Студопедия — Файл с контрольной работой должен быть сохранен в формате .doc 5 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Файл с контрольной работой должен быть сохранен в формате .doc 5 страница






По ходу дела хотелось бы пояснить, что ни принцип методологического индивидуализма, ни принцип «нулевого метода» в построении рациональ­ной модели не предполагают использования психо­логического метода. Напротив, социальные науки довольно независимы от психологических допуще­ний, и психология является не основой всего социального знания, а всего лишь одной из многих социальных наук.

В заключение раздела следует сказать еще об одном существенном различии в методах теоретических наук о природе и теоретических наук об обществе. Это трудности, связанные с применением количественных методов, и особенно методов измерения. Некоторые из них могут быть преодолены (и «одолевались) с помощью статистических методов, например, при анализе спроса. И они должны быть преодолены, чтобы, например, уравнения математи­ческой экономики служили основой даже для решения чисто качественных проблем; ибо без [163] измерения мы остаемся в неведении относительно того, насколько сильным было влияние противодей­ствующих факторов и какое воздействие оно оказало на результат, который предсказывался в качествен­ных терминах. Качественные оценки иногда бывают обманчивы; они так же обманчивы, как, цитируя профессора Фриша, «утверждение, что если человек в лодке гребет вперед, то лодка пойдет назад из-за давления, оказываемого ногами гребца» [См.: «Economelrica», I (1933), р. 1 f.]. Несомнен­но, мы сталкиваемся здесь с фундаментальными трудностями. В физике, например, параметры уравнений могут быть в принципе редуцированы к небольшому числу природных констант, и эта редукция во многих случаях действительно была проведена. В экономике дело обстоит иначе, здесь сами параметры могут оказаться быстро меняющи­мися переменными. Разумеется, это уменьшает значимость наших измерений, делает трудной их интерпретацию и проверяемость.

 

30. Теоретические и исторические науки

Тезис о единстве научного метода может быть распространен, с некоторыми ограничениями, и на область исторических наук. Это можно сделать, сохранив фундаментальное различение теоретиче­ских и исторических наук: с одной стороны, социологии, экономики и политологии, а с другой — социальной, экономической и политической исто­рии, — различения, на котором так настаивали лучшие историки. По сути дела, это различение [164] интереса к универсальным законам и интереса к частным фактам. Мне хочется выступить в защиту позиции (столь часто бранимой за старомодность), согласно которой историк интересуется дейст­вительными единичными или специфическими событиями, а не законами или обобщениями.

Эта точка зрения вполне совместима с анализом научного метода, в частности, причинного объяс­нения. В то время как теоретические науки главным образом занимаются поиском и проверкой универсальных законов, исторические науки при­нимают универсальные законы за нечто само собой разумеющееся и заинтересованы главным образом в том, чтобы найти и проверить единичные утверждения. Например, имея определенный еди­ничный explicandum [объясняемое] — единичное событие, — они займутся поиском единичных начальных условий (вместе с универсальными законами, которые, быть может, и не представляют интереса), объяс­няющими этот explicandum. Или же они могут проверить данную единичную гипотезу, используя ее вместе с другими единичными утверждениями как начальное условие и дедуцируя из начальных условий (опять же при помощи универсальных законов) некий «прогноз», например описывающий событие, случившееся в далеком прошлом и соответствующее эмпирическому свидетельству — документам, надписям и т. д.

Поэтому всякое причинное объяснение единично­го события может считаться историческим в той мере, в какой «причина» описывается с помощью единичных начальных условий. Это полностью согласуется с распространенной идеей, согласно которой объяснить.нечто причинно — значит пока[165]зать, как и почему это нечто произошло, иначе говоря — рассказать, что это такое. Но только история действительно занимается причинным объ­яснением единичного события. В теоретических науках такие причинные объяснения — лишь сред­ства для достижения другой цели — проверки уни­версальных законов.

Но тогда жгучий интерес к вопросам происхож­дения, который проявляют некоторые эволюциони­сты и историцисты, презирающие старомодную историю и желающие преобразовать ее в теоретиче­скую науку, оказывается совершенно неуместным. Спрашивать о происхождении — значит задавать вопросы «как» и «почему». Такие вопросы с теоретической точки зрения сравнительно незначи­мы и обычно интересны только историкам.

Моя трактовка исторического объяснения вызы­вает то возражение, что в истории универсальные законы все же используются, и делается это вопреки частым декларациям историков о том, что история вообще не интересуется такими законами. Можно ответить на это, что единичное событие выступает причиной другого единичного события, которое является его следствием только в свете некоторых универсальных законов. Но такие законы могут быть настолько тривиальными и обыденными, что о них не стоит и упоминать, а тем более замечать их существование. Если мы говорим, что причиной смерти Джордано Бруно явилось его сожжение на костре, то не обязательно упоминать при этом универсальный закон, гласящий, что все живые существа при высокой температуре погибают. Такой закон неявно подразумевается.

Среди теорий, которые служат предпосылками политической истории, имеются и социологические концепции — например, социология власти. Но историк, как правило, не осознает этого. Он не использует их как универсальные законы, помогаю­щие проверить частные гипотезы. Эти теории неявно содержатся в его терминологии. Говоря о правитель­ствах, нациях и армиях, он пользуется, как правило бессознательно, «моделями», полученными с по­мощью научного или донаучного социологического анализа (см. предыдущий раздел).

Заметим: исторические науки не стоят особняком в своем отношении к универсальным законам. Везде, где мы встречаемся с применением науки к единичной или частной проблеме, обнаруживается сходная ситуация. Химик, желающий провести анализ некоторого соединения — скажем, куска породы, — вряд ли думает о каком-либо универсаль­ном законе. Вместо этого он применяет, и возможно без излишних раздумий, некоторую стандартную процедуру, которая с логической точки зрения является проверкой единичной гипотезы, такой, как [167] «это соединение содержит серу». Интерес его является главным образом «историческим» — это описание одной совокупности событий или одного индивиду­ального физического тела.

Думаю, этот анализ прояснит известные споры между методологами. Одни из них утверждают, что история, не просто перечисляющая факты, но и пытающаяся представить их в причинной связи, должна формулировать исторические законы, по­скольку причинность — это главным образом детер­минация посредством закона. Другие историцисты защищают тезис, что даже «уникальные» события — события, которые случаются только один раз и не имеют между собой ничего «общего», — могут быть причиной других событий, и именно такого рода причинность и интересует историю. Как мы видим, и те и другие в чем-то правы, а в чем-то неправы. И универсальный закон, и единичные события необхо­димы для любого причинного объяснения, но за пределами теоретических наук универсальными законами обычно не интересуются.

Это подводит нас к вопросу об уникальности исторических событий. Если мы занимаемся истори­ческим объяснением типических событий, то их необходимо рассматривать именно как типические, как принадлежащие к родам или классам событий. И тогда может быть применен дедуктивный метод. Однако историю интересует не только объяснение, но и описание события как такового. Одной из важнейших ее задач является описание происшест­вий (happenings) в их специфичности или уникаль[168]ности; иными словами — тех аспектов, которые она не объясняет причинно, например, «случайного» совпадения причинно не связанных событий. Эти две задачи истории, распутывание связанных нитей и описание того «случайного» способа, каким эти нити сплетаются, необходимы и дополняют друг друга; в один момент времени событие можно рассмотреть как типическое, т. е. взглянуть на него с точки зрения причинного объяснения, а в другой момент времени — как уникальное.

Эти соображения имеют отношение и к вопросу о новизне (см. раздел 3). Различение «новизны комбинации» и «подлинной новизны» соответствует нашему теперешнему различению «позиции причин­ного объяснения» и «позиции уникальности». Если новизну можно рационально проанализировать и предсказать, то не может быть и речи о ее «подлинности». Это опровергает и историцистскую концепцию, согласно которой социальная наука должна заниматься предсказанием существенно новых событий; в конечном счете такая претензия основана на недостаточном анализе предсказания и причинного объяснения.

 

31. Ситуационная логика. Историческая интерпретация

Но неужели это все? Неужели ничего больше нет в требовании историциста реформировать историю, в идее социологии, играющей роль теоретической истории, или теории исторического развития. А историцистская идея «периодов», «духа» или «стиля» века; необоримых исторических тенденций; движений, пленяющих души, захлесты[169]вающих, несущих куда-то, словно поток? Всякий, кто читал рассуждения Толстого в «Войне и мире» — несомненно историцистские, но отличающиеся иск­ренностью, — о движении западных людей на Восток и о противоположном движении русских людей на Запад, должен понимать, что историцизм отвечает какой-то реальной потребности. И прежде чем мы сможем всерьез надеяться на избавление от историцизма, мы должны предложить нечто лучшее.

Историцизм Толстого есть реакция на метод, отводящий главную роль в происходящем великому человеку, лидеру (слишком большую роль, если Толстой прав, а он, конечно, прав). Толстой доказывает, и на мой взгляд успешно, какое малое влияние имели действия и решения Наполеона, Александра, Кутузова и других великих лидеров 1812 года в сравнении с тем, что можно было бы назвать логикой событий. Он указывает — и спра­ведливо — на значение решений и действий бесчис­ленных никому не известных индивидов, которые сражались на полях войны, подожгли Москву и изобрели партизанские методы борьбы. В этих событиях, говорит Толстой, видна своего рода историческая детерминация — судьба, исторические законы или план. В его версии историцизма соединены и методологический индивидуализм, и коллективизм; иначе говоря — это типичное для того времени (и, боюсь, также для нашего) сочетание демократически-индивидуалистических и коллекти-вистско-националистических элементов.

Некоторые здоровые элементы в историцизме [170] несомненно есть: прежде всего, историцизм — это реакция на наивную интерпретацию политической истории как истории великих тиранов и великих генералов. Историцисты правы, этот метод — не из лучших. Именно поэтому их «духи» — дух века, дух нации, дух армии — выглядят такими соблазнитель­ными.

Самим этим «духам» я ни в коей мере не симпатизирую — ни их идеалистическому прототи­пу, ни диалектическому и материалистическому воплощению — и хорошо понимаю тех, кто относит­ся к ним с презрением. Однако они указывают на существование пробела, заполнить который обязана была бы социология, причем заполнить чем-то более здравым, например анализом проблем, возникающих в рамках традиции. Или — детальным изучением логики ситуаций. Лучшие историки зачастую так и делали, проводя этот анализ более или менее бессознательно. Толстой, например, говоря о необхо­димости (не о решении), заставившей русскую армию сдать Москву без боя и отступить в места, где можно было найти пропитание, именно так и поступает. Помимо логики ситуации или, быть может, в ее собственных рамках нам нужно нечто вроде анализа социальных движений. Необходимы исследования, основанные на методологическом индивидуализме, исследования социальных институ­тов, через которые идеи распространяются и захватывают индивидов, исследования способов порождения, функционирования и гибели традиций. Другими словами, наши индивидуалистические и институционалистические модели таких коллектив­ных реальностей, как нации, правительства и рынки, должны быть дополнены моделями политических [171] ситуаций, а также социальных движений, таких, как научный и промышленный прогресс. Эти модели историки могут использовать, во-первых, так же, как и другие модели, а во-вторых, в целях объяснения вкупе с другими универсальными законами. И все-таки этого недостаточно, это не удовлетворяет реальную потребность, на которую пытается отве­тить историцизм.

Отсутствие интереса к универсальным законам ставит исторические науки в трудное положение. Ибо в теоретической науке законы, кроме всего прочего, диктуют интерес, исходя из которого производятся наблюдения, или же представляют собой точки зрения, с которых эти наблюдения ведутся. Напротив, в истории универсальные зако­ны, по большей части тривиальные и не осознанные историком, совершенно не способны выполнять эту функцию. Ее должно выполнять что-то другое. Разумеется, не бывает истории без точки зрения; подобно естественным наукам, история должна быть селективной, если не хочет, чтобы ее затопил поток ненужного и бессвязного материала. Попытка про­следить причинные цепочки, уходящие в далекое прошлое, ни к чему не приводит, ибо каждое следствие, с которого мы начинаем, имеет великое множество различных причин; иначе говоря, началь­ных условий слишком много и в большинстве случаев они не очень интересны.

Единственный способ, которым мы можем пре­одолеть эту трудность, состоит в том, чтобы сознательно ввести в историю точку зрения; т. е. писать ту историю, которая нас интересует. Это не означает, что мы можем искажать факты или [172] пренебрегать теми из них, которые не подходят к нашим схемам. Напротив, все факты, имеющие отношение к нашей точке зрения, должны быть рассмотрены тщательно и объективно (в смысле «научной объективности», см. следующий раздел). И это не означает, что факты и аспекты, не имеющие отношения к нашей точке зрения, вообще не должны нас интересовать.

Селективные подходы в изучении истории в чем-то аналогичны по функции научным теориям. Поэтому их часто и принимали за теории. И действительно, идеи, которые не могут быть сформулированы в виде проверяемых гипотез, единичных или универсальных, похожи на научные гипотезы. Однако, как правило, эти исторические «подходы» или «точки зрения» невозможно прове­рить. Их нельзя опровергнуть, так что подтвержде­ние таких подходов не имеет никакой ценности, даже если их так же много, как звезд на небе. Назовем такую селективную точку зрения или фокус исторического интереса, если она не может быть сформулирована в виде проверяемой гипотезы, исторической интерпретацией.

Историцизм считает интерпретации теориями. И в этом заключается одна из главных его ошибок. «Историю» можно интерпретировать по-разному: в ней можно видеть классовую борьбу, или борьбу за расовое господство, или борьбу между «открытым» и «закрытым» обществом; история может быть исто­рией религиозных идей или научного и промышлен[173]ного прогресса. Все эти точки зрения в большей или меньшей степени интересны и как таковые вполне приемлемы. Однако историцисты так не считают, они не хотят признавать множества равных друг другу интерпретаций, — равных в том, что касается их предположительного характера и произвольности (даже если некоторые оказываются плодотворны­ми — что весьма важно). Вместе этого историцисты видят в них концепции или теории, утверждающие, что «история есть история борьбы классов» и т. д. А если какая-то точка зрения оказывается плодотвор­ной и в ее свете могут быть упорядочены и интерпретированы многие факты, то это ошибочно принимается за подтверждение или даже за доказа­тельство «концепции».

Но и историки классического склада, справедливо отвергающие эту процедуру, также совершают ошибку. Стремясь к объективности, они пытаются избегать любой точки зрения; и поскольку это невозможно, то обычно неосознанно они занимают ту или иную точку зрения. Тут их объективности приходит конец, ибо вряд ли можно критически относиться к собственной точке зрения и понимать ее ограниченность, вообще не зная о том, что она существует. Эта дилемма разрешается, если мы сознательно принимаем точку зрения, формулируем ее и всегда помним, что это лишь одна из множества точек зрения и, сколько ни поднимай ее до уровня теории, проверке она не поддается.

 

32. Институциональная теория прогресса

Через изложение теории научного и промышлен­ного прогресса я попытаюсь проиллюстрировать идеи, выдвинутые в предыдущих четырех разделах, [174] в особенности идеи ситуационной логики и методов логического индивидуализма. Выбор иллюстративно­го материала не случаен. Именно феномен научного и промышленного прогресса вдохновил историцистов XIX века, и взгляды Милля по этому поводу уже обсуждались на страницах этой книги.

И Конт и Милль считали, что прогресс — безусловная, или абсолютная, тенденция, сводимая к законам человеческой природы. «Закон последова­тельности, — пишет Конт, — даже если на него указывает со всем возможным авторитетом метод исторического наблюдения, не следует окончательно принимать, прежде чем он не будет сведен рациональным образом к позитивной теории челове­ческой природы» [А. С о m t e. Cours de philosophic positive, IV, p. 335]. Согласно Конту, закон прогресса выводится из присущей человеческим индивидам тенденции к постоянному совершенствованию. Милль пытается свести закон прогресса к тому, что он называет «прогрессивностью человеческого разу­ма» [J. S. Mill. Logic. Book VI, ch. X, section 3], основной «движущей силой которого является желание достигнуть наибольших материальных благ». Согласно Конту и Миллю, безусловный, или абсолютный, характер этой тенденции, или «квази­закона», позволяет дедуцировать первые шаги или фазы истории, обходясь без каких-либо началь­ных исторических условий, наблюдений и дан­ных [А. С о m t e. op. cit, IV, p. 345]. В принципе, таким способом должен быть «дедуцирован» весь ход истории; единственная [175] трудность, говорит Милль, заключается в том, что «столь длинный ряд... каждый последующий член которого состоит из все большего числа разнообраз­ных частей, человеческий ум исчислить не спосо­бен» [J. S. M i 11, loc. cil., section 4].

Слабость этой «редукции» очевидна. Даже если принять Миллевы посылки и дедукции за само собой разумеющиеся, это не означает, что из них вытекают важные социальные и исторические следствия. Прогресс может быть сведен на нет неуправляемой природной средой. Кроме того, посылки берут в расчет только одну сторону «человеческой природы» и не учитывают другие ее стороны, такие, как небрежность и лень. Таким образом, к «человеческой природе» можно «свести» даже то, что прямо противоположно прогрессу (в понимании Милля). Разве «исторические теории» не любят объяснять распад и крушение империй ленью и склонностью к обжорству? Собственно говоря, очень немногие события нельзя было бы правдоподобно объяснить теми или иными наклонностями «человеческой природы». Однако метод, который объясняет все, на самом деле ничего не объясняет.

Разве нельзя заменить эту удивительно наивную теорию более разумной? Для этого мы должны сделать две вещи. Во-первых, мы должны найти условия прогресса, применив принцип, предложен­ный в разделе 28: представить себе условия, при которых бы прогресс остановился. Объяснять прогресс психологической наклонностью было бы неверно. Вместо теории психологических наклонно[176]стей я предлагаю институциональный (и техноло­гический) анализ условий прогресса.

Каким образом можно было бы остановить научный и промышленный прогресс? — Закрыть или взять под контроль исследовательские лаборатории, научные журналы и другие средства для дискуссии, запретить научные конгрессы и конференции, разогнать университеты и вообще учебные заведе­ния, не выпускать книг, закрыть типографии, запретить людям писать и, наконец, говорить. Все эти вещи, которые действительно можно запретить (или взять под контроль), являются социальными институтами. Язык — это социальный институт, без которого научный прогресс немыслим, ибо без языка нет ни науки, ни развивающейся и прогрессирующей традиции. Письменность — это социальный инсти­тут, и таковыми же являются учреждения, занима­ющиеся печатанием и изданием, а также все другие институциональные инструменты научного метода. Даже сам научный метод имеет социальный аспект. Наука и научный прогресс существуют в результате не отдельных усилий, но свободной мыслительной конкуренции. Наука нуждается во все большей конкуренции между гипотезами и во все более строгих проверках. А конкурирующие гипотезы нуждаются в своих персональных представителях, адвокатах, судьях и даже в публике. Персональное представительство должно быть институционально организовано, чтобы его действенность была гаран­тирована. За институты следует платить, и их следует защищать в законном порядке. Наконец, в немалой степени прогресс зависит от политиче­ских факторов — от политических институтов, оберегающих свободу мышления, от демократии.[177]

Интересно, что и так называемая «научная объективность» в некоторой степени зависит от социальных институтов. Наивно было бы полагать, что она основана на умственной или психологиче­ской установке ученого и есть результат его подготовки, исследовательской тщательности и ин­теллектуальной отрешенности. Существует даже точка зрения, согласно которой ученые вообще не могут быть объективными. Это не страшно для естественных наук, но может оказаться фатальным для наук социальных, когда затрагиваются социаль­ные предрассудки, классовые предубеждения и личные интересы. Разработанная в деталях так называемой социологией знания (см. разделы 6 и 26), эта концепция совершенно упускает из виду социальный, или институциональный, характер научного знания, полагая, что объективность опре­деляется психологией конкретного ученого. Однако ни сухость, ни отвлеченность предмета естественной науки не предохраняет от вмешательства партийной точки зрения и личного интереса, и если бы все зависело от отрешенности, то наука, даже естествен­ная наука, была бы просто невозможна. «Социология знания» упускает из виду именно социологию знания — социальный, или публичный, характер науки. Она не хочет видеть, что именно публичный характер науки и ее институтов обеспечивает мыслительную дисциплину ученого и сохраняет объективность науки и традицию критического обсуждения новых идей.

В этой связи представляет интерес концепция, изложенная в разделе 6 («Объективность и оценка»). [178] Поскольку научное исследование социальных про­блем само оказывает влияние на социальную жизнь, социальный исследователь, который это понимает, не может сохранить незаинтересованную и объектив­ную установку. Но в этом смысле социальная наука ничем не отличается от других наук. Физик, или инженер, находится в точно таком же положении. И не будучи социальным исследователем, он прекрасно понимает, какое громадное влияние может оказать на общество изобретение нового воздухоплаватель­ного аппарата или ракеты.

Это лишь набросок институциональных условий, от которых зависит научный и промышленный прогресс. Важно понять, что эти условия в большин­стве своем нельзя назвать необходимыми, а все вместе они недостаточны.

Условия не необходимы, поскольку без этих институтов (быть может, за исключением языка) научный прогресс, строго говоря, все равно возмо­жен. В конце концов, «прогресс» уже произошел, от устного слова к письменному и дальше (хотя это раннее развитие нельзя назвать собственно научным прогрессом).

С другой стороны, и это важнее, мы должны понять, что научного прогресса может и не быть и при лучшей в мире институциональной организации. Например, начнется эпидемия мистицизма. Это вполне возможно, ибо некоторые интеллектуалы действительно уходят в мистицизм, и это является реакцией на научный прогресс (или на требования [179] открытого общества). Значит, таким образом мог бы реагировать любой человек. Этого возможно было бы избежать, создавая еще какие-то социальные инсти­туты, например, образовательного характера, борясь со стереотипами мировоззрения и поощряя разнооб­разие. Ведь успехом может пользоваться и сама идея прогресса. Но все это не делает прогресс неизбеж­ным. Нельзя же, например, исключить логическую возможность бактерии или вируса, заражающих всех стремлением к Нирване.

Так что даже лучшие институты не могут считаться вполне надежными. Как уже говорилось, институты подобны крепостям. Их конструкция должна быть хорошо обдумана, а персонал подобран самым тщательным образом. Но нет никаких гарантий, что научное исследование привлечет именно тех, кого нужно. Не можем мы гарантировать и того, что вообще найдутся люди с воображением и способностью изобретать новые гипотезы. Наконец, многое зависит от удачи. Ибо истина не явлена и ошибочно было бы верить — как верили Конт и Милль, — что как только «препятствия» (намек на церковь) будут устранены, истину увидит любой желающий.

Обобщим результаты нашего анализа. В боль­шинстве или даже во всех «институциональных» теориях человеческий, или личностный, фактор всегда будет выступать как нечто иррациональное. Предложение свести социальные теории к психоло­гии, подобно тому как химия сводится к физике, основано на недоразумении. Неверно, что следстви­ем методологического индивидуализма является «психологизм». Методологический индивидуа­лизм — это совершенно неопровержимая концеп[180]ция, согласно которой коллективные феномены суть результат действий, взаимодействий, целей, надежд и мыслей индивидуальных людей, а также традиций, которые они создают и поддерживают. Но можно быть индивидуалистом, и не придерживаясь точки зрения психологизма. Так, «нулевой метод» конст­руирования рациональных моделей является не психологическим, а логическим методом.

Психология не может лежать в основе социальной науки. Во-первых, она сама является одной из социальных наук: «природа человека» изменяется с изменением социальных институтов, поэтому, чтобы ее исследовать, необходимо исследовать сами эти институты. Во-вторых, социальные науки имеют дело по большей части с непреднамеренными следствиями, или отзвуками (repercussions), челове­ческих действий. «Непреднамеренность» в этом контексте не означает «несознательности»; скорее, речь идет о следствиях, затрагивающих все интересы человека (social agent), сознательные или бессозна­тельные. Так, любовь к горам и одиночеству с точки зрения психологии вполне объяснима, однако если бы горы любили все, то одиночество на этом бы и закончилось, а это уже не факт психологии. Но проблемы такого рода как раз и составляют самую суть социальной теории.

Таким образом, мы приходим к совершенно другому выводу, чем Конт и Милль. Мы не предлагаем сводить социологию к якобы твердой основе, психологии человека. С нашей точки зрения, человеческий фактор — крайне неопределенный и изменчивый элемент социальной жизни и социаль­ных институтов. По сути дела, этот элемент в конечном счете не может находиться под полным [181] контролем институтов (первым это увидел Спино­за); всякая попытка взять его под контроль приводит к тирании, т. е. к всевластию этого же самого человеческого фактора, господству прихотей немногих людей или даже одного человека.

Но нельзя ли найти способ контроля над человеческим фактором при помощи науки — этой противоположности произвола? Несомненно, биоло­гия и психология могут или смогут в самое ближайшее время решить «проблему преобразова­ния человека». Однако это неизбежно приведет к разрушению объективности и тем самым самой науки, поскольку и та и другая основаны на свободной конкуренции мысли, т. е. на свободе. Чтобы развитие разума продолжалось и разум мог выжить, должно быть сохранено разнообразие инди­видуальных мнений, целей и задач. (Вмешательство и контроль оправданы только в самых крайних случаях, когда под угрозой оказывается политическая свобода.) Даже эмоционально привлекательный при­зыв к общему делу, пусть самому прекрасному, есть призыв отказаться от соперничества моральных позиций, взаимной критики и аргументации. Это призыв отказаться от рационального мышления.

Эволюционист, требующий «научного» контроля над природой человека, не понимает, насколько самоубийственно это требование. Главной движущей силой эволюции и прогресса является разнообразие материала, из которого происходит отбор. Что касается человеческой эволюции, то это — «свобода быть необычным и не походить на ближнего своего», «не соглашаться с большинством и идти своим [182] путем». Холический контроль, ведущий к уравне­нию умов, а вовсе не к равенству в правах, означает конец прогресса.

 

33. Заключение. Эмоциональная привлекательность историцизма

Историцизм — очень древнее учение. Его первые формы, вроде учения о жизненных циклах городов и народов, появились даже раньше, чем примитив­ный телеологизм, согласно которому за, казалось бы, слепыми изгибами судьбы скрываются свои цели. Разгадывание целей, будучи весьма далеким от научного способа мышления, несомненно, наложило отпечаток на самые современные историцистские теории. В любой версии историцизма выражено чувство устремленности в будущее, — будущее, которое приближают некие необоримые силы.

Современные историцисты, видимо, не понима­ют, что их учение является столь древним. Они верят (и что еще ждать от обожествления современности?), что это последнее и наиболее выдающееся достиже­ние человеческого ума, причем оно настолько ново, что лишь немногие люди могут понять его смысл. Именно историцизм, считают историцисты, поставил проблему изменения, хотя на самом деле это одна из самых старых проблем спекулятивной метафизики. [183] Противопоставляя свое «динамическое» мышление «статическому» мышлению всех предшествующих поколений, они полагают, что их учение оказалось возможным благодаря «эпохе революции», увели­чившей скорость нашего развития настолько, что социальное изменение можно теперь испытать на протяжении одной человеческой жизни. Разумеется, это не что иное, как миф. Революции случались и в прошлом, а со времен Гераклита изменение посто­янно открывают и переоткрывают.







Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 384. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

Этапы творческого процесса в изобразительной деятельности По мнению многих авторов, возникновение творческого начала в детской художественной практике носит такой же поэтапный характер, как и процесс творчества у мастеров искусства...

Тема 5. Анализ количественного и качественного состава персонала Персонал является одним из важнейших факторов в организации. Его состояние и эффективное использование прямо влияет на конечные результаты хозяйственной деятельности организации.

Билет №7 (1 вопрос) Язык как средство общения и форма существования национальной культуры. Русский литературный язык как нормированная и обработанная форма общенародного языка Важнейшая функция языка - коммуникативная функция, т.е. функция общения Язык представлен в двух своих разновидностях...

Толкование Конституции Российской Федерации: виды, способы, юридическое значение Толкование права – это специальный вид юридической деятельности по раскрытию смыслового содержания правовых норм, необходимый в процессе как законотворчества, так и реализации права...

Значення творчості Г.Сковороди для розвитку української культури Важливий внесок в історію всієї духовної культури українського народу та її барокової літературно-філософської традиції зробив, зокрема, Григорій Савич Сковорода (1722—1794 pp...

Постинъекционные осложнения, оказать необходимую помощь пациенту I.ОСЛОЖНЕНИЕ: Инфильтрат (уплотнение). II.ПРИЗНАКИ ОСЛОЖНЕНИЯ: Уплотнение...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.011 сек.) русская версия | украинская версия