САМАЯ СЧАСТЛИВАЯ НОЧЬ

Однажды после ужина ведущая объявила в микрофон, что сегодня будет праздноваться день именинника. Всех, кто родился в июле месяце, пригласили на площадку, где играл оркестр. Среди них была и Рита. Ведущая вручи­ла всем "виновникам торжества" подарки и попросила их под музыку станцевать танец "маленьких утят". Рита тан­цевала очень красиво. Она была в легком брючном кос­тюме серебряного цвета, в распущенных волосах — се­ребристая лента. Митьке было не оторвать от нее взгляда. И, кажется, это заметил отец. На холеном лице его про­мелькнула усмешка. Ну и пусть! Пусть гримасничает! Сам-то как на женщин смотрит. Особенно вон на ту, ры­жую, с пышным наполовину оголенным бюстом, что сидит от них через два стола. Каждый вечер от отца прет жен­скими сигаретами и сладковатым, приторным запахом туалетной воды. И тут уж необязательно быть Шерлоком Холмсом, чтобы угадать, кто душится такими духами.

Танцы продолжались. В круг танцующих вышла и Све­та. Увидел, как Рита помахала ему рукой, мол, присоеди­няйся. Митька уставил глаза в пол. Танцевать он не умел. Его приятель, Витька Смирнов, сейчас бы выдал. Витька

ходил еще и в танцевальный кружок во Дворец творчества. Митьку к танцам не очень тянуло. Гитара вот — другое дело. Но инструмент отец в поездку взять не согласился, хоть Митька и уверял его, что всегда будет таскать гитару сам. Тут Риту пригласил танцевать какой-то парень. И так уверенно обхватил за талию. Вот наглец! Митьку аж в пот бросило. Он выскочил на крыльцо ресторана. В ореховой роще летали светлячки. Если идти быстро, то ощущение такое, словно из глаз летят искры. Митька наклонился, поднял гнилушку со светящимся червячком и, зажав его в руке, пошел к ресторану. Рита и Света стояли на крыльце.

— Девчонки! Хотите, что-то покажу? — поманив их пальцем, прошептал Митька.

Девушки переглянулись и подошли. Митька разжал ладонь. Но светлячок не светился. И девушки увидели в руке только трухлявую зеленую гнилушку. Света захо­хотала и отошла.

— Рита! Не уходи. Он сейчас засветится. Вот увидишь!

Рита, улыбаясь, смотрела на него. Надо было что-то го­ворить. Губы зашевелились, но голоса своего не узнал — будто из трубы:

— Ты когда-нибудь купалась ночью? Пойдем, схо­дим к морю.

Она растерялась, оглянулась на окна ресторана. Ее ро­дители танцевали. А вон и шевелюра отца нашептывает что-то на ухо своей рыжей.

Митька решительно взял Риту за руку.

— Пойдем! Мы быстро вернемся!

Пляж был закрыт. До пирса далеко. Но он не был бы Митькой, если бы не знал заветной лазейки. Про лазейку рассказал ему Званэк.

Море сонно дышало теплом и водорослями. Небо по­лосовали вороватые лучи сторожевого прожектора. Они разделись и, взявшись за руки, вошли в воду. Какая у дев­чонок нежная кожа. А у него от гитары кончики пальцев левой руки все в твердых мозолях. От морской воды кожа сходила и пальцев рваными пластами. Митька постоянно рвал их зубами. На Рите был закрытый купальник. Она собрала волосы под заколку. Волны облизывали ее худень­кую фигурку. Рита смешно повизгивала, как маленький дедов Шарик. Пес повизгивал точно так же, когда Митька с разбегу бросался в озеро, оставляя его на берегу.

— Не бойся, ложись мне на руку, — предложил Мить­ка и вытянул в сторону свою тонкую руку.

— Только ты меня не отпускай, ладно? — боязливо попросила Рита.

— Ну что ты! Ты со мной ничего не бойся.

— Ой, как здорово! — двумя руками держалась за его руку Рита и громко бултыхала ногами. Ее волосы щеко­тали ему плечо. И от них шел запах парного молока.

А когда вышли на берег, он деловито предложил:

— Ты выжми купальник, я отвернусь.

Потом она мыла ноги и одевала босоножки. И снова держалась за его руку. И он, окончательно осмелев, осто­рожно накрыл ее руку своей.

— Пообещай, что приедешь в Петрозаводск?

— Когда?

— Когда сможешь. Кстати, вы когда уезжаете?

— Завтра утром.

— Завтра?! — съежился Митька, будто за шиворот ему засунули что-то противное и скользкое. И все-таки жизнь устроена по законам подлости! Почему ни через два, ни через три дня, а именно "завтра", "с утра"? И больше уже ни о чем не хотелось говорить. Словно кто до капли высосал все силы.

— Рита! — раздался с крыльца ресторана голос Све­ты. — Иди скорее! Мы уходим в гостиницу.

Рита торопливо дернулась вперед.

— Я пойду, ладно? Спасибо тебе, — и чмокнула Мить­ку в щеку.

Митька обалдело застыл на месте. Мысли куда-то попрятались. И только одна напряженно сверлила душу: "Завтра! Завтра! Завтра!"

Не обнаружив Митьку в номере, отец "заметал икру". И как только Митька открыл в номер дверь, на него тут же обрушилось:

— Тебя где черти носят, козел ты безбородый! Все ищешь приключений? Один раз морду начистили — мало показалось?

Отец подскочил к Митьке и хотел, было, уже смазать ему по затылку, но Митька так выглянул на него, что отец опешил и замахнувшаяся рука медленно опустилась вниз. Хлесткие "эпитеты" застряли в горле. А Митька, не спеша, словно боясь расплескать решимость и достоинство, по­шел в ванную. Взглянул на себя в зеркало и сам удивился. На него смотрел не Митька, а совсем взрослый мужчина. Таким Митька себе понравился. И даже подмигнул этому зеркальному отражению. Так держать! Митька и раньше никогда не вступал в словесную перепалку с отцом, когда тот сотрясал воздух неблагозвучными словосочетаниями в его адрес. Этому научил его дед. "Цени свои слова, Митька, — говорил дед. — И знай, умные люди в основ­ном разговаривают глазами. Язык человеческого взгляда понимают все". Правда, раньше в Митькином молчании все равно проскальзывал какой-то страх. А сейчас... Стра­ха не было и в помине. И взгляд его в зеркальном отра­жении был таким же спокойным и полным достоинства, как у Ритиного папы. И снова защемило где-то у самого сердца: после завтрака Рита уезжает.

В тот вечер отец никуда не пошел. На телефонные домогательства Бегемота раздраженно отвечал, что у него болит голова и, мол, все уговоры напрасны. Но дело было не в голове, Митька был уверен в этом на все сто. Разобрав постель, Митька накрылся одеялом с головой, хоть в ком­нате и без того стояла духота. Как только отец угомонился, Митька предался фантазиям. Он снова ощутил море, по­чувствовал на своей руке Риту. Волны пенными губами целовали ее почти невесомое тело, а белокурый завиток ластился к Митькиному плечу. И от этого все тело нали­валось каким-то напряжением. И всю ночь снился сон, о котором он не смог бы рассказать ни одной душе на свете, даже деду.

Перед завтраком он старательно вывел на бумаге но­мер своего телефона и адрес электронной почты. Женских имен в адресной книге его почты еще не было.

Рита подошла к нему сама. Увидев ее, Митька резко отодвинул стул в сторону и, не глядя на отца, во рту у ко­торого застыл бутерброд с ветчиной, вышел за Ритой во двор, под шезлонги, где они когда-то сидели на кача­ющейся скамейке около лягушатника. Вот уж прав был дед, когда говорил, что у каждого человека есть свои па­мятные места. Место, на котором произошло неприятное событие, все стараются обойти стороной, потому как над этим местом долгое время витает жуткий дух тех неприятностей. И наоборот. Эта качающаяся на цепях скамейка была теперь для Митьки такой родной, что ему становилось не по себе, когда на нее садились другие лю­ди. Скамейка была, конечно, не купленной, но когда он смотрел в ее сторону, мир менял свои краски и привычные очертания, как это случилось в тот момент, когда они качались на ней вместе с Ритой.

— Знаешь, ты очень хороший! Я еще никогда не встре­чала такого...

Митька смотрел на Риту, склонив голову набок. И улыбка у него была совсем взрослой — лишь губы чуть-чуть дрогнули в уголках. Зато вовсю светились гла­за. Он смотрел на Риту прямо и безо всякого стеснения. И плевать ему было на Бегемота, который, поджидая отца, курил на крыльце ресторана и многозначительно закатывал глаза к небу. Рита отвела взгляд первой и, отчего-то покраснев, провела пальцем по его руке.

— Я приеду. Я обещаю. И мы обязательно поедем к твоему дедушке. Ладно? Только ты пиши! — И снова, как тогда на море, поцеловала его в щеку.

Бегемот чуть не свалился с крыльца. Надо было видеть его масляную рожу. А Митьке вдруг стало трудно дышать, словно во всей Вселенной разом перекрыли кислород. Хоть кричи! Такого с ним еще не бывало.

На море Митька не пошел. Лежал поверх покрывала на постели целый день. И даже обед пропустил. Слава Богу, что отец набрался ума и не донимал его своими дурацкими вопросами. К вечеру на душе у Митьки сде­лалось и вовсе погано, и слезы были близко-близко. Все вдруг померкло, стало неинтересным, хоть волком вой. И даже цикады не успокаивали, а еще больше бере­дили душу. Их стрекотание только усиливало Митькину хандру. И снова захотелось в деревню к деду.

На другой день солнце светило так же ярко, как и все эти две недели, а Митьке казалось, что в природе что-то произошло. Словно все увидел под другим ракурсом. Бывает так. Смотришь на одну и ту же поляну, с разных сторон, и — не узнаешь. Море было все таким же теп­лым и вальяжным, но долго находиться в воде не хотелось. И это "не хотелось" со всех сторон обложило Митьку. Куда ни кинет взгляд — все тускло. И даже когда Зва-нэк пригласил его на концерт знаменитого на весь мир иллюзиониста мистера Сенько, особых восторгов это у Митьки не вызвало. Что только ни творил с толпой этот могучий турок, Митька смотрел на все, как сквозь шоры. И даже тогда, когда мистер Сенько на глазах у всего зала снял со своих плеч бритую голову и поместил ее под мыш­ку, продолжая при этом спокойно расхаживать по сцене, Митькина физиономия не вытянулась и рот не открылся, как у всех остальных зрителей.

— Неинтересно? — спросил у Митьки Званэк после концерта.

Митька неопределенно пожал плечами.

— Ты так умеешь? — цыганские глаза Званэка хитро прищурились.

— А что тут не уметь?

— Покажи!

— Закрой глаза, — велел Митька. — А теперь пред­ставь меня без головы. Представил? Вот и вся иллюзия!

За спиной раздался чей-то низкий раскатистый хохот. Мистер Сенько? Как он оказался рядом? Он что, понимает по-русски?

— Да, понымаю. Ты на правыльном пути. Нэпрэмэн-но будэшь вэликим! — и похлопал Митьку по плечу. Но ни дед, ни Рита этого не видели!!!