Военное строительство

Общее сокращение мировых военных расходов не касается Восточной Азии, которая за последнее десятилетие увеличила свои военные затраты на 50% (с 90 до 135 млрд. долл.). Военные расходы Японии увеличились с 32,4 до 45,8 млрд. долл., Южной Кореи - с 7,9 до 11,5, Таиланда - с 2,3 до 3,8, Малайзии - с 1,3 млрд. до 2,1 млрд. долл. Но, конечно, наибольший скачок военных расходов произошел в КНР. Начиная с 1991 г. КНР увеличивала их на 17% в год, доведя их, при оценке по официальному обменному курсу, до 40 млрд. долл. (а по реальной покупательной способности - до 90 млрд. долл.).

«В течение ближайшего десятилетия, - пишут Р. Менон и Э. Вимбуш, - высокоточные, обладающие большим радиусом действия ракетные системы станут доступными большинству главных стран региона; множество других систем вооружений драматически изменит нынешний баланс сил»[496]. За 1990-е годы китайцы удвоили свои военные расходы. НОАК находится в процессе постоянной модернизации. Впервые созданы мощные научно-исследовательские институты в сфере анализа внешнеполитического окружения. Оценить военные расходы КНР в начале нового тысячелетия непросто. Но большинство исследователей сходятся на том, что их цифра находится где-то между 28 и 50 миллиардами американских долларов - то есть в 4-7 раз превышают официальные цифры[497]. (Лондонский институт стратегических исследований определяет эти расходы в 36 млрд. долл.[498]. Есть и более масштабные оценки). Военные расходы КНР по реальной покупательной способности достигли 90 млрд. долл. И основная статья расходов - вовсе не улучшение условий службы военного персонала (как убеждают неисправимые пацифисты), а создание новых вооружений. КНР расходует по этой статье и доходы от продаж оружия тем противостоящим США странам - Ираку, Ливии, Сирии.

Создаваемые азиатами ракеты имеют весьма четко обозначенные цели - американские базы в Азии. Их теперь нередко называют «ахиллесовой пятой Америки». То, что прежде было видимым всем символом американской вовлеченности и мощи, становится уязвимой целью США. Азиатские баллистические ракеты, вооруженные средствами массового поражения, делают американцев, в лучшем случае заложниками ракетной атаки. Азия целится не в американскую мощь, а в американскую слабость. Итак, в тот самый период, когда Вашингтон праздновал свой триумф в холодной войне и в войне в Заливе, Израиль, Сирия, Иран, Пакистан, Индия, Китай и Северная Корея усовершенствовали свое ракетное оружие, знаменуя тем самым новый болезненный для США факт.

НОАК создает мирвированные боеголовки, технологию стелс, нейтронную бомбу, дозаправляемую в воздухе авиацию, выказывает интерес к созданию современных авианосцев[499]. Западных специалистов особенно заботит ракетное оснащение Китая, поскольку «баллистические ракеты сводят на нет всю стратегию выдвинутых вперед баз, предназначенных для удаленных боевых действий. Эти ракеты направлены на уязвимые места западных держав в Азии, которые до самого недавнего времени были неуязвимы для азиатских держав»[500].

Не столь внушительные, если их сравнивать с американскими и российскими стратегическими ракетными силами, китайские стратегические силы (149 межконтинентальных баллистических ракет) все же могут нанести удар по Соединенным Штатам из бетонных шахт, расположенных в Западном Китае. Называемые в НОАК «2-й артиллерией», китайские стратегические ракетные силы находятся в процессе модернизации. На острие этих сил две новые ракеты - ДФ-31 и ДФ-41, имеющие твердотопливное запускающее устройство и оснащенные мирвированными боеголовками и способные достичь территории США. Испытание ракеты ДФ-31 2 августа 1999 года было своего рода напоминанием и Вашингтону и Тайбею. Разрабатываемая ныне ракетная система ДжЛ-II предназначена для запуска с подводной лодки[501]. Мобильность китайских ракет позволит им надеяться на выход из-под контроля американских спутников и прочих следящих устройств. (А Тайвань в случае атаки КНР будет в невероятно сложном положении, учитывая его островное положение и уязвимость морских путей. Тайваню в случае конфликта можно надеяться лишь на помощь Соединенных Штатов).

В ответ на планы США по созданию системы ПРО Китай в октябре 1999 года выделил дополнительные 9,7 млрд. долл. на свои стратегические силы. Если американцы разместят 200 перехватчиков на Аляске, «Китай может прийти к выводу, что это обеспечивает проникновение в на его территорию и, наряду с другими мерами, оснастит свои ракеты мирвированными боеголовками. Если Соединенные Штаты пойдут ее дальше и создадут широкий спектр запускаемых с воздуха, моря и космоса систем, тогда Китай пойдет на значительное усиление своих ударных возможностей... Китай скорее всего приступит к полномасштабному развитию мощных ядерных сил, разделяя мнение России и других критиков в том. что Соединенные Штаты не собираются останавливаться в развитии ПРО и намерены создать его полномасштабный вариант»[502]. Собственно, Китай рассматривает нынешнее стремление Вашингтона создать ПРО национального масштаба необратимым. В будущем Китай предпочтет полнокровную программу ядерного вооружения любым попыткам договориться с американцами.[503]

Китай способен произвести до тысячи новых ракет в течение следующего десятилетия и некоторые данные убедительно говорят о его способности производить 10-12 межконтинентальных баллистических ракет в год. Комиссия по национальной безопасности палаты представителей США (т.н. Комиссия Кокса) пришла к выводу, что к 2015 году Китай будет способен «в агрессивной манере разместить до 1000 термоядерных боеголовок на своих межконтинентальных баллистических ракетах»[504]. В 2000 году запущен второй непилотируемый военный космический корабль – идет интенсивная подготовка к созданию стационарной космической станции. По распространенному мнению Китай догонит Америку в стратегических вооружениях через сорок пять лет[505]. Что окажется тогда сильнее, порыв глобализации или тысячелетняя традиция национальной геополитики?

В начале ХХI в. на вооружении армии КНР находятся 6 тыс. боевых самолетов, 9200 танков, 30 межконтинентальных баллистических ракет с разделяющимися боеголовками. По мнению Американской академии военных наук, к 2020 г. всеобъемлющая общенациональная мощь Китая уже сможет в определенной мере быть сравнимой с американской и превзойдет любую другую в мире.[506] Чтобы сохранить свою относительную энергетическую независимость Китай будет упорно развивать военно-морской флот. Китайское строительство такого рода неизбежно обеспокоит такие морские страны как Индонезия. Создается основа и арена военно-морской гонки XXI века. С другой стороны, Китай непременно будет искать надежные источники энергии в Центральной Азии. Он постарается ввести Казахстан и Киргизстан в сферу своего влияния (что, разумеется, не может понравиться Москве).

Китай изменил военную стратегию, переориентируя свои ВС с северного направления на южное, развивая при этом ВМС - планируя их оснащение ВМС авианосцем, совершенствуя способности дозаправки своих самолетов в полете, покупая истребители современного класса. КНР подняла вопрос о своем праве на острова Спратли, повторяя тезис о своем тысячелетнем владении ими. Китайские силы оккупировали остров Хайнань, превратив его в особую экономическую зону и создав на нем военно-морскую базу. В 1992 г. был принят “Закон Китайской Народной республики о Внутреннем море (так стало называться Южно-китайское море. - А. У.) и прилегающей зоне”, создавший своего рода легальную базу для дальнейшего продвижения. Присоединившись в 1996 г. к Конвенции ООН по морскому праву, Пекин семикратно - на два с половиной миллиона квадратных километров - расширил экономическую зону в Южно-Китайском море. КНР своими военно-морскими маневрами как бы дала Тайваню ясный сигнал - не вовлекать США во внутрикитайские дела.

Что более всего возбуждает китайскую сторону, так это вольная или невольная поддержка Соединенными Штатами сепаратизма китайских территорий. Случай с Тайванем широко известен и одиозен. Такую же реакцию в Китае вызывает поддержка американцами тибетского сепаратизма. Центральное разведывательное управление США оказывало сепаратистам здесь прямую поддержку, о которой китайцам достаточно хорошо известно[507]. Китайцы жестко выступают против признания за Соединенными Штатами, как за глобальным гегемоном, права вторгаться в этнические проблемы.

Пекин готов к “позитивному” и “негативному” вариантам будущего развития событий вокруг Тайваня, который Пекин твердо считает тридцатой провинцией КНР. Первый предполагал бы отказ США (и Японии) в поддержке стремления Тайваня к независимости - это облегчает сближение Пекина с Тайбеем. В этом случае новая стратегическая система в Восточной Азии не зависела бы от мощи США, их военного присутствия в Азии. “Негативный” вариант предполагает провозглашение Тайванем независимости от континентального Китая. В этом случае КНР готова увеличить свои военные усилия, более откровенно противостоять США в восточноазиатском регионе.

Вашингтон ответил планами создания системы антиракетной обороны. Примечательно, что российские ракеты для достижения своей цели нуждаются в получасе времени, в то время как азиатские ракеты нуждаются в нескольких минутах. И никто уже не может представить себе, что такие страны как Китай, Индия и Иран способны (под любым давлением) приостановить свои ракетные программы. Для создания надежной противоракетной обороны Соединенным Штатам потребуются огромные материальные ресурсы. Это предопределяет будущий рост американских военных бюджетов, цена пребывания единой сверхдержавой растет.

Глобализация может дать немало полезного огромному и трудолюбивому Китаю (прежде всего, богатейший рынок и поток новой технологии). Но китайское руководство еще несомненно ощутит, что по мере увеличения инвестиций, доступа к информации посредством электронной почты и Интернета, путешествий и проживания за рубежом напряженность взаимодействия между экономикой Китая, его обществом и политической системой будет, вне всякого сомнения, расти.

Военная система Китая зависит от помощи, осуществляемой Россией, от получения американских технических секретов, от степени преодоления отсталости. Седьмой флот США еще не скоро перестанет быть самой большой военной силой в регионе. «Понимание китайским руководством своей стратегической слабости можно усмотреть даже в том интересе, который молодые китайские стратеги проявляют к революционным изменениям в военной технологии, к дебатам среди американских стратегов»[508]. Ощущая, что в ближайшей перспективе у них нет шансов, китайцы концентрируют силы для броска в будущем. Поскольку срок жизни одного поколения оружия в наши дни составляет примерно пятнадцать лет, китайцы ожидают возможности «вклиниться» на следующем витке или непосредственно после него.

Дж. Модельски и У. Томпсон предупреждают: “Китайские лидеры видят в Соединенных Штатах сверхдержаву, вступающую в полосу упадка, но полную решимости сдерживать находящийся на подъеме Китай. Они бросят вызов интересам и позициям Соединенных Штатов в Восточной Азии, их военному и военно-морскому присутствию в западной части Тихого океана. Китайцы уже проявили себя на этом направлении в 1996-1999 гг. в ходе спора по статусу Тайваня, демократии в Гонконге, будущего Тибета, объединения Кореи и контроля над островами в Южнокитайском море”.[509] По мнению американских специалистов, любое противодействие однополюсному миру “сможет послужить сборным пунктом противников статус кво в Азиатско-Тихоокеанском регионе, равно как и среди прочих недовольных современной системой во всем мире.”[510]

Как формулирует советник президента Буша-мл. по национальной безопасности К. Райс, «Китай не является державой, склонной сохранять status quo, напротив, он хотел бы изменить существующее положение, изменить баланс сил в Азии в свою пользу. Уже одно это делает его стратегическим соперником Америки».[511] Огромные население и территория, необъятные ресурсы Китая усиливают чувство опасности противостояния. Партийная верхушка в Пекине показала себя способной к принятию жестких решений. Существует проблема, в решении которой ни США, ни КНР не готовы уступить: кто будет преобладать в Восточной Азии. В этом смысле «китайская долговременная цель регионального лидерства, если не превосходства, представляет собой прямую угрозу доминирующей роли Америки в регионе»[512]. В ближайшие годы и десятилетия КНР будет стремиться вовлечь в свою орбиту непосредственных соседей и ослабить американское влияние в своем регионе.

Но АТР как регион слишком важен для мирового лидера глобализации, чтобы оставлять его эволюцию на волю тихоокеанских волн. Войска США будут оставаться на Окинаве и в Южной Корее. Вашингтон предпримет усилия, чтобы договориться о прямых военных связях с Сингапуром, флот США будет патрулировать основные торговые магистрали. Интересы Вашингтона и Пекина противостоят друг другу в Восточной Азии, в Китайском море, по поводу Тайваня, судьбы двух Корей, американского союза с Японией, присутствия американских войск в регионе, постоянные рейсы американских военно-морских сил поблизости, давление США по вопросу гражданских прав - все эти проблемы так или иначе ведут к обострению двусторонних отношений и взаимному озлоблению.

За 1990-е годы китайский экспорт в США увеличился феноменально, в пять раз. Пекин несомненно ценит американский рынок как наиболее обширный и прибыльный (а США вынуждены постоянно думать о дефиците своей торговли с КНР). Важнее то, что к ХХI веку Китай начал фактически возглавлять общеазиатский торговый блок и напрямую встал вопрос, кто определяет условия экономического развития самого растущего региона мира. Гонконг внутри и хуаоцяо вовне стали новыми мощными инструментами растущего китайского могущества в эру глобализации.

КНР предстоят нелегкие времена внутреннего переустройства, когда возникающий средний класс восстанет против политического статус кво. Это поневоле ослабит внешнеполитическую мощь огромной державы[513]. Инвестиции в КНР со временем неизбежно уменьшатся, темп развития страны станет сокращаться. И глобализация не будет казаться универсальным выходом. Даже умеренные по своим взглядам западные специалисты не видят безоблачного будущего. Ч. Карлейль утверждает: “Трудно представить себе, что Китай и Япония желают создать зону свободной торговли с США и другими странами, выходящими к Тихому океану. Трудно представить себе, что население и конгресс США, а также их аналоги в развитых странах будут содействовать заключению соглашения, открывающего их границы импорту текстиля, одежды, электроники и других промышленных товаров” [514]. Это значит, что та или иная степень отчуждения практически неизбежна.

13% китайского населения, окончившие университеты, иногда и выступают против коммунизма, но основная масса населения (по опросам самих американцев) более активно поддерживает свое правительство, чем, скажем, итальянцы или мексиканцы. Крушение коммунизма в СССР не предопределяет неизбежности подобного же в Китае, каждая страна уникальна. Режим в Пекине способен на адаптацию к новым социально-экономическим сдвигам. Более того, падение коммунизма в Восточной Европе, в определенной степени укрепило коммунизм в Китае - функционеры в расстрелянной чете Чаушеску увидели свою судьбу и укрепили бдительность, желая избежать политический и социальный хаос любыми средствами. Сегодня национальный и социальный элемент в китайском коммунизме слились воедино[515]. Национально Китай, где живут 93% ханьских китайцев - почти гомогенная страна.

“Сдерживание” Китая, полагает большинство американских стратегов, было бы большой ошибкой - оно придаст силу националистическим, милитаристским кругам китайской политической арены. Сотрудничество же с Китаем позволит США еще долгое время содержать значительный воинский контингент в Азии, сдерживать стремление Северной Кореи обзавестись ядерным оружием, оно даст американскому бизнесу возможность участвовать в грандиозном экономическом развитии Китая на фоне мировой глобализации.

У Китая ограниченные инновационные способности; по мере удешевления рабочей силы и сокращения потока иностранного капитала оскудеет, “восточноазиатское чудо” даст неизбежный сбой. Механического повиновения недостаточно, необходима творческая мысль, а с нею возникают сложности. В будущем скажется плохая инфраструктура, коррупция, недостаточная подготовка кадров, слабые рынки капиталов, растущие (с зарплатой) издержки в производстве.

В ближайшие 20 лет население КНР вырастет не менее чем на 300, а возможно 400 млн. человек - за это же время более 10% обрабатываемой земли будет потеряно полностью, а основной ее массив подвергнется эрозии. Несмотря на 15 лет экономического подъема 50 млн. китайцев не имеют гарантированной питьевой воды, а 80 млн. питаются ниже уровня выживания. Скажется напряжение административной машины, спор между столицей и провинциями, между элитой и массами, между различными регионами, “вендеттой” партийной элиты и элитой, порожденной быстрым экономическим ростом отдельных провинций. Ускоренная модернизация потребует сдержанности военных. Нужно видеть несказанные трудности модернизации страны, ослабление централизующего влияния марксистской догмы, сложность самоидентификации и развития этнически некитайских регионов - Тибета, Синьцзянь-Уйгурского автономного округа.

Китайский экспорт - около 100 млрд. долл. - трудно представить себе постоянно растущим. Китайские бизнесмены, не уверенные в устойчивости режима, начинают предпочитать экспорт капитала в более стабильные страны. Так в 1994 г. китайские бизнесмены вывезли заграницу 30 млрд. долл.[516]. Задачи США как лидера глобализации на ХХI век можно в самом простом виде обрисовать так: сохранить влияние на Японию и замедлить возвышение Китая, не допустить превращения Китая в регионального лидера той части планеты, которая обещает быть центром мирового экономического развития.

Встает вопрос, всегда ли США будут готовы предоставлять китайцам и японцам свой рынок? Уже появились отчетливые сомнения: “По мере того, как США начнут ощущать угрозу азиатского экспорта, они начнут воздвигать таможенные барьеры. Это произойдет достаточно мирно когда речь идет о политическом союзнике - Японии. Китай, единственный потенциальный соперник в борьбе за мировое лидерство, не может рассчитывать на такую благожелательность”.[517] Американцы подчеркивают, что они ничего не должны Китаю. Имеет место мнение, что прием КНР в ВТО в целом увеличит возможности США и американских союзников оказывать влияние на внутрикитайские процессы и на внешний курс Пекина.

Главное глобалистическоеоснование - допуск избранных стран региона на богатейший - американский рынок. Экономическая взаимозависимость долгое время была могучим стабилизирующим фактором в Азии - она была как бы связана общим желанием получить доступ на американский рынок. Открытие богатейшего американского рынка для высококачественных и дешевых азиатских товаров, и это было сделано с откровенной целью заполучить Азию на свою сторону в холодной войне. Без этого допуска трудно представить себе феноменальный экономический подъем Японии в 1950-1980-х годах, рождение “четырех тигров” (Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур), невообразимый подъем КНР после 1978 года, ритм роста стран АСЕАН. Допуск на американский рынок - самый могущественный экономический рычаг Вашингтона. Не даром ежегодное возобновление статуса наибольшего благоприятствования Китаю подается как огромная уступка, за которую США хотели бы иметь компенсацию в той или иной сфере.

Среди деятелей администрации президента Буша-мл. в качестве средств противодействия антиамериканской эволюции Китая советник по национальной безопасности К. Райс выделяет «распространение информации, привлечение молодых китайцев к американским ценностям посредством образовательных обменов и обучения, поощрение роста класса предпринимателей, которые не зависят в достижении благосостоянии от китайского государства и готовы занять более влиятельные места в китайской жизни»[518]. Для реализации глобальных экономических и внешнеполитических целей Соединенные Штаты нуждаются в создании в Китае «лестницы, ведущей к процветанию среднего класса”.

Полтора миллиарда жителей Юго-Восточной Азии представляют собой самый большой новый рынок в мире. В начале XXI века США будут отвечать на вызов глобализации, на вызов своим позициям в Азии - ведь от этого будут зависеть их позиции в мировом процессе глобализации.

Заключение

Проблема глобализации обещает быть заглавной в мировой эволюции в целом и в развитии отдельных стран в отдельности еще многие годы и десятилетия. Есть все основания полагать, что традиционный русский вопрос «Что делать?» примет характер выработки отношения к глобализации как к той дороге, идя по которой чемионы современного развития добились максимальных результатов, а казавшиеся исторически обречнным страны обрели надежду.

При этом глобализация – чрезвычайно сложное явление современной жизни.

С одной стороны, она может открыть новые горизонты и высвободить огромные творческие силы. Ее певцы почти не знают сомнений: “Глобализация может сделать огромных китов еще больше, а малых мира сего – значительно сильнее. Она обгоняет всех и она подгоняет отстающих. Она сближает различные культуры и в то же время позволяет людям защищать свою индивидуальность. Она позволяет увидеть неведомые доселе миры и одновременно вторгается в жизнь каждого из нас как ничто прежде”[519]. Ни одна из стран, не желающих отстать в развитии, еще не сделала борьбу с глобализацией своей официальной доктриной. Да и можно ли повернуть колесо истории в свете того, что с обновлением, с модернизацией люди связывают свои лучшие надежды, а отрицать полезность новейших технологий сложно даже талантливым обскурантам.

С другой стороны, цена приобщения к глобализационным процессам может оказаться нестерпимой. Процесс рекультуризации, часто сопровождающий глобализацию, бывает жестоким, антигуманным, оскорбляющим моральные основы. «Вне всяких сомнений, глобализация ускоряет накопление богатств и введение невиданных миром технологически инноваций. Но быстрые перемены бросают вызов традиционной практике, социальным структурам, культуре, нравам, окружающей среде - что стимулирует противостояние... Рынки порождают как капитал, так и хаос; чем более масштабными становятся рынки в результате глобализации, тем распространеннее и глубже производимые ими разрушения»[520]. Классик современной дипломатии и политологии Г. Киссинджер однажды сказал, что политические лидеры просто не могут выжить “будучи постоянными адвокатами неизменно болезненных для населения программ, навязанных из-за границы”.

Как и всякая подлинная революция, глобализация влечет передел собственности, переход власти от одной общественной группы к другой. Чаще всего это переход власти и собственности от государства к довольно узкому слою частных собственников. Те, кто прежде были защищены государством - от учителя до рабочего государственного завода - оказались беззащитным перед всемогуществом лидеров приватизации, перед союзом новоявленных олигархов. В западном мире жертвами глобализации стала часть рабочих, рабочие места которых потеряли таможенную защиту государства. Противниками глобализации там оказались даже крупные профсоюзы. Лидеры развивающихся стран в той или иной степени подобны египетскому президенту Мубараку, который “понимает” неизбежность и выгоды глобализации, но не может не думать о трудоустройстве рабочей силы, увеличивающейся на 400 тысяч человек ежегодно. А ведь с точки зрения ортодоксальной глобализации эти полмиллиона потенциальных производителей – просто баласт в объективном процессе.

Такое развитие глобализационного процесса не может не породить кризисы разной степени турбулентности. Скажем, экономико-политический крах Индонезии или Албании не может не быть в той или иной степени ощутимым не только на локальном уровне, но и на мировой арене в целом. Но подобного масштаба кризисы все же еще не могут пошатнуть мировую систему в целом. Г лобализация реально затормозится в планетарном масштабе, если ее жертвой станет реально значимая для всего мирового развития страна. Речь на сегодняшний момент может идти о трех из таких критически важных странах - России, Китае и Японии. Остальные крупные страны так или иначе миновали опасный рубеж – или не подошли к нему, но эти три страны стоят на опасном глобализационом перепутье.

Все три сейчас находятся в зоне очевидной социальной и экономической турбулентности. Во всех трех странах у власти находятся лидеры, словесно поощряющие глобализацию. Но этот лимит благожелательности может истощиться в свете нескольких объективных процессов. Россия нуждается в практически полной трансплантации частнособственнических и сопровождающих судебно-юридических систем, составляющих основу глобализации как возвращения в мировой капиталистический рынок. Китай, с его чрезвычайным различием уровней модернизации отдельных провинций, нуждается в серьезнейшей социальной операции по выравниванию ровней экономического развития в асштабах всго огромного государства. Япония, десять лет остановившая свой казавшийся еукротимым бег, нуждается в радикальном лечении – в модернизации потерявших эффективность атриархальных основ. Опасность глобализации как общемировому процессу представляют военна-административная слабость России и Китая с одной стороны, и экономическая слабость Японии – с другой. Серьезные осложнения в развитии одной из этих стран могут породить тектонический сдвиг глобального масштаба.

Вот почему опасно расширение НАТО: оно провоцирует кризис страны, объективно способной угрожать самим основам мирового общежития. Черный рынок ядерного оружия - еще не самая большая в этом смысле угроза. Без сотрудничества с Россией невозможно решить множество животрепещущих проблем, а действуя против России трудно представить себе, как Запад собирается сохранять стабильность Евразии. В этой связи вызывает интерес сопоставление нынешней глобализации с системой, сложившейся после Первой мировой войны - с версальской системой. Вопрос стоит так же, как и тогда: как интегрировать потерпевшие поражение но потенциально мощные страны в приемлемую для всех новую систему?[521]

В свете наличия чемпионов глобализации (ощутивших все преимущества мировой открытости) и очевидных жертв глобализационных процессов, удивительным является отсутствие подлинной антиглобализационной идеологии. Столетие назад, на первой волне глобализации обрели общемировое значение социал-демократия, национализм, фашизм. Сейчас же – в начале двадцать первого века слышны лишь слабоартикулированные стенания энвиронменталистов, ослабевших профсоюзов, культурно маргинализированных групп, отодвинутых экономикой и историей геополитических «пасынков» глобализации. Но слышны и первые порывы. Выступая на сессии глав Британского Содружества наций в Эдинбурге в 1998 году, премьер-министр Малайзии Махатхир воскликнул: “Этот мир несправедлив. Многие среди нас сражались и проливали кровь в борьбе за независимость. И вот теперь, когда стены пали, когда мир стал единым целым, наша независимость стала терять свой смысл”.

Пока это лишь глухие стенания. Современные идеологи глобализации пока не боятся соперничества с антитезой идеологии неолиберального глобализма. Есть большие сомнения в том, что мы в близком будущем увидим новую, связную, универсальную идеологическую реакцию на глобализацию, поскольку до сих пор не существует идеологии или программы, которая могла бы нейтрализовать всю разрушительность капитализма и при этом реализовать подъем жизненных стандартов. Другая причина, по которой подъем альтернативной идеологии маловероятен - это то, что в движении протеста участвуют с большим трудом совмещаемые силы - пестрая коалиция протекционистски настроенных профсоюзов, защитников окружающей среды, борцов против классовой эксплуатации, противников вмешательства в генетику. Эти группы объединены лишь общим чувством, что мир, в котором доминируют глобальные корпорации и их интересы - глубинно несправедливый мир, враждебный подлинным интересам человечества. Но когда речь заходит о том, в чем же заключаются подлинные интересы человечества и как эти интересы защитить, эти группы так же разнятся между собой, как и те слои населения, которые они представляют.

Но протест значительной части мирового сообщества против глобализации реален. Этот протест может выражаться в самых разных формах. Россия, скажем, готова продавать больше оружия. В Индонезии в любой момент могут возобновиться антикитайские погромы, в Мексике и Бразилии (три с половиной миллиона бездомных) усилится крестьянский бунт - подлинное партизанское движение. Этот протест проистекает не только из-за пустых кошельков, этот протест затрагивает угрозу потери подлинных духовных ценностей. Игнорировать этот протест могут лишь те, кто безразличен к своему будущему. Строго говоря, в каждой из крупных стран уже обозначила свои позиции хотя бы одна политическая партия, выступающая против глобализации. Пока эти политические силы ограничиваются, в основном, требованиями протекционистского характера. Пока эти партии призывают, в основном, сравнить блеклое настоящее с более ярким прошлым. Но эти партии способны выработать собственную политическую философию антиглобалистской направленности.

* * *

Наша страна (как и многие другие) ищет путь в будущее на основе глобализации своих ресурсов, вовсе не руководствуясь чувством внезапно открывшихся необъятных возможностей, а скорее будучи охваченной чувством почти отчаяния и жестокой необходимости. Это в странах традиционного индивидуалистического кода глобализация воспринимается явлением, направленным на увеличение возможностей отдельного индивидуума, а потому и сугубо положительным явлением. В традиционных же обществах коллектив и группа не менее (если не более) важны, а это значит, что резкое увеличение возможностей отдельного индивидуума вольно или невольно подрывает единство общества. Глобализация превращается в способ изменения отношения индивидуума к своему обществу. Этот процесс происходит болезненно.

Если на Западе некая государственная компания приватизируется, то это вызывает чувство, что образовалась группа более эффективных, чем государственные чиновники, менеджеров. Если предприятие приватизируется в России, то на общественной поверхности (молча или громогласно) царит библейский клич: «Не укради». Глобализация в России воспринимается многими не как овладение новыми многообещающими возможностями, а как печально необходимая адаптация к возникшей из-за государственных пределов угрозе. Даже крайние апологеты глобализации признают в отношении России, что, «несмотря на все обещаемую глобализацией возможность повышения жизненных стандартов, продать эту идею миллионам будет тяжелейшей задачей»[522].

Разумеется, играет роль и обычная человеческая косность в отношении революционных прорывов науки. Мощные новые технологии провоцируют отчаянное сопротивление. (Напомним, что, создание двигателей внутреннего сгорания вызвало небывалое сопротивление уязвленных поклонников лошадиной тяги. Мирное использование атомной энергии вызвало к жизни не менее упорное сопротивление). Клонирование и создание систем управления генными процессами порождает небывалый протест. Потребители и сторонники охраны окружающей среды в Европе напрочь отвергли подвергшиеся генетическому воздействию виды растений, исходящие, в основном из США, как опасные для человеческого здоровья и благополучия окружающей среды.

Если признать глобальную солидарность реликтом прошедшей эпохи, то глобализации нет альтернативы. Если эффективность является главным показателем прогресса, то у глобализации принципиально не может быть соперничающих структур и систем. Сильный и знающий, умелый и настойчивый знанием и трудом оправдывает свое превосходство. Но безоговорочное упование на силу порождает в России физическую нищету большинства и духовный ступор всех, что ведет к очевидному кризису гуманизма. Изложенный более софистичным чем прежде образом закон джунглей не может быть каноном межчеловеческих отношений - вот главное препятствие глобализации как дарованию глобального поля деятельности самому эффективному в своей сфере.

Проблемой глобализации является не нахождение оптимального менеджмента, ее наиболее острой проблемой является отсутствие патетического начала. Не только воспевание, но одна лишь терпимость к порождающей невероятные мировые конвульсии глобализации является фактической изменой гуманизму. С системой глобальной оптимизации можно в той или иной степени смириться, но ее, несущую муки рекультуризации трудно возвести в моральный эталон,не переступая черты, за которой следует кризис гуманизма. Отсюда вывод: порожденная в конце XX века система должна встретить гуманное решение, иначе смятение оттесненных глобализацией политических и общественных сил сменится упорным противостоянием. Демонтрации в Сиэтле и Ницце с лозунгами, прямо и непосредственно обращенными к глобализации - это только начало. Природа человека восстает против теории и практики, согласно которым все, кроме чемпионов производительности обречены на выход за круг активной жизни.

Человек и человечество не любят «золотой корсет» не только в свете физического самоограничения, боязни отсутствия необходимых знаний, навыков и ресурсов. Большая часть человечества почти интуитивно отшатываются от глобальных сил, разрушающих культуру, традиции, духовный уклад. Получает распространение мнение, что ослепление идеологов глобализации пройдет так же, как оно увяло после глобализации 1880 - 1914 годов, когда общественным ответом процветанию немногих стал анархизм, социал-демократия и фашизм. Не требуется сверхъестественный дар провидения, чтобы согласиться с одним из самых талантливых апологетов глобализации: “Что-то внутренне неправильно в мире, внутренне связанном технологией, рынком и телекоммуникациями, и в то же время испытывающим растущее отчуждение в социальном и экономическом смысле... Так в России 20 процентов населения сейчас владеет в 11 раз большей долей национального дохода, чем беднейшие 20 процентов”[523].

Если вожди глобализации и ее апологеты не найдут средства обращения ее плодов не только к немногим счастливчикам, то результатом будет жесткое возрождение основных незападных религий, союзы жертв мировой эффективности, альянс оттесненных историей сил с оружием массового поражения. Ядерное оружие в руках Индии и Пакистана - самое грозное предупреждение самодовольным. Вместо ожидаемой либерально-капиталистической гомогенности глобализированный мир может обратиться в ХХI веке к тем основам, которые Запад не переставая крушил со времен Магеллана. Вера в то, что демократически избранные правительства, получившие частичный допуск к глобализированному рынку обнаружат непреодолимую тягу к сотрудничеству с Западом, пришла в столкновение с реальностью - лучший пример чему Алжир, равно как Турция и Пакистан.

В предстоящие десятилетия первый фантастический результат глобализации - подъем Восточной Азии приведет к гигантскому смещению на геополитической карте мира. “На протяжении нескольких столетий миром правили белые европейцы и американцы, представители иудео-христианской традиции. Они вскоре должны будут признать в качестве равных себе желтых и коричневых азиатов, приверженцев буддизма, конфуцианства, индуизма и ислама[524]. Временный ли это поворот самосохраняющихся цивилизаций, или найдется планетарная гуманистическая идеология, объемлющая этноцивилизационные различия? Является ли глобализация парадигмой буд