Андре Моруа 7 страница

 

Предписывать себе те или иные действия - ловушка даже тогда, когда предписание способно направлять их не хуже, чем импульс. Иначе говоря, если силы равны - выигрывает импульс. Тому есть Две причины. Первая заключается в том, что предписание - это своего рода работа, то, что имеет место, только если мы сделаем это. Импульс же возникает сам по себе, не требуя никаких усилий с нашей стороны. Если оба метода функционирования одинаково эффективны, то есть смысл расслабиться и предоставить дело импульсу. То же самое относится и к гораздо более частой ситуации: когда мы не в состоянии решить, какой подход лучше - предписательный или импульсивный.

 

Вторая причина того, что импульс выигрывает при равной расстановке сил, особенно важна. Обсуждая предыдущие девять ловушек, я не раз и не два упоминал феномен ментальной инерции. Это тенденция продолжать что-то, что было начато - уже потому, что оно было начато. Вполне очевидно, что инерциальные тенденции и есть главная причина нашего попадания в ментальные ловушки. Инерция заставляет нас упорствовать и продолжать работу после того, как цель уже потеряла всякую ценность; она делает нас зафиксированными, требуя продолжения работы, когда делать уже нечего; она приводит нас к противлению, вынуждая работать над старой целью, в то время как пора заниматься чем-то новым, и так далее. Но заметим, что инерция выполнения работы над проектом X возникает, когда у нас появляется намерение сделать X - иначе говоря, когда мы предписываем себе сделать X. Импульс, напротив, не обладает инерцией. Если мы наметили исполнить какую-то песенку, то нам будет немного сложно остановиться посередине мелодии. Однако нам не составит никакого труда остановиться на полдороге, если мы начали напевать тот же мотив импульсивно, без специальной установки сделать это. Это объясняет, почему при прочих равных условиях следует предпочесть импульс предписанию. Действуя импульсивно, мы избегаем инерции, которая запросто может подвести нас к ментальной ловушке.

 

Одни способы регулирования нашего поведения более искусны, чем другие. Самый примитивный вариант - просто игнорировать импульс и следовать предписанию в ситуации, когда импульс был бы лучшим проводником. Наши предыдущие примеры регулирования, например привычка обедать только потому, что наступил полдень, относятся к этой категории. Некоторые из нас настолько подчинены предписаниям, что, похоже, уже и не подозревают о существовании импульсов. Мы ежедневно бреемся (или отращиваем бороду), носим ремень (или подтяжки), пьем кофе (или чай) и смотрим новости (или мыльные оперы), даже не задаваясь вопросом, согласуется ли все это с нашими импульсами. Мы приняли постановление, что надо бриться и носить ремень - а значит, никакой дискомфорт и никакие неудобства не заставят нас этот закон изменить.

 

Когда мы заново открываем мир спонтанных и ничем не продиктованных импульсов, мы, естественно, начинаем ослаблять петлю универсальных предписаний. Но поспешные попытки обрести желанную спонтанность почти никогда не срабатывают по довольно любопытным причинам. Вместо того чтобы просто позволить себе руководствоваться импульсом, мы выстраиваем предписания более изощренные, чем раньше. Решив больше не игнорировать импульсы, мы проходим через фазу регулирования импульса. Теперь мы обнаруживаем законы, описывающие наше импульсивное поведение, а после этого превращаем эти описательные законы в новые предписания. После многолетнего соблюдения традиций в отношении ужина мы вдруг открываем для себя, что салат нам нравится больше, когда мы едим его после основного блюда. Тогда мы издаем для себя новое предписание, которое как бы принимает во внимание наш изначально естественный импульс: «Отныне салат - после жаркого!»

 

При таком регулировании импульс не игнорируется тотально, но ему все равно не позволено управлять действиями, относящимися к его прямому ведению. Вместо того чтобы просто следовать побуждениям, мы консультируемся с предписанием, которое "соответствует" этому желанию. Но создание закона из того, что возникает естественным образом, не служит никакой цели. Если нам действительно всегда нравится салат после главного блюда, то достаточно только импульса, чтобы есть их именно в таком по-рядке. Регулировать импульс - то же самое, что регулировать дыхание. В лучшем случае это просто ненужная процедура, напрасная трата энергии.

 

В худшем же случае регулирование импульса может завести нас так далеко, что мы вообще будем игнорировать свои импульсы. Ведь наши наклонности и предпочтения не всегда так же предсказуемы, как желание дышать. Мы предпочитали годами есть салат после главного блюда, но наши вкусы могли измениться. Однако если мы привыкли консультироваться с регулирующими предписаниями, вместо того чтобы позволить импульсу делать свое дело, мы можем долгое время не замечать изменений. Поскольку предписания изначально были основаны на замеченном нами импульсивном желании, мы продолжаем считать, что "руководствуемся импульсом". И в этом случае мы оказываемся в еще более запутанном положении, нежели тогда, когда просто и со старта игнорировали наши импульсы - хотя бы потому, что не питали никаких иллюзий на этот счет.

 

Многие из нас неспособны отличить регулирование импульса от импульсивного действия как такового. Нам кажется, что мы делаем то, что для нас совершенно естественно. На самом же деле мы сначала замечаем то, что естественно для нас, а потом облекаем это в форму регулирующего предписания, чтобы облегчить и улучшить свою жизнь. Мы решаем, что компания нам нравится больше, чем одиночество, город - больше, чем тихая загородная жизнь, яркие цвета - больше, чем приглушенные. И теперь мы жестко придерживаемся этих регулирующих предписаний, чтобы доставить самим себе удовольствие. Но если бы мы действительно хотели получать удовольствие, наше поведение менялось бы, как только менялись бы наши предпочтения. Однако предписания, когда-то базировавшиеся на наших вкусах и наклонностях, неизбежно отстают от меняющейся ситуации. Мы по-прежнему окружаем себя яркими цветами и толпами людей в суматохе городской жизни, хотя от всего этого у нас уже давным-давно трещит голова. Так регулирование импульса ведет нас к ловушке упорства.

 

Но даже если нам удалось избежать ловушки регулирования своих импульсов, мы можем попасть в любой из трех еще более накрученных способов регулирования: отражение импульса, прочтение импульса и нулевую регуляцию. Каждый из этих вариантов представляет тип предписания, который выдает себя за импульс.

 

При отражении импульса мы даже не пытаемся угадать повороты и движения наших импульсов. Теперь мы не клянемся есть салат до или после бифштекса. Вместо этого мы даем обет есть их тогда, когда нам этого захочется. Мы создаем регулирующее пред писание: по этой части строго следовать своим импульсам. Мы обязуемся есть, когда мы голодны, отдыхать, когда почувствовали усталость, и так далее. Конечно, предписания такого типа более или менее приводят наше поведение в соответствие с нашими же импульсами. Но это все равно не более чем потеря времени. Если нами управляет импульс, в сознательном вмешательстве в этот процесс нет ни малейшей нужды. Наши действия просто и напрямую будут следовать за нашими импульсами. Если бы мы достигли состояния внутренней тишины, то ели бы, проголодавшись, и отдыхали бы, почувствовав усталость. Но отражая импульс, мы отклоняемся от модели прямолинейного импульсивного действия:

 

(импульс сделать X) (делается X)

 

и заменяем ее витиеватой схемой предписанных нам действий:

 

(импульс сделать X) (предписание: «когда возникает импульс сделать X, делай X») (делается X)

 

Вместо того чтобы, почувствовав голод, просто приниматься за еду, мы чувствуем голод, консультируемся с предписанием, гласящим, что при возникновении чувства голода надо есть, и из этого заключаем, что нам следует поесть. Совершенно очевидно, что это абсолютно бесполезная процедура. Она лишь прерывает спонтанное течение импульсов. Мы все-таки едим именно тогда, когда голодны, но наша активность, изъясняясь словами Шекспира, «хиреет под налетом мысли бледным»{[6]}.

 

Вместо того чтобы вести себя так:

 

мы демонстрируем следующее поведение:

 

Как видим, наши действия представляют собой только приближение к импульсивности.

 

Ловушка чтения импульса - следующий шаг по направлению к настоящей спонтанности. Здесь мы уже не вставляем ненужное универсальное правило между импульсом и действием. Но мы еще не вполне готовы руководствоваться импульсом напрямую. Мы считаем, что необходимо перевести импульс хотя бы в одну предписывающую мысль. И вместо.

 

(импульс сделать X) (делается X), мы получаем:

 

(импульс сделать X) (предписание: «делай X») (делается X)

 

Вместо того чтобы есть, когда мы голодны, мы замечаем наш голод и отдаем себе приказ: есть.

 

Чтение импульса - это действительно шаг вперед по сравнению с отражением импульса уже хотя бы потому, что при этом затрачивается меньше бесполезной умственной работы. Но и в этом случае мы командуем себе, что делать, вместо того чтобы проделать то же самое спонтанно. Мы ведем себя как туповатый начальник, который, боясь потерять контроль даже над самыми мизерными делами на предприятии, требует, чтобы все бумажки до единой проходили через его офис. Импульс говорит с нами на языке чувств, а мы эхом неумело вторим сказанное им на уровне предписывающих мыслей: «Ешь… пей… ложись спать… отдыхай… развлекайся… получай оргазм… улыбайся…»

 

И наконец, последняя, самая усовершенствованная форма регулирования - ловушка нулевого регулирования. Осознав бесполезность отражения и даже чтения импульса, мы клянемся, что отныне мы позволим импульсу действовать самому в положенных ему сферах и не станем ему мешать никакими промежуточными предписаниями. И теперь, когда мы чувствуем какой-то позыв, мы тут же вспоминаем предписание: позволить импульсу делать свою работу. Мы чувствуем голод или усталость, велим себе ничего не предписывать в такой ситуации, а потом едим или ложимся отдыхать. Мы убеждаем себя в том, что уж теперь-то ведем себя спонтанно. Плывем по течению. На самом же деле мы даем себе предписание: никаких предписаний! Естественно, такой приказ выполнить просто невозможно, так как он сам себе противоречит. Мы не можем приказать себе стать спонтанными - точно так же, как раб не может стать свободным по приказу своего хозяина. Раб должен освободиться сам - и спонтанность должна проявиться сама. Вместо того чтобы достичь состояния естественной импульсивности в форме.

 

(импульс сделать X) (делается X), мы становимся жертвой еще одного предписания:

 

(импульс сделать X) (предписание: «Пусть управляет импульс!») (делается X)

 

Нулевое регулирование - это предписывающее действие в самой обманчивой личине. В отличие от всех предшествовавших видов регулирования мы нигде и никак не говорим себе, что нам делать. Мы просто приказываем себе: следуй импульсам. Но если мы отдаем себе приказ следовать импульсам, значит, высшей властью над нашими поступками по-прежнему обладает предписание. Мы сравнивали ловушку чтения импульса с поведением недалекого начальника, который хочет утверждать любое решение своих подчиненных. При нулевом регулировании этот начальник только делает вид, что дает подчиненным большую степень независимости. Формально он теперь уже не визирует каждый документ. Вместо этого он просматривает каждую бумажку, а потом дает понять, до какой степени подчиненные свободны в выборе решения в каждом конкретном случае. Результат остается прежним. Предоставление свободы выбора в каждом случае уже после того, как решение принято - то же самое, что дать или не дать свое начальственное одобрение. Фокус, трюк - не более того.

 

Пребывая на этой стадии борьбы с регулированием, мы нередко говорим нечто вроде: «Единственное правило - никаких правил». Подобно скептику, уверенному в том, что ни в чем нельзя быть уверенным, мы даже не замечаем уязвимости собственной позиции.

 

Что вообще заставляет нас прибегать к неуклюжим и громоздким предписаниям в ситуациях, когда вполне хватило бы не требующей никаких усилий спонтанности? Здесь может быть только один мотив. Мы потеряли веру в то, что в жизни можно руководствоваться импульсивностью и спонтанностью. Многие из нас вообще не подозревают, что импульсы способны управлять нашими действиями - неважно, к лучшему или худшему. Нам кажется, что как только мы перестанем говорить себе, что нам делать, мы тут же остановимся как вкопанные, не зная, как поступать дальше. Так мы и движемся по жизни, беспрестанно подгоняя себя всеми возможными средствами.

 

И даже когда мы осознаем и существование, и законность определенных импульсов, мы все равно настаиваем на том, чтобы передать каждое конкретное дело на рассмотрение нашего аппарата предписаний - для окончательного одобрения. Мы боимся, что живой импульс, не сдерживаемый предписаниями, может привести нас к хаотичным, абсурдным и даже опасным действиям. Если мы не будем говорить себе, что именно делать в каждый конкретный момент, то можем заблудиться в двух шагах от дома, забыть помочиться или ткнуть себя пальцем в глаз. Такой подход начисто опровергает существование не подверженных предписаниям «низших» животных, не говоря уже о деревьях и цветах. Конечно, нарциссы или кролики не строят ракет, летающих на Луну, и не заседают на производственных совещаниях. Но, честно говоря, мы ведь тоже заняты не одними лишь конференциями и ракетами.

 

Глава 12. Формулирование

 

Формулирование - это ловушка беспрерывного проговаривания своих мыслей о том, что нам кажется истинным. Нам недостаточно просто наслаждаться великолепным закатом. Нам необходимо отметить (хотя бы для самих себя), что это великолепный закат. Мы говорим: «о-о-о!», «а-а-ах!», «не правда ли, какой великолепный закат?» или «как потрясающе мы проводим время!». Если бы газетный репортер или близорукий друг попросил нас прокомментировать красоты заката, то краткое описание этого зрелища было бы с нашей стороны разумным актом доброй воли. Но какой же смысл описывать все это себе самому?

 

Создание концепций и описаний - мощные инструменты. Без них мы почти ничему не научились бы из опыта других. Один за другим мы травились бы одним и тем же ядовитым грибом и падали бы в одну и ту же канаву. Мы были бы не в состоянии открыть чередование времен года, движений Солнца и Луны, периодов человеческой жизни. Иначе говоря, мы ничем не отличались бы от любого другого крупного млекопитающего.

 

Но есть порочность в постоянной манере говорить, что представляет собой та или иная вещь. Без всякой пользы предаваясь этой привычке, мы попадаем в ловушку формулирования.

 

Наиболее очевидный ущерб, причиняемый формулированием, состоит в том, что оно ведет к разделению. Всякий раз, когда мы описываем или оцениваем какое-то событие или какой-то опыт еще до того, как они закончились, мы делаем две вещи одновременно. С одной стороны, мы любуемся закатом, с другой - говорим или думаем об этом. Мы уже видели, как разделение разрушает удовольствие. На самом деле мы не можем по-настоящему любоваться закатом и одновременно оценивать его, потому что, занимаясь оценкой, мы отвлекаемся от чувственного переживания. Как только мы произносим: «Ах, как это чудесно, правда?», чудо исчезает.

 

Еще больше страдает переживание какого-либо опыта, если мы становимся жертвой публичного формулирования - то есть стремимся записать все происходящее или рассказать другу, пока не забыли. В этой ловушке мы действуем так, словно данное событие ничего не значит до тех пор, пока информация о нем не станет общественным достоянием. Прекрасный закат или интересная мысль становятся невыносимым бременем, которое нужно как можно скорее сбросить с плеч долой. Едва заметив что-то значительное или прекрасное, мы тут же бросаемся прочь, чтобы сообщить об этом миру. Любая хорошая новость не дает нам покоя до тех пор, пока мы не найдем ручку с бумагой или терпеливого слушателя. Мы не можем дождаться, когда же мы наконец кому-то все это расскажем.

 

Фотография внесла новое измерение в искусство публичного формулирования. Есть люди, которые, увидев что-то необычное, интересное или прекрасное, клянут судьбу за то, что забыли камеру дома. В этом случае они предпочли бы не видеть и не воспринимать ничего. С появлением домашнего видео ситуация еще более усугубилась. Скоро мы сможем записывать каждый момент нашей жизни в трех измерениях и со стереофоническим звуком. И тогда следующий день мы проведем, просматривая сделанную вчера запись, а еще день спустя будем смотреть на экране, как мы смотрим на экране ту самую запись… Публичный «формулировщик» убежден, что любое переживание ничего не значит, если останется только впечатлением внутри его самого. Те же из нас, кто свободен от подобного заблуждения, все равно подпадают под влияние не менее беспочвенной идеи, что опыт и переживание ничего не значат, пока мы не сформулируем их для себя внутренне. Мы все помним совет Сократа: неизученная жизнь не стоит того, чтобы ее проживать. Поэтому мы убеждены, что, если мы не отметим для себя тот факт, что переживаем какое-то ценное впечатление или событие, это будет равносильно тому, что никакого впечатления или события не было вообще. Именно таким образом мы попадаем в ловушку личного формулирования. Но Сократ как раз и был главным виновником катастрофической путаницы между думаньем и осознанием, сбивающей с толку западную культуру. Как мы уже показали в первой главе, думанье и сознание - два совершенно разных ментальных процесса. Мы часто думаем бессознательно, а можем быть в полном сознании, но без единой мысли в голове. Конечно, мы должны осознавать наше переживание, чтобы наслаждаться им. Невозможно восхищаться закатом, которого не замечаешь. Но вовсе не обязательно думать об этом переживании или называть его вслух. Напротив, нескончаемый поток затертых фраз, которыми обычно сопровождаются наши переживания: «Отличная еда! Вкуснятина! Фантастика!» - способен только ослабить удовольствие, разделяя наше внимание.

 

Интенсивность определенных переживаний из-за формулирования не просто снижается. Само их существование находится под угрозой из-за нашей жажды все выразить словами - даже в уютной приватности наших собственных мыслей. Есть области, которые навсегда останутся заповедными для любителей формулировок. Скажем, наслаждению юмором явно противопоказано наше стремление все формулировать. Мы не можем одновременно испытывать комизм ситуации и описывать, почему это смешно. Объяснение анекдота не способно рассмешить. Если постоянно все объяснять, мрачное настроение нам гарантировано.

 

Классический пример переживания, которое погибает при малейшем соприкосновении с формулированием - это эстетическое переживание таинственного. Ценителей подобных ощущений в наши дни почти не осталось. Мы стараемся с такой скоростью вогнать любую ситуацию в свои концептуальные схемы, что нам уже неведомо чувство непостижимого. Мы видим в таинстве только проблему, которую надлежит «изучить глубже». Мы ждем не дождемся, когда наука «сдернет покров тайны» с акупунктуры, гипноза или летающих тарелок - в полной убежденности, что всем это пойдет только на пользу. Но подгонка концептуальных схем под явления (или наоборот) лишь одна из излюбленных игр. Безусловно, именно этому варианту отдавалось предпочтение в последние несколько сотен лет. Стремление к интеллектуальному знанию стало считаться таким же достойным проявлением, каким прежде считалось служение Богу. Но знание, как любое другое благо, имеет свою цену. Только не слишком умный покупатель платит за вещь больше, чем она того стоит. Вряд ли кто-то согласится потерять зрение, чтобы узнать, что соседи ели на завтрак нынче утром. А попытки очистить Вселенную от тайн - очень близки к самоослеплению. Ибо тайна - это не просто отсутствие знания. Это самоценное, самодостаточное переживание - ощутимое и желанное.

 

Ключ к миру таинственного - ум, не связанный бесполезными представлениями.

 

Наши бессмысленные описания мира обладают поразительной способностью превращаться в деспотические предписания, катапультируя нас от формулирования к регулированию. Мы без всякой цели говорим себе, что занимаемся уборкой дома, причем только для того, чтобы описать наше нынешнее состояние. Но мы сразу же чувствуем, что теперь обязаны обеспечить достоверность сказанного нами. Мы с сожалением отказываемся принять участие в каких-то других занятиях или развлечениях, потому что мы, в конце концов, заняты не чем-то там, а уборкой дома. Мы не можем остановиться и поболтать с другом, потому что кое-куда идем. Мы не станем выносить провонявший мусор с кухни, потому что мы уже начали отдыхать. От простого факта наличия чего-то мы совершаем молниеносный прыжок к заключению, что это должно быть.

 

Иногда мы формулируем собственные черты, такие как неумение общаться, повышенная эмоциональность или устойчивое отвращение к овощам. Подобные описания тоже очень быстро трансформируются в предписывающие соответствия. Но в данном случае предписания даются на всю оставшуюся жизнь. Убедив себя, что мы «из тех людей, кто ненавидит овощи», мы вынуждены теперь снова и снова подтверждать истинность этой самооценки. Конечно, мы не можем превратить себя в овощененавистников или неумелых коммуникаторов в одно мгновение. Такой подвиг требует немалой самодисциплины и приверженности формуле, ставшей законным предписанием. Нам приходится постоянно сопротивляться импульсам, идущим изнутри, и приглашениям, поступающим извне, призывающим нас попробовать что-то новое. Самотолкование - это членовредительство в титанических масштабах.

 

Это вовсе не значит, что человеческой личности вообще не свойственна устойчивость. Даже если мы прекратим декларировать свои особенности, сторонний наблюдатель все равно распознает повторяющиеся модели в нашем выборе и наших реакциях. Но мы не можем формулировать результаты таких наблюдений для самих себя без риска весьма печальных последствий. Придерживаться мнения, что ты эмоционально возбудим или не умеешь общаться - верный путь к излишней эмоциональности или неловкому поведению на людях. Мнения, которые люди составляют о себе самих, имеют свойство самореализующихся пророчеств, а исполнение этих пророчеств, в свою очередь, еще больше укрепляет нас в представлениях, породивших их. Наши формулировки в отношении себя самих и справедливы, и в то же время невероятно обманчивы. Человек, который никогда не ест овощей, прав - он действительно не ест овощей. Но если он сам себя не определяет подобным образом, то вполне может иной раз порадовать себя морковкой.

 

Мы не в состоянии составить абсолютно объективное представление о себе самих. Эта ситуация в чем-то напоминает принцип неопределенности, обнаруженный в современной физике. Мы не в состоянии точно определить координаты и скорость элементарной частицы, потому что эти свойства изменяются под влиянием самого акта наблюдения. Точно так же мы не можем описать себя такими, какие мы есть, потому что сам факт описания уже изменяет нас. Мы можем лишь быть теми, кто мы есть. И некоторым людям очень трудно смириться с этой истиной.

 

Почему обычные описания так быстро превращаются в предписания без всяких к тому оснований? Здесь снова приходится возложить вину на наши неправильные отношения с внутренними импульсами и собственной спонтанностью. Импульса оставить горошек и морковку нетронутыми на тарелке вполне достаточно, чтобы не есть их. Никакой проблемы здесь не возникает. Но если мы не способны объяснить наше поведение каким-либо правилом, нам начинает казаться, что мы ведем себя «неразумно». На нас давит необходимость найти рациональное объяснение: почему мы не съели эти овощи? Наша проблема заключается в том, что большинство из всего, что мы делаем в течение дня, невозможно ни оправдать, ни осудить исходя из общих принципов. Ни в Библии, ни в конституции нет никаких указаний на предмет овощей. Тогда откуда же возьмется необходимое предписание? Жить исключительно согласно предписаниям - все равно что пытаться поднять себя, ухватившись за собственные волосы. Описание того, что мы делаем, служит удобной возможностью, а еще точнее - спасательным кругом для утопающего. Ведь если мы «из тех людей, которые не едят овощи» - тогда все сразу становится понятно!

 

Посылка 1: Я из тех людей, которые не едят овощи.

 

Посылка 2: Эти горошек с морковкой - овощи.

 

Вывод: Следовательно, я их не ем.

 

Теперь наш рассудок удовлетворен: мы не ведем себя бессистемно. Но свою цену приходится платить за все. Когда неожиданное желание полакомиться кабачком шевельнется в нашей груди, мы будем обязаны - во имя последовательности и постоянства - подавить его. И лишим себя аппетитного блюда.

 

Большинства ментальных ловушек можно избежать, просто сосредоточившись на текущей задаче. Во время мытья посуды или прогулки в магазин нет никакой нужды думать о том, что произойдет дальше или что происходило до того. Есть только эта грязная ложка, эта улица перед нами. Любое отклонение в сторону - и нас поджидает ловушка. Если наши мысли устремляются в будущее, мы оказываемся в состоянии фиксации или опережения. Если мы обращаемся к прошлому, то попадаем в ловушку реверсии или противления. Но есть и еще путь ухода от настоящего, который не ведет ни в прошлое, ни в будущее. Он уводит от мытья посуды к тому, чтобы сообщить себе: мы моем посуду. Эти мысли так же бесполезны и разрушительны, как опережающий полет на двадцать лет вперед или реверсия к болячкам двадцатилетней давности.

 

Формулирование - последняя из рассмотренных нами ментальных ловушек. Теперь нам стало понятно, что вполне возможно прожить без непрерывного мысленного обращения к прошлому или будущему. Но уж настоящее, казалось бы, нужно постоянно держать в уме! Мы можем отказаться от попыток узнать, что случится потом, но, во всяком случае, мы обязаны знать, что происходит сейчас. Однако если обстоятельства не изменились, а решение сделать что-то принято, нет никакого смысла держать в уме то, что мы делаем. Когда мы убираемся в доме, вполне достаточно того, что мы протираем стол и заправляем постель. Постоянные напоминания самим себе, что мы занимаемся уборкой дома, только высасывают из нас энергию, разделяют наше внимание и заставляют противиться новым альтернативам.

 

Когда мы заняты этим, нет необходимости держать что бы то ни было в уме.

 

Глава 13. Как избежать ментальных ловушек

 

Теперь, когда мы немного научились различать ловушки, как же нам выбираться из них? Давайте присмотримся к ситуации, когда мы вне западни. В жизни любого человека, за исключением совсем уж пропащих, время от времени случаются благословенные моменты свободы от ментальных ловушек. Может быть, мы вышли во двор и идем к почтовому ящику, как делали это прежде сотни и сотни раз - и вдруг осознаем, что мы просто идем к почтовому ящику. На какой-то момент в мире нет ничего, кроме наших пружинящих шагов и солнца на нашем лице. Этот момент настоящего заполняет сознание без остатка, оставляя за бортом вчера и завтра, надежды и сожаления, планы и схемы, все эти что если, надо было и дайте мне только. Мы испытываем восхитительное чувство легкости. Привычная напряженная и вымученная походка исчезает - и мы скользим. Нет ничего во всем мире, что могло бы смутить наш покой. Ни за чем не надо следить, ничего не надо помнить, никуда не надо идти, ни с чем не надо разбираться и разделываться. Этот момент существует сам по себе. Почему бы нам просто не продолжать жить так всю оставшуюся жизнь?

 

Ответ очевиден. Нам не верится, что жизнь может быть настолько проста. Пока мы скользим, кто будет заниматься делами? Мы убеждены, что наши бесчисленные нерешенные проблемы и незаконченные проекты могут серьезно пострадать при таком отношении. Все хорошее, что мы хотим уберечь и сохранить, немедленно начнет ускользать от нас, если мы не станем удерживать это на месте с помощью нашего неуклонного внимания. И ужасные обстоятельства, которые нам так хочется предотвратить, мгновенно надвинутся на нас, если мы хоть на секунду ослабим бдительность. Жить настоящим моментом, считаем мы, - это как задержать дыхание - может, и удастся на минуту, а то и на две, но разве что на спор. И вот, пройдя несколько свободных от всех ловушек шагов, мы пугаемся и снова погружаемся в пучину знакомых проблем. Дел-то у нас невпроворот.

 

Проста жизнь или сложна? Нужны ли нам многоступенчатые расчеты и предписания, чтобы жить - или все в конечном итоге и так пошло бы прекрасно, если бы мы ослабили вожжи и дали волю своим импульсам? Как и во всех самых важных вопросах, здесь есть аргументы и за, и против. С одной стороны, неправда, что мы должны быть всегда бдительны, всегда начеку, всегда расчетливы. Наши дела не пойдут хуже автоматически, едва мы отвернемся. Так что по меньшей мере иногда мы можем позволить себе роскошь абсолютной спонтанности. Мы не рухнем в пропасть сразу же, как только прекратим подталкивать свою жизнь по заранее проложенным рельсам.

 

С другой стороны, обрывы все-таки существуют - и, когда мы оказываемся на краю, нам следует ступать очень осторожно. В одни времена мы можем позволить себе быть спонтанными, свободными и импульсивными, а в другие необходимы бдительность, расчет и предписания. Вопрос здесь в том, как войти в один режим функционирования и выйти из другого. Именно эта проблема - проблема переключения - и является самой фундаментальной в человеческой жизни.