Глава 2. Ever since you touched my hand I know

 

 

«I must follow you

Ever since you touched my hand I know

That near you I always must be

And nothing can keep you from me

You are my destiny»

Ricky Nelson – «I Will Follow You»

 

 

Подачки все эти он в гробу видал. Деньги эти. Пришли к нему двое – толстый и худой, в полосатых костюмчиках, как Траляля и Труляля. Он сперва решил – католики; протестанты; баптисты, ад их возьми, или мормоны. Свидетели Иеговы, еще чьи свидетели. Несущие просвещение. Но они принесли бумаги. Увесистую стопку треклятых бумаг, каждую из которых следовало бдительно изучить вдоль и поперек, а потом подписать. Расписаться в своей инвалидности.

 

Мать пребывала в вечном ужасе, что денег не хватит. Сегодня еще хватает, а завтра вдруг Тобиас не донесет до дома и те гроши, что получает на фабрике. Оставит все в пабе. Изо дня в день, из года в год они балансировали на грани с нищетой, как и каждая семья в этом квартале. И Северус заражался этим, привык переживать: сегодня хватает, а завтра? А послезавтра?.. Словно самое страшное, что может случиться, – они пойдут по миру. Словно ничего хуже в их доме не происходило. Во Вьетнаме, там деньги не особо много значили. Конечно, всякому хотелось прикупить себе сигарет, выпивки, спустить всё на девушек – они скользили от столика к столику, гладили своими крохотными руками мужские плечи, склонялись над стаканом, изящно повернув лицо, а когда улыбались, зубы их оказывались перемазаны в помаде. Северус редко посещал такие места. Когда выдавался свободный денек, когда они еще занимали квартал в деревушке со смешным названием, когда джунгли были лишь тревожной темной полосой у горизонта… когда выпадал свободный денек, Северус спал. Он приучился спать стоя, прислонившись к стене, сидя между ящиками с провиантом, согнувшись в три погибели в кузове автомобиля, во время взрывов, под громкий хохот и грязные разговоры, которые вели солдаты, вернувшись к комендантскому часу из соседнего городка.

 

А потом они забыли про деньги. Патроны – вот что ценилось. Крепкие шнурки в ботинки. Теплая одежда. К тому времени даже мазь от москитов никому не была нужна. Они просто перестали чувствовать укусы, и алые пятна на коже стали таким же привычным рельефом их тел, как следы от ремешка поперек груди: ремешка от автомата. Раздеваясь в душе, Северус проводил по нему рукой. Широкая, алая диагональ. Казалось, она вопьется в кожу и в тело, глубже, пока не скроется внутри. Обхватит внутренние органы, печенку-селезенку и прочее. Теперь ни следа не осталось. Но иногда кажется, будто там что-то есть, поперек груди, у бедра, невидимая тяжесть. Фантомный автомат.

 

К черту деньги и все эти инвалидные ветеранские пособия. Всё равно, чтобы заполучить их, придется подавать прошения, скакать и выпрашивать, как дрессированный пудель. К черту, решил Северус.

 

Ему важнее было вот что: понять, как теперь следует поступить. Как теперь жить. Война выбросила его на берег, хорошенько поболтав, и теперь он просто чувствовал себя прогнившим трухлявым обломком. Они столько разговоров вели, там, в самые тяжелые часы: когда от шума самолетов и взрывов не слышно было и своего-то голоса. Болтали без остановки, и грязь забивалась им в рот, они сплевывали и болтали дальше, с черными зубами, с зубами, алыми от крови, как эти недоделанные гейши из дешевого бара. О том, как всё будет славно, когда они вернутся домой.

 

Вот он и вернулся.

 

 

***

 

 

Мальчишка был не так-то прост. Можно подумать, он был каким-то волшебником. Не иначе, как по волшебству узнавал, где сейчас находится Северус, чтобы очутиться у него на пути. Путался под ногами. Бывало, Северус встречал его в день по три раза, а то и все четыре. С первой же встречи хорошо запомнил лицо, особенно эти глаза, яркие, как с картинки. У обычных людей таких не бывает, но Гарри был необычным.

 

Это он специально, ясно, как день. Вынюхивал, поджидал. Был тут как тут, стоило выйти из продуктовой лавки. Тащился следом по улице, на голове какая-то смятая панамка, вся в цветах. Карманы бренчат, ботинки шаркают, представитель нынешнего поколения. Или вот, сидел на обочине, между их домами. Тренировался с губной гармошкой, рассеянно поднося к губам. Запрокидывал глаза, когда Северус проходил мимо. «Славный денек», – не вопрос и не утверждение, вежливая болтовня. Северус не искал друзей, не стремился вести беседы с соседями. Никак не ожидал, что его будут преследовать.

 

«Как поживаешь, Северус?» и «Хочешь заглянуть в гости?» и даже «Не жарко тебе в этой форме?».

 

Пуговица за пуговицей Северус застегивал свой мундир, затягивал ремень, начищал ботинки, чего там еще. Поправлял невидимый автомат. Стиснув зубы, держался за бедро, впивался ногтями и пальцами. Отстегнуть бы чертову ногу, как балласт. Впрочем, он видел таких, отстегнутых: полутела, ошметки человеческие, разобранные на запчасти взрывами или заражением крови, но всё еще живые, всё еще прущие на этот свет с упорством буйволов. У него, по крайней мере, все конечности при себе.

 

А потом – в сверкающих на солнце ботинках, с затянутым ремнем, с начищенными пуговицами – он шатался по городу без малейшего занятия, тут и там, пытаясь скоротать еще один день, прикончить его выдуманными делами и заботами. Словно оказался в увольнении и не знал, как теперь распорядиться свободой. Дома пахло затхлостью и пылью и хотелось бежать, куда глаза глядят. В глубине души он никогда не верил, что вернется сюда. Что станет хозяином этого места. В городке его не помнили, не узнавали. Может, дело в форме. Или в осанке; в остриженных волосах; в чем-то потаенном, скрытом, защищающем его от внешнего мира. Северус вроде бы вернулся и в то же время нет, не до конца. Он был как в камуфляже.

 

И только Гарри следовал за ним неотступно.

 

«Составить компанию?» – спрашивал он, ухмыляясь, и, получив отказ, продолжал идти рядом, рассказывал что-то, очередную свою историю, до которой не было Северусу никакого дела. Размахивал руками, пятился, осаждал со всех сторон, приставучий, как уличный попрошайка, как бродячий музыкант, только от него горстью монет не отделаешься – бери выше, дороже. Гарри хотел чего-то, чему Северус и слова не мог подобрать.

 

Так и шли по улице, по отдельности и вроде бы вместе, Северус – чеканя шаг, солнце вспыхивало в круглых носах военных сапог – и этот, лохматый, в растоптанных кедах.

 

 

***

 

 

«Какого черта?» – вот что следовало бы спросить.

 

После концерта под окнами от настырного соседа стоило ожидать любых проблем, да сам он – проблема! Но у всего есть границы, это Северус четко уяснил, да ведь и бессчетные войны велись именно из-за них, из-за границ! И Северус был готов держать оборону в этой новой войне, имя которой – неуемное дружелюбие.

 

– Что ты здесь забыл?

 

– Поливаю твой газон!

 

Мальчишка лучезарно улыбался, его обрезанные джинсы оголяли исцарапанные, крепкие щиколотки. Голые руки торчали из обтрепанных, бахромистых прорезей безумного жилета: пестрый бисер, львы и агнцы, танцующие на его спине. Львы и агнцы.

 

– Поливай свой газон, – велел Северус, услышал упрямое:

 

– Свой я уже полил.

 

Лобовая атака; отвлекающие маневры и новые удары, бесперебойная стрельба репликами до полного истощения сил: вот только чьих?

 

– Это частная собственность, – рычал Северус.

 

– Ужасно чахлая трава!

 

– Меня она устраивает и такой!

 

– Не стоит благодарности!

 

– Убирайся с моего двора!

 

Абсолютно бесполезно. Но это не значило, что Северус сдастся.

 

 

***

 

 

«Не хочешь покурить со мной кое-что интересное?»

 

«Сегодня у нас забастовка в парке, почти пикник. Присоединишься?»

 

«Приходи вечером, Луна будет играть на тамбурине!»

 

«Я сочинил новую песню, хочешь послушать?»

 

«Можно, я пройдусь с тобой?»

 

Обычно удавалось полностью его игнорировать, оставлять ни с чем, не отвечать и не глядеть даже в его сторону. Северус – непрошибаемая стена, но Гарри, похоже, из тех, кто ходит сквозь стены.

 

– Что тебе нужно от меня? – спросил Северус в один из дней, изнуренный всем этим бренчанием, звоном, пестротой и улыбками. И получил еще одну – контрольную – во весь рот:

 

– Люди называют это «дружелюбие».

 

Северус выбрал бы другое слово. «Преследование» вполне подойдет.

 

 

***

 

 

На второй неделе Северус начал сдавать. Тишина давила на уши. Не замечаешь, как вокруг громко, пока шум не смолкает. Война была шумом. Теперь он ночами не мог уснуть, ворочался с боку на бок, обманывал себя – мол, из-за треклятой ноги. Только вот ничего подобного. Нога ни при чем, он сам весь – изможденный, доведенный до крайности – потерял способность спать. Если удавалось слепить воспаленные веки вместе, тут же вспыхивало что-то, трещало над ухом, крики, гарь, его болтало в пространстве, он бежал куда-то, не касаясь ногами земли, и от всей этой кутерьмы его мутило. Каждую комнату в доме он ненавидел, и дом платил сполна: засорялись трубы, прогнившие доски ломались под ногами, текла крыша и дымоход был забит так безнадежно, что Северус не сомневался: там не просто дохлая птица, а целый выводок таких.

 

Ему снова хотелось сбежать, как много лет назад, только вот теперь бежать было некуда.

 

Нигде не было для него места.

 

Была бумажка зато. Свернутая вчетверо, засаленная, чудом уцелевшая в кармане вместе с сором и пеплом. Выдранный из блокнота листок, зеленый, в клетку, с мультяшкой в левом нижнем углу: то ли Дональд Дак, то ли Гуффи, или еще кто из этой шайки. Наклонным почерком посередине было написано: «Реджи, Гриммаулд-плейс, 12».

 

Иногда, если приходилось худо, Северус доставал бумажку и разворачивал, смотрел пару секунд на узкие буквы. Пока только смотрел, но потребность росла в нем, хотя брал адрес и знал наверняка: ни за что не поедет, не такое это знакомство. А теперь отпечаталось на подкорке: «Гриммаулд-плейс, 12», и мерзкий пёс этот, Гуффи, смотрел этак снисходительно: «Давай же, старина!».

 

Он не знал, зачем туда ехать и что сказать. Может, и говорить ничего не нужно. Просто взглянуть на парнишку, удостовериться, что это возможно вообще-то: вернуться и жить. Жить дальше, здесь, в этой тишине и звоне.

 

***

 

 

Он сказал, что его зовут Регулус, но все звали только Реджи, как еще. Он был не предназначен для мест вроде этой дыры, где у каждого второго – дизентерия от местной воды, у каждого третьего – вши, и ладно бы только на голове. Северус привык ко всякому, и к пьяным дракам, и к грязи, и к гарниру без заправки, а этот – сразу видно, родился с серебряной ложечкой в заднице. И, понятно, всё время выглядел до смерти напуганным, но в то же время таким самоуверенным. Особенно когда курил, прищурившись, и отправлял окурок в полет, так далеко, что сияющая дуга оставалась в сумраке, будто след от упавшей звезды (потом они начали собирать окурки, аккуратно заворачивать в бумагу или прятать в карман, потом их можно было выпотрошить и скрутить из остатков целую папиросу, да только Реджи продолжал швырять курево направо и налево). Происходил он из какой-то знатной семьи, но особенно об этом не распространялся, и никто не допрашивал. Многие тут помалкивали о своих родителях, а другие, наоборот, твердили не затыкаясь, сплошь «мамочка» да «папочка», и перед смертью тоже их звали, если случалось.

 

Они не то чтобы сошлись, нет, Северус ни с кем дружбы не заводил, но как-то не избегали общества друг друга и часто оказывались в одной траншее. В один из таких разов Реджи и всучил ему эту бумажку.

 

«Когда выберемся… – сказал он вполголоса, пережидая хлопки взрывов, – …найдешь меня… – его красивое серьезное лицо было перемазано грязью и кровью там, где волдыри от москитных укусов полопались, – …и вспомним славные былые деньки, вроде этого».

 

Потом их отправили в разные командования, и больше они во Вьетнаме не пересекались.

 

 

***

 

 

Ночью он свалился с постели и замер на полу, скрючившись. Пару секунд лежал, вдыхая и выдыхая сквозь зубы, потом вытер глаза и нос краем простыни, встал, прохромал к окошку, чтобы впустить немного воздуха. Увидел огоньки внизу, в темноте. Светлячки, решил сперва, но куда там! Огоньки мерцали, ходили по дуге и вспыхивали ярче от каждой затяжки.

 

Он спустился вниз, цепляясь за перила скрипучей лестницы, сел на полу в коридоре, на коврике перед почтовой щелью в двери. Ветер доносил их голоса, безымянные голоса во тьме. Дом вдруг показался слишком огромным, зашатались стены, эдак старое дерево качается на ветру – гнет крону то туда, то сюда, с тихим таким звуком, навроде вздоха. Мальчишки говорили о чем-то невнятном, готовые заглохнуть для долгой паузы, расслабленно тянули гласные. Их много было там, в темноте.

 

– Я помню, в доме был камин? – сказал кто-то лениво. – Пойдем, посмотрим на огонь.

 

– Дом теперь занят, – ответил Гарри, Северус узнал его. – Там живут.

 

– Кто это?..

 

– Так… один человек.

 

– Просто человек? – фыркнул кто-то третий, и Гарри ответил:

 

– Да.

 

– Тогда пригласим человека в нашу компанию.

 

– Он будет не в восторге.

 

– Если вообще услышит, что мы зашли. Мы можем оставить ему послание… – смех. Северус стиснул зубы, прижимаясь лбом к двери. – Немного повеселимся.

 

– Нельзя.

 

– Ах, нельзя? – протянул кто-то насмешливо, совсем близко. Северус встал и бесшумно двинулся к кладовке. Он извлек оттуда старую крепкую трость, оставшуюся еще от деда. Взвесил в руке, прикинул.

 

Но когда распахнул дверь, огоньки уже растворялись в темноте, на границе видимости.

 

 

***

 

 

Реджи был красивым. Вот в чем дело.

 

Он был красивым, а среди солдат это считалось почти неприличным. Будто улика. Вот он, взят с поличным: чистый лоб, тонкие пальцы, все эти его девчоночьи штучки. Ресницы, губы. Черт, да он был смазливей, чем многие солдатские подруги (их фотографии крепились кнопками к деревянным спинкам кроватей, и каждый раз, на каждом новом месте, занимая кровать, солдат вколачивал кнопки поглубже в дерево, а оно уже все было изрыто крапинами следов. Призрак присутствия тысяч и тысяч солдатских подруг).

 

В этом плане Северусу повезло. Он-то смазливым не был. Никому и в голову не пришло бы обвинять его, а вот про Реджи говорили всякое. Мерзкие шли слухи. Вроде, он из этих. Гомик.

 

Красота таила в себе подвох. Как все эти безобразные военные операции: у них были поэтичные названия. «Раскаты грома», «пылающее копье». А по сути – лишь смерть и разруха.

 

Реджи когда пришел только – остриженный, сутулый, в новенькой форме – уже казался изнуренным. Будто всем своим видом, этими веками полупрозрачными и голубой венкой, просвечивающей у нижней губы, должен был изобразить: надоели вы мне, братцы, и война эта ваша. Когда Северус его впервые увидел, подумал: вот еще радости. Проблем будет выше головы. Но мальчишка оказался покрепче многих, и стрелял хорошо. Когда подхватил какую-то кишечную болезнь, которая ходила среди них и от которой здоровенные мужики кричали в голос, так крутило, он не хныкал и даже мамочку не звал. Северуса тогда приставили за ним присматривать, и он волочил его в душ по два раза на дню, смывать дерьмо и пот, и видел, что там у Реджи не все в порядке. Следы поперек задницы, как будто крепким чем-то хлестали. Он такие следы враз узнает, стоит увидеть. У самого шрамов предостаточно, и похожих, и других. А у кого их нет? Они не обсуждали это ни разу, но Северус тогда подумал, что с семьей мало кому везет.

 

Они не были семьей друг для друга, взвод истерзанных, отравленных мальчишек. Но они держались вместе, и они бежали рядом, и они умирали на руках друг у друга – и они спасали друг друга, выстрелом или окриком. И даже если Северус старался держаться в стороне, даже если предпочитал быть одиночкой, он ничего поделать не мог. Не с этим чувством одиночества, которое настигло его, когда он променял душную спальню с пятью кроватями на двухэтажный дом, с широкой родительской постелью.

 

На изголовье – ни единого следа, ни одной кнопки. Но призраков достаточно.

 

 

***

 

 

И, наконец, ему все-таки пришлось покинуть укрытие. Скинуть свой камуфляж. В то утро он особенно тщательно начистил сапоги и пуговицы. Дззынь! Колокольчик на двери бакалейной лавки, пронзительный, как воздушная тревога. Шуршащие пакеты, шипящая кофеварка в подсобке у хозяина. Клубы дыма над фабричной трубой застилают небо, видны сквозь немытые стекла витрины.

 

Северус купил только самое необходимое. Кое-какой крупы, кое-каких консервов, сухой бесцветный чай и всякого по мелочи. Когда хозяин лавки уложил сверху в пакет два куска мыла, Северус шлепнул банкнотой по прилавку, прихлопнул сверху ладонью.

 

– Веревки не требуется, – добавил с кривой усмешкой. Владелец поднял глаза, хмурый, небритый. То ли узнал, то ли нет. Когда-то Северус покупал здесь лакричные палочки. Мать отправляла его из дома с утра пораньше, иногда велела просто болтаться где-нибудь, и он развлекался на пустыре позади дома, там теперь бензоколонку построили. А то отсыпала монет, и он покупал лакричные палочки, от них зубы становились черными, и пальцы тоже, а вкус был такой, будто проглотил лекарство.

 

Но продавец его не вспомнил.

 

– Ваш заказ, – прохрипел он, и Северус учтиво оскалился, забирая пакет. Это был первый раз за неделю, когда он говорил с кем-то, кроме вездесущего своего соседа, и надо же. «Ваш заказ», да и всё на том. Ни слова о форме, но смерил особым взглядом, пока Северус пробирался меж стеллажей к двери.

 

– Эй! – окликнул, когда Северус уже был на пороге. Пришлось обернуться, самую малость, придерживая пакет под дно. Хозяин прищурился близоруко, облокотившись о прилавок. – Ты, что ли, сынишка Тоби? – спросил он.

 

– Нет, – ответил Северус.

 

 

***

 

 

Он видел Гарри на лужайке, когда шел домой. Неподалеку от городского парка. Гарри, его друзья – мальчишки и девчонки в цветастых футболках, с лохматыми волосами, босые, громкие – все сидели на траве вокруг старого тиса, обгоревшего дочерна. Когда-то давно в него ударила молния, и об этом писали в газете. Молния расколола его верхушку, кора стала черной и жесткой, осыпалась под пальцами, когда Северус к ней прикоснулся. Осенью тис сбросил все листья, и больше на нем ничего не росло. Он стоял уродливым черным силуэтом посреди города, удивительно, что рубить его собрались только теперь.

 

Гарри был, очевидно, против. Все они были против, вот и сидели вокруг дерева, взявшись за руки, будто для магического обряда. Северус остановился взглянуть на это. Гарри не видел его, он вместе со своими друзьями кричал что-то рабочим в желтых комбинезонах – ну и галдеж они все подняли! Дерзкий, воинственный, волосы топорщатся надо лбом, перехваченные тонкой лентой. Столько вдохновенной ярости, подумать только. Словно его протесты хоть кто-то услышит, словно они хоть на что-то повлияют. Если Северус хоть немного разбирался в этой жизни, тис спилят к ужину.

 

Он должен был пойти своей дорогой, но прислонился к ограде неподалеку и стал наблюдать. Это было волнующее чувство: наблюдать за Гарри, оставаясь незамеченным. У мальчишки, определенно, был талант мельтешить перед глазами, возникать на пути. Но Северус обладал другим талантом, противоположным. Давным-давно освоил эту тактику: оставаться незамеченным, не попадаться на глаза, глядеть издали.

 

Когда тощий полисмен схватил Гарри за шкирку, поднимая с земли, Северус поджал губы. Мальчишка размахивал руками и отбивался, как дикарь, но его быстро оттеснили в сторону, как и всех прочих забастовщиков. Мужчина в желтом комбинезоне дал команду другим рабочим, заработали пилы. Северус пошел прочь, всё прибавляя шагу. Застучало в ушах, но рев пилы перекрывал все звуки, преследовал его до самого дома.

 

 

***

 

 

Чего проще – сесть на автобус, что идет вниз по улице, сворачивает, сворачивает, через парк, где низкие ветки скребут по стеклам, и дальше катит до самых окраин. Что проще – ступить на подножку, выронить из ладони теплые монеты в миску возле кабины водителя, выбить себе прямоугольный билет из рифленой бумаги. Любой осилит. Такие простые вещи, вроде покупки продуктов, светской беседы с соседями, «маленькие разговоры». Что-нибудь о погоде, о паршивой собаке, что лаяла до утра, о всяких возмутительных вещах. Или нет, так запрыгни в автобус и сиди себе, отвернувшись к окошку до самой своей остановки.

 

Вместо этого Северус потащился пешком, глядя себе под ноги. Хмурый, погруженный в свои мысли. Комкая клочок бумаги в кармане брюк. Он решил, отчего бы не прогуляться. Прекрасный денек, будь он проклят. Сесть можно на любой остановке, вот и на следующей: она там, в низу улицы, отсюда видно. Он мог бы купить там газету, чтобы почитать в дороге всякий идиотический бред про взрывы и крахи. Про расцвет империи и большие перемены.

 

Может, хоть в газетах ему популярно объяснят, для чего была эта война и кто, вообще-то, выиграл.

 

Но и там Северус пропустил мимо три автобуса, сидя на скамейке. Он сцепил на коленях руки, надеясь, что выглядит не слишком убогим. Каждый водитель, отворявший перед ним дверцу, вопросительно поднимал брови, и Северус отвечал таким убийственным взглядом, что вскоре перед ним оставалось лишь облачко пыли. Одна толстуха в цветастом платье составляла ему компанию с полчаса и дважды пыталась заговорить. Сперва она спросила что-то про форму, что-то вроде: «неужели еще воюют?», и называла его «сынок», хотя была едва ли намного старше. Северус хотел бы понять, что именно в нем, какая его черта, какая особенность позволяет незнакомым людям заговаривать с ним на улице. Понять и искоренить это раз и навсегда. Он молчал, пока женщина не оставила всякие попытки. Она села в следующий пришедший автобус. Северус – нет.

 

«Трус», – процедил он самому себе сквозь зубы.

 

Он вдруг подумал о Гарри. Не потому, что вечно думал о нем, просто заметил мальчишек в сквере неподалеку. Они перебрасывались самодельным соккером, довольно неуклюже. Северус наблюдал за ними какое-то время, особенно за самым лохматым, в расстегнутой линялой рубахе. И закатил глаза, стоило тому оглянуться.

 

– Эй, Северус! Привет! – завопил Гарри, позабыв про игру. Их разделяла парковая ограда, но Северус не питал иллюзий. Мальчишка схватился за прутья решетки и повис на них, словно дикий зверек в зоопарке. Он кричал так громко, что прохожие оборачивались.

 

– Сыграешь с нами? – спросил Гарри. Северус молча отвернулся, показывая, что ни слова не слышит. Когда он был ребенком, он бы полжизни отдал за такое предложение, но сейчас он мечтал об одном: чтобы его оставили в покое. Куда там! Гарри подтянулся и легко перемахнул через забор, разодрав свои и без того несчастные клеши. Пока преследователь изучал урон, нанесенный джинсам, сидя на траве, Северус вскочил со скамейки и подошел к обочине. Он увидел приближающийся автобус и взмолился, чтобы тот хоть немного ускорился, а не тащился, как толстый ленивый жук. Гарри поднял голову и, похоже, решил, что Северус спешит к нему навстречу.

 

– Я сейчас! – крикнул он, взмахнув рукой, и сдул челку с глаз. Вскочив на ноги одним грациозным движением, Гарри пересек дорогу. Раздались автомобильные гудки, громкие и раздраженные, а Северус сцепил зубы. «Не приближайся», – пробормотал он себе под нос. «Отвяжись от меня». Гарри шагал к нему с широкой, сияющей улыбкой. Эта улыбка померкла, когда Северус вскочил в открытую дверцу автобуса.

 

– Живей, поезжай! – гаркнул он водителю. В зеркале заднего вида они оба видели лохматого мальчишку, бегущего к автобусу. – Двигай, ну! – Северус швырнул на тарелку для мелочи смятую банкноту. Дверца с шипением затворилась, и Гарри стукнул по ней ладонями с той стороны. Северус встретил его взгляд и криво ухмыльнулся. Автобус поехал, мальчишка остался.

 

Северус прошел в конец салона. Все таращились, ну и плевать он хотел. Рухнув на самое последнее сидение, он обернулся, чтобы взглянуть в запыленное, мутное окошко.

 

Гарри бежал следом. Бежал легко, так, словно это не требовало никаких усилий. Так, как Северус никогда больше не сможет. Гарри бежал, и на лице его было упрямое выражение, самое что ни на есть ослиное, такое ничего доброго предвещать не способно.

 

«Ну разумеется», – подумал Северус в легком смятении. «Конечно». Ему вдруг стало почти весело. Автобус завернул, и Гарри завернул тоже. Обогнул каких-то прохожих, которые встали на пути, перепрыгнул через натянувшийся поводок, и пёс залаял ему вслед. Гарри раскинул руки, и полы рубашки взметнулись у него за спиной, как крылья.

 

А потом автобус набрал скорость, и Гарри неизбежно отстал.

 

Северус отвернулся и уставился перед собой. Он стиснул больную коленку, впившись пальцами в брюки, сминая ткань. Оглянулся еще разок, чтобы удостовериться, и невольно выругался.

 

Этот чокнутый, безумный приставала ехал следом на велосипеде. Схватил чей-то чужой, яснее ясного! И вихлял вдоль обочины так, что жалко было смотреть. Свалился, вскочил и тут же снова в погоню, до следующего падения. Почти настиг автобус, вытянул шею, высмотрел Северуса сквозь слой пыли на стекле. А в следующий момент полетел кувырком, едва ли не под колеса.

 

Северус вскочил на ноги. Довольно с него. Он стремительно прошагал через салон, стукнул в толстое стекло, отделяющее водителя от салона, но автобус и без того уже замер.

 

Гарри лежал на спине, глядя на небо. Северус встал над ним и протянул руку.

 

Они зашагали дальше, прихрамывая. Оба держались за руль, и велосипед ехал между ними, жалобно поскрипывая.

 

– Ты, Гарри, страшный человек, – тихо сказал Северус.

 

– Глупости какие, – фыркнул Гарри, глядя искоса и улыбаясь.

 

– Ты хочешь сжить меня со свету.

 

– Это еще зачем?

 

– Вот и я не знаю, зачем, – спокойно и рассеянно проговорил Северус. – Но как еще понимать все эти выходки.

 

– Иногда на меня находит, – Гарри улыбнулся еще шире, рука взметнулась, зарылась в гнездо на голове, вихры встали почти вертикально. – Но вообще-то, я славный парень! Все так говорят.

 

– А я – нет, – Северус смерил его мрачным взглядом. – Хотел бы я знать, с чего ты ко мне прицепился.

 

– Да я и сам не понимаю, – признался Гарри со вздохом. Прекратил атаку улыбками и уставился на свои разношенные кеды. Шлеп-шлеп, и шнурки следом волочатся. – Меня все спрашивают, что мне за дело, а я… сам не пойму, почему ты мне так понравился.

 

Северус хотел бы, чтобы его лицо не выглядело таким изумленным. По крайней мере, он не кинулся переспрашивать: «Я-а?», «понравился?!». Ерунда собачья. Снейпы не нравятся – это можно было бы сделать семейным девизом; вышить на гербе, на фоне носа-полуострова и двух скрещенных бутылок. С ним такого никогда не случалось. Он опустил глаза. С тихим стуком его ботинки ударяли по дороге, черные, как гуталин.

 

Колесо сверкало спицами, вспышка за вспышкой, как беззвучный сигнал тревоги.

 

Как предупреждение.

 

– В конце концов, почему мы тащимся пешком? – рявкнул Северус, когда нога вконец разболелась. – Ты не хочешь сесть на эту развалину и подвезти меня?

 

Гарри смешно распахнул глаза. Клацнул зубами.

 

– Ну да, а я ездить-то не умею. Думал, сразу свалюсь, но каким-то чудом проехал немного.

 

– Не умеешь? – поднял бровь Северус.

 

– Не было велика в детстве, – просто пояснил Гарри. – Но, может, ты поведешь? А я на багажнике устроюсь?

 

Северус отвернулся, пропуская предложение мимо ушей. Он ни разу в жизни подобным не управлял, и поздно было начинать.

 

 

***

 

 

Северус велел Гарри держаться подальше и не лезть не в свое дело. Он осмотрелся, еще раз, но нужного номера не увидел.

 

– Что ты ищешь? – Гарри топтался за спиной, пытался заглянуть то с правого локтя, то с левого, и, наконец, добился своего. С тихим вздохом Северус вручил ему измятую бумажку. Полудохлый Гуффи, адская псина.

 

– Кажется, это здесь, – сощурился Гарри сквозь очки. И то верно. Узкий дом притиснули с двух сторон, и он как-то затерялся на площади, сразу не обнаружить. Эту махину в пять этажей. «Отличный камуфляж», – подумал Северус, шагая к крыльцу. Обернулся у двери, проверяя, не увязался ли Гарри. Тот, как было велено, подпирал дорожный знак, крутил в пальцах какой-то свой очередной талисман на веревочке.

 

Северус глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Взялся за тяжелый дверной молоток, как из сказки про королей и чудовищ. Стук вышел негромкий, даже обидно стало.

 

Он так и стоял, навытяжку, как перед генералом, пока дверь ему не отворили. А заняло это добрых пять минут. Мог бы спасовать уже дважды, но за спиной караулил Гарри, а свернутый вчетверо Гуффи в кармане всё скалился двумя своими идиотскими зубами. Пот катил по спине, грязные пряди облепили лицо, и что уж было за выражение на этом самом лице, оставалось только гадать. Не самое приятное, наверное, потому что тот, кто за дверью топтался, смотрел в глазок и открывать не хотел.

 

Наконец, дверь отворилась.

 

Гарри встрепенулся, когда Северус пересек площадь и направился к нему.

 

– Что, и это всё? Даже в дом не зайдешь? – спросил он, шагая следом. Пытаясь поспевать за широким четким шагом. – Кто была эта женщина?

 

– Миссис Блэк, – коротко ответил Северус, глядя перед собой.

 

– Твоя знакомая?

 

– Мать моего… знакомого.

 

– С которым ты воевал? – проницательно догадался Гарри. Северус кивнул, и больше вопросов не последовало.

 

Северус сам заговорил, когда они уселись на скамейку, поджидая обратный автобус:

 

– Сдался тебе этот тис.

 

Гарри недоуменно поднял брови.

 

– Выгоревший, – сухо пояснил Северус. – Стоило из-за него поднимать шум? Всё равно он мертвый.

 

– Как знать, – Гарри пожал плечами. – Может, только снаружи.

 

Серевус усмехнулся. Потом поскучнел.

 

– Она… абсолютно безумна, – вполголоса произнес он.

 

– Мне показалось, она на тебя кричала, – Гарри уставился на дорогу.

 

– Да, – Северус поджал губы. – Она кричала.

 

– А твоего друга… не было дома? – осторожно подбирая слова, уточнил Гарри.

 

– Нет, – коротко ответил Северус. Они молча зашли в автобус, водитель был тот же, уставился во все глаза. Пошел он к черту. Пошел к черту.

 

Устроившись в самом конце автобуса, Северус вытянул ногу и запрокинул голову. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Почувствовал, как Гарри ерзает рядом на сидении.

 

– Я могу сыграть тебе на губной гармошке, – раздалось у самого уха.

 

– Нет, благодарю покорно.

 

– Я могу сделать тебе такую рубашку. Я сам ее разукрасил, все эти разводы.

 

– Нечем здесь гордиться.

 

– Ты не думаешь, что уже пора снять форму?

 

Северус сглотнул.

 

В какой-то момент он почувствовал короткое прикосновение к локтю.

 

– Мне здесь выходить, – сказал Гарри мягко. – Друзья меня ждут.

 

– Хорошо, – выдавил Северус.

 

– Увидимся, – Гарри взмахнул ему рукой, уже на подножке. Он спрыгнул на тротуар и зашагал прочь, загребая пыль своими широкими штанинами. Северус вышел чуть позже, застыл у мусорного бака, прямой, как стойкий оловянный солдатик. Он протянул кулак над урной и растопырил пальцы; маленький бумажный комок упал вниз. Торжественное прощание, залпы из всех орудий. Он повернулся и зашагал домой.

 

Солнце припекало сверху, ботинки ступали тяжело. Невидимый автомат хлопал по бедру.

 

Может, Гарри прав, и пора упрятать эту чертову форму подальше. Сложить, наконец, оружие.

 

Заняться чем-то еще, вместо войны.