ГЛАВА II. Смерть праведницы

В эту ужасную и отвратительную минуту тяжёлый жёлты

В семье маркиза Бессон-де-Риб произошло в последние три года не меньше печальных перемен, чем в жизни всего города Сен-Пьера.

Вслед за матерью маркиза Бессон-де-Риб почти также быстро и неожиданно сошла в могилу и его жена, прекрасная, кроткая, ещё молодая маркиза Эльфрида, всеми любимая, не имевшая ни одного врага, ни одной ссоры за свою сорокалетнюю жизнь. Она угасла тихо и мирно, как истая христианка.

Как трогательное видение, лежала больная на балконе своего загородного дома, под сенью цветущих магнолий. Крупные разноцветные розы, обвивающие чугунный переплёт террасы, склонялись благоухающими букетами над её обессиленной золотистой головкой, прекрасной даже в смертельной бледности. В белом пеньюаре из мягкого шёлка, с белыми лентами и кружевами, лежала больная, одетая в заранее выбранную посмертную одежду, слушая свою “отходную”.

Отчего умирала маркиза Эльфрида?.. Лучшие доктора Сен-Пьера, лечившие её, спорили без конца, называя мудрёными латинскими именами таинственный недуг, медленно, но неудержимо уносящий жизненную силу ещё молодой женщины, никогда прежде не хворавшей.

Восьмидесятилетний священник, бывший духовником маркизы Эльфриды, быть может один только знал, какое потрясение разбило её сердце, так как за ним послала она однажды ночью, вернувшись от своего отца, бывшего банкира фан-Берса, доживавшего свой век в полном одиночестве на своей отдалённой плантации.

О старике — отце и деде в доме маркиза Бессон-де-Риб вспоминали только два раза в год: в дни официальных поздравлений с Новым Годом и днём рождения, на которые никогда не приходило ответа. Дети маркизы Эльфриды даже не видели своего “дедушки”, за исключением старшей дочери, Лючии, родившейся ещё при жизни госпожи Ван-Берс. К её свадьбе старик прислал великолепный подарок, но сам не явился даже в церковь, к крайнему огорчению маркизы Эльфриды.

Тем большее удивление вызвало во всей семье появление посланного от старика Ван-Берса, требовавшего свою дочь к “своему смертному одру”.

“Умирающий” не пожелал видеть никого, кроме маркизы Эльфриды, которую и провёл к нему в знаменитую “красную башню” молодой мулат атлетического сложения, — единственный слуга, допускаемый старым голландцем в своё личное помещение.

Более часа оставалась маркиза Эльфрида наедине со своим отцом... О чём они говорили? Что произошло между ними? Это осталось неизвестным даже маркизу Бессон-де-Риб, который тщетно расспрашивал свою жену об этом посещении.

Спустя три недели после посещения Эльфридой своего отца аббат Лемерсье исповедовал больную, ослабевшую настолько, что её переносили на руках с постели на кушетку и обратно. А ещё через неделю огромная толпа родных, друзей и знакомых прощалась с маркизой Эльфридой.

В ногах постели, посреди ближайших родных, стоял лорд Дженнер рядом с Герминой, уже носящей титул леди Дженнер.

Она плакала и молилась, искренно молилась Тому “Небесному Богу Отцу”, Которого инстинктивно любила, не зная, искать ли Его в еврейской “скинии завета”, или у алтарей христианских храмов... Гермина всей душой жалела добрую и прекрасную женщину, принявшую её так ласково в свою семью и не говорившую никогда ни о ком дурного слова. Жаль было Гермине и своих подруг, очевидно убитых горем.

Бедная молодая маркиза Лилиана, готовящаяся к материнству, стояла на коленях у постели великодушной женщины, победившей древние предрассудки, называя её своей дочерью и окружившей “внучку квартеронки” истинно материнской любовью.

Измученная бессонными ночами Матильда сидела на маленькой скамье с другой стороны кушетки, поддерживая руку умирающей, в тонких пальцах которой дрожала восковая свеча. На молодую девушку страшно было смотреть, настолько изменилось её прекрасное смертельно бледное лицо, с опухшими покрасневшими глазами и нервно вздрагивающими горячими губами. Но она не плакала, усилием воли сдерживая душащие её рыдания, чтобы не волновать умирающую мать и не отвлекать её внимания от божественной службы.

Маркиз Роберт оказался слабее своей сестры. Он горько плакал, стоя на коленях в ногах матери и уткнув своё искажённое горем лицо в белое атласное одеяло, покрывающее её уже холодеющие ноги.

Но тяжелее всего было глядеть на старого маркиза, теряющего жену через три месяца после потери матери. И такую жену... после такой матери... Он не плакал, но в его точно окаменелом лице читалось такое безграничное отчаяние, такая нечеловеческая мука, что Гермина не смела взглянуть на это неподвижное, искажённое горем лицо.

Не смел поднять на него глаз и лорд Дженнер, упорно глядевший куда-то вдаль, поверх коленопреклонённых присутствующих. Он также был бледен и казался расстроенным, как и все, но это было только естественно для человека, бывшего мужем дочери умирающей. Поэтому никто не удивился нервной дрожи, то и дело пробегавшей по сильному телу англичанина во время долгой отходной службы.

Когда пришла его очередь прощаться с умирающей, лорд Дженнер неверными шагами подошёл к кушетке и, шатаясь, опустился на колени. В эту минуту больная, не сводившая своих впалых глаз с красивого лица англичанина, приподнялась на подушке и протянула ему руку... Англичанин вздрогнул и взгляд его встретился со взглядом умирающей... Это был долгий, тяжелый многозначительный взгляд, в котором отражалось столько мрачных, скорбных и противоречивых чувств...

Потянулась бесконечная процессия негров, рабочих, матросов, приказчиков, инженеров, управляющих, просто знакомых и близких друзей...

Маркиза Эльфрида улыбалась каждому своими побледневшими губами, взглядом указывая на громадную корзину цветов, стоявшую у её кушетки. Из этой корзины, по взгляду матери, Матильда или Лилиана вынимали по цветку, вручая его прощающемуся “на память”!.. Более часа продолжалось это прощание. Получавшие цветок целовали нежные пальчики, протягивающие последний привет умирающей матери, и выходили один за другим, вытирая глаза... Наконец, удалились все посторонние. Больная облегчённо вздохнула и знаком подозвала своих детей.

Настала страшная минута последнего прощания мужа с женой, детей с матерью...

Лорд Дженнер отвернулся.

— Пойдем, Гермина, — прошептал он. — Не будем мешать... Как ни тихо произнесены были эти слова, но больная всё же расслышала их.

— Лео... — внезапно позвала она окрепшим голосом. — Лео... Где ты?.. Подойди ко мне!..

Присутствующие вздрогнули, поражённые звучностью этого голоса и не зная, радоваться или пугаться этого неожиданного проблеска сил. Аббат Лемерсье, выходивший вслед за посторонними, чтобы снять с себя облачение, показался в дверях и поспешно подошёл к умирающей с крестом в руке.

— Лео... поди сюда! — нетерпеливо повторила больная. Все оставшиеся с недоумением взглянули на видимо колебавшегося англичанина.

— Она зовёт тебя, Лео... Пойди же к ней, сын мой, — произнёс маркиз глухим, охрипшим от слез, голосом

Взяв Лео за руку, он подвёл его к маркизе, у ног которой лорд Дженнер вторично опустился на колени.

— Лео... Где моя дочь?.. — внезапно спросила больная. — Что ты сделал с моей Лючией?..

Судорожная дрожь снова пробежала по телу англичанина, но голос его звучал так же, как и всегда, когда он ответил грустно, но спокойно:

— Злая судьба отняла у меня Лючию, матушка!..

— Я иду к ней, Лео... — торжественно прошептала больная, — и скажу ей всё, что... знаю...

— Скажите ей, что я горячо любил её и не устану искренне оплакивать, — прошептал лорд Дженнер, не поднимая глаз. — Скажите ей, что я прошу её простить мне то, что я отдал её место другой...

Гермина не выдержала и кинулась на колени возле мужа.

— Матушка... — заливаясь слезами, произнесла она... — Я всю жизнь буду молиться о бедной Лючии и постараюсь заменить мать бедному малютке, осиротевшему сыну вашей покойной дочери...

Лорд Дженнер поднялся с колен. Мрачный взгляд его бездонных глаз скользнул по склонённой головке Гермины и принял странное выражение, в котором нежность боролась с пренебрежением. Но всё же он облегчённо вздохнул и, воспользовавшись общим волнением, вызванным порывом Гермины, быстро отошёл подальше, в тенистый угол, где никто не мог видеть его лица.

Больная с усилием подняла руку и уронила её на кудрявую головку Гермины ласковым благословляющим жестом.

— Бедная... бедная наивная девочка... — прошептала она чуть слышно. — Храни тебя Господь... и Его святые!.. Мы с Лючией будем за тебя молиться... ребёнок же... его ребенок... — Больная повернула голову к лорду Дженнеру, как бы желая что-то сказать, но слова замерли на её губах и она откинулась на подушки.

— Матушка хочет видеть твоего сына, Лео, — прошептал маркиз Бессон-де-Риб, поняв по-своему эту сцену. — Как ты не догадался принести его!? Пошли за ним скорей.

— Нет... нет... — внезапно вскрикнула больная. — Не надо, не надо! Я покончила с жизнью... Господи! Прими душу мою... Распятие... дайте распятие...

Аббат Лемерсье поспешно поднёс золотой крест к губам умирающей. Она нашла ещё силы приложиться к нему, прежде чем закрыть глаза навеки...

Все было кончено...