Парадоксальность ценностного бытия: четыре вывода.

 

Погружение в теоретическую проблематику аксиологии мы начнем с анализа подчеркнуто простого примера, помогающего наглядно очертить всю парадоксальную сложность и многомерность ценностного бытия человека, лежащего в основании диаметрально различных ходов аксиологической мысли, обрисованных ранее.

Предположим, что человек сходил в магазин и купил буханку свежеиспеченного ароматного хлеба из муки высокого качества. “Хорошего хлеба купил”, - радостно возвещает он, возвращаясь к семейному очагу. На вопрос: “А в основе оценки хлеба как “хорошего” лежат объективные свойства купленного хлеба или ваши собственные ценностные пристрастия?”. “Самого хлеба”, - вероятнее всего ответит покупатель. И будет иметь веские причины считать себя правым.

В самом деле, с гастрономической позиции хлеб ценен именно своей свежестью, качеством муки и выпечки. Однако если бы в это же самое время в комнате оказался случайно пришедший туда врач-диетолог, то он мог бы констатировать нечто прямо противоположное, а именно - посоветовал бы присутствующим воздержаться от употребления свежеиспеченного хлеба вообще, а из очищенной муки - тем более, так как это вредно для процессов пищеварения. С его, медицинской, точки зрения свежий хлеб как раз “плохой” по тем же самым, совершенно объективным, свойствам самого предмета.

Таким образом, обе противоположных оценки “неравнодушны” к качествам реально существующего хлеба, и без наличия последних не могли бы быть вынесены, но ракурсы-то субъективного видения и, соответственно, оценки этих качеств диаметрально противоположны! Значит несмотря на все объективные свойства вещей и процессов, ценностное отношение к миру определяется все же установками самого субъекта: системой имеющихся у него знаний, потребностей, побуждений и переживаний. Но даже если дело обстоит именно так (в чем, чуть позднее, мы все же позволим себе усомниться), то ситуация отнюдь не становится легче.

В самом деле, означает ли эта субъективность ценностного отношения абсолютное равноправие полярно противоположных оценок (как в случае вышеприведенного примера с хлебом) или же какое-то одно ценностное суждение-отношение “более ценно” и более истинно, чем другое, а, следовательно, мы должны обязательно выбирать между противоположными мнениями? И тут выясняется, что обе эти противоположные ценностные позиции относительно противоположных ценностных позиций имеют право на существование.

С одной стороны, вроде бы мнение врача-профессионала научно обосновано, и его надо предпочесть. Такое решение проблемы кажется очевидным, ведь в жизни мы сплошь и рядом сталкиваемся со случаями, когда потакание своим маленьким телесным слабостям и прихотям доводило людей до смертного одра, и сколько вообще болезней подстерегает человека из-за его элементарной телесной распущенности! В конце-концов человек, как мы уже говорили выше, тем и отличается от животного, что способен разумно относиться к своим потребностям и волевыми актами обуздывать иррациональные импульсы тела, ориентируясь на какие-то более высокие ценности, скажем, охраны собственного здоровья, уважения к рациональным доводам науки или просто повинуясь требованиям профессии. К примеру, выводы профессиональной балерины или боксера наилегчайшего веса в данном примере с хлебом, скорее всего, будут однозначными: они откажутся от свежеиспеченного хлеба, дабы не набрать лишнего веса. Таким образом, здравый смысл и рассудительность являются хорошими “ценностными поводырями” в жизни, и это позволяет сделать нам первый твердый теоретический вывод:

Волящее разумное “Я”, ответственно и сознательно относящееся к своим потребностям и целям жизни - важнейший, если не ключевой, элемент ценностного бытия.Без разума нет истинных ценностей и верного практического применения ценностных мерил к повседневной жизни.

Но, с другой стороны, почему абсолютно здоровый человек, обожающий свежий хлеб, должен отказывать себе в его потреблении? Сам отказ, а, тем более, грубый запрет могут ввергнуть его в дурное расположение духа, а поглощение нелюбимого несвежего хлеба может привести к расстройству желудка и куче прочих неприятных последствий. Представьте себе, что это молодой здоровый мужчина, а отказываться от свежего хлеба его заставляет жена, поначитавшаяся разных популярных медицинских изданий и с рвением взявшаяся прилагать их рекомендации к реальной жизни.

Здесь даже вроде бы совершенно рациональные мотивы и характер поведения (заботы о здоровье мужа) могут привести к самым печальным семейным последствиям. И наилучший выход из данной ситуации - самой жене есть слегка зачерствевший хлеб, повинуясь доводам научного разума, а мужу дать возможность удовлетворить его маленькие телесные прихоти, дабы не дать повода к появлению крупных семейных проблем. К тому же сами «научные медицинские рецепты» довольно быстро меняются. Что было полезно вчера, оказывается вредным сегодня, учитывая что современная медицина – скорее «теория болезней», чем наука о здоровом организме.

Наконец, возвращаясь к нашему примеру, весьма распространенной является ситуация, когда человек просто не ест хлеб. Он ему не нравится, не входит в круг его значимых гастрономических потребностей. Немудрено, что и его отношение к вышеприведенной дилемме - надо ли непременно выбирать из двух противоположных ценностных ориентаций нечто одно, или же они абсолютно равноправны, но каждая в своей сфере и в своем жизненном контексте, - будет сугубо индифферентной, ценностно нейтральной, типа: “А мне все равно. Ваша любовь или отрицательное отношение к свежему хлебу меня абсолютно не интересуют”. Более того, само настаивание на том, что разум и наука требуют предпочесть слегка черствый хлеб свежему может вызвать у такого человека раздражение и желание защитить прямо противоположную позицию, хоть она ему лично и не близка.

Упомянем еще об одном варианте разрешения вышеприведенной ситуации с оценкой хлеба. Если вы попросите оценить городской хлеб с точки зрения его вкуса и полезности какого-нибудь кочевника, уезжающего на альпийские пастбища, то его ответ, вполне возможно, будет следующим: “ Хлеб городской выпечки вреден и плох в любом своем виде и качестве. Он малокалориен и быстро портится. Нет ничего вкуснее и полезнее для кочевника, а тем более в горах, чем небольшие хлебца-бурсаки, вываренные в животном жире. Их испокон веков пекут наши предки, и никто пока еще не придумал лучшего питания в горных условиях”.

Справедливость подобной констатации вряд ли может быть оспорена, равно как и более общая констатация равнозначности множества ценностных суждений относительно одного и того же предмета или события. Жизнь слишком сложна и непредсказуема, чтобы всегда и во всем можно было руководствоваться простым здравым смыслом и даже истинными доводами науки. То, что хорошо и правильно в одном контексте, может быть ложно и даже губительно в другом. Пригодное и приятное для одного может быть совершенно неприемлемым для другого[1031].

Отсюда мы рискнем сделать второй, противоположный первому, теоретический вывод:

Сфера ценностного бытия человека неустранимо субъективна и ситуативна, а посему надо всегда принимать во внимание уникальный характер ценностных ситуаций, в которые попадает человека, а также его психологическое состояние в данный момент времени, социально-профессиональную принадлежность, половозрастную и культурно-национальную специфику как конкретного субъекта конкретного ценностного акта. Здесь, как совершенно справедливо подчеркивал М. Шелер, неприемлемы ни сугубо формальные ценностные квалификации, ни самодовлеющий рациональный анализ.

Напротив, огромную роль в динамичном и неповторимом ценностном скрещении воль и обстоятельств играют мудрость[1032] и жизненный опыт[1033], дар предвидения и такая, пока еще во многом загадочная, способность сознания, о которой речь шла в предыдущем разделе книги, как дар эмоционального сопереживания (или эмпатии).

Однако вернемся к нашему примеру с хлебом и зададимся вопросом: а так ли уж субъективны наши оценки свежего хлеба как “плохого” или, наоборот, “хорошего”? И если бы хлеб сам по себе был абсолютно черствым или недопеченным, то разве не сошлись бы во мнении и врач, и любитель мягкой сдобы, что он безусловно “плохой”? И разве любые попытки продавца магазина или хлебопека убедить их в том, что хлеб-таки “хороший” не были бы восприняты как откровенный обман и наглая ложь? Равным образом и кочевник разве не согласится с горожанином в том, что любой хлеб всегда лучше отсутствия оного, а качественно испеченный - предпочтительнее некачественного.

Если же перейти на более высокий уровень ценностных обобщений, то разве не сойдутся все во мнении, что качественное изготовление вещи, какой-бы характер она ни носила (пусть даже эта вещь вредна, как скажем, сигарета или водка), всегда лучше некачественной; профессионализм (даже если это отвратительный профессионализм типа профессионализма палача)[1034] всегда предпочтительнее непрофессионализма; грамотная и красивая речь всегда и везде приятнее сквернословия; здоровье безусловно лучше болезни, а честность и мужество выше лживости и трусости; что, наконец, как бы кому ни нравились модная эстрадная певица и серийный компьютерный натюрморт для кухни - им всегда (при всех прочих равных условиях) следует предпочесть голос Федора Шаляпина и созерцание подлинной картины Николая Рериха

Иными словами, существуют вполне объективные - “материальные”, а вовсе не только логико-рациональные - критерии, которые позволяют нам осуществлять осмысленные акты выбора, целеполагания и творчества.

Сам мир, окружающее нас природное и культурное бытие, словно сопротивляются актам человеческого произвола и ценностного субъективизма, в какие бы внешне рафинированные рациональные одежды они ни рядились. Во всяком случае долго ценностно обманывать и обманываться нельзя, даже в условиях возможного манипулирования сознанием, ибо есть какая-то внешняя необходимость в ценностном бытии человека, которую он не в силах ни отменить, ни игнорировать.

Отсюда можно сделать третий аксиологический вывод, в значительной степени противостоящий двум предыдущим:

Ценностное бытие человека, какой бы ситуативный и субъективно-волевой характер оно ни носило, невозможно вне предметов, процессов и событий окружающего мира, причем объективные свойства последних - важное средство противостояния равно и субъективистскому ценностному произволу, и механическим аксиологическим рационализациям. Сами материальные - в самом широком смысле - носители ценностей и объекты оценки являются необходимым условием и осуществления ценностного акта как такового, и его объективности.

Здесь, правда, скрывается еще один нюанс, давно подмеченный в психологии и философии: если для человека блатные песни или эстрадная “духовная жвачка” интереснее и ценнее голоса Шаляпина и Паваротти, то его ни при каких условиях не заставишь последних с удовольствием слушать и уж тем более любить. Скорее, как и в случае со свежим хлебом, вызовешь ненависть к объекту принудительного почитания. Этим часто грешат не очень психологически чуткие и не очень мудрые родители, ломая органические предпочтения ребенка, не будучи способными понять внутреннюю ценностную предрасположенность его натуры, хотя последняя часто отчетливо видна уже в младенчестве. Ребенок - вовсе не локковская “tabula rasa”, а педагогически развить можно только то, что в потенциале у него уже имеется[1035].

При этом нельзя путать его устойчивые (как бы априорные) жизненные стремления и предпочтения в модальности “приемлю - не приемлю” с субъективно-психологическими - временными и частными - влечениями и пристрастиями в модальности “нравится - не нравится”. Последние в подавляющем большинстве случаев, действительно, подлежат преодолению и изживанию по мере взросления. Но даже и в этом случае со стороны родителей требуется максимальная деликатность и выверенность воспитательных шагов. Ценностный диктат в сфере педагогики опасен[1036], а жесткое проведение аксиологической линии может осуществляться посредством самой что ни на есть гибкой и взвешенной воспитательной формы. Впрочем, бывают педагогические ситуации, особенно в воспитании мальчиков, когда необходимо жесткое волевое нормирование, а иногда – даже телесное наказание (!!!). Но это – всегда как исключительная мера.

Равным образом никакая рациональная аргументация и апелляция к здравому смыслу не заставят человека поступать противно его экзистенциальным априорным предпочтениям и психологическим пристрастиям, иногда даже несмотря на то, что к этому его принуждает все социальное окружение[1037]. В художественной литературе этот ценностно-психологический феномен был блестяще проанализирован Ф.М. Достоевским в “Записках из подполья”. Там главный герой поднимает настоящий аксиологический бунт[1038] против этики рационально-принудительного добра, дерзостно заявляя, что он намеренно, вопреки всяким рациональным аргументам и даже вопреки реальному всеобщему счастью (если последнему суждено когда-нибудь сбыться!?), будет совершать аморальные действия, лишь бы сохранить свою автономию и свободу ценностного самоопределения.

“Да осыпьте его (имеется в виду человека - Авт.) всеми земными благами, - пишет Ф.М. Достоевский, - утопите в счастье совсем с головой, так, чтоб только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж больше ничего не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, - так он вам и тут человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтобы самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши...”[1039]. Мало того, доказывая, что он не “фортепьянная клавиша”, человек может даже переживать чувство глубокого психологического удовлетворения от своего, как бы мы сказали сегодня, “девиантного” поведения.

Впрочем, человек может рационально убедить самого себя в необходимости смириться и принять то, к чему чувствует явную инстинктивную антипатию; может чисто волевым образом сделать то, к чему не лежит его душа и что противоречит его априорным ценностным предпочтениям. Но чаще всего такое насилие над собой приводит лишь к состоянию устойчивого социального дискомфорта и психологической подавленности и может, в конце концов, закончиться общим расстройством психики.

От этого состояния депрессивной подавленности из-за измены самому себе, - хотя грани здесь, как и везде в сфере ценностного бытия, весьма тонки - надо отличать прямо противоположный процесс - мужественное преодоление своих низших субъективно-психологических влечений и пристрастий, лишь искажающих подлинный личностный ordo amoris и препятствующих исполнению жизненного предназначения. Изживание (но опять-таки не мгновенное и не сугубо волевое) этих низших влечений и пагубных привычек[1040] способно, напротив, давать самое глубокое психологическое удовлетворение.[1041] Словом, есть какая-то внутренняя, экзистенциально-имманентная необходимость именно в такой, а не в другой ценностной ориентации личного бытия.

Сделаем отсюда четвертый, во многом опровергающий предыдущие, теоретический вывод:

Несмотря на огромное влияние динамичного социокультурного контекста, важную роль рационально-волевых аспектов в ценностном поведении, а также учитывая объективные характеристики материальных носителей ценностей, без которых невозможны никакие ценностные отношения, - следует, тем не менее, четко констатировать: существует внутренний, укорененный в недрах личности [1042], априорный характер ее базовых ценностных предпочтений и отталкиваний, а также неустранимый и важный факт психологического переживания ценностей и актов ценностного выбора - так называемое “чувство ценности”.