Утро девятого дня Беды 5 страница

— Я те харю разобью!

— Да пошел ты! Гнида пластинчатая!

Николаич буром влезает между спорщиками.

— Хорош! Хорош, я говорю! Идиоты, оба. Лейтенант! Что такое бронетехника без ремонта — это Красная армия в сорок первом наглядно показала. А панцерваффе вермахта — в сорок пятом. Из-за поломки грошовых деталюшек технику бросали пачками. Видал? Сейчас на броне только и ездить, а без ремонта — кукиш без масла, а не броня. Это-то понятно?

— Не надо меня лечить, не мальчик. Броня еще походит, а вот мертвяками мы вполне сегодня станем. И насчет присяги не надо! У меня три десятка человек, и я их гробить просто так не дам. И не просто так — тоже не дам. Больше у меня подчиненных нет. И я без них приезжать не хочу. Все, разговор окончен! Мы отходим.

Похоже, летеха прямо сейчас отдаст приказ.

— Разве только в мир иной отойдете.

— А ты, что ль, не дашь?

— Эй-эй, давайте пока перекурим. Лейтенант, курите?

— Курю. От такой жизни закуришь…

— Тогда угощайся.

— Ого! Богато живете. Сигары!

— Только в затяг не вздумай.

— А как надо?

— Держи дым во рту.

— Да ну?

Замечаю, что Севастьянова отвели в сторонку. Ну да, страсти-то охолонуть надо. Скуповатый Николаич тем временем роздал сигары. Вот не ожидал такой щедрости. Но тут получилось грамотно — все отвлеклись, а еще обрезка кончиков да прочие хитрости. Опять же многие впервые вообще сигары в руках держат, это раньше кубинские продавались на каждом углу, как и кубинский ликер, хорошая штука… Пробовал в детстве… Сейчас обязательно кто-нибудь по привычке затянется во всю мощь легких и начнет кашлять…

Как у нас в роте — я тогда из отпуска ребятам сигару привез. На всех хватило. Три дня ее курили по очереди. Один затяг — и готово…

О, что я говорил! Уже закашляют…

 

Ботан-радист тоже отхватил сигару, но ничего сделать не успел — я наседаю с вопросами. Ответов оказывается не густо. Тот самый Пашка успел сообщить, что группа разгромлена, потери офигительные — пехоту, считай, всю потеряли, бронетехника откатилась, потом после спора и ругани поделилась надвое — часть ушла к супермаркетам. А часть сейчас идет к нам — с кучей раненых. Мой знакомый полкан вроде погиб. Командует там непонятно кто.

Оставляю ботана разбираться с куревом. Надо бы все ж пополнить сумку — тут у меня, если Нади не окажется среди отступающих, будет хлопот полон рот. И того толкового санинструктора здесь нет. И кстати, автомат забрать. Вылезая из машины, я его не прихватил, что не помешало мне Семен Семенычу глаза колоть.

Вовку нахожу в БТР, на котором Ильяс сидит. Выслушиваю нотацию. Ну да, на это-то мы все горазды, других жизни учить. Сам такой. Меня не отпускают, пока не рассказываю о своем путешествии. Вовка затыкает тех из слушателей, которые начинают сомневаться в моей умственной полноценности.

— Джип хорош. Сам бы тоже угнал. И бак полный. И пара гонореек тоже к месту.

— Запаски там нет. И что за гонорейки?

— «Ксюхи» с глушаком и подствольником — комплекс «Канарейка» называется. Довольно редкая штуковина. А запаска… Фигня, добудем. Не та пронблема. Вот что там начальство решило?

— Ну, их командир хочет тикать. Наш — не хочет.

— Эй! Воины! А вы как? — спрашивает Вовка у солдат летехи.

— Че мы. Как скажут, — отвечает ему водитель.

— Орлы! Богатыри!

 

За броней шум. Вылезаем. Но это не разгромленные — вижу, что кронштадтские усиление подогнали. Сотни две человек, только уж очень сбродные какие-то и одеты и вооружены разношерстно.

Выделяется взвод морпехов вроде — не смыслю я в их наклейках и нашивках, да еще группа здоровых ребят, скромные такие, но с достоинством. Оказывается — тут те, у кого родственники могут оказаться в лагере этом заводском.

М-да… Эти настроены решительно, и отойти летехе и его ребятам вряд ли дадут. Видно, что у них командир есть — и грамотный.

Вижу знакомые лица — две медсестрички из кронштадтсткой больницы. Это уже веселее. И сумки у них — как среднего размера рюкзаки. И набиты битком. Машу им рукой.

Замечаю, что здесь и охранение — они мимо нас прошли и заняли удобную позицию — мух ртом не ловит. Это хорошо. Так же вижу, что и пулеметчики у прибывших толковые.

Осторожно чмокающий сигару лейтенант стоит рядом. Медсестрички тоже подходят, здороваемся. Николаич представляет присутствующих. Предлагает принять участие в перекуре.

Одна забирает сигару для мужа, другая отказывается — достает свои, тоненькие, элегантные — ультралайт. Кокетливо прикуривает от одной из четырех поданных зажигалок.

Ну да, симпатичная она. Только вот курит зря.

Видимо, в плане компенсации за многочисленные в последние дни случаи словесного воздержания, черт дергает меня за язык.

— Коллега, лучше б вы сигару курили.

Девушка ухмыляется:

— Типа фаллический символ, как у Шэрон Стоун?

— Ну что вы. Просто то, что курите вы, — банальный обман и дрянь. Фальсификация продукта. Надувалово. К тому же еще и сильно вредное.

— Да бросьте пугать-то. Ясно же, что никотина здесь меньше. Это же — ультралайт!

— Ага, — отвечаю, радостно про себя отметив, что девчонка вляпалась. — Именно. А курят ради чего? Ради никотина. Только поэтому. И кайфа не будет, пока концентрация этого алколоида в крови не дойдет до нужного уровня. А никотина-то как раз и не доложили. Получается, что курите сено или прошлогодние сушеные листья, а не табак. Получаете мало никотина, поэтому до нужной дозы вбираете двойную порцию дыма, смол и прочей дряни.

— Насчет сена — это ты заливаешь, — вмешивается летеха.

— Отнюдь, сказала баронесса. Это — точные сведения, с ручательством. Табака мало, а курильщиков — много. На всех не хватает. С алкоголем просто — его можно произвести из чего угодно, в любых объемах. С табаком сложнее.

Потому чистый табак курят счастливчики — либо те, кто табак выращивает — тут можно вспомнить наших горных долгожителей, либо богатеи — кто может позволить себе дорогущие сигары или некоторые сорта трубочного — действительного табака.

— Какая радость в сигарах. Они ж крепкие как железный лом. Чуть легкие себе сейчас не выкашлял!

— А ты неправильно курил, — поясняю я.

— Рассказывай. Я уже десять лет курю. Тоже мне лектор. — Летеха стоит как победоносный памятник самому себе.

— При курении, например, сигар или трубки, то есть чистого табака, дым содержит высокую концентрацию никотина, и для получения дозы для кайфа достаточно дымом полоскать рот, не нужно курить «взатяг». Слизистые рта всосут достаточно никотина. Но это очень дорого и расточительно. На всех табака не хватает, не забыл? Сигары и трубки могут себе позволить только богатые люди. А как быть остальным?

Для этого и сделаны сигареты. Табака там мало, зато много всякого хлама — от прессованной табачной крошки до банального сена, заодно все это пропитано селитрой — чтоб горело побыстрее. Положи сигару или трубку — так огонек и погаснет. А сигарета горит как бикфордов шнур. И знаешь почему?

— И почему?

— А потому что они и сделаны по методе бикфордова шнура — с пропиткой селитрой. Встречаются и так называемые соусированные сигареты — где табака нет вообще, а есть сено с пропиткой вытяжки из отходов табака. Старая немецкая методика производства эрзац-продуктов. За две мировые войны отточили до совершенства.

— Как напоить бутылкой водки двадцать человек? Разболтай ее в ведре с грязной водой, всем и хватит. Пусть пьют, пока шары на лоб не полезут, — добавляет, ухмыляясь, Николаич.

— Вот-вот. Тот же принцип. В сигаретах концентрация никотина такая убогая, что для кайфа требуется задействовать всю поверхность слизистых оболочек легких и бронхов. Разница — как между спичечным коробком и ангаром. Но вместе с никотином идет довеском больше сотни других продуктов горения — они в легких и оседают. Соответственно, отсюда бронхит и прочие удовольствия курения — до рака легких. Да и горят сигареты из-за добавленной селитры куда горячее, чем табак в сигарах, поэтому добавляется еще и эффект постоянного ожога бронхов. Поэтому чем легче сигареты — тем меньше в них никотина, зато больше смол и прочей дряни. Отличное надувательство. Великолепное.

Некурящий Николаич с сапером не принимают участия в этом культурном мероприятии по борьбе с курительной неграмотностью.

— Как, легче стало? — улыбаясь, спрашивает сапер, когда я закончил.

— Легче. Отбарабанил привычную лекцию — теперь можно опять с Мутабором общаться.

— Чем он сейчас занимается-то?

— С Семен Семенычем песни поет. В кунге.

— М-да… вот и думай. Дальше-то что с ним делать? Доберемся до амбулатории, реанимнете вы этого ублюдка. Пришьете ему руки в зад. Дальше, какой прогноз?

Непроизвольно чешу в затылке.

— Ну, честно сказать — не знаю. Пока у Мутабора есть цель — он нам не опасен, полагаю. А вот выполненная цель неизвестно что даст потом. Доминанта мести пропадет, скорее всего. Сейчас он даже от жратвы воздержался. У его хозяина была сумка с мясом — и морф ее обнюхал, в лапах подержал, а потом оставил.

— Получается так, что лучше б нам этого морфа упокоить. Информатор важнее для нас. А этот голый хлюст должен знать много. Не по медицине, это-то я с вами согласен. По тому, откуда эта секта взялась, кто старший, какая структура, какие силы, где еще базы. Вы как?

— Ну, мне кажется, что рано нам это обсуждать. Мы даже не знаем, что там на заводе за ловушка была. В деле — морф при мне шутя разобрался с парным патрулем за секунды. Короче говоря — считаю, что надо подождать, пока ситуация станет ясной. Со своей колокольни замечу, что мертвый морф пока у меня вызывает больше симпатии, чем живой его хозяин. И опасности от живого вижу больше.

— Получается так, что ладно. Пождем пока. Но, доктор, как бы из-за вашего миндальничанья не погиб кто из наших. Морф — это морф. Он — мертвец. Жрал человечину. Севастьянов прямо показал, что эта парочка ему знакома до синего ужаса, — говорит Николаич. — А информация нам важна. Очень. То, что он вас не сожрал, — ничего ровным счетом не говорит — вы нужны были как инструмент во внутренних разборках.

— Поддерживаю. Самое худшее, когда человек наделяет своими чертами характера другое существо. — Сапер смотрит внимательно и очень серьезно.

— Ну я понимаю. Но ведь Мутабор не согласился помогать в вивисекции.

— Тот, кто не согласился, — умер. Несколько раз причем. Теперь мы имеем дело с морфом-людоедом. Вот с этой точки зрения и надо рассматривать ситуацию. Пока кунг с морфом — под перекрестным прикрытием моих людей. И лейтенант отделение выделил. Так что лучше морфу сидеть и петь песни. Целее будет. А вы уж постарайтесь не создавать своим гуманизмом и порядочностью дополнительных трудностей. Договорились?

— Договорились. Но и вы поймите, что выбивать ему мозги…

— Начинаем новый триллер — «все во имя науки»? Безумные ученые ради интереса снова гробят мир? Цена больно большая светит. На общем, что особенно пикантно, фоне. Кстати — эта похабель вокруг тоже вполне может быть результатом чьего-то научного эксперимента. Не корчите странствующего рыцаря. Договорились? — вроде бы дружелюбно, но не допускающим возражений тоном ставит меня на место сапер.

— Ну, договорились… Но ведь феномен же уникальный!

— Получается так, доктор, что, к счастью, тут собрались олухи царя небесного — и нам любой из наших балбесов, куда более ценный феномен, чем морф. А учитывая события последнего времени — значительно более ценный. Единственное, что могу пообещать, — при культурном поведении вашего питомца я постараюсь воздержаться от ликвидации. При очень культурном поведении. Все ясно? — Николаич смотрит очень внимательно.

— Так точно. Ясно.

 

Думать о том, как жить дальше, лучше в приятной компании. Залезаю к Вовке. Ильяс все так же степной каменюкой сидит наверху. Степная каменюка с биноклем.

Внутри тепло. Мне суют вскрытую банку тушенки и чью-то ложку в сале. Ложку возвращаю. Своя есть. Тушенка явно с кучей сои, но жрать хочется как из пушки. Не до привередничанья.

Вовка тем временем разобрал трофейные автоматы. Ну разобрал — сильно сказано, отделил оба гранатомета да глушители снял. Гранатометы лежат как причудливые толстоствольные пистолеты с вывернутой в обратную сторону рукоятью.

Залезший в БТР замерзший Ильяс поспевает как раз в тот момент, когда Вовка задумывается, вертя в руках глушители.

— Что, по-прежнему не понимаешь, как ежи сношаются? — ехидничает сменившийся с НП снайпер.

— Не, глушаки разные, что-то не въеду в тему.

— А чего странного? Этот — ПБС-4, последняя, можно сказать, разработка.

— А этот?

Ильяс свысока смотрит на приятеля и, выждав достаточную паузу, мудро отвечает:

— А этот — не ПБС-4. Непонятно?

— Да иди ты!

Мне самому интересно становится, и я влезаю в разговор:

— Серьезно, Ильяс, в чем разница-то?

— Да просто все. ПБС-4 — вот этот, который позволяет стрелять любым патроном. А другой заточен только под УС.

— Ах, вот оно что! Когда в меня из него стреляли — грохоту было!

— Тут вообще какая-то лажа. Одна «ксюха» — реально «Канарейка», видишь, и накладка на прикладе резиновая, и кусочек кожи на клепках. А эта — просто с глушаком, а гранатомет присобачен кустарно. Дерибас, короче. Гранат в трофеях не оказалось?

— Нет, только патроны.

— Жаль. Всегда хотел из такого бахнуть.

 

Рации начинают пищать одновременно у троих. У командира БТР тоже что-то пилюкает. Вызов одинаковый — к нам подошли остатки бронегруппы. Выкатываемся на холод. Знобит.

В расположение вкатилась пара «маталыг» и БТР-70. Но это сразу не понять — броня буквально облеплена людьми, железа не видно. Кронштадтские, обеспечив кольцо оцепления, сгружают замерзших людей.

Подбегаю к Николаичу. Рядом с ним несколько человек, часть уже знакома — тот же сапер, летеха. Но есть и новые — мешковато одетый пожилой мужик во флотской фуражке и городском камуфляже. Полагаю, что это наш штаб в полном составе.

Мужик в фуражке как раз и спрашивает меня с места в лоб:

— Прибыло больше ста беженцев из лагеря на заводе. Ваши действия?

— Оповестить медслужбу на берегу и отправлять беженцев туда незамедлительно. Потом на учебный корабль. Прямо сейчас.

— А оказать им помощь здесь и сейчас? Лениво? Руки марать неохота?

— Их поить надо горячим, согреть, одежду обгаженную заменить на сухую, помыть опять же. Здесь у меня такой возможности нет. Только зря приморозим дополнительно.

— А так часть из них не доедет!

— Ослабевших отвезем под присмотром. Но если их сгрузим тут — потеряем больше.

— А сразу на боевой корабль — по-твоему, лучше? Черт знает, кто может в этой толпе оказаться!

— Отфильтровать тех, кто три дня не ел, не пил, от тех, кто примазался, — не вопрос.

— Для матросов первого года службы — еще какой вопрос.

Вспоминаю ловкача-начальника, мирно сидящего на бережке под сенью корабельных пушек.

— На берегу — грамотный врач с запасом медикаментов. С фильтрацией и сортировкой он точно справится. Придать патруль для охраны подозрительных. А нам здесь, я так понимаю, еще завод атаковать…

— Умный шибко! Атаковать… Темнеть уже скоро будет!

В толпе у прибывших машин начинается крик и ругань. С радостью узнаю голос Надежды Николаевны. Уцелела, значит!

— А ну пошли прочь с тушенкой, придурки! Только сахар и сухари! Чай давайте, у кого есть!

Николаич негромко говорит:

— Прошу, Доктор, наводите порядок.

И повернувшись к кронштадцу:

— Считаю, что эвакуация беженцев, причем срочная, лучший выход.

Остальные присоединяются. Мешковатый моряк смачно сплевывает и, вопреки ожиданиям, не орет, а ровным голосом начинает сыпать приказаниями в свою рацию. Поворачивается к командирам.

— Сейчас придет пешая толпа. И сколько-то на замыкающем танке едет. Давайте всю воду и весь сахар. С вас — оба кунга. В теплый детей посадим. Возражения есть?

— Если там есть беременные — то лучше их. Дети выдержат и так.

Это я умничаю — не нравится он мне.

— Я не буду действовать в отрыве от основной группы, — заводит старую песню летеха.

— В случае саботажа я, как старший по званию, сниму вас с командования.

— А возражений от моих людей не боитесь?

— В каждой коробочке уже сидят, и не только ваши. Так что давайте-ка не кучедрючьтесь, лейтенант. Если мы и не вполне по уставу действуем, так ситуация обязывает. Сочтемся славой.

— Славу в тарелку не нальешь и в рот не положишь.

— Лиийтенант! Я уже все сказал. Вы тут в единственном числе. Слыхали поговорку про одного воина? Которого за это — поленом? Все, давайте действовать.

 

Кунг для не афишируемой среди широкой публики высадки морфа и его хозяина приходится отогнать за передовое охранение. Сапер ненавязчиво перекрывает яму, где я устроился со своими подопечными. Еле-еле я успеваю перекинуться парой слов с Семеном Семенычем. Мутабор все это время старательно подпевает — то есть воет и ревет как заведенный. Особое воодушевление ему дает то, что вивисектор мало что не блюет от этого пения. Сейчас гений с отвращением кутается в грязнючее красное одеяло. Холод преодолевает брезгливость. А мне почему-то вспоминается, как по приказу царя Петра старательно утеплили тулупом любовника царицы Евдокии — первой петровской жены. Чтоб, сидя на колу, прожил подольше.

Если можно сказать про мертвеца, что он нервничает, то по отношению к Мутабору это определение годится. Я тоже нервничаю. В меньшей степени, конечно. А моего знакомца, вивисектора, просто колотит. Когда сидишь в яме, мир приобретает несколько странную перспективу.

Честно признаться, я сильно подозреваю, что собственно расклад уже сделан и скоро невзначай подошедший автоматчик просто с трех метров длинной очередью снесет морфу башку. Судя по всему, он думает о том же. Как ни странно — о нас словно забыли и меня не дергают для помощи беженцам.

Остолбенело открываю рот — со стороны завода на бреющем проносится пара вертолетов. Боевые, вроде их крокодилами зовут. Сначала, услышав очень характерный рокот со свистом, я не понял, что это. В первый момент прижигает мысль, что противник уже и винтортясами обзавелся и сейчас нам тут кашу устроят, но агрегаты мирно проходят. Один начинает облет по кругу, другой зависает в нескольких метрах над землей, словно чудовищная стрекоза, потом ложится на курс к Кронштадту, следом, сзади и чуть выше, уходит и второй. В воздухе еще летают какие-то не то тряпки, не то бумажки, поднятые воздушным вихрем.

Пока хлопаю глазами, оживает почему-то вивисектор:

— Мутабор, яма, расстрел. Господин, Кронштадт, лечение.

Это он, интересно, к чему?

— Господин, информация, ценность. Мутабор, людоед, дрянь.

Ага, понимаю. Видимо, решил злить морфа. Заодно и недоверие возбудить, что просто в наших условиях. Оно и так возбуждено, без виагры — дальше некуда.

— Мутабор, башка, пуля, мозги. Мутабор дурак. Дурак. Дурак. Дурак. Скотина.

Пора встрять.

— Эй! Язык в задницу засунь! Пинок по пальцам охота?

— Да пошел ты! Ай-й-й-й!

Ну да, Мутабору-то и тянуться не надо. До меня, кстати, ему тоже рукой подать.

Сзади шаги. Поворачиваюсь. Двое незнакомых офицеров и Николаич. Раньше вроде я этих мужиков не видел. Незаметные они какие-то. Спускаются к нам в яму. Становится тесновато.

— Атака через час. Мутабор, готовность? — спрашивает устало Николаич.

Морф шевелится, вроде как кивает.

— Доктор готовность?

Встряхиваюсь. Гляжу на сумку. Висит плоско, как груди у старухи. Подрастряс я ее сегодня. Потому отвечаю не слишком молодцевато:

— Доктор, готовность. Медикаменты недостаток.

— Ситуация. Мутабор, надобность, месть. Подтверждение?

Мутабор напрягается, потом старательно выдает, мутно глядя на незнакомцев:

— Бодберршешииие.

— Доктор, группа, надобность, информация. Информация, содержание, убл… вививсектор. Понимание?

— Бодберршешииие.

— Резюме. Необходимость, получение, информация.

— Ххррння!

Незнакомые офицеры и ухом не ведут, словно всю жизнь сидели в яме с морфом и слушали его речи. А вот мне как-то неуютно.

— Доктора на выход! Скорее, времени мало! — орет кто-то сверху.

С облегчением, но стараясь не показать этого, обращаюсь к «старшому»:

— Разрешение?

Николаич кивает. Встаю и замечаю, что морф напрягся и зашипел.

— Спокойствие! Доктор, надобность, Мутабор, конец, атака. Группа, надобность, доктор, медикаменты, начало. Беженцы, нужда, помощь, медицина. Спокойствие! — Николаич и впрямь производит впечатление человека, знающего, что говорит. Так же спокойно он продолжает:

— Следователи, доктор, надобность?

— Что? А, нет, пока не нужен, — отвечает один из офицеров.

Мутабор шипит.

— Да, конечно… надобность, доктор пока нет… отрицание. Хотя… Доктор, боль, вызывание, умение?

— Подтверждение.

— Пример?

— Невралгия, тройничный нерв, вызывание. Э-э-э… Веточки, выход, череп. Отсутствие проблемы.

Мутабор хмыкает. Черт его знает, что он выразил. Но вроде как-то расслабился.

Николаич мне — ступай, дескать, разберутся. Киваю в ответ и дергаю к беженцам. На бегу отмечаю, что хоть и пропала большая часть нашей техники, а толпа вроде еще больше стала. Костры палят. Поспеваю одновременно с транспортом — пустые «маталыги», урча, выкатываются из-за домиков.

 

Работы прорва, как и ожидал — большая часть беженцев ознобилась, вымотана до последнего предела, часть ранена, и практически у всех явные признаки обезвоживания — вторая степень. Складка кожи, взятая пальцами, не сразу меняет форму. Секунду-две расправляется. Так, навскидку — еще не страшно. Не вижу ни одного ребенка, а они вроде ж были.

Транспорт тут же набивается людьми, кто покрепче, подсаживаются на броню. Колонна укатывает, а спасенных-то как не убавилось.

Откуда-то ребята таскают в разномастных ведрах и кастрюлях воду, стараются хоть немного подогреть на костре, но она выпивается куда быстрее. Одна радость, что беженцы так вымотались, что большая часть сидит апатично. Какие-то они сонные. Но оживляются при виде воды. Ненадолго, правда. Часть плачет. Но тоже как-то тихо, обессиленно.

Наконец не остается никого. Отправлены последние, и о своем начальнике я думаю не без злорадства — там у него завал.

Подходит осунувшаяся, серая Надежда. Через силу улыбается:

— И где ж это вас носило?

— Ох, не спрашивайте, Надежда Николаевна. Что у вас там произошло?

— Гордыня и самонадеянность… Один из смертных грехов. Давайте присядем, а? Ноги не держат. А вы и вправду с морфом ручным заявились? И языка взяли?

Извечное женское любопытство как-то подбадривает ее. Даже глаза заблестели.

— Ну, по правде, это меня взяли. Морф ни черта не ручной, сам себе на уме. Который, кстати, сохранился частью. Языка вроде как сейчас допрашивают. Но это потом расскажу. Что с вами случилось-то?

— Мы за вами вернулись. Тут нас полкан и припахал. Пока вас искали — началось. Хочешь не хочешь, а пришлось присоединиться. Ребята хотели слинять под шумок, но я отговорила — думала же, что вы там где-то, да и раненые вполне могли появиться — стрелять-то по нам стреляли. Правда, недолго — там этот бешеный майор из своей пушки раздолбал все, да и из крупняков добавили. Что ему подозрительным показалось, то и снес.

— А чего автоматчики палили? Я выстрелы слышал.

— Да сдуру и для куража. Целей для них не было. Стенку — забор то есть повалили добротно, въехали на территорию завода. Покойный полкан не дурак был, там, откуда мы вперлись, — пустырь, по следам, похоже, что-то вроде обкаточного полигона. Бронетехники стоит чертова куча, рядами. Но это по краям поля. Доехали до корпусов. Народ внутри как услышал стрельбу, так и завопил. Наша «маталыга», когда подъехала поближе — там уже из одного цеха люди валом валили через распахнутые ворота. Полкан, герой этакий, ворота второго цеха сам открыл. Без ансамбля… Вот оттуда и выскочило несколько десятков шустриков — и людей, и зомбак вперемешку. И с ходу прямо в толпу, там же и солдатики, и спасенные — все в куче были. Мы и охнуть не успели, а начались хлопки — и дымки такие. Это кто-то умный подрывные заряды подорвал. Снесло ворота и куски стен, двери там разные. Все нараспашку! Ворота у соседнего цеха прямо на толпу положило — это у меня и сейчас перед глазами стоит. Кто уж оттуда выбегал, я не видела. Хорошо, из наших никто далеко от машины отойти не успел. Лопоухого, считай, за уши на броню втянули. Рев и вой — ну да их и тут слышали. И побежали. Кто как мог. Наперегонки с шустерами. Кто сообразил — те откатывались назад, откуда мы пришли, а у кого ума не хватило — пошли врассыпную.

— А технику-то как потеряли?

— Так очень просто. Мы ж герои-победители. И люки открытые, и водилы повылезали. Там же такое творилось. Еще хуже б было, но опомнились, поле все-таки помогло сильно.

— Много живых положили?

— Много. Слишком много. Но человек триста-четыреста вывели. А потом разругались — один танк прямо с разворота уехал и часть другой брони тоже. Правда, кого-то из беженцев и они взяли. А нас майор в кучу собрал, подождали, может, еще кто выбраться сможет, постреляли тех зомби, которые из пролома лезли, — и сюда подались.

— А что за майор-то?

— Танкист. Вы его не видели, он за водилу был в том танке, на который диверсанты напали. Думаете, у срочника хватило бы сообразительности в дом вкатиться? Он же их группу одним махом ополовинил.

— Ну, это я понимаю, если б танк захватили — плохо бы вышло.

— Куда хуже! При небольшом везении они бы раздолбали второй танк, а потом разнесли бы всю группу на клочки без большой напряги. Против танка не прыгнешь. И почти им удалось. Экипаж-то они втихую сняли, никто не заметил ничего, только на майоре зубы поломали.

— А вы это уже рассказали?

— Да, спрашивали. Боюсь, не решатся наши лезть. Там и просто фугасы могут быть, не только отсечка ворот. Хотя мне показалось, что и дальше люди кричали — не во всех цехах мертвяки. Но их не кормили три дня, сколько продержатся — сказать трудно.

— А паренек этот? Санинструктор?

— Он рядом с полканом был. Все время. И у ворот, наверное, тоже.

— Жаль, если погиб. Толковый парень.

— Да всех жаль. Ладно, пора сумки пополнить — у Николаича заначка была. Так что у вас-то было? Это правда, что морф говорить может? Действительно говорит?

 

Мы успеваем набить сумки, когда пищит вызов рации. Сбор группы. Все-таки мы будем сегодня атаковать. Успеваю мельком глянуть на майора-танкиста. Физиономия у него в грубых складках, и весь он как мельник в белой пыли. Упертый мужик, сразу видно.

Сбор нашей группы там, где в яме сидит Мутабор. Наскоро прощаюсь с Надеждой — как-то так получилось, что нас двое осталось медиков — те приданные сестрички застряли с беженцами.

Надя с той самой «маталыгой» идет в бронегруппе. Они опять попрутся тем же маршрутом. С максимумом шума и треска, отвлекая на себя зомби и внимание противника. А мы и часть кронштадтских тихо и неприметно полезем через ту дыру, где остался раскуроченный джип. Потом разделимся и будем действовать по обстановке.

Вовка еще успевает сказать мне, что над нами болтается самолетик-разведчик и что именно он навел пару вертолетов на чужую колонну, выехавшую с завода как раз во время штурма. Откуда взялись вертолеты, Вовка не знает, но наличие такой поддержки радует. Впрочем, сам он скептически относится к ней.

— Э, танки гонять они горазды. А когда на кого морф напрыгнет — толку-то от вертолетов. На крышах если кто и сидел — так танкисты посшибали.

 

Морф сидит довольный. На морде его это написано. Меня удивляет, что и его хозяин не имеет новых видимых повреждений. Парочка допрашивавших о чем-то толкует с сапером, Николаичем и мешковатым моряком. Впрочем, «старшой» скоро отделяется от остальных — ну да, он же весь разговор слышал уже.

Перед постановкой боевой задачи успеваю его спросить — как это так допрашивали, что никаких переломов и выбитых зубов? Николаич неподдельно удивляется.

— Это у журналюг в бреднях бьют-колотят при допросах. На деле такое неэффективно. А эти ребятки — не журноламеры, а профи. Они его на старый трюк взяли. Еще в Варшаве эсэсовцы отметили, что перед смертью люди любят сделать другим гадость. Как же так — моя семья погибнет! А соседи спрятались лучше — и спасутся? А вот не бывать этому! Вылезай, Василий Иванович, нас предали! Психология — это сила. А кости ломать — глупо и бесполезно. Для тупых работа, получается так.

— А Мутабор как к этому отнесся?

— Получается так, что с пониманием. Он ведь опасался, что его пристрелят. Что его хозяин нужнее для нас, чем он. А сейчас, когда виви… ну, короче, этот выкидыш все изложил — получается, что опасения беспочвенны.

— А если наврал? И небеспочвенны?

— Знаете, доктор, мне вот кажется, что при штурме амбуланса эта хрень для стуканья током может поломаться. Вещь нежная, хрупкая… Так что проверить данные время хватит. Ну а насчет почвы… вы мое мнение знаете. Если б не вместе идти — не знаю, срослось бы. Да, кстати, а у вас случаем нет этого, как его, женевского, что ли, симптома?

— Стокгольмского синдрома?

— А, одна геометрия. Вы поняли.

— Ну, чего нет, того нет. Мне, знаете, чужда ситуационная каузальная атрибуция. Но мне его жаль — по причине того, что он лекарь, что отказался помогать этой гниде, что подозреваю по поводу пришитых ручек — от его родни эти ручонки… Пожалуй, и то, что этот садист — действительно недоучка и помирать от такого особенно обидно. Да, собственно, захватил-то меня садист, а освободил как раз морф.