Социокультурное восприятие времени и пространстваДля человека феномены пространства и времени всегда имели сверхфизический смысл, и это их культурное и личностное восприятие имеет для человека огромное значение. В связи с этим интересно проследить различие в понимании данных категорий уже на семиотическом уровне. Оказывается, что в разных культурах смыслы и значения понятий времени и пространства существенно отличаются. Так например, в современном русском языке существуют три языковых обозначения времени, которые определяют событие относительно момента речи. В других языках формы времени могут указывать на временную дистанцию (близость или отдаленность события) или имеются системы “относительных” времен, “дающие сложную двух- (и даже трех-) ступенчатую ориентацию, то есть ориентирующие событие по отношению к какой-либо точке отсчета, локализуемой, в свою очередь, относительно момента речи”[534]. А это, в свою очередь означает, что представители разных культур воспринимают время по-разному[535]. С данной проблемой сталкивается любой переводчик, который вынужден осуществлять интерпретацию при передаче временных смыслов одной культуры на язык другой. С точки зрения индивидуального восприятия это означает, что представители разных культур различным образом могут описать временное состояние, то есть по разному отнестись к расположению событий во времени. Более того, как очень интересно показал Г. Гачев, различия в понимании пространства и времени существенно влияют не только на специфику их восприятия, но и на специфику их использования даже в физике. Культура, которая выражается через язык, детерминирует образы и представления о мире, в том числе и научные, окрашивает науку в национальные цвета. Так, например, у Декарта, пространство это прежде всего “распространение – протяжение – растекание некой полноты – жидкости”[536]. То же самое в русском языке, где пространство может означать широту, пространность и т. д. А в немецком языке “Raum” связывается с понятием чистоты, пустоты и ограничения, даже фонетически. Пространство это фактически – от-странство. И поэтому, делает вывод Гачев, Декарт не хотел измерять пространство, как это делали представители другой культуры Кеплер или Галилей. Для него пространство – это растекание как таковое и вовсе неважно куда. Тогда как для германца важнее понять сам адрес этого растекания. А это разные предпосылки объяснения мира. “Итак, по Декарту, важнее вытяжение, чем куда вытягиваться: само вытяжение и творит себе “место”. В германстве же важнее и интимнее – Дом бытия: со стенами и пустотой внутри – для жизни, воли, души, духа”[537]. Ньютон же, напротив, пошел по пути разрыва материи-полноты и пространства. Он “собрал ее в сгустки – города частиц: тела с определенными массами. Далее и их упразднил, заменив математическими точками в центре тяжести тел, так, что и понятие массы лишилось совсем своего, самостоятельного смысла, а стало лишь коэфициентом…”[538]. В отличии от мифопоэтического представления, мир в физической картине, стал бессмысленным, измеряемым и ограниченным пространством и временем. Не менее важны языковые различия в фиксации феномена времени. В английском языке данное понятие также происходит от слова простирать, в латинском – тянуть (вспомним русское выражение “тянуть время”), а у немцев “другое понятие времени – как рубленного отрезка: время – срок; это вечность – тянется, длится”[539]. Любопытно, что русское слово “время” по ряду этимологических версий состоит из двух слов: древнейшего индоевропейского корня r-ar (вращать, крутить, упорядочивать, творить, где везде, кстати, этот древнейший сакральный корень прослушивается) и “мя”, т.е. буквально слово “время” означает “то, что вращается вкруг меня”. Здесь подчеркивается присутствие субъективного начала в восприятии временных отношений, о чем мы уже писали и на чем мы еще остановимся. Таким образом, разные понимания времени порождают и во многом различные понимания мира. И здесь действительно стоит задуматься, а не был ли прав И. Кант, говоря о пространстве и времени как априорных формах нашего рассудка, который посредством их интерпретирует мир соответствующим образом. Ну, а поскольку индивидуальный рассудок присущ конкретной личности, то и его схемы во многом определяются социокультурными обстоятельствами. Таким образом, пространство и время различаются в культурном смысле “по горизонтали”, то есть в разных одновременных культурах. Но существуют и “вертикальные различия” в истолковании пространства и времени, когда нам трудно проникнуть в образ мысли людей прежних эпох. Так, например, в древнем Китае время трактовалась не как некая последовательность равномерных и направленных в будущее событий, а, напротив, как совокупность неоднородных отрезков. Поэтому историческое время получает свои личные имена, связанные с жизнью конкретных людей, прежде всего императоров[540]. Соответственно, такое понимание времени требовало и иного представления о пространстве. Замкнутое пространство и цикличное время – вот модель мира, в которой живет человек. Поэтому будущее рассматривалось в Китае не как нечто стоящее впереди и еще неосуществленное, а скорее как нечто уже бывшее и до сих непревзойденное по своему совершенству. К нему предстоит вернуться после нынешнего периода всеобщего хаоса и упадка. Исключительное почитание предков в Китае также объясняется тем, что поколения уходили в весьма своеобразное пространственно-временное небытие, которое существует параллельно и постоянно оказывает или благое, или вредное воздействие на мир людей. Очень глубокие и тонкие размышления проводит П.А. Флоренский, показывая связь представлений о пространстве с духовным состоянием эпохи, которое реализовывалось в произведениях искусства и делая вывод о том, что каждая эпоха выбирает соответствующую ей систему пространственно-временных координат[541]. А. Я. Гуревич исследуя проблему восприятия времени у древних скандинавов, также отмечает его существенные отличия от современных представлений. Время здесь “не течет линейно и без перерывов, а представляет собой цепь человеческих поколений. Дело в том, что время ощущается и переживается этими людьми… еще в значительной мере циклично, как повторение”[542]. Время – это прежде всего течение жизни людей, оно индивидуально. Это закрепляется даже в практике заключения договоров, которые “сохраняют силу, пока они живы”. С таким пониманием времени связано и убеждение людей в том, что они могут воздействовать на время, через систему сакральных действий. Следовательно, в отличие, например от современных представлений физики, что прошлого уже нет, будущего еще нет, а есть лишь настоящее, древние скандинавы понимали, что прошлое хотя и миновало, но когда-то вернется. “Будущего еще нет, но вместе с тем оно уже где-то таится, вследствие чего провидцы способны его с уверенностью предрекать. Время мыслилось подобным пространству: удаленное во времени (в прошлое или будущее) представлялось столь же реальным, как и удаленное в пространстве”[543]. Помимо “социокультурной нагруженности” представлений о пространстве и времени, сложность понимания данных категорий связана еще и с тем, что человек в своей жизни оперирует ими постоянно, он имманентно погружен в пространственно-временной поток собственного сознания. И субъективные восприятия пространства и времени не менее, а гораздо более важны для человека, чем абстрактное и отчужденное понимание их физического смысла. Действительно, если вы кого-то ждете, то для вас время течет медленнее, стрелки часов как будто бы останавливаются. Более того, если в этот момент измерить ваш пульс или давление крови, то налицо будут изменения этих объективных физических параметров. Так что психологическое переживание не менее важно, чем объективные факторы. В некотором смысле мы можем повлиять на время. Так, например, если вы заняты каким-то делом и день пролетает для вас быстро - значит он наполнен событиями. Зато по прошествии некоторого времени, вспоминая все эти события, вы как бы растягиваете прошедшее время, вам есть что вспомнить. И, напротив, если день мучительно тянется от безделья и отсутствия значимых событий, то по прошествии некоторого времени вам нечего вспомнить, и тогда говорят о том, что время прошло незаметно. В этом случае правомерно говорить о субъективно-психологическом переживании времени [544]. “Если бы скорость восприятия и обработки информации человеком значительно убыстрилась, то все изменения во внешнем мире казались бы ему относительно замедленными”[545]. Таким образом, рассматривая с философской позиции пространство и время как формы проявления бытия, мы можем выделять в последнем относительно самостоятельные уровни, относительно которых происходит спецификация данных категорий. То есть качественные характеристики данных уровней в значительной мере изменяют общие представления о пространстве и времени, наполняя их конкретным содержанием. Поэтому, говоря, например, о времени, мы ни в коем случае не должны понимать его только в физическом и даже в природном смысле. Время “есть мера социально-исторического и всякого иного бытия, мера социально-исторической и всякой иной его связи и последовательности. Как такая мера оно может быть измерено и сосчитано в тех или иных отвлеченных единицах, как-то: год, месяц, час или еще в более отвлеченных единицах частоты колебаний атома какого-либо удобного для этого элемента, но оно всегда есть нечто иное и большее, чем этот счет и это измерение. Оно есть мера человеческой жизни и человеческого ее определения”[546]. Поскольку, мир представляет собой иерархическое, многоуровневое образование, мы можем выделять и соответствующие этим уровням специфические пространственно-временные отношения. Например, мы можем говорить об историческом или социальном времени. Оно весьма своеобразно. Это – не просто физическое время, опрокинутое на историю. Для естественных наук время – это совокупность однородных отрезков. А история, события в ней – принципиально неоднородны. Есть периоды, когда время как бы застывает, а есть периоды таких исторических преобразований, когда в жизнь одного поколения как бы вмещаются целые века. К тому же история развивается таким образом, что насыщенность событиями и изменениями постоянно нарастает, т.е. историческому времени свойственно убыстрять свой ход. Для историка не так уж важно сколько лет потратил Цезарь на завоевание Галлии, а Лютер на проведение реформации, в любом случае не более одной сознательной жизни. Поэтому историческое время – это выделенная длительность, текучесть конкретных событий с точки зрения их значения для людей как своего, так и нашего времени. Г.С. Кнабе приводит пример трактовки времени в Римском государстве. В Риме огромную ценность и культурное значение имела система водоснабжения, причем уровень последнего был так высок, что к концу I в. н.э. все население было полностью обеспечено водой[547]. Однако, значимость воды была столь высока для жизни людей, что в культуре навсегда закрепляется боязнь ее нехватки или отсутствия, что придает ей и связанным с ней людям и предметам священный характер. Это, в свою очередь, определяет сакральный характер всей системы водоснабжения Древнего Рима, которой управляют специально выделенные магистраты-цензоры из числа самых доверенных сенаторов (своеобразные жрецы). Такая система сохраняется в Риме очень долго, даже несмотря на то, что проблема обеспечения водой уже давно не стояла. То есть государство сознательно останавливает время (как некую прошедшую совокупность событий) и распространяет его действия уже на совершенно иную жизнь, сохраняя жесткие правила и регламентации, которые утратили свой практический смысл. “На уровне технических представлений раннеимператорской эпохи, рациональной организации городского хозяйства и повседневного быта такое обращение с водой представляется совершенно непонятным. Оно находит себе объяснение все в той же логике “остановленного времени” или даже “времени, обращенного вспять”. На заре своей истории римляне видели в родниках и реках либо богов, либо их обиталища. Сакральное отношение к источникам воды отражало характерное для замкнутой маленькой древней общины обожествление не природы вообще, а именно своей, местной природы"[548]. С другой стороны, в более поздние эпохи, отношение к истории изменяется, и возникает иное, динамическое восприятие времени в римском обществе, когда прошлое рассматривается лишь как пройденный этап для настоящего, теряя свойства какой-либо устойчивости и значимости. Как писал Овидий:
“Время само утекает всегда в постоянном движенье, Уподобляясь реке; ни реке, ни летучему часу Остановиться нельзя. Как на волну набегает, Гонит волну пред собой, нагоняема сзади волною,– Так же бегут и часы, вслед возникают друг другу, Новые вечно, затем что бывшее раньше пропало, Сущего не было, – все обновляются вечно мгновенья” [549].
Таким образом, время трактуется, что и отражено в названии поэмы Овидия, как смена состояний, как постоянные метаморфозы (превращения). Время движется поступательно, “линейно, прямо и только вперед, от изначального хаоса, через бесконечные превращения, приближаясь к нашим дням – дням торжества Рима, римской цивилизации и римского полубога-императора”[550]. Кстати такое восприятие времени всегда характерно именно для имперских государств, рассматривающих себя как некоторую вершину мирового общественного развития. Отсюда и сопровождающие их лозунги, призывающие в той или иной форме “покорять” время. Пространство также несет в себе не только физические представления, но и глубочайший человеческий смысл. Для человека пространство всегда выступает прежде всего как некоторое локализованное (индивидуальное) пространство, как более крупное – государственное, этническое пространство, и, наконец, как некое мировое, космическое пространство. Каждое из этих пространств, наряду с физическими характеристиками, имеет свой собственный смысл, который, кстати говоря, не всегда доступен представителю иной культуры или иного этноса. Он часто и самим носителем данной культурной традиции не осознается в явной форме, а чаще проявляется стихийно, в силу привычки[551]. Например, сидячие места в общественном транспорте в России стихийно уступаются пожилым людям, женщинам, особенно беременным, и детям. Русский так себя ведет и за рубежом. Но этот смысл сидячего места отсутствует в Японии и в США. Если в США вы уступили место женщине, то это может быть проинтерпретировано прямо противоположным образом, особенно если женщина феминистка: не как галантность и знак уважения, а, напротив, как проявление ее дискриминации по половому признаку. Человек другой культуры, не знающий этих неявных культурных смыслов локальных пространств (таких как жилище, ритуальные и общественные места и пр.) может оказаться в смешной и нелепой ситуации, например, не сняв головной убор или слишком шумно выражая свои эмоции, там где этого не следовало бы делать. Таким образом, мы живем не просто в географическом пространстве, состоящем из безликих мест вообще, а в особом культурно-смысловом пространстве, состоящем из различных значащих мест, оказывающих самое прямое влияние на наше поведение и образ мыслей. Не только мы формируем пространство, упорядочиваем его сообразно нашим целям и желаниям, но и оно активно формирует нас. На основе этого эффекта строится, в частности, все искусство современного дизайна. Один из его разделов так и называется “пространственный дизайн”. Г.С. Кнабе приводит пример особой роли и значения понимания жилого пространства, без знания смыслов которого мы просто не сможем понять другую культуру в силу временной или пространственной удаленности от нее. Так, например, римский город, который с физической, геометрической (то есть с точки зрения своих пространственных характеристик) отличается от иного города только количественными показателями, всегда несет в себе смысл священного города, который этими показателями никак не определяется. Место построения города “выбирается богами”, и это обстоятельство порождает целую систему ритуалов как при начале постройки города, так и в дальнейшей жизни внутри него как в особом, священном пространстве. Город - это закрытое пространство, не только от врагов, но и от чужеземных богов. Город олицетворяет собой прежде всего жизнь, поэтому “его оскверняло бы всякое соприкосновение со смертью. Внутри померия было запрещено не только хоронить мертвых, но и появляться вооруженным солдатам. Вооруженная армия сеет разрушение и сама подвержена ему. Ее задача – сражаться с темными силами внешнего мира, от которых город как раз и стремится укрыться за своими стенами”[552]. Поэтому, выходя из города, например на войну, человек как бы терял на время свои мирные функции земледельца и приобретал свойства воина – жестокость, ненависть и отвагу. Соответственно, возвращаясь в город, он “надевал” оболочку мирного гражданина, для чего, например, в Древнем Риме необходимо было пройти перед алтарем Януса. Указанные свойства локального пространства часто переносились и на понимание мира в целом (всего пространства), придавая исключительность, избранность народу живущему в этом локальном пространстве и его нетерпимость к другим народам. Причем оба эти свойства человек должен был демонстрировать. С другой стороны, особое понимание предназначения Рима (его предопределенность быть господином мира) особым образом интерпретировало и некоторые свойства пространства. Оно представлялось “динамичным, мыслилось как постоянно расширяющееся, и расширение это было основано не только на завоевании, но на сакральном праве”[553]. Если уж речь зашла о римской культуре, то заметим, что параллельные и перпендикулярные улицы, прямоугольные кварталы и большая центральная площадь во многих крупных европейских городах - это прямое наследие римской трактовки городского пространства, а еще точнее - форма организации пространства в римском военном лагере. И это не удивительно, ибо именно вокруг укрепленных римских военных лагерей начинали организовываться многие торговые и ремесленные европейские центры. Любопытно, что в Древней Греции и в Древней Индии города имели другую пространственную организацию. Например, древние индийские города имели концентрическую и лучевую организацию пространства за счет соответствующим образом расходящихся улиц. Подобную “восточную” структуру имеет и Москва. В каком-то смысле прав был русский мыслитель Г.П. Федотов, усмотревший в истории России момент борьбы между азиатской Москвой и европейским Петербургом[554], который, кстати, был спланирован Петром совершенно по-римски. Там все организовано параллельно и перпендикулярно. Кстати, нигде так не ощущаешь искусственность и инородность прямых городских углов живому пространству природы, чем где-нибудь в пустынных горных районах Центральной Азии, например в Западной Монголии. Здесь прямоугольный многоэтажный дом производит совершенно неестественное впечатление на фоне гор и облаков, где нет ни одного прямого угла. Он здесь абсолютно неуместен. И наоборот: круглая белая юрта[555], стоящая у подножия снежных пиков Монгольского Алтая, производит исключительно гармоничное впечатление, выступая важнейшим фактором формирования центрально-азиатского культурного ландшафта[556]. Удивительно, как с монгольских горных перевалов совершенно по иному воспринимается и пространство в целом. Оно разительно контрастирует с привычным городским замкнутым окоемом и даже с сельским равнинным ландшафтом. Возникает ощущение, что здесь перед человеком нет никаких искусственных границ и пределов. Горный пейзаж беспределен, вечен и мудр, он распахнут на все четыре стороны и не противостоит человеку как нечто внешнее, чуждое и холодное. Совсем наоборот: это понятная и близкая беспредельность, куда ты вселен естественно и органично (не отсюда ли и мудрое русское слово «вселенная»?) и где видно, как вечное небо соприкасается с вечной Землей. Здесь падают оковы социальной суеты и суемудрия, и ты отчетливо понимаешь, что может уйти в небытие вся современная техническая цивилизация со всеми ее атомными реакторами и компьютерами, могут кануть в лету и все живущие ныне племена, но эти горы и ущелья как стояли – так и будут стоять до скончания времен. Они - над бушующими волнами исторического времени и поверх многих наших расхожих пространственных смыслов типа обывательского тезиса, что “мой дом - моя крепость”. Здесь в пустынных горах зримо приобщаешься к совсем другой пространственно-временной сфере бытия, которая называется духом. О ней речь у нас пойдет в конце этой лекции.
|
