Писатель и музыкант.

Писатель и музыкант.

Этим летом было как никогда жарко.

Кирилл открыл холодильник, и в глазах его, голубых и всегда выразительных, отразилось разочарование – в холодильнике не было пива.

– Как же так! – громко сказал вслух своим звучным голосом Кирилл и закрыл холодильник, обвиняя этот бесполезный шкаф за то, что жарко, выбрал что-то из своей, всегда серой, одежды, надел темные очки и вышел на улицу.

Кириллу Викторовичу Еретову 26 лет. Он холост. Ростом чуть выше среднего, выглядит немного сутулым, с заметными мышцами на теле – он занимается спортом, но не до фанатизма – для себя. Он живет в Ялте, в каких-то двадцати минутах от моря, вот уже который год почти каждый день ходит на пляж вместе с местными приятелями и приятельницами, и это понятно, ведь время его не занято тяжелым трудом. В общем, он – писатель.

А все-таки повезло Ялте в экологическом отношении, думал Кирилл. Нет, конечно, туристов много, больше, чем коренных ялтинцев, и мусора от них… Мусора было бы от них невообразимо много, если бы не работал ЧМ. Уже прошлым летом Ялту трудно было узнать, так она преобразилась, ну а теперь улицы просто сияют чистотой. В подъездах нет грязи, нет корявых рисунков, нет слов, состоящих из трех букв, кроме, разумеется, слова «мир». Ну, это загнул немного, но почти так и есть. По чистым улицам ездят чистые автомобили. Красота! А в парках и сквериках, среди здоровых деревьев, гуляют здоровые люди.

Как раз через один из таких сквериков писатель шел к магазину, где он собирался купить свое пиво, мельком бросил взгляд на часы. Было 10:32.

Вдруг в этот момент слева от него на велосипеде проехал мальчик в красной кепке, такие кепки почему-то были в моде этим летом. Обладатель модного головного убора покричал что-то вроде «пожар» своим приятелям, которые были дальше по дороге и, кажется, играли в выбивного. Потом, видимо, мальчик не справился с управлением, и вместе с велосипедом свалился на асфальт.

Но этого Кирилл уже не видел. В его глазах потемнело. Все, что он теперь слышал, это стук в виске, а может, стук сердца. Он остановился и закрыл глаза, устало потер своими ладонями лицо. Этой ночью в своем сне он уже видел все это – загорелого мальчика в кепке на велосипеде и другого, под акацией, белобрысого, который явно насмехался над тем, поменьше. И этого парня в костюме, который, наверно, сейчас расплавится от жары. И эту девушку в светлой блузе, которая проходит сейчас мимо, он точно видел, этот любопытный взгляд. И бабулек на скамейке, не обративших на падение велосипеда малейшего внимания – так увлекали их последние сплетни.

Полегчало, и Кирилл открыл глаза. Да, все было так, именно так, как помнил. Но странное ощущение, что должно быть что-то еще, не оставляло его. Он видел что-то еще. Но что? Кирилл мучился, пытался вспомнить, но попытки эти были напрасны. Немного успокоившись, писатель трезво решил, что, как бы там ни было, идти в магазин необходимо, потому что очень душно и жарко, и что ничего подобного ему не снилось, а виновата летняя крымская жара.

Когда вместе с пятью бутылками пива Кирилл прибыл домой, он отправился на балкон - любимое место квартиры, особенно летом. Тут находилось единственное домашнее растение Кирилла – лавр благородный. Здесь, в тени деревьев даже в нынешнюю жару было прохладно. На балконе можно спокойно обдумать детали сюжета. Здесь рождались идеи, которые отличали его романы от других.

…лепестки роз повсюду, чудесная музыка и наш танец. Раз-два-три, раз-два-три. Господи, как же он прекрасен, – думала Жанна. Она не могла и не смела оторвать взгляд от глаз Романа. Раз-два-три. Вечер незаметно превратился в ночь…

Самую важную работу писатель делал на балконе, и уже ее результат воплощал на компьютере.

А сейчас он просто отдыхал здесь, курил и пил пиво. Его внимание было приковано к кусту лавра. Лавр сегодня был какой-то особенный, хотя ничего в нем, казалось, не изменилось.

Если Кирилл вспоминает о своей семье, предках, родине, первое, что приходит ему в голову – это его лавр. Можно сказать, что это благородное растение было напоминанием о прабабке Кирилла по материнской линии – чистокровной гречанке. Кирилл плохо помнил ее, но очень роднил ее с собой. Он знал по рассказам матери, что это была удивительная женщина, пережившая годы 2-ой Мировой войны и трудное время после нее.

Екатерина, прабабка Кирилла, была мужественная, выносливая, острого ума женщина с неутомимой энергией и твердой волей. Не было дел, которые бы не давались ей. Оставшись сиротой в четырнадцать лет, она привыкла добиваться всего сама в трудном, неблагополучном послевоенном мире, но не изменила своим моральным устоям. Постоянные поиски работы для того, чтобы не умереть от голода, тяжелая работа, зачерствелые люди – все это не помешало ей стать выдающимся историком, да еще и многократным победителем конкурсов бальных танцев. Прадед Кирилла, художник, восхищаясь своею женою, улыбался и говорил ей: «Дорогая, нужно выбрать одну музу – ты отбираешь у кого-то или Клио, или Терпсихору».

Компьютер дал сигнал – кто-то хотел связаться с Кириллом.

– Гена, привет! – обрадовано сказал Кирилл экрану

– Прет, Скрипач, – осклабилась небритая голова с экрана, – Давно что-то не выходили на связь.

– С месяц, наверное…

– А, может, два. Ну, так что, не хочешь играть с нами?

– Ты же знаешь, моя скрипка лежит…

– …в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук под дубом. Ладно, не хочешь – не надо, смотри только, чтобы потом не пожалел.

– Гена, ты знаешь – я писатель, у меня…

– …знаю, читал. Двадцать страниц. Больше не смог. Люблю да люблю, люблю и – для разнообразия, что ли? – ненавижу. И опять люблю. Ахи-вздохи. В общем, сплошная любовь.

– Это последняя буква в вашем названии, – ответил Кирилл, – и, потом, на вкус и цвет – товарища нет.

– Да… Э… Хм... Ладно.

Помолчали.

Не то, что бы Кириллу стало обидно, но его романы были не ровня тем любовным романам, в которых льется вода о любви. Писатель спросил, несколько грубо:

– Чего позвонил?

– Тут у меня что-то нехорошее. Вот и решил рассказать, – лицо его посерьезнело,– сегодня мне принесли письмо.

– Ну и что же? – спросил после короткой паузы Кирилл.

– Как что? Я никогда не пользовался бумажной почтой. Да и кто ей пользуется теперь?

– Да уж. В крайнем случае, можно было бы и по мобильному…

– Да это ясно. Но не это странно. Дело в том, что… это письмо пришло от меня.

 

В этот же день, но только в Николаеве, страдал от скуки и ничегоделанья Гена Смелов, лидер рок-группы «ВиНиЛ». Он мерил шагами свою квартиру, переставлял предметы и напевал под нос что-то из последнего. Группа не собиралась уже недели две, и это действовало на Гену по прозвищу Смелый угнетающе. Дело в том, что барабанщик группы Робин лежал дома после операции аппендицита, а бас-гитарист Мышь отказывался играть под драм-машину. Репетиций не было. Гена не знал и честно не имел понятия, что делать.

Принял душ. Послушал музыку. Надоело. Интернет. Надоело.

Коньяк.

Мог бы, вообще говоря, позвать Мышь и компанию, пойти куда-нибудь погулять. Проблема была не в том, что не было дел, а в том, что он не хотел ничего делать. И что-то словно удерживало его в квартире.

Гена знал, что он немного социофоб, но почему-то не делал ничего, чтобы избавиться от этого недуга, переживаемого пока что в легкой форме. Вместо терапии, вместо преодоления этого страха перед обществом, перед незнакомыми людьми на улице, он уходил в творчество. Он вообще, как максималист, часто сходил с ума, переставая воспринимать и понимать окружающий мир, и вернуться в жизнь ему помогало искусство.

Наконец пришла спасительная идея – рисовать. Из самых-самых глубин одного из шкафов – давно не рисовал – Гена достал планшет, мольберт, холст, палитру, кисточки и гуашь.

Под легкими и уверенными движениями карандаша возникли осторожные черты новой картины, бегло обозначились тени. Началась музыка – музыка красок. То торжественно, то размеренно-спокойно, то потешаясь, Гена дирижировал кисточкой, управлял этой музыкой. На палитре он смешивал краски, удивляясь, как быстро и точно, оказывается, он умеет находить нужные оттенки. Поражало его еще и то, что он не знал, что рисует. Это была музыка, которая сливалась с ним, и непонятно – дирижер управляет музыкой, или музыка правит дирижером.

Гена работал всего час и завершил картину в половине одиннадцатого.

Он отодвинулся от мольберта, и у него перехватило дыхание. Сквозь неясную грань холста на Геннадия смотрела она. Он никогда не видел ее, но при этом казалось, что встречал ее, и не раз. Ее карие глаза были обращены точно в глаза Гены. Она смотрела гордо, но не надменно – искренне. Она была серьезна, но улыбалась уголками губ.

Наверное, она была ведьмой.

В этот момент в дверь позвонили. За дверью оказалась недовольная по неизвестным причинам женщина-почтальон:

– Здравствуйте. Вам письмо. Распишитесь вот здесь.

– Мне?

– Нет, Деду Морозу.

– Деду… Извините, а от кого?

– А мне почем знать? Обратного нет. Расписывайтесь, расписывайтесь, молодой человек.

Гена дал автограф почтальонше и закрыл дверь. Он подошел к картине, по пути разрывая конверт. Вот что Смелый прочел из письма:

Возникают новые краски, краски нового мира. Из безвременья возвращается Огонь, согревает, наполняет суть. Нет преград ему, он уже здесь. Пламя эмоций и чувств, без правил и ограничений.

Огонь уже поцеловал тебя. Но грядет время перемен, и я надеюсь, что ты останешься сыном Огня, каким и был прежде.

Искренне твой,

Геннадий Андреевич Смелов.

 

На следующий день, 17 июля, Кирилл находился в крайне подавленном настроении.

Ночью с 16-ого на 17-ое сон был беспокоен, писатель часто просыпался, а потом сон снова забирал его в свои владения. Он проснулся окончательно в 4:52, вместе с восходом солнца, и больше заснуть не пытался. Последнее, что приснилось, и он мог припомнить, была комната из мрамора, посреди которой стоял мраморный стол. На столе Кирилл увидел пиалу, наполненную оливками. Потом чей-то женский голос окликнул его и писатель пробудился.

Кирилл позавтракал. Достал из выдвижного ящика спички и сигареты, отправился на балкон. Он вышел на балкон… но там не было лавра. Не было. Кирилл не поверил глазам. В странном для его поведения приступе страха он издал сдавленный крик, будто от него оторвали кусок тела, на секунду взгляд его стал бессмысленным.

Что же это такое? Где он? Зачем? Кто? Бред какой-то!

Выйдя из оцепенения, Кирилл выглянул во двор, полагая, видимо, что лавровый куст выпрыгнул через окно. Но нет, следов разбитого горшка внизу нигде не было.

Не в силах оставаться больше в доме, он надел свою серую одежду и, закуривая на ходу, вышел на улицу.

Через двадцать минут стоял у моря. Тут было спокойнее. Курил третью сигарету и упорно ничего не понимал.

Дверь металлическая. Замок дорогой и хороший, запирает дверь с верху до низу. И дверь, и замок целы. Открытое окно. Четвертый этаж.

Кому может понадобиться лавр, когда в комнате, соединяющейся с балконом, есть дорогой, самый новый компьютер? Когда там есть роскошные картины, выполненные как им самим, так и знакомым ялтинским художником. Есть черновые распечатки его нового романа. Кому может понадобиться лавр?

Четвертая сигарета.

Очевидно, тот, кто украл его, знал, как он важен для меня, думал Кирилл, иных причин я не нахожу. И для этого темной ночью он залез на балкон через окно на четвертом этаже, затем взял лавр двумя руками – по-другому не получится – и выпрыгнул обратно в темноту. Неплохо!

Но кто это? Кто мог знать, что этот лавр выращен из черенков лавра моей матери, а лавр моей матери был выращен из черенков лавра прабабки? Это знаю я, знает мама… Всё.

Он выбросил окурок и тщательно втер его в песок.

Вспомнился Гена. Это его письмо вызвало у Кирилла неподдельный смех, а когда он увидел, что его другу не смешно, стал втолковывать тому, что это шутка, розыгрыш. На это Гена ответил, что письмо написано его почерком. «Глупости, – удивился Кирилл, – когда ты вообще в последний раз писал ручкой?» Гена согласился и сказал, что пора заканчивать и что ему некогда.

А теперь вот с самим Кириллом приключилось подобное. Розыгрыш.

Набрал в ладони воды, умылся.

Это его море. Это вода.

Кирилл всегда любил море. Свежий ветер, треплющий его русые волосы, и спокойная гладь воды всегда дарила ему чувство гармонии с миром и самим собой. А когда случался шторм, Кирилл долго стоял на берегу, поражаясь силе и, одновременно, признавая эту силу, власть стихии.

Что говорить, Кирилл любил плавать, и баттерфляем, и на спине, и брассом. Ему это нравилось. А что может сравниться с прогулкой в море на яхте? Где только ветер и волны, яхта, яхточка, если быть точным, и он сам, где только от него и его силы зависит, не упадет ли под тяжестью внезапного ветра яхта и в какую сторону держать курс.

В девять часов стало людно, и Кирилл ушел домой. Дома, на балконе, все так же не было лавра, не было больше этой связи Кирилла со своими корнями. Жаль.

Что, позвонить маме? Нет, чего ради? Она расстроится, и только. Гене? Зачем? Он и знать ничего не знает про Грецию. Разыскивать глупо. Объявление: пропал лавр, особые приметы – шепчет сюжет будущих книг, просьба вернуть за вознаграждение. Просто смешно…

До самой ночи писатель болтался из комнаты в комнату, и, так же, как Гена в последние десять дней, делал ничего. Вот и решил наш Кирюша пойти спать. Лишь задремав, он вскочил от пронзительного крика мужчины средних лет. Его удивила поразительная хрипота голоса, и, влекомый своим недетским любопытством, он вышел из комнаты…

 

Монголы!! Удивился Кирилл. Он огляделся: вокруг зеленела бескрайняя степь, прямо перед его взором раскинулся обрыв (Кирилл, обладая незаурядными физикогеометрическими знаниями, прикинул, что высота его – 18.75 м средние давление воздуха на эту гору камней - 11⁵Па) простиравшийся до горизонта в обе стороны. И действительно, внизу он приметил явно не п-одетски болшой лагерь эти самых монголов. Он взглянул назад – о ужас!!! Позади неоказалось ни комнаты, ни, тем более, города, и лишь, чуть согнувшись над гниющими трупами, стервятники нежно покусывали полуразложившегося Геннадия. Кирилл понял, что дело плохо. Разбежавшись, он прыгнул вниз с обрыва. А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! А-А-А!!!! – вскрикнул он,приземлившись, головой на острый камень.

Проползающая мимо улитка посмотрела на Кирилла с упрёком и покрутила рожками у виска. Ещё не очнувшись от недавнего потрясения, он словил самую яркую звезду из тех, что летали вокруг его головы, засунул её в карман и попробовал приподняться. Когда он встал, он заметил, что вокруг него на расстоянии нескольких метров ходит какоё-то странный чернокожий человек. Он ещё не знал, что то был великий Мавр!!!

- Гыр, малогне выд пар!- обратился к Кириллу Мавр.

- Калвыще, имтофыж ыфвъъъ,- ответил, удивляясь своим словам, Кирилл.

- Аппрет! – крикнул Мавр, и увесистая дубина взметнулась в воздух.

 

Кирилл очнулся в лифте. Кто-то, невидимый его глазу, приятным женским голосом настойчиво требовал карточку.

- Ужас!- подумал Кирилл и опять вырубился.

Врубился он уже в грязном вонючем помещении. Запах лошадиных экскрементов сразу привёл его в чувство. Над ним возвышался некий плосколицый человек с узкими глазами. Он держал в руках ведро с какой-то гадостью. Наверное, на тот случай, если Кирилл не проснётся.

- Всё нормально- поспешно крикнул Еретов, и отвратительная масса хлынула на него из ведра.

- Тсиловека – сказал мужчина: ты сол-сол тамова, а потома килдык с ловно-ловно, а аотома бах, и высако!