Счастье бывает
На следующий день во время занятий я только и думал, что о феномене по имени Эдик. Прошедшую ночь я провел у него. Обычно, когда я оставался с кем-то ночевать, то, если была такая возможность, ложился на отдельную кровать. А если такой возможности не было, в обязательном порядке требовал себе отдельное одеяло. Под одним одеялом я спать категорически не мог: мне было жарко, тесно, неудобно. И каким бы хорошим ни был секс, сон оставался моей личной территорией, пространством, в которое я никого не допускал – я должен был отдыхать, и от человека в том числе. Но с Эдиком все было по-другому. Мало того, что я не ушел на свободную кровать, несмотря на то, что кровати в общажной комнате были узкими, так еще и уснул с ним в обнимку, тесно прижавшись, с переплетенными с его ногами – под одним одеялом. И мне не было неудобно, и кожа в местах соприкосновения не потела.
Я вспоминал наше случайное знакомство, свою реакцию на его поступки, и у меня даже мелькала дурацкая мысль: а не гипнотизер ли он? Тема гипноза была тогда популярной, его возможности широко обсуждались. Как-то я даже пытался пойти на курсы изучения английского языка под гипнозом. Но перед этим необходимо было пройти через проверку на способность к массовому гипнотическому внушению. Проверка проходила в большом зале, гипнотизер работал со сцены. Суть эксперимента заключалась в том, что люди должны были, закрыв глаза, мысленно «посылать» кровь от сердца к кончикам пальцев на руках, руки при этом должны были непроизвольно раздвигаться в стороны. Тогда я тест на внушаемость не прошел – мне стало дурно. Вчерашний результат оказался прямо противоположным.
Эдик ждал меня у выхода с института. Он стоял на Банковском мостике, разглядывал грифонов. Я еле узнал его. От зелени на голове не осталось и следа – волосы были естественного русого цвета.
- Что, не узнаёшь? – поинтересовался он весело.
- Честно говоря, не совсем.
- На этот раз нормально получилось, без фокусов. Очень близко к моему настоящему цвету.
Я заново изучал его. Как все-таки сильно меняет человека прическа. Без зеленых волос внешность Эдика стала самой обычной. И он был совсем не в моем вкусе. Мне нравились блондины со смазливыми мордашками, чтобы на девочку было похоже. Странное явление: почему геям часто нравятся женоподобные мальчики и не нравятся женщины, а лесбиянкам наоборот – нравятся мужеподобные девушки и не нравятся мужчины? Эдик не был ни красив, ни некрасив. Правильный овал лица, высокий лоб, небольшие серо-голубые глаза, прямые брови, длинный нос – все самое обыкновенное. Только рот, пожалуй, привлекательный: линия удлиненная, красиво очерченные, сочно-розовые губы. Но ни капли женственности. В целом – ничем не примечательный, простой парень. Если бы я встретил его в толпе в нынешнем виде, то просто не обратил бы на него ни малейшего внимания. Как же хорошо, что девчонки тогда нахимичили.
- С чего такие перемены? Ты же хотел, чтобы ярко.
- А зачем теперь ярко? Я же уже встретил тебя.
Я предложил прогуляться. Кажется, погода была не слишком располагающей к прогулкам. Кажется, я этого не заметил. Эдик согласился.
- Знаешь, я срисовал тебя еще утром, на Садовой, - продолжал он. – Видел, как ты чуть шею не свернул.
- И что же? Следил потом за мной?
- Нее! Мне показалось, это ты скорее за мной следил, ты же не успел за мной в вагон сесть.
- Я не следил за тобой. Случайно получилось. И то, что я рукой тебе помахал, тоже случайно вышло. Обычно я таким не балуюсь. Не знаю, что на меня накатило.
- Ты веришь в судьбу?
Я вспомнил свою неудавшуюся попытку самоубийства.
- В какой-то степени верю.
- И я верю. Мне кажется, может, не все, но многое, что происходит с тобой, происходит не просто так. Иногда создается впечатление, что тебя кто-то ведет за руку по заранее определенной цепочке событий. Это может быть счастливая звезда или, наоборот, злой рок. Что они дергают тебя – один в одну сторону, другой – в другую. И важно понять, к чьему руководству прислушаться, куда повернуть, что сделать в тот или иной момент. И я считаю, что судьба дает нам подсказки, которые нужно правильно распознать, шансы, которые упускать нельзя. Что многие встречи, пересечения неслучайны.
- Интересная теория. Романтичная. Поэтому ты пересел на другую электричку?
- Да.
- И потом воспользовался гипнозом, чтобы я тебя не отфутболил? – озвучил я свои утренние мысли.
- Нет, тобой руководил не гипноз, - ответил Эдик серьезно.
- А что же?
- Любовь.
Я опешил от такой наглости:
- То есть ты утверждаешь, что я в тебя влюбился?!
- Да.
- Так, отлично у тебя получается признаваться в любви за других!
После этих слов я долго шел молча. Потом, наконец, решился:
- Ладно, допустим. А что ты? Ты… любишь меня?
- Люблю…
Я обожаю свой родной город. За великолепную архитектуру исторического центра. За его детальную продуманность. За то, что каждое здание в нем, каждый открывающийся вид подобен открытке – каждая со своим колоритом, со своим настроением. Какие-то из них впечатляют величием и торжественностью, как Дворцовая площадь с Зимним дворцом. Какие-то восхищают уникальной геометрией пространства, как стрелка Васильевского острова. Одни дышат романтикой и свободой, как тающие в дымке Финского залива башни подъемных кранов «Адмиралтейских верфей» и морского порта. Другие – камерностью и сказочностью, как домики на набережных малых рек и каналов в темное время суток. Обожаю Санкт-Петербург за его неподражаемую сдержанную атмосферу, за неспешный ритм, за дух утонченности. За непробиваемый патриотизм жителей, за их способность действовать в едином душевном порыве. За «европейскость», за непохожесть на другие российские города. За дождливость, за специфический климат, привычку к которому надо впитывать с рождения.
Когда меня охватывали особенно депрессивные настроения, и высиживать на лекциях не было ну никакого желания, я частенько вместо института, здание которого располагалось в центре, отправлялся бродить по городу. За пять лет у меня выработался свой постоянный маршрут: от Невского мимо Спаса-на-Крови на Марсово поле, потом в Петропавловку, оттуда на Стрелку, дальше на Дворцовую, снова на Невский, и по Грибоедова – в альма-матер. Прохождение маршрута неспешным шагом занимало полтора часа – ровно столько, сколько длилась одна пара. Ко второй я прибывал в более или менее исправном состоянии духа. Но никогда еще до описываемого дня я не вышагивал по этому маршруту таким счастливым.
Эд был… необыкновенным. Я старался взглянуть на него объективно, без розовой пелены, застилающей глаза по уши влюбленного индивида. Но под каким бы углом я его ни разглядывал, с каких бы позиций ни оценивал, он все равно оставался необыкновенным. Это был человек, сотканный из противоречий, нестандартный со всех сторон.
Мне странным образом нравился факт его провинциальности. Хотя я, как истинно городской житель, сторонился всякого рода деревенщины. А все, что лежало за пределами РСФСР, все союзные республики воспринимались мной как Тмутаракань, и до того, как в моей жизни появился Эд, я, честно признаться, плохо отличал ту же Белоруссию от Украины, так же, как, скажем, Латвию от Литвы или Узбекистан от Таджикистана. Во мне прочно сидел комплекс «большого брата». Поэтому я чувствовал себя по сравнению с Эдиком более искушенным столичным городом, более опытным, знающим, зрелым. Это вызывало желание опекать, наставлять, покровительствовать, реализующее мои мужские амбиции. Это возбуждало. Хотя и без этого поводов для возбуждения было выше крыши. Никогда еще у меня не было столь раскрепощенного, незакомплексованного сексуального партнера. Для Эдика не существовало ничего запретного или неловкого, никаких табу, никакого стеснения. Все желания выказывались открытым текстом и откровенными действиями. При малейшей возможности он тащил меня в постель, и мне сносило голову от его «блин, я так соскучился по тебе, что у меня очко уже просто ноет, сил нет!» И мне нравилась его сперма. Не потому что она была какой-то особенной, вкусной, а потому что это была ЕГО сперма. И он знал это, и кормил меня ею со своих пальцев.
Провинциальный мальчик, он, однако, был тонок и интеллигентен и с такой жадностью вгрызался в учебу, что я, привыкший схватывать только то, что хватается на лету, восхищался его упорством. Он собирался достигнуть больших высот в профессии, мечтая о работе журналиста на телевидении, оттачивал свое мастерство - дикция, тексты. И я был уверен на двести процентов, что достигнет, не может не достичь. Потому что если не он, то кто тогда?
Он писал стихи – жутко мрачные: про смерть, про кровь, про черноту, про жестокость и бессмысленность жизни. И при этом был удивительно легким и светлым человеком, в гардеробе которого не было ни одной вещи черного цвета – даже ботинки были рыжими. Мне безумно нравились его стихи, и он сам, и его ботинки. А он вечно не был доволен ни первым, ни вторым и порой даже третьим.
Он умел быть со всеми милым, вежливым и отзывчивым. Окружающие обожали его за веселый характер, за мягкость и безотказность. Но он не был слабым. В нем чувствовался стержень. Об этом свидетельствовало хотя бы то, что когда в 89-м наши вывели войска из Афгана, Эд был разочарован: «Жаль. Мне так хотелось работать там, вести репортажи с мест боевых действий. Где теперь я возьму войну?» Это была его профессиональная мечта - работать там, где тяжело и опасно, там, где требуется мужество – и она заставляла испытывать к нему глубокое уважение.
Я не просто любил, я боготворил его. Я казался себе таким заурядным по сравнению с ним и никак не мог понять, за что Бог дал мне такое счастье? Но Эдик твердил мне:
- Ты добрый. Ты очень добрый! Ты преданный. Ты никогда не откажешься, никогда не предашь!
- А ты, что ли, предашь?!
- И я не предам. Я люблю тебя и буду любить всегда. Но я не такой добрый, как ты. Я злой…
Если следовать логике Эда, то у нас с ним была любовь с первого взгляда. Я не слишком верил в такие штуки, но наши отношения трудно было объяснить чем-то другим. И это было удивительно: чувствовать, как с каждым днем ты влюбляешься все сильнее, погружаешься в человека все больше, растворяешься в нем, отдаешься без остатка. Каждый любит по-своему, лично я люблю вот так. Это отнимало все душевные силы и одновременно вдохновляло. Я успешно сдал госы и защитил свое «стратегическое планирование и прогнозирование на примере» с парадоксальным выводом об его полном отсутствии, повергшим в состояние прострации членов экзаменационной комиссии.
Отгуляв лето, одно из самых ярких в моей жизни, я устроился на работу, минуя армию и принудительное распределение благодаря связям моей матери, занявшей к тому времени место заведующей детским садом. В этом деле я и мой сокурсник Миша (тоже со своими связями) последовали совету руководителя наших дипломных работ, добрейшему завкафедрой пресловутого планирования и прогнозирования, который по секрету сообщил, что экономике страны скоро наступит полная жопа, все, что было создано в СССР, развалится в силу своей неэффективности, и что единственный сектор, который всегда будет на плаву – нефтегазовая промышленность, потому что наша страна как была сырьевым придатком, так и останется им в обозримом будущем. Результатом этого стала затрапезная должность в экономическом отделе предприятия «Леннефтепродукт», не дававшая мне на тот момент практически ничего, кроме перспектив. Но тут важно было зацепиться, и я работал именно на перспективу, т. к. в настоящем меня продолжали материально поддерживать родители. Родители поддерживали меня, а я – будущее советской журналистики. Будущее от поддержки отказывалось, но я настаивал. Ведь если есть проблема, то надо же ее как-то решать?
Проблема была достаточно серьезная. Как выяснилось, Эдику не просто так повезло с тем, что в общаге он жил один. Да и везением это можно было назвать с большой натяжкой. Дело в том, что сосед Эдика по комнате в один прекрасный день отказался жить под одной крышей с пидорасом.
- Но, думаю, Вовчик и так хотел отсюда умотать, - комментировал ситуацию Эд, - иначе было бы логичнее, если бы он меня отсюда выкинул. Просто ему, видимо, хотелось меня лишний раз унизить, поэтому он обставил дело таким образом.
- А как он узнал?
- Я переспал с ним.
- И он после этого?!
- Так один раз – не пидорас, ты же понимаешь. Где он, и где я? Многие мужики, которые даже постоянно парней трахают, не считают себя гомосексуалистами. Типа, трахать все, что движется, для мужика нормально. Он же трахает, не его. До этого мы год прожили с ним нос к носу. Вдвоем отмечали окончание первого курса, выпили. Он красивый. А у меня в Ленинграде, как приехал, не было никого. Ну, и полез к нему.
Я представил, как Эд отстоял очередь в душ и раздевался потом перед этим Вовчиком. Странно, но не было ни ревности, ни брезгливости – только легкий спазм возбуждения.
- Думал, судьба?
- Иронизируешь? Нет, может, и судьба, да не та. Просто выпил, и захотелось очень. В общем, как обычно это бывает. И мне показалось, что он был бы не против. А он и не был против, тоже пьян был. А утром, когда протрезвел, началась совсем другая история. И все бы ничего, если бы он меня шантажировать не начал. Сначала рефераты заставлял писать. Потом денег потребовал.
- И что ты?
- Заплатил.
- И что он? Отстал?
- Нет, конечно. Он все время требует денег.
- И ты платишь?!
- А что я могу сделать? Если я хочу здесь учиться, то у меня только два выхода: или платить, или убить. Но не убивать же его из-за этого, правда? – улыбнулся Эд.
- Ну, да, не убивать, - понуро согласился я.
Я видел потом этого парня. Действительно, очень красивый. И слышал, как он с Эдом разговаривал – как с последним дерьмом. Может, лучше было бы все-таки убить?
Все это несколько омрачало ситуацию, но мы справлялись. И это «МЫ» окрыляло меня.
Я больше не ночевал у Эдика в общежитии, т. к. это было слишком рискованно – могло навести окружающих на ненужные мысли. Но мы виделись практически каждый день, и не было дня, чтобы мы не созванивались. Поздними вечерами, когда наступало время расставаться, мы по нескольку раз провожали друг друга до метро и обратно. И мой дом, и его общага находились в нескольких остановках от ближайших станций, и, казалось, предстоящий путь пешком будет таким долгим. Но он пролетал за одно мгновение, и снова надо было прощаться. Прощаться не хотелось, и мы поворачивали в обратную сторону. Я смотрел на светящиеся окна домов и думал: как же хорошо семьям, живущим за этими окнами – им не надо уходить друг от друга. И я мечтал, что вот бы у нас с Эдом было такое окно – одно на двоих.
