СОН В РУКУ

Митька плелся за отцом по пляжу, как козел на веревке, всем видом демонстрируя окружающему миру, что доброй волей следовать за ним ему не хочется. Когда отец оста­навливался и оглядывался на него, Митька тоже останав­ливался и, упершись взглядом в песчаный берег, большим пальцем правой ноги рыл в теплом песке ямки.

— Вот козел! До чего упрямый! Хоть на людей посмот­ри. Одни иностранцы кругом. В своей деревне ты такого не увидишь.

В слове "козел" отец почему-то делал ударение на пер­вый слог. Где только его такому учили? Послал ему мыс­ленный ответ, мол, от козла слышу, но вслух произнести не решился. Боковым зрением видел арабов с замотан­ными головами, гуляющих по набережной, крепких смуг­лых турок, полуголых немок, которые без всякого стыда демонстрировали свои обожженные солнцем груди. Отец смотрел на них с такой слащавой улыбкой, что Митьке сделалось противно. Сразу вспомнился Федька Баранов, что жил на краю дедовой деревни. Водился за ним такой грешок — подсматривать из-за кустов за моющимися в ба­не женщинами. Те вываливались после парилки на кры­льцо облиться колодезной водой. Не раз мужики тума­ками отучали Федьку от дурной привычки, но все равно в субботний банный день где-нибудь в кустах можно было видеть его наглую рожу. Что это отец расцвел, как маков цвет? Проследил за его взглядом. Навстречу шел Бегемот. Явился, не запылился. Сейчас начнет пошлые анекдоты травить и посматривать на Митьку, как на подопытного кролика. Так и знал, направились к пивному бару. Инте­ресно, сколько сегодня пива влезет в его брюхо? Орет, как на базаре. Так и прет из него этот понос слов! С досадой отвернулся в сторону. И оторопел: по пляжу проходили Рита со Светой. Они ели мороженое и о чем-то, улыба­ясь, разговаривали. Митьку они не видели. А он весь так и расцвел. Бегемот, перехватив Митькин взгляд, гнусно захохотал.

— Ишь ты — подишь ты! Вот оно что! Втюрился? Че­рез годик, другой на таких вот девочек прыгать будет! Эх, хороши козочки!

Девушки явно услышали, потому как одновременно оглянулись. На лицах у них было такое выражение, словно их, одетых в белые одежды, облили мазутной грязью и они не знают, что теперь делать.

А Митьке словно кислород перекрыли. Мир вокруг задергался в истеричных судорогах. Воздух заледенел в легких, и мелкими иголками закололо глаза. Он раз­вернулся к Бегемоту и изо всех сил ударил его кулаком по толстому брюху. Тот охнул и осел на белый пластмассо­вый стул, не ожидая от Митьки такой прыти. Его бычьи глаза налились кровью. Загривок вздыбился. Зубы за­скрипели. Он тяжело поднялся и смазал Митьке по уху. Митька, как мячик, отлетел на песок и растянулся перед девушками в самом жалком виде. Последнее, что он ви­дел, — изумленные глаза Риты. Вскочил как ужаленный, и бросился бежать к морю.

— Ух, ты, поганец! — рычал вслед разъяренный Беге­мот. — Я тебя научу взрослых уважать!

— Дмитрий! Куда?! Вернись сейчас же! — грозно крикнул отец.

— Да катитесь все!..

Добежав до мокрой кромки песка, Митька резко раз­вернулся на все девяносто и рванул к пирсу. Хотелось провалиться сквозь землю! К отцу он больше не вернется. Это точно! Куда бы деться?

Бежать по песку было трудно. Пятки не чувствовали под собой твердой опоры. Чем ближе был пирс, тем боль­ше попадалось под ноги острых камней и мелких колких предметов. Но прыти Митька не сбавлял. Несся сломя голову, хоть, наверное, и отец, и Бегемот, и Рита со Светой давно уж скрылись из виду. Что делать теперь, он не знал. На душе было так больно, что стали появляться какие-то навязчивые мысли. Взять да утопиться, к чертовой матери! Пусть поплачут! Но тут же, будто кто в бок кольнул: а дед как же?! С ума сойдет. В деревне как-то молодой парень повесился. Вроде из-за жены. Дед Митьке тогда сказал: "Вообще-то я это дело презираю. Самый страшный грех — посягать на дарованную Богом жизнь. Она ведь полосатая. На смену черному дню придет светлый. Все в этой жизни пережить можно. В ней нет ничего непопра­вимого. А испытания — они нужны. А как же? Не будь их — как узнаешь, сколько у тебя сил!" — "Да, дед! Легко тебе говорить! — стал мысленно спорить с ним Мить­ка. — Как пережить позорище это?! Как отомстить за все обиды?!'" И тут дикая боль обожгла ступню. Запрыгал на одной ноге. Черт возьми! Вот невезуха! Наскочил на би­тую бутылку. Стекло впилось в самую середину следа. Кровь хлынула, как с недорезанного барана. Он свалился на песок. Вокруг собрались люди. Что-то лопотали на разных языках, качали головами. Потом подошел муж­чина с белой сумкой, на которой был нарисован красный крест. Обработал и забинтовал ногу.

— Гдэ живешь?

Митька махнул рукой в ту сторону, откуда он бежал.

— Как название отэль?

Митька пожал плечами. Кто его знает? Неожиданно появился Званэк. Что-то залопотал по-болгарски.

— Я тэбя отведу. Я знаю твой отэль. Дэржись.

Он подставил Митьке свое загорелое плечо. А Митьке почему-то страшно захотелось спать. Голова закружилась так, словно он выкурил сигарету. Курил Митька всего один раз и никакого кайфа, о котором рассказывали па­цаны, не испытал. Чувствовал тошноту и головокруже­ние. Вот как сейчас.

До гостиницы было довольно далеко. А на ногу было не наступить, даже на пальцы. Когда присели отдохнуть, Званэк спросил:

— Я видел. Ты его бил. За что? Митька вздохнул.

— Дерьмо он, понимаешь?

— Понымаю, — кивнул Званэк. — Дэрмо нэ надо тро­гать. Оно вонает.

— Это точно! — согласился Митька. И ему вдруг так захотелось увидеть деда, что на глаза навернулись слезы. Он закрутил головой, чтобы этого не заметил Званэк.

— Не пойду я в гостиницу! Не хочу отца видеть.

— Пойдом ко мнэ! — с радостью предложил Званэк.

Митька вздохнул. А что? Это выход. А навстречу уже спешили отец с Бегемотом. Оба взмокшие, распаренные, будто из бани.

— Ты, Дмитрий, меня прости, — по-детски прижал Бегемот свой двойной подбородок к потной грудине. — Ну, пошляк я, пошляк! Это твой отец правильно сказал. Но и ты хорош петух! Давай мировую! — и протянул Митьке мясистую руку.

Митька сопел. Такого поворота дел он вовсе не ожидал и готов к тому не был.

— Прости его, сын. Я ведь ему вмазал. Бегемот потер рукой шею.

— Бейте меня! Бейте! У меня голова толстая!

Ну что с ним будешь делать? Митькина физиономия расплылась в улыбке. Со смехом ударил Бегемота по руке. Лады, значит.

— Я к тебе завтра зайду, — пообещал Званэк. — Мнэ тут в одно мэсто сбегать надо.

И испарился. Только его и видели. А Митька, повис­нув на руках отца и Бегемота, запрыгал на одной ноге в сторону гостиницы.