Как мне мила деревня! Ее покой. И эта тишина. Уверенность, что долгийлетний день не будет безжалостно искромсан ни телефоном, ни посетителями.Вот оно. Вновь Обретенное время. В городах мы без сожаления расточаем своинемногие -- бесценные и неповторимые -- дни; мы упускаем из виду, что нашажизнь -- всего лишь миг и этот краткий миг необходимо сделать как можноболее прекрасным и совершенным. Под этим кедром, под вековыми липами, передкартиной непрестанной жатвы, по вечерам под звездным небом минуты наконецобретают значение. Наши друзья? Пластинки и книги. Они удивительно дополняют друг друга.Вчера, прежде чем приступить к заказанному мне предисловию, я перечитал"Крейцерову сонату" Толстого. Это необыкновенная, огнедышащая повесть,написанная под влиянием конфликта между темпераментом фавна, постояннойжаждой обладания женским телом и суровой моралью, требующей воздержания.Эпиграф -- слова из Евангелия от Матфея: "А я говорю вам, что всякий, ктосмотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердцесвоем". Да, подтверждает Толстой, даже если женщина эта -- его собственнаяжена: "самый худший разврат -- это разврат супружеский". Мы прикрываем,прибавляет он, флером поэзии животную сторону плотской любви; мы свиньи, ане поэты; и хорошо, чтобы мы это знали. В особенности он обрушивается наэротическое влияние, которое оказывает на нас музыка. "Музыка... -- говорит герой книги, -- только раздражение, а того, чтонадо делать в этом раздражении, -- нет... Ведь тот, кто писал хоть быКрейцерову сонату, -- Бетховен, -- ведь он знал, почему он находился втаком состоянии, -- это состояние привело его к известным поступкам, ипотому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого... А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы этуКрейцерову сонату... разве можно играть в гостиной среди декольтированныхдам?.. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии,чувства... не может не действовать губительно..."(1) Вечный муж,произносящий эти слова, предчувствует, что его жена раньше или позжеокажется в объятиях скрипача, пробуждающего в ней такие ощущения. Это и всамом деле случается, и свирепый муж, точно разъяренный зверь, убивает жену. "Великолепная книга, -- подумал я, заканчивая чтение. -- Скорее, крикдуши, а не повествование. Поэма неистовая, как "Гнев Самсона"*. Но верно ливсе это? Так ли уж виновата музыка? Я горячо люблю Бетховена (наперекор всемтем, кто ныне, следуя моде, упрекает его в том, будто он повторяется), но яникогда не находил его музыку чувственной. Скорее нежной, умиротворяющей,вселяющей мужество; порою могучей и величественной, как в "Оде радости"*,порою соболезнующей и дружелюбной, как в анданте из Симфонии до минор..."* В нашем загородном доме имеются пластинки с Крейцеровой сонатой висполнении Иегуди Менухина и его сестры*. "Убедимся сами", -- решил я, и мыотдали вечер Бетховену. Толстой ошибался. Соната эта не сладострастная и губительная, новеличественная и божественная. Иногда она будит во мне воспоминание онеземном, ангельском хоре, который властно звучит в "Реквиеме" Форе*.Спускалась ночь. Мы слушали в темноте прозрачные звуки, внимая дуэту братаи сестры. Это был дивный вечер. Такой вечер может подарить только деревня.Прощайте. -------------------------- (1)Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 14 т. Т. 12. М.: Гослитиздат, 1953. С.61-62.
