Неоазиатский способ производства.

Некоторые сторонники теории «государственного капитализма в СССР» полагают, что государства, подобные СССР, нельзя считать едиными хозяевами производительных сил. Только что упомянутый нами в одном из примечаний В. Сиротин, отстаивавший в дискуссиях с автором этих строк именно такую позицию, ссылался на нижеследующие факты:

19 апреля 1936 года в СССР были учреждены «директорские фонды», в которые отчислялось около 4% плановых доходов предприятия и не менее 50% всех остальных доходов. Директора предприятий полновластно распоряжались денежными средствами из этих фондов;

с февраля 1941 года часть производственных заказов предприятиям стала поступать не от правительства, но формироваться в результате прямых договоров между главками и даже непосредственно между предприятиями. 21 апреля 1949 года была введена практика ежегодных генеральных соглашений между главками и другими центральными ведомствами, причем сохранилась практика и прямых договоров между предприятиями - правда, теперь уже только с разрешения соответствующих министерств;

в ходе экономической реформы, начавшейся в 1965 году, была изменена система налогообложения. До 1966 года в госбюджет шли отчисления от прибыли в размере свободного остатка сверх потребностей предприятия, но не менее 10% от всей прибыли, В ходе реформы были введены три вида платежей в бюджет: плата за производственные фонды, рентный платеж, взносы из свободного остатка прибыли. В течение 60-70-х годов часть прибыли предприятий, отчисляемая в госбюджет, уменьшилась (1965г. - 73%, 1970 -62%, 1977 - 56%), а часть прибыли, остающаяся в распоряжении предприятия (= директора), возрастала (соответственно27, 38 и 44%).

ние по этому вопросу; во всяком случае, в научной литературе встречаются мнения, не совпадающие с точкой зрения Сиротина:

«Мы имеем в виду вопрос о так называемой «социализации» в «республике Сало», которая называла себя даже «социальной республикой». Большинство исследователей, обращавшихся к этому вопросу, делают акцент главным образом на демагогическом характере всех лозунгов о «социализации» экономики, которые на практике действительно были осуществлены лишь в очень ограниченных масштабах» [368, с. 274].

Если Сиротин все-таки прав, то в данном случае имел место неоазиатский экономический уклад, возникший и не долго просуществовавший в рамках капиталистического способа производства. О переходе к неоазиатскому способу производства здесь говорить не приходится, поскольку «республика Сало» - возникшая внутри социального организма, существовавшего до ее появления на свет и продолжавшего существовать одновременно с нею (она была его частью) и после ее гибели - ничуть не способствовала прогрессу производительных сил своего социального организма (и не оказала никакого заметного влияния на развитие производительных сил во всем мире).

С 1965 по 1977 гг. часть прибыли, переведенная в фонды экономического стимулирования предприятий и другие фонды, находившиеся в распоряжении директоров, возросла с 9% до 18%. Существовала статья распределения оставляемой предприятию прибыли «на другие цели» (т. е. фактически по усмотрению директора): в середине 60-х гг. по ней распределялось 14% прибыли предприятий, в 1970 г. - 10%, в 1977 г. - 17%;

в некоторых отраслях обрабатывающей промышленности директора предприятий (и, разумеется, чиновники более высокого уровня) имели возможность самостоятельно устанавливать цену на ряд изделий - в частности, разовые и временные оптовые цены на изделия, производство которых было только что освоено и цена которых еще не была утверждена Госкомценом.

Независимо от степени точности, с которой Сиротин привел вышеизложенные факты и цифры, мы можем утверждать: они еще не доказывают его точку зрения. Из них следует лишь только то, что в системе производственных отношений СССР и подобных ему стран доля отношений частной собственности на производительные силы и индивидуального управления экономической деятельностью была довольно высока (хотя преобладали, безусловно, отношения авторитарных собственности и управления), и начальники среднего и средневысшего уровня были в заметной степени автономны в принятии управленческих решений по отношению к своим начальникам. Тем не менее, директора предприятий были властны над последними в меньшей мере, чем министры, а министры - в меньшей мере, чем Генсек ЦК правящей партии. Во-первых, высшее руководство неоазиатского государства и партии, являющейся стержнем последнего, может отстранить директора или министра от власти над данным предприятием или министерством лишь потому, что сочтет целесообразным использовать его организаторские таланты на другом участке деятельности. А во-вторых, хотя любой начальник в неоазиатском государстве передает своим детям по наследству связи, дающие им возможность в свою очередь стать начальниками, но в подавляющем большинстве случаев он не может передать детям по наследству власть именно над тем предприятием, министерством и пр., которым сам командует: такой общественной возможности у него обычно нет. Но иногда все-таки есть - и по преимуществу на высших уровнях государственного управления: так, не очень давно власть над всей экономикой Северной Кореи была передана от отца к сыну, в результате чего фактически состоялось основание династии Кимов. Итак, включенный в состав неоазиатского государства аппарат управления экономикой в большей степени внутренне един, чем внутренне разделен, и таким образом неоазиатское государство является единым хозяином производительных сил, эксплуатирующим рядовых трудящихся.

* * *

Вкратце, в существеннейших чертах, охарактеризуем неоазиатский способ производства, возникший в первой половине 1930-х гг. в СССР, а после второй мировой войны - и в некоторых других странах.

1) При неоазиатском способе производства место капиталистических монополий и кормящихся при них фирм помельче занял новый эксплуататор, единственная на всю страну монополия, владеющая рабочими силами жителей этой страны, - государство.

Единству госаппарата СССР как субъекта собственности ничуть не противоречит тот факт, что степень концентрации производства в СССР была невысокой: очень крупных предприятий здесь было

меньше, чем в США и ряде других капиталистических стран. Существует (в рукописи) очень хорошее исследование Аннет Браун, Бари Икеса и Рэнди Ритермана "Миф о монополии: новый взгляд на структуру промышленности в России", выполненное при поддержке вашингтонского банка "Уорлд Бэнк", - исследование, в котором собран богатый фактический материал; по этому материалу видно, что как СССР, так и современная Россия - это страна главным образом средних, не очень маленьких и не очень больших, предприятий, причем такая ситуация, когда данный вид продукции производится лишь одним-двумя-тремя предприятиями на всю страну, встречается не так уж часто [см. 789]. На такого рода фактический материал любят ссылаться те, кто считает, что в СССР был капитализм, -однако эти факты не имеют никакого отношения к существу вопроса: речь ведь идет не о том, сколько рабочих и машин было собрано вместе на каждом предприятии, но о том, одна или несколько авторитарных организаций владели в СССР этими предприятиями - неважно, крупными ли, средними или мелкими. Если несколько - значит, работники выбирали, к какому именно хозяину им наняться; раз они делали выбор - значит, их рабочая сила изначально принадлежала лично им, и лишь в результате сделанного ими выбора они отчуждали ее от себя, продавали тому или иному из нескольких хозяев; и если бы в СССР все так и было, то это означало бы, что рабочая сила была там товаром, производящим прибавочную стоимость, из чего, в свою очередь, следовало бы, что в Советском Союзе был капитализм. Ну, а если одна - то это означало бы, что на какое бы предприятие ни устроился работник, он все равно оставался у того же самого хозяина (следует помнить, что с 30-х по 80-е гг. каждый трудоспособный гражданин СССР был обязан где-нибудь работать, а устроиться на работу за границей он мог либо в результате эмиграции, либо если бы его направило на эту работу - то есть распорядилось бы его рабочей силой, как своей собственной - само государство, госаппарат СССР); раз работник не мог сделать выбор между несколькими хозяевами и был обречен служить лишь одному определенному - значит, рабочая сила нашего работника изначально принадлежала этому самому хозяину, а ее носитель был изначально отчужден от нее; а это, в свою очередь, значило бы, что в СССР рабочая сила не была товаром, не производила прибавочную стоимость, а потому в Советском Союзе с 30-х по 80-е гг. не было капитализма. Размер предприятий, степень концентрации производства в данном случае не имеют никакого значения. Даже если бы все вообще предприятия в СССР были не крупнее небольшого колхоза, то достаточно единый госаппарат, владеющий ими, все равно был бы единственной в стране гигантской монополией, причем монополией некапиталистической.

Не имеет никакого отношения к рассматриваемому нами вопросу и тот факт, что в СССР работник мог выбирать, куда ему устроиться на работу. Как мы уже видели, еще Тони Клифф прекрасно понимал, что если всеми предприятиями владеет единый хозяин, то выбор и перемена работниками мест работы ничуть не опровергают того факта, что работники не являются наемными, а их труд -товаром. Однако этого совершенно не понимал известный экономист Алек Ноув, пытавшийся доказать наличие рынка рабочей силы в СССР, исходя из наличия выбора и перемены работниками мест работы, а также из того, что государство регулировало движение рабочей силы не столько административными мерами, сколько повышением и снижением зарплат в зависимости от колебаний спроса на рабочую силу в тех или иных отраслях и регионах [858, р. 253-260; 857, р. 201-205]. Не понимают этого и многие из тех, кто считает, что в СССР был капитализм.

Как это будет видно из дальнейшего изложения, широкая распространенность товарно-денежных отношений в СССР тоже не является доказательством в пользу существования там капитализма... Доказать существование капитализма в СССР можно только одним способом: привести неопровержимые факты, согласно которым с 30-х по 80-е гг. более половины постоянных жителей Советского Союза хотя бы раз в жизни встречались с независимой от государства авторитарной организацией, в принципе способной купить рабочую силу у того или иного человека и действительно регулярно покупающей чью-то рабочую силу. Разумеется, таких работодателей надо искать в сфере тогдашней теневой экономики - так, как это и попытались сделать Леонард Шапиро и Джозеф Годсон:

"В 1971 г. не менее, чем 200 нелегальных дочерних предприятий действовали в Одесской области" [863, р. 65].

Вот если окажется, что нечто подобное имело место хотя бы в десятке областей, хотя бы в четы-рех-пяти союзных республиках на протяжении всего отрезка истории от Сталина до Брежнева включительно, - тогда можно будет считать доказанным, что в СССР рабочая сила таки была товаром и, следовательно, имел место капитализм. А пока нам не предъявили таких данных, мы предпочитаем придерживаться нашей концепции неоазиатского способа производства в СССР.

То, что в СССР рабочая сила не была товаром, правильно констатирует Хиллел Тиктин [869, р. 101-102].

Главными действующими лицами при неоазиатском способе производства являются две фигуры: неоазиатский бюрократ и государственный рабочий (в класс государственных рабочих входили промышленные рабочие, колхозные и совхозные крестьяне, а также рядовые работники, занятые в производстве, продуктом которого не являются средства производства и вещественные предметы потребления). Государственные рабочие не были рабами - государство не могло, к примеру, продать их другому хозяину. Гораздо больше они напоминали древнеегипетских или инкских крестьян, а способ производства, господствовавший в СССР и некоторых других странах, - азиатский способ производства. Однако основой азиатского способа производства было сравнительно отсталое сельское хозяйство, а того способа производства, о котором мы ведём речь, - крупная промышленность. Чтобы у него было имя, которое отличало бы его от всех остальных способов производства и вместе с тем подчёркивало бы его сходство с азиатским (между прочим, это сходство - хороший пример того, как действует диалектический закон отрицания отрицания), мы и называем его неоазиатским способом производства.

Средние и мелкие бюрократы из государственного аппарата управления экономикой представляли собой переходный между неоазиатской бюрократией и государственными рабочими класс, к которому снизу, в качестве его непосредственно соприкасающейся с классом государственных рабочих и даже переходящей в него части, примыкает мелкая бюрократия. Весь этот класс, по аналогии с классом капиталистических администраторов, мы назовем классом неоазиатских администраторов. Что же касается лиц, обслуживающих госаппарат, но не являющихся начальниками - всякого рода консультантов, архивных работников, секретарш-машинисток и т. д. и т. п. - то они представляют собой одну из тех подгрупп внутри класса государственных рабочих, которые вплотную примыкают к классам неоазиатских администраторов и мелкой буржуазии *. В частности, эту подгруппу отдаляет от большинства государственных рабочих некоторое отличие по занимаемому ими месту в исторически определенной системе общественного производства (проще говоря, в системе производительных сил).

По поводу утверждения: «Государственные рабочие не были рабами - государство не могло, к примеру, продать их другому хозяину», - один экономист, знакомый автору этих строк, задал вопрос: «А вьетнамские рабочие в соц. странах Европы? А специалисты из соц. стран в других соц. странах и «развивающихся» странах?»

Ответ на этот вопрос таков: в данном случае неоазиатские государства продают заказчикам не рабочую силу своих государственных рабочих, а их услуги.

Напоследок отметим забавную попытку Тони Клиффа доказать, что, несмотря на отсутствие рынка рабочей силы в СССР, там все-таки был "государственный капитализм". Он использует систему аргументов, сводящихся к следующему: СССР участвует в торговле на мировом рынке - значит, его экономика интегрирована в мировой рынок, подвластна мировой капиталистической конкуренции и регулируется законом стоимости, а следовательно, является капиталистической [280, с. 171-175]. По этой логике выходит, что в Древнем Египте, торговавшем на средиземноморском рынке хлебом, тоже был государственный капитализм.

Следует всегда помнить, что название класса "государственные рабочие" не означает, что членами этого класса являются только рабочие - т.е. люди, занятые преимущественно физическим трудом. Так, НТР в свое время создала внутри этого класса (в капиталистических странах - внутри пролетариата) тонкий слой, представители которого уже отчасти перестали быть рабочими, выйдя за рамки старого разделения труда, но еще не вышли за рамки старого социального разделения - и оставались "государственными рабочими";.

* Неоазиатское государство не покупает у своих граждан рабочую силу, но покупает у них услуги: так, бюрократы, составляющие собою аппарат насилия, аппарат политического управления внутри неоазиатского госаппарата ("государство в узком смысле слова"), принадлежат к классу мелкой буржуазии.

Правда то, что некоторые государственные рабочие являются временными рабами: это заключенные. Однако они далеко не стопроцентные рабы - государство не может продать их другому хозяину. Они принадлежат к классу государственных рабочих: отношения между неоазиатским государством и зеками - это не особый тип производственных отношений, отличный от присущего данному способу производства типа, но лишь максимально авторитарная разновидность последнего.

Те страны, в которых возник неоазиатский способ производства, занимали в мировой системе империализма более или менее угнетённое положение и были поставлены этой системой в экстремальную ситуацию. Мировые войны и беспощадная эксплуатация со стороны как буржуазии высокоразвитых метрополий, так и своих местных эксплуататоров-соотечественников (которые по тем или иным причинам не были способны вывести свой народ из этой ситуации) грозили им вымиранием населения. С другой стороны, пролетариат и мелкобуржуазные (а зачастую и эксплуатируемые докапиталистическими способами) крестьянские массы этих стран были, благодаря разнообразным стечениям обстоятельств, в силах экспроприировать старых эксплуататоров, отнять у них политическую власть и создать новый государственный аппарат (тут же превращавшийся в нового эксплуататора). Этот госаппарат был как раз тем, что могло мобилизовать все силы управляемых им народов на индустриализацию, на борьбу с враждебными капиталистическими государствами, на движение по пути прогресса. Этот путь пролегал по костям миллионов людей, но всё же был путём прогресса - усложнения общества, роста находящихся в его распоряжении материальных и интеллектуальных сил. Созидание в одном сочеталось с разрушением другого, но всё-таки в общем итоге созидание перевешивало разрушение. Такой прогресс характерен для классовых, антагонистических, эксплуататорских обществ; но ведь общество в СССР и подобных ему стран таким и было. Ту работу, которую в большинстве стран (прежде всего высокоразвитых) проделал капитализм, в некоторых странах сделал неоазиатский способ производства и выросшая из него общественно-экономическая формация. Именно неоазиатский строй дал жителям бывшего СССР городские дома и электричество на селе, радио и телевидение, детские сады и пенициллин, всеобщее бесплатное обучение и лечение. Да, все это было оплачено морями крови, но в классовых обществах просто не бывает иначе.

Неоазиатские государства сыграли прогрессивную роль в развитии общества не только в своих странах, но и во всём мире. Дело в том, что эти государства приняли участие в борьбе капиталистических монополий и принадлежащих им буржуазных государств за передел мира. В этой борьбе они использовали рабочее и национально-освободительное движение как в развитых капстранах, так и в колониях и полуколониях. Контакты с этим движением и имидж защитников угнетённых они получили по наследству от государства диктатуры пролетариата, возникшего в бывшей Российской империи и вскоре испустившего последний вздох (историческая веха, обо-

Новый, да не совсем. Ленин писал по этому поводу: «Мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и от буржуазии» [352, с. 347]. Пролетарский аппарат, созданный в результате Октябрьской революции, был новым прежде всего постольку, поскольку у него была качественно - по отношению к дооктябрьскому госаппарату -новая, созданная революционными массами во главе с большевистской партией структура. Но в то же время он в немалой степени оставался тем же старым, дооктябрьским аппаратом, поскольку огромный процент составляющих его до пролетарской революции кадров - Ленин говорил про «сотни тысяч буржуазных бюрократов» [351, с. 49] - сохранился и протянул ниточку преемственности от буржуазного через пролетарский к неоазиатскому госаппарату. Хотя Октябрьская революция больше, чем все другие произошедшие до сегодняшнего дня революции, разрушила старый госаппарат, но и она не сделала этого вполне.

значающая кончину диктатуры пролетариата - введение НЭПа). Поддержка рабочего и национально-освободительного движения в капстранах со стороны неоазиатских государств носила чем дальше, тем более ограниченный характер: с одной стороны, правители СССР и подобных ему государств науськивали пролетариев и угнетённые народы на буржуазию (прежде всего буржуазию метрополий), с другой же стороны -всё чаще и чаще удерживали пролетариат от «опрометчивых» попыток взять власть (не дай бог, выйдет из-под контроля!). Однако это всё-таки была поддержка, и она принесла населению капстран немало пользы.

Вот как описывает ситуацию в капиталистической экономике программа IV Интернационала, написанная Троцким:

«Производительные силы человечества перестали расти. Новые изобретения и усовершенствования не ведут уже к повышению материального богатства. Конъюнктурные кризисы, в условиях социального кризиса всей капиталистической системы, обрушивают на массы всё более тяжкие лишения и страдания. Рост безработицы углубляет, в свою очередь, финансовый кризис государства и подкапывает расшатанные денежные системы. Демократические правительства, как и фашистские, шествуют от одного банкротства к другому» [8].

Так все и было. Еще Ленин писал в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма»:

«...самая глубокая экономическая основа империализма есть монополия. Это -монополия капиталистическая, т. е. выросшая из капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма, товарного производства, конкуренции, в постоянном и безысходном противоречии с этой общей обстановкой. Но тем не менее, как и всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию. Поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и ко всякому другому прогрессу, движению вперёд; постольку является далее экономическая возможность искусственно задерживать технический прогресс. Пример: в Америке некий Оуэне изобрёл бутылочную машину, производящую революцию в выделке бутылок. Немецкий картель бутылочных фабрикантов скупает патенты Оуэнса и кладёт их под сукно, задерживает их применение. Конечно, монополия при капитализме никогда не может полностью и на очень долгое время устранить конкуренции с всемирного рынка... Конечно, возможность понизить издержки производства и повысить прибыль посредством введения технических улучшений действует в пользу изменений. Но тенденция к застою и загниванию, свойственная монополии, продолжает в свою очередь действовать, и в отдельных отраслях промышленности, в отдельных странах, на известные промежутки времени она берёт верх» [347, с. 396-397].

Накануне второй мировой войны эта тенденция взяла верх практически во всех отраслях промышленности и сельского хозяйства капстран, за исключением предприятий, работавших на войну. Темпы роста производительности труда были близки к нулю; масса прибавочной стоимости продолжала прирастать почти исключительно за счёт ухудшения положения пролетариев и прочих эксплуатируемых слоев общества (особенно в колониях). Как следствие - рост рабочего и национально-освободительного движения, давившего снизу на монополистический капитал. Это давление усиливалось хотя и ограниченной, но всё же поддержкой сбоку - со стороны первого в мире неоазиатского государства, СССР. В некоторых капстранах буржуазия ответила на давление снизу и сбоку приходом фашистов к власти. Рабочее движение внутри своих стран фашистские режимы обломали успешно, но их попытка справиться с СССР не увенчалась успехом: борьба за передел мира привела к

войне государств, руководимых фашистами, не только с СССР, но и с другими империалистическими державами. В результате этой войны фашизм рухнул, число неоазиатских государств умножилось, колониальная система империализма начала разрушаться и в конце концов рухнула совсем (сменившись, впрочем, системой неоколониализма), рабочее движение в капстранах воспряло. Перед капитализмом встала угроза скорой погибели, и мировой буржуазии волей-неволей пришлось принять ряд мер, чтобы эту погибель отсрочить.

Во-первых, монополии пошли на значительные уступки пролетариату. В ряде стран были расширены экономические права пролетариата: расширялась сфера рабочего контроля, большие права получили профсоюзы, высокого уровня развития достигла система социального обеспечения. Классические примеры такого рода мы находим в ФРГ, Австрии, скандинавских странах. Политические права пролетариата многих капстран тоже заметно расширились.

Во-вторых, стали шире вводиться и строже соблюдаться антимонопольные законы. Конкуренция, совсем было утратившая роль стимула к повышению производительности труда, вновь начала подхлестывать технический прогресс. Раз уж монополиям пришлось умерить свой произвол по отношению к пролетариату, то им приходилось увеличивать свои прибыли путем наращивания производительности труда. Производительные силы, развитие которых приостановилось было в промежутке между двумя мировыми войнами, стали прогрессировать.

Впрочем, был ещё один источник возмещения тех потерь, которые понесли монополии развитых капстран, наделав уступок своим пролетариям: грабеж бывших колоний. Однако с тех пор, как национально-освободительное движение в последних привело к образованию там суверенных государств, грабить их стало труднее. Правда, грабёж этот не прекратился, и именно благодаря ему разрыв между жизненным уровнем жителей развитых капстран и стран «третьего мира» увеличивается. Однако при этом производительные силы и жизненный уровень населения бывших колоний и полуколоний всё-таки несколько вырос, и сейчас часть их живет несколько зажиточнее, чем до второй мировой войны.

Следует обратить внимание на одну любопытную закономерность, открытую Вадимом Белоцерковским (см. журнал «Знамя», №7 (июльский) за 1990 г., статья «Химера капитализма»): чем ближе к границам неоазиатских государств, тем выше уровень жизни в капстранах, тем более развита там система социального обеспечения, а в Западной Европе ещё и тем больше производственной и политической демократии. В каких странах происходили послевоенные «экономические чудеса»? ФРГ, Сингапур, Тайвань, Южная Корея, Япония... Именно туда после войны плыли капиталы из США, послужившие первотолчком для крутого подъёма производства. Конечно, те средства, которые одолжили немецким, японским и т. п. промышленникам американские банкиры, вернулись к ним с хорошими процентами, но только этим нельзя объяснить, зачем Уолл-Стриту понадобились «экономические чудеса» у границ неоазиатских государств. Так, с Латинской Америки монополии США имеют не меньше прибыли и при этом не тратят средств на подъём её экономики. Зачем же американскому капиталу понадобилось подкармливать капитал бывших врагов Америки во второй мировой войне - Японии и Германии, опять ставший сегодня его опасным конкурентом? Да затем же, зачем в США устраивали широко рекламируемую отправку «гуманитарной помощи» в эти и другие регионы. Ответ на этот вопрос известен на Западе настолько хорошо, что его знают даже сатирики:

«В 1952 г. сообщалось, что Эверелл Гарриман получил 7.328.903.976 долларов, чтобы щедрой рукой рассыпать их по миру, и дополнительно ещё один миллиард, неизрасходованный в предыдущем году. К 1955 году послевоенные расходы Соеди-

нённых Штатов на иностранную помощь достигли внушительной цифры - 50 млрд. долларов... Делом этим занималось за границей 115.250 человек, из них - 30.681 американец. Гуверовская комиссия... пришла к заключению, что экономическую помощь нужно оказывать и впредь, чтобы «обеспечить нам максимальную военную безопасность и повысить жизненный уровень в свободном мире». Комиссии дали понять, что мирная помощь поможет также в борьбе с коммунистическим влиянием» [496, с. 160].

Паркинсон сомневался в эффективности этой помощи. Мы можем отчасти согласиться с ним: коммунистическое движение пошло на убыль не потому, что пролетарии ряда стран клюнули на американские подачки, а потому, что вскоре после войны СССР, а позднее - и другие неоазиатские государства утратили всякую прогрессивную роль (об этом мы вскоре поговорим) и дискредитировали в глазах пролетариев как себя, так и те партии, которые являлись проводниками их политики в капстранах. Правда, нельзя отрицать и то, что повышение уровня жизни пролетариев в тех странах, где капитал пошёл на большие уступки им, не способствовало разжиганию их революционного пыла. Но речь сейчас не об этом, а о том, что за все те блага, которые получили после войны пролетарии развитых капстран, они должны быть благодарны отнюдь не капиталистической системе. В первую очередь они обязаны этими благами самим себе: именно их давление на буржуазию было решающей причиной уступок с её стороны. Во вторую очередь они обязаны неоазиатским государствам: эти государства в какой-то мере поддерживали их борьбу с капиталом и оказались причастны к тому, что напуганные капиталисты пошли на уступки своим наёмным рабам.

Итак, мы видим, что неоазиатские государства сыграли в первое время своего существования огромную прогрессивную роль. Во-первых, они подтолкнули вперёд свои собственные страны; во-вторых, они подействовали на уже совсем было загнивший капитализм, как на усталого осла Ходжи Насреддина подействовал скипидар, которым тот смазал ослу задницу - бедняга побежал вперёд с неожиданной прытью. Поэтому хотя Октябрьская революция и не была социалистической, но тем не менее оказалась весьма нужным для всего человечества делом.

Ничто не вечно под луной; и прогрессивная роль неоазиатского государства не является исключением из этого правила. После того, как управляемые неоазиатской бюрократией страны одна за другой вырывались из экстремальной ситуации, у представителей этого общественного слоя быстро исчезали стимулы повышать производительность труда. Если уж при капитализме, когда даже при самой высокой концентрации капитала в экономике обязательно действуют несколько конкурирующих друг с другом фирм, монополии порождают застой и загнивание, то что уж говорить об экономике, в которой действует только одна фирма! В конце концов неоазиатский способ производства во всех странах, где он существовал, вошёл в стадию застоя и гниения. Производительность труда продолжала расти только в военной промышленности, подхлёстываемой гонкой вооружения; ВПК превратился в опухоль, растущую за счёт высасываемых из слабеющего неоазиатского общества соков. Производительные силы перестали прогрессировать; новые изобретения внедрялись в порядке исключения (разве что в военной промышленности дело обстояло иначе). В общем, неоазиатский строй загнил так же, как капитализм загнил накануне второй мировой войны. Из двигателя общественного прогресса он превратился в его тормоз.

Это проявилось и на международной арене. После войны, когда неоазиатских государств стало несколько и их вес в мировой политике резко возрос, буржуазные государства стали заметно сговорчивее и миролюбивее по отношению к ним. От

Сюжет взят из турецких анекдотов о Ходже Насреддине.

второй мировой войны через «холодную войну» к политике «мирного сосуществования» - так шёл процесс ослабления конфронтации между буржуазными и неоазиатскими государствами (впрочем, гонку вооружений это не остановило). По мере этого ослабления неоазиатские государства всё меньше и меньше поддерживали классовую борьбу пролетариата, всё больше и больше старались сдерживать его. Компартии шли по тому же пути обуржуазивания, по которому перед ними уже прошли социал-демократы. Это хорошо видно на примере испанской компартии: в 70-80-х гг. она являлась крупнейшей правой социал-шовинистической партией в Испании (тамошняя Социалистическая рабочая партия тогда была уже стопроцентно буржуазной политической организацией), а после смерти КПСС обуржуазилась окончательно: её большая часть во главе с подавляющим большинством партаппарата и генсеком вошла в состав испанской соцпартии. Далее, неоазиатские государства конфликтовали между собой; это приводило к расколам компартий на промосков-ские, маоистские, ходжистские, чучхейские (кимирсеновские) и т. д., что отталкивало от них пролетарские массы. К тому же всё более загнивавший неоазиатский строй утрачивал свой привлекательный имидж в глазах пролетариата развитых капстран, уровень жизни которого в послевоенные годы заметно повысился. Таким образом, вскоре после войны неоазиатские государства уже не столько усиливали, сколько ослабляли - и чем дальше, тем больше - давление пролетариата на буржуазию (до, во время и сразу после войны усиление, напротив, перекрывало ослабление). В свою очередь капитализм, по мере того как давление на монополии снизу и его поддержка сбоку ослабевали, начал опять сбавлять ход: технического прогресса становилось всё меньше, вреда от него (загрязнение окружающей среды и расхищение природных богатств, производство новых видов вооружения и т. д.) - всё больше, кризисы - всё сильнее и т. д. Эти зловещие симптомы обнаружились в 70-х, усилились в 80-

06 этом см., напр.: 637, с. 3-14.

Множество фактов о том, как классовое общество губит природу Земли, ввергает огромные массы людей в нищету и голод (в том числе и в высокоразвитых странах!) при сверхизобилии преуспевающего меньшинства, вновь и вновь порождает войны - и тем самым ведет человечество к гибели, приводит в своей книге (представляющей собою фундаментальное обобщение результатов новейших исследований по вопросу о том, как современное человечество уничтожает само себя) ученый-экономист, депутат Госдумы Халиль Абубакирович Барлыбаев [38]. Резюмировать эти факты можно следующей цитатой из нее:

"Возможные сценарии такого исхода (самоуничтожения человечества. - В. Б.) графически изображены в приведенных выше моделях супругов Медоуз и И. Рандерса в книге "За пределами роста". Словесное изображение такого сценария вкратце может быть следующим: вследствие выбросов газов в атмосферу начинается необратимый процесс потепления климата; таяние льдов Арктики и Антарктиды вызывает затопление больших пространств на всех континентах и стихийное переселение людей на "сухие" территории; потепление климата порождает засуху, опустынивание громадных площадей, опустошительные ураганы и пунами; вынужденное прекращение производства многих экологически сверхвредных товаров вызывает цепную реакцию кризисов в сфере производства, реализации, потребления, кредитов, финансов и т. д.; происходят повсеместное падение нравов, распад государственных структур, массовые беспорядки, грабежи и вакханалия; все это сопровождается распространением заразных болезней, нищеты, голода и вымиранием больших масс людей" [38, с. 117].

Однако когда Барлыбаев начинает говорить о том, как избежать такого исхода, то его выводы иначе, как утопическими, не назовешь:

"При принятии срочных, масштабных и действенных мер потери и жертвы будут минимальными или их можно будет избежать вообще....Осуществление этих мер в принципе возможно уже при современном мироустройстве на земном шаре, без особых социально-экономических и общественно-политических преобразований, путем использования ныне действующих демократических, рыночных, международно-правовых механизмов и инструментов" [38, с. 117-118].

На самом же деле при преобладании в современном обществе отношений индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной (частной) и авторитарной собственности на производительные силы процесс самоуничтожения человечества остановить никак невозможно. Классовое

х, а в 90-х гг. перспектива гибели человечества стала настолько реальной, что разговоры о ней даже пошли на убыль: все уже привыкли к мысли о грядущих катастрофах. Короче, скипидар выдохся, осел замедлил свой бег, усталость свинцовым грузом навалилась на него - ещё немного, и он упадёт и сдохнет. Плохо только, если капиталистическое общество умрёт вместе со всеми своими членами.

Между тем перед неоазиатской бюрократией, которая, несмотря на застой и упадок в экономике своих стран, продолжала расти в соответствии с законом Паркинсо-на (см. цитированную выше книгу), встал вопрос о том, как же всё-таки повысить производительность труда: прибавочного продукта для прокормления чиновников требовалось всё больше и больше, а темпы роста производительности труда приближались к нулю. Ни каждый бюрократ, ни каждый государственный рабочий в отдельности не были заинтересованы в работе на государство: для го