О возможности научного осмысления религии

По мнению Булгакова, религия воспринимается наукой как эмпирическая феноменология религии, которая и изучается подобно фактам этнографии или истории. Факты религиозной истории регистрируются, классифицируются, схематизируются. Научным изучением религии можно заниматься при полном отсутствии религиозной веры. Косвенно наука может влиять на религиозное самосознание через расширение круга знания о религии. Однако это знание остаётся чисто внешним, оно получено неверующим глазом, извне, оно непредвзято. В этом преимущество науки, но и её ограниченность. Рационализм науки предполагает принципиальное отрицание чуда. Булгаков пишет: “...если науке свойствен метод неверия, холодной, рассудочно-вопрошающей критики, то религии присущ метод благоговения, несовместимый с этой холодной и рассудочной критикой, и наука может не увидеть того, что существует для религии. То самое Евангелие, которое вкривь и вкось изучается критической наукой, имеет, наряду с этим, и литургическое, богослужебное употребление: оно читается в храме или же в уединённой молитвенной тиши как Слово Божие”^[33].

Тексты, написанные на человеческом языке, обладающие исторической конкретностью, для научного изучения являются только литературно-историческим памятником. Для верующего же сознания они реально представляют собой Слово Божие, историческая оболочка лишь прикрывает их божественное содержание. “Слово Божие есть религиозный миф в писанном слове, постоянно излучающем его божественный свет. Однако этот свет может быть и не виден научному исследователю, а открывается лишь приобщающемуся Слову Божию...”^[34]. Библия существует как бы в нескольких образах: и как просто книга, доступная научному изучению, и памятник иудейской письменности, и Книга книг, вечный Символ, раскрывающийся только вере, молитве, благоговению. В этом последнем своём качестве, по свидетельству верующих, Библия имеет бесконечное и постоянно углубляющееся содержание. Отвечая на вопрос, нужна ли религии наука о религии, Булгаков высказывает мысль, что наука даёт религии то, что она имеет: она не умеет верить, не умеет молиться, но у неё есть интеллектуальная честность, она тоже может быть понята как особое проявление религиозной жизни, хотя сухое и рассудочное, как напряжённая мысль о религии, связанная с её изучением.

В наше время, отмечает Булгаков, наука заняла такое большое место в жизни общества, что и вопросы религии должны быть пропущены через горнило науки. В известном смысле сама религия (не говоря уже о философии) становится научной. В научном изучении религии Булгаков видит огромную роль протестантизма, чей болезненный индивидуализм и интеллектуализм не преодолеваются в церковной реальности, где живое церковное предание всё больше и больше заменяется исторической наукой, церковь — религиозным обществом, таинства и мистический культ — условностями символики. Соборность упраздняется делением на учёных и неучёных, опыт духовной жизни — университетским семинаром, а место святого занимает учёный-теолог. Булгаков видит основную трудность протестантизма в необходимости совмещать религиозное, во всяком случае вненаучное отношение к Библии с научным её пониманием. Эта трудность существует и в церковном христианстве, но здесь она не может достигнуть большой остроты, так как оно опирается на живое предание.

Возможна ли, задаётся вопросом Булгаков, научная или религиозно-историческая религия, полученная путём научного анализа литературных памятников и сравнительно-исторического изучения? Ответ Булгакова отрицательный. По его мнению, “религиозно-исторический метод способен был бы воспитывать лишь религиозную беспринципность, и универсальный скептицизм служит орудием против религии вообще, ибо всякая религия притязает на известный абсолютизм, имеет свою, независимую от истории, догматику”^[35]. Наука в своём развитии опирается на определённую постановку проблем, которая неодинакова у разных исследователей и побуждает их по-разному анализировать эмпирические факты. Соответственно и к выводам они приходят разным. Папская непогрешимость заменяется непогрешимостью той или иной научной школы. Между тем всё самое существенное в религии вневременно и абсолютно, а поэтому никак не может быть религиозно-исторически обосновано.

Тем не менее, выступая против слишком больших притязаний исторической науки в религии, Булгаков признаёт определённое значение исторического исследования в формировании религиозного мировоззрения. Умение понимать христианство в истории, а не вне её приводит и к соответствующему расширению его догматического учения в тех случаях, когда это понимание проникает в широкие церковные круги. И это вопреки тому, что кажущаяся или действительная несогласуемость иных выводов науки и положений религиозной веры способна вызывать сомнения и кризисы.

Однако в протестантизме чрезмерная увлечённость научными исследованиями религии приводит, по мнению Булгакова, к серьёзному кризису самой религии. В недрах протестантизма образуются два течения, даже две религии: одна — христианство в старо-лютеранской форме, другая, хотя и называющая себя христианством, но в действительности совсем новая религия — иезуанизм, основанная на почитании пророка Иисуса. Для этого направления религии важно доказать историчность Христа, что совсем несущественно для церковного христианства, основанного на вере в откровение и искупление от греха через крестную смерть и воскресение Спасителя. Вопрос об отношении между религиозной верой и научным сомнением (в историческом существовании Иисуса, например) становится почти безысходным для религиозного течения, которое хочет связать изменчивые суждения науки с судьбой религиозных ценностей. Для иезуанизма явление Иисуса, основные черты его религиозной личности и его проповеди должны, как историческая действительность, быть установлены исторически-критическими средствами.

Индивидуализм, свойственный протестантизму, вступает в противоречие с требованием исторической обоснованности в иезуанизме. Действительно, вера, которая сводит религию к личному переживанию и личному богопознанию, не нуждается в исторической опоре. Здесь в иезуанизме содержится внутреннее противоречие. Представители этого направления выходят из затруднения, выражая отрицательное отношение к религиозному индивидуализму. Однако церковь они заменяют общиной и культом, которые имеют прежде всего социально-психологическое значение. Всякая религия должна иметь своего пророка как центр общины и культа. Так и судьба христианства связана с центральным значением Христа в культе. Булгаков подчёркивает наличие в этом случае своего рода религиозного утилитаризма, почитание Иисуса во имя социологической целесообразности, что не имеет, с его точки зрения, никакой религиозной убедительности. “Христианство существует только в живом, конкретном церковном предании, а вне его остаётся лишь наука о христианстве, да пережитки старого, удержанные реформацией от Церкви”^[36]. Булгаков считает, что в начале XX в. всё сильнее обостряется проблема церкви по мере развития и науки, и религиозной философии. В этом мировом движении мысли он видит и заслуги протестантизма с его наукой, состоящие хотя бы в последовательном раскрытии заблуждений.