

В метре от меня — человек. В грязной просторной одежде. Лицо немножко изменено. Да какое на хрен лицо!

Чего ему надо? Подошел как? Почему я запаха не почуял? Окатывает ледяной волной, как в детстве, когда весной с плота упал.

Морф.

Из расстегнутой на груди хламиды свисают две маленькие синие ручки. Пытаюсь нащупать рукой автомат. Еще раз передергиваюсь от ужаса — АК на боку нет! Вмать!!!

Морф слегка раскачивается.

Нелепо шарю руками по себе… Где-то ж у меня пистолеты были… Три штуки… Не успею… Ничего не успею…

Все!! Теперь — точно все!!!

Морф разевает пасть.

— Аххррушшии. Ахххрушшии хеммхааа.

Туплю неимоверно. Такое только на экзаменах было, когда надо немедленно соображать, а нечем и никак. Он что — говорит? Говорит???

— Аххррушшии! Ахххрушшии хеммхааа!!

Эта скотина явно злится. Да и до этого не аллегория дружелюбия и добродушия был. Челюсти в метре от лица мозг просто отключили! Но пока не атаковал — есть время. Что ему надо? Что обычно требуют при первом знакомстве? При таком знакомстве? Что я бы потребовал?

— Ахххрушшии хеммхааа! Ахххрушшии хеммхааа!! Ахххрушшии хеммхааа!!!

Судорожно память выволакивает из глубин мальчишку, которого дразнили прозвищем «сушеные кузнечики» соседи по палате. Волчья пасть, незаращение верхнего неба. Очень похоже у него получалось. Здесь-то что?

Морф ступил на шаг вперед. Пятиться мне некуда — за спиной машина.

Совсем мне в лицо с мерзким смрадом мертвечины с ацетоном:

— Ахххрушшии хеммхааа!!!

— Оружие? Оружие?

— Ахххрушшии. Хеммхааа!

— На землю?

— Хисохххессс!

Выкидываю из кобуры ПМ. В последний момент думаю, что мог бы применить, потом понимаю, нет — не успел бы.

— Храссиххаа! Хеммхааа!

Уже в установившемся ритме кидаю вниз рацию. Пытался ее включить, но не получилось — пальцы не слушаются. А еще, может, от того, что старательно пытаюсь вспомнить. Что-то в его речи очень напоминает не только бедолагу с кличкой «сушеные кузнечики», еще… очень знакомое… Вот вертится!

Странное ощущение — было такое. Когда я с двумя балбесами на передних сиденьях, уверенными в том, что марка «Мерседес» гарантирует от всех бед, невзирая на лысые покрышки и криворукое вождение, вылетел на поворот в селе с дурацким названием Большое Опочивалово. Только-только начался дождик, и эти первые минуты всегда самые страшные. Асфальт еще не мокрый, капельки воды не растекаются, а остаются шариками, покрытыми пылью. Дорога оказывается сплошь покрытой такими водяными микроскопическими подшипниками, на которых и нормальная машина идет юзом, а уж на лысых покрышках-то и тем более.

Ну мы и пошли вертеться, дав два полных оборота на 360 градусов, как корова на льду, после чего улетели в кювет. И все это время отчетливо запомнилось до мельчайших деталей. Я успел передумать чертову прорву всего, правда, превалировало утилитарное — сейчас врежемся в этот грузовик левым бортом, значит, повреждения у меня будут, как на рис. 38 учебника по судмедэкспертизе. Нет, проскочили, если воткнемся передом в «жигуль», значит, повреждения пассажира на заднем сиденье слева будут как в случае, описанном на рис. 40 того же учебника. И в том же духе.

А потом втроем мы выдернули тяжеленный «мерс» из кювета на голом адреналине. И не проносилась передо мной вся жизнь…

И сейчас я вижу отчетливо бежевые метелки прошлогоднего бурьяна, серый мерзкий снег, репейник на хламиде морфа, отчетливо, хоть рисуй потом по памяти, все пятна на его роже и зубы… Да акула симпатичнее! Но это не все… С речью что-то… Его речь очень характерная. Было… Точно было… Когда? Что-то с опухолью… Точно! Раковая опухоль…

Молодой очень успешный инженер тридцати четырех лет. Отличная семья, отличная карьера, отличный специалист и, видимо, очень хороший человек — друзья к нему ходили все время, даже когда стало ясно, что это — все. Мне его спихнули потому, как студент-шестикурсник уже может что-то делать, а больше уже пациенту и не нужно. Опухоль была не курабельна^[62]. Ни оперативно, ни терапевтически. И развивалась стремительно, отчего у пациента отключались одна за другой функции мозга — то он забыл, как логарифмировать, потом уже становилось невозможным считать. Потом резко ухудшилась речь — сначала перестал говорить сложносочиненными предложениями, затем начал излагать мысли на странном языке, состоявшем практически из существительных, и понимал максимально упрощенную речь, отчего мучился не меньше, чем от болей…

Но я-то хорош гусь. Взяли тепленьким. Остается только покрываться холодным потом. Хорошо еще, не обделался. Вот есть такая теория, что обсираются от ужаса не трусливые люди, а те, которых в детстве хвалили за «хорошо покакал». Меня, видно, не хвалили. Или просто забыл, как это делается. Не до того сейчас.

А до чего? Чего ему надо? Я что, в плену? У кого? Или ему собеседник нужен?

Да нет, морда у него в кровище, жрал он кого-то, иначе б морфом не был. Или я, такой покорный, отлично гожусь на консервы?

— Хессиххх?

— Что?

— Хессиххх??

Смотрит на сумку. Ага, понял!

— Медик. Врач. Доктор.

Черт, чего это на меня словесный понос напал? Взамен положенного по ситуации натурального, что ли?

— Это понятно. Великолепно! Теперь продолжим начатое. С чего это вы, почтенный, так нахально разъезжаете?

Не отрывая правого глаза от зубов у самого лица, левым стараюсь посмотреть вбок. Там стоит герой — картинка. Не знаю почему, но первое впечатление — манекен из оружейного бутика. Снаряжение такое впервые вижу — от амуниции до оружия. Все определенно дорогущее и навороченное, прямо прет таковым от этого красавца. Шлем на башке явно натовский, да еще с какими-то привинченными приблудами, а вот автоматик в лапах — явный АКСУ. Только не простой — и магазин коротенький, и понавешено на него всякого — и глушитель, и гранатомет, но все какое-то необычное. Либо я очумел, либо и у гранатомета торчит магазин. И стоит это чучело в картинной позе. Хотя вообще-то ему есть с чего так стоять, чего уж там…

— Итак, эскулап как тот медведь — шел по лесу, увидел, горит машина. Сел в нее — и сгорел. Что с нашими диверсантствующими произошло?

Убивал бы таких баянистов, рассказывать с таким понтом самый старый анекдот — это даже не хамство. Хотя да. Похож я на медведя. Сгорел. Сел в машину и сгорел. Расслабился как-то. Катались мы взад-вперед без проблем, да и ехать-то тут всего ничего. А про то, что у диверов обычно есть группа поддержки и прикрытия, — совсем запамятовал. Вот она, группа. Прострелили мне колесико и, пока я возился и пыхтел, — подошли мягонько и незаметно…