КРУГИ И ПАРАДОКСЫ ПОНИМАНИЯ

 

Философия происходит из соединения двух достаточно прос­тых для понимания греческих слов philia (любовь) и sophia (мудрость), что означа­ет этимологически «любовь к мудрости». Однако эта простота обманчива, и уже на протяжении более 2500 лет философы спорят о том, чем же на самом деле является философия. Причем в отличие от представителей наук они не могут подобно им высокомерно отказать в желании участвовать в поисках ответа на данный вопрос ни представителям других видов знания, ни вообще любому человеку, который хочет это делать. Сама история философии запрещает философам замыкаться в кругу теоретической саморефлексии, отказывая в этом праве всем осталь­ным людям. Это и понятно, ибо великими философами становились и сапожники, как, например, Я.Бёме, и стекольщики, как, например, Б.Спиноза. И напротив, окончание философских факультетов самых разных университетов вовсе не гаран­тирует того, что его выпускники действительно станут философами-мудрецами.

В философии причудливым образом смешивается высокая и сложная теория, часто недоступная неподготовленному человеку, которая, однако, са­мой своей сущностью нацелена на то, чтобы отвечать на изначальные и в этом смысле простые вопросы. При этом очень часто не понимают, что прос­тые вопросы могут потребовать очень сложных ответов, гораздо более сложных, чем в конкретных науках, ибо последние опираются на заведомо ограниченную предметную область исследований, которая последовательно осваивалась пред­ставителями данной науки. Соответственно, нахождение новых истин здесь всегда опирается на совокупность уже достигнутого путем систематического освоения прежних знаний. То есть любой науке всегда можно научиться, овладеть ее пред­метным знанием и присущими ей методами их получения. Философии же как особому типу размышления научиться таким образом сложно, если только вообще возможно. В философии изначально все и всегда равны. Мудрость мо­жет быть выражена и ребенком, и поседевшим старцем. Как отмечал К. Ясперс, «философское мышление каждый раз должно начинаться с самого начала. Каждый человек должен осуществлять его самостоятельно»¹. Ни академический статус, ни положение философа в обществе не являются гарантией действительности его философской мудрости. Между подлинным философом-мудрецом и квалифици­рованным философом-профессионалом может лежать дистанция огромного раз-

¹ Ясперс К. Введение в философию. Минск, 2000. С. 11.

мера. Эта мысль может показаться парадоксальной. Еще более странно, что она предшествует лекциям по философии, цель которых состоит как раз в освоении философии. Однако никакого противоречия здесь нет, а лишь обрисовывается об­ласть возможных предрассудков, которые настигают нас, когда мы впервые при­общаемся к философии.

В литературе можно встретить и противоположные суждения, что профессио­налам-философам незачем тратить время на особенности восприятия философии другими людьми. С одной стороны, это действительно так. Философия требует систематического усвоения некой понятийной системы, в противном случае она будет формой ее профанирования. С другой стороны, философ находится не в не-ком вакууме. Для него часто важным оказывается именно проникновение идей на все уровни сознания и культуры, а это означает прежде всего – на уровень обы­денного сознания.

Можно сколь угодно долго и теоретично рассуждать о критериях нравствен­ности в кругу философов, но пока это знание не выйдет из стен философских ка­бинетов и не станет предметом споров и обсуждений, пока оно, может быть, не станет своеобразной идеологемой данного общества, оно так и останется внутри узкого круга философов, «варящихся в собственном соку», никак не влияя на кон­кретное поведение конкретных людей.

Обыденное сознание – это и один из источников философии, и особое состоя­ние разума, которое необходимо преодолевать путем его просвещения и научения в надежде на практические результаты. В этом смысле «философия должна быть доступной для каждого человека»¹.

На уровне обыденного сознания отношение к философии реализуется в из­вестного рода предрассудках, которые полярным образом описывают область за­нятий философов. Иногда о ней говорят с презрением, и она воспринимается как бесполезная и никому не нужная болтовня. В силу того, что абстрактные рассужде­ния философа не всем понятны, вместо того чтобы вдуматься в них, всегда проще обозначить данный род мыслительной деятельности как обыкновенную глупость. В такой ипостаси выступает, например, в комедии Аристофана «Облака» один из величайших философов древности – Сократ, который ищет ответы на вопросы типа «пищит комар гортанью или задницей», «на сколько стоп блошиных блохи прыгают»².

Впрочем, немногим лучше и противоположное восприятие философии, когда о ней говорят почти с божественным почитанием, считая, что она представляет собой некую завершенную систему абсолютного знания, а философы – это мудрецы, знаю­щие некие вечные истины и непреходящие ценности. Здесь исчезает самое глав­ное – понимание философии как вечного процесса поиска истины, а не исти­ны в последней инстанции. Именно такая трактовка философии приводит к иска­женным требованиям по отношению к ней и к наиболее сильным разочарованиям.

Некоторые считают, что философией может заниматься каждый, так как она касается всех, а значит ее освоение – дело простое и всем доступное. Проявле-

¹ Яспсрс К. Введение в философию. С. 11.

² Аристофан. Облака // БВЛ. Т. 5. Античная драма. М., 1970. С. 355–356.

нием такого подхода является использование понятия философии где угодно и в каком угодно смысле. Так бизнесмен, излагая принципы своей работы, может обо­значить их как свою «философию бизнеса». Юрист, оценивая те или иные дей­ствия преступника, может говорить о «философии преступника», тренер футболь­ной команды о «философии игры» и т.д. Однако на уровне массового сознания слово «философия» гораздо чаще используется в негативном контексте. С этой ситуацией мы сталкиваемся тогда, когда нам, к примеру, говорят: «хватит фило­софствовать» или «ну ты и развел философию!».

Данные, достаточно типичные предрассудки, бытующие в сознании людей, были замечены еще Гегелем, который относил их к типичным рассуждениям с по­зиции «здравого смысла». Ведь всегда легче всего говорить и рассуждать о том, о чем ничего не знаешь. В этом случае внешне знакомый предмет кажется простым и легко понимаемым. Однако известное, оттого что оно известно, еще не стано­вится автоматически познанным¹. Человек как бы попадает под «магию слова». Произнеся слово «философия», которое все слышали и которое у всех вертится на языке, человек склонен считать, что он о нем все знает.

Многие люди убеждены, что философию вовсе не надо изучать и что на­личие во рту гибкого органа, так легко помогающего нам оперировать с пищей, столь же легко позволит производить это и с понятиями. Гегель говорил по данно­му поводу: «Относительно всех наук, изящных и прикладных искусств, ремесел распространено убеждение, что для овладения ими необходимо затратить боль­шие усилия на их изучение и на упражнение в них. Относительно же философии, напротив, в настоящее время, видимо, господствует предрассудок, что, – хотя из того, что у каждого есть глаза и руки, не следует, что он сумеет сшить сапоги, если ему дадут кожу и инструменты, – тем не менее, каждый непосредственно умеет философствовать и рассуждать о философии, потому что обладает для это­го меркой в виде своего природного разума, как будто он не обладает точно такой же меркой для сапога в виде своей ноги. Будто и впрямь овладение философией предполагает недостаток знаний и изучения и будто она кончается там, где по­следние начинаются»².

Последнее замечание Гегеля современно, так как вскрывает механизм внешне «свободного», раскрепощенного философствования, которое так популярно сегод­ня и обозначается самыми разнообразными терминами, но в основе которого чаще всего лежит нежелание и неумение систематически рассуждать. Здесь мы стал­киваемся не с творческим мысленным усилием, а с произвольным умствованием, с суетным порождением из самих себя «новых» смыслов, которые часто являют­ся лишь тривиальностями здравого смысла. «Печально то, что незнание и даже бесцеремонное и лишенное вкуса невежество, неспособное сосредоточить свои мысли на каком-либо абстрактном предложении, а тем более на связи между не­сколькими предложениями, выдает себя то за свободу и терпимость мышления, а то и за гениальность»³.

¹ См.: Гегель Г.В.Ф. Система наук. Ч. 1. Феноменология духа // Соч. Т. IV. М, 1959. С. 16.

² Там же. С. 36–37.

³ Там же. С. 37.

Опираясь только на здравый смысл, безусловно, можно облечь банальные ис­тины в личины философских одежд, которыми данная банальность прикрывается, однако к философии это не имеет никакого отношения, хотя и является источни­ком массового философствования, которое иногда охватывает общество в те или иные периоды развития и широко ретранслируется системой массовой информа­ции (чего стоят только разделы философии, которые сегодня можно обнаружить в Интернете). Гегель отмечал, что представители такой философии могут выбрать «царский путь» ее изучения, который основан на том, чтобы «положиться на здра­вый человеческий смысл и – дабы, впрочем, не отстать от времени и филосо­фии – читать рецензии на философские произведения да, пожалуй, предисловия и первые параграфы этих произведений. Ибо в предисловиях и первых параграфах даются общие принципы, на которых все строится, а в рецензиях – наряду с исто­рическими сведениями также критика, которая – именно потому, что она крити­ка, – стоит даже выше критикуемого»¹.

Свободное философствование возникает не на пустом месте. Это не результат фиксирования неких мыслей, возникших в голове того или иного человека. В этом случае свобода мышления относительна, ибо ее горизонт определяется здравым смыслом, в котором только самому «философствующему» кажется, что его мыш­ление самостоятельно. Он не ощущает банальностей собственных высказываний, ему лишь кажется, что он мыслит. Для действительно свободного мышления не­обходимо определенное погружение в пространство мировой философии, т.е. ос­воение тех достижений, которые были в пей накоплены за более чем 2500-летний срок. Лишь ориентация в этом пространстве позволяет нам свободно чувство­вать себя внутри философской проблематики, осознавать сущность философских проблем, сравнивать существующие варианты их решений и пробовать предла­гать свои собственные. Философская самостоятельность должна быть не случай­ной стихийной свободой, проявившейся в виде двух-трех интересных мыслей, спонтанно возникших в голове, а результатом систематического размышления над краеугольными философскими проблемами. Следовательно, обстоятельное из­учение философии и научение культуре философского мышления (философ­ствованию) – это необходимый процесс, включающий в себя кроме собствен­но философской подготовки также освоение различных уровней знания, от его конкретных областей, которыми прежде всего занимаются науки, до осо­бых форм постижения бытия, которые характерны, например, для религии или искусства.

Философия, стало быть, открыта для всех, и каждый человек в той или иной мере философствует, однако подлинное овладение ей представляет собой глубо­кую и систематическую работу мышления, требует определенного настроя души, когда все окружающее нас как бы пропускается сквозь призму философской ин­терпретации, когда как в значительных, так и во внешне незначительных явлениях мы вдруг улавливаем законы гармоничного и разумного устройства бытия и по­нимаем свое действительное место в рамках мирового целого.

¹ См.: Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 38.

2. Проблема соотношения теории и истории философии

 

Безусловно, что важнейшей предпосылкой обучения фило­софии является изучение истории идей, которые в ней возникали. Как отмечал К. Ясперс: «Чтобы прийти к философии, нужно пройти путь через ее историю. Этот путь для отдельного человека есть как бы восхождение вверх по стволу ве­ликих оригинальных сочинений»¹. Но философия – это свободное мышление, поэтому тексты, через которые нам представлена мировая философия, являются лишь условием самостоятельного мышления. В этом смысле можно сказать, что без истории философии не может быть усвоена философия, но философия, в свою очередь, не может быть сведена лишь к истории философии.

На первый взгляд тезис о том, что философия сводима к ее истории, выгля­дит достаточно убедительно. Действительно, что такое философия, как не история идей конкретных философов? Более того, кажется, что именно последовательное, хронологическое изучение философских воззрений и дает нам объективное пред­ставление о ее развитии. Следовательно, освоение философии есть лишь изуче­ние имевшихся в истории человеческой культуры философских идей. Однако уже здесь возникают серьезнейшие противоречия и трудности.

Прежде всего как же изучать эту самую историю философии? Вариантов ведь очень много. Ясперс советует выбирать тексты великих мыслителей. Если вы внимательно осваиваете произведение великого философа, то неизбежно при­общитесь ко всей проблематике мировой философии. «Можно сказать, что уже в одном великом произведении заложено все. Опираясь на одно из великих тво­рений, самостоятельно прорабатывая его, поднимаются в целое царство филосо­фии»². Одновременно тот же Ясперс указывает, что есть две фигуры, которые всего предпочтительнее для погружения в ткань философского исследова­ния, – это Платон и Кант. То есть первичной-то оказывается вовсе не история философии как таковая, а в данном случае – теоретические представления самого Ясперса о сущности и назначении философии.

Таким образом, роль истории философии иная, чем, например, роль истории какой-то из наук. Для изучения современного состояния физики или химии нам вовсе не обязательно знать историю развития этих наук. В свою очередь, в фило­софии мы никогда не сможем указать на некую новейшую философию, которая вобрала бы в себя всю предшествующую. Относительно науки мы можем с неко­торыми оговорками сказать, что последняя научная теория одновременно является и наиболее истинной. В философии такая ситуация принципиально невозможна, хотя конкретные претензии такого рода регулярно возникали. Соответственно в науке история реализуется как некий перечень открытий и находок, приведших к развитию данного вида знания, в некотором смысле это некий реестр или архив научных открытий. А в философии вряд ли вообще возможно некое общее и от-страненно-объективное изложение ее истории. Не случайно очень многие мысли-

¹ Ясперс К. Указ. соч. С. 150.

² Там же. С. 179–180.

тели как бы пишут свою собственную историю философии, словно забрасывая в прошлое субъективную «теоретическую сеть» с заранее известным «историче­ским уловом».

Это порождает другой вопрос: насколько вообще возможно объективное из­ложение истории философии? Историю пишет конкретная личность, находящая­ся в определенной социокультурной ситуации, принадлежащая к той или иной культуре. Оказывается, что даже следование общепризнанному хронологическо­му принципу весьма затруднительно, и человек пишет историю, исходя из своих внутренних симпатий и антипатий. Значение одних фигур он выделяет, а других умаляет. Более того, история может создаваться под давлением определенных идео­логических парадигм. В так называемых «научных» трудах по истории филосо­фии, созданных в западноевропейской культуре, вы можете не встретить даже упо­минания о русской философии. И напротив, в соответствующих учебниках, соз­данных в российской культурной традиции, данный аспект может быть «раздут» до неприличности. Таким образом, история философии приобретает «местный» колорит и зависит от тех представлений, которые бытуют в конкретно-историче­ской культуре.

Следовательно, история философии – это всегда некоторая интерпретация реального исторического процесса, которая лишь камуфлирует историю идей в предлагаемые самим автором концептуальные одежды. Есть персонифицирован­ные варианты ее изложения, когда перед нами предстают философы, сгруппиро­ванные по степени их значимости и величины с позиции автора данной истории, что вовсе не гарантирует нам истинности нарисованной им исторической панора­мы. Против таких вариантов выступал Гегель, который обращал внимание на то, что это лишь субъективные трактовки, которые в лучшем случае представляют со­бой систему рассказов по истории философии. Такая история философии превра­щается в «предмет праздного любопытства или, если угодно, в предмет интереса ученых эрудитов. Ибо ученая эрудиция состоит именно в том, чтобы знать массу бесполезных вещей, т.е. таких вещей, которые сами по себе бессодержательны и лишены всякого интереса, а интересны для ученого эрудита только лишь потому, что он их знает... Что может быть бесполезнее ознакомления с рядом лишь голых мнений? Что может быть более безразличным?»¹.

В противовес он предлагал создавать последовательную теоретическую исто­рию философии, которая должна быть независимой от пристрастий автора. Но тог­да возникает необходимость единого объективного научного основания для такого изложения истории. В частности, у Гегеля в качестве такового выступает единый историко-философский процесс, в котором каждая концепция есть лишь этап об­щего становления философского самосознания. В этом случае на первый план вы­ступает некий смысловой стержень (например, тот же абсолютный идеализм или материализм), на который нанизываются философские идеи, что и даст нам в ко­нечном счете историю философии. Но здесь вновь возникает вопрос о критериях выбора указанного стержня, что далеко выходит за рамки самой истории, требует выявления ее внутренней сущности, связи с другими формами сознания, с наукой,

¹ Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. СПб., 1993. С. 78.

религией, искусством и т.д. Оказывается, что единство истории философии в лю­бом его варианте «не является фактическим состоянием, но есть некоторая идея. Мы ищем это единство, однако достигаем лишь партикулярного единства отдель­ных сфер... Ни одна конструкция истории философии в качестве рационально вы­строенного ряда позиций не совпадает с исторической фактичностью»¹.

Другая проблема связана с тем, что любая история неизбежно приобретает характер своеобразного собрания памятников, придавая ей элементы догматизма. В этом смысле практически любой учебник по философии является реализацией этого принципа. Он выполняет лишь узкую учебную цель, связанную с приоб­ретением некоторых знаний с целью их репродукции на экзамене или зачете. Та­кая форма философии и ее изложения также нужна, но она имеет слишком мало общего со свободной философской мыслью, сводя все ее богатство лишь к одной авторской интерпретации. Однако необходимо понимать, что «никакой философ, даже самый великий, не является обладателем истины»².

Философия, как мы позже попытаемся показать, уже по своему определению не может стоять на месте, не может выступать в качестве системы единых, всеми принятых знаний, как это иногда осуществляется в рамках научных теорий. Фило­софия – это вечно развивающееся знание, внутри которого происходит столкно­вение противоречащих концепций, и результатом этого отнюдь не выступает их отбрасывание по закону исключенного третьего. Более того, наличие жестко кон­курирующих теоретических альтернатив – это устойчивое состояние философии, свидетельствующее о ее жизненности в ту или иную историческую эпоху, в той или иной социально-культурной среде.

Отношение к истории философии только как к памятнику может привести, как отмечал еще И. Кант, лишь к слепому повторению того, что уже было зафик­сировано в человеческом мышлении. Или, как отмечал Гегель, объективная и как бы застывшая история философии представляет собой лишь бесплодное «скита­ние среди могил». Как это ни парадоксально, попытка все более объективного и буквального изложения истории философии может вытеснить саму философскую рефлексивную, творческую работу разума, заменив все простым комментирова­нием.

Философия, рассматриваемая как чистая история идей, оставляет открытым вопрос: происходит ли реальное приращение философского знания или философы все время не выходят за рамки раз и навсегда заданной проблематики? И если проблемный и концептуальный фонд философии все же обновляется, то что яв­ляется причиной этого? Что сподвигает мыслителя к концептуальным прорывам, к рождению новых идей? Неужели только личный произвол и случайные стече­ния исторических обстоятельств? Повторим еще раз. Философия – это свободное творчество, и философ «как самостоятельный мыслитель должен применять свой разум свободно и оригинально, а не рабски подражательно»³. И он должен быть в конечном счете уверен, что его новые построения имеют всеобщую и объектив­ную значимость.

¹ Ясперс К. Указ. соч. С. 141.

² Там же. С. 153.

³ Кант И. Логика. Пособие к лекциям // Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 333.

Исходя же из позиции гипертрофированного историзма, можно сделать сугу­бо негативный вывод, что нет вообще никакой единой и закономерной истории философии,так как нет единого и объективного смыслового стержня, который свя­зывает разнообразные мнения в единое знание. Сколько философов, столько и мне­ний, а история философии представляет собой лишь цепь гениальных ошибок и за­блуждений, где никакое утверждение не получает статус окончательно истинного.

Другая позиция, наоборот, абсолютизирует возможность существования не­кого идеального понимания философии, ее сущности и задач в виде завершен­ной истинной теории. Здесь противоположностью исторического плюрализма и релятивизма во взглядах на философию выступает столь же тупиковая позиция абсолютного объективизма и антиисторизма. Дело в том, что здесь возникают все те же вопросы: что такое истина и каковы ее критерии? Одинаковы ли они для лю­бых эпох и культурных традиций? Где гарантии того, что именно в данной фило­софской теоретической модели истина действительно воплотилась? Можно ли по­стигать мир, бытие, опираясь на подобные, в сущности иррациональные постула­ты? Таким образом, подобная позиция могла бы быть справедливой лишь в одном случае – если бы некто мог достичь абсолютной истины, абсолютно истинного знания. Однако последнее также невозможно, если мы исходим из разумной и са­мокритичной позиции и не воспринимаем философию в качестве религии, которая вправе базироваться на недоказуемых абсолютных предпосылках. Слишком уве­ренным в истинности своих философских положений Гегель предлагает вспомнить слова апостола Петра, которые он сказал Ананию: «Смотри, ноги тех, которые тебя вынесут, стоят уже за дверьми». Или, перенося это на почву наших рассуждений: «Смотри, система философии, которая опровергнет и вытеснит твою, не заставит себя долго ждать; она не преминет явиться так же, как она не преминула появиться после всех других философских систем»¹. Дело в том, что указанная претензия на абсолютную истину также остается лишь мнением, которое может отстоять от ис­тины на весьма почтительном расстоянии.

Таким образом, оба противоположных вывода, что философия полностью сводима к ее истории и нет никакой теории и, наоборот, что невозможна объектив­ная история философии (или в силу того, что нет и не может быть теории, которая адекватно описывает весь путь развития философии, или в силу того, есть един­ственная истинная теория, исключающая пересказ прошлых заблуждений), явля­ются типичными крайними позициями. Как часто бывает при наличии некоторого количества альтернативных вариантов решений той или иной проблемы, ответ на нее лежит где-то посередине, так как каждый вариант базируется на частичной истине, которая, однако, приобретает здесь абсолютное значение. Поэтому ответ на данную общую проблему связан с решением вопросов об особенности самого историко-философского процесса и специфике философии как особой формы тео­ретического знания.

С одной стороны, человечеству все-таки удается более или менее объективно описать развитие философии, правда, вариантов такого рода описаний достаточно много. А это позволяет рассуждать о пользе альтернативных историй философии.

¹ Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. С. 82.

С другой стороны, несомненно существует и теоретическая часть философии, ко­торая выступает базовой по отношению к иным ее компонентам, в том числе и по отношению к историко-философским интерпретациям. Однако и здесь фило­софское пространство заполнено альтернативными теоретическими концепциями и моделями.

Центральной проблемой нашего курса и является выяснение того, что такое философия именно как особого рода теория, что одновременно означает ответ на вопрос о том, что такое философия вообще. Многообразие концепций, кото­рые существуют в философии, лишь внешне разрушает представление о ней как о едином историческом процессе. Философия представляет собой более сложный тип единства, включающей в себя разнообразие. Это своеобразное и органическое единство многообразия. Разнообразие философских систем и в диахроническом (историческом), и в синхроническом (теоретическом) планах характеризует не от­сутствие у философии единого предмета, а специфику существования и развития философии.

Дело в том, что философия не имеет характера однолинейного прогрессивно­го развития, а значит, в ней мы практически не найдем общезначимых результатов, которые фокусируются в новейшей теории, как это характерно для частных наук. Здесь последняя по времени научная теория одновременно может быть более ис­тинной по отношению к предшествующим.

Развитие философии осуществляется по иному принципу, когда постановка и решение проблем в ней осуществляются в рамках единого философского проб­лемного поля. Это разнообразие внутри единства или единство в неустранимом разнообразии, сохраняющее внутри себя в том числе и те философские представ­ления, которые были выработаны в более ранние времена. Поэтому в философии, с одной стороны, нет полностью устаревших идей, так же как и нет абсолютно новых. Это одна из особенностей философии, позволяющая всем философам (и тем, которые были, и тем, которые есть) вести философский диалог друг с другом поверх пространственно-временных и культурно-национальных границ. По сути разнообразные философские концепции – лишь различные пути постижения фи­лософской истины за исключением внутренне противоречивых (иррациональных) и откровенно безнравственных.

Таким образом, философия всегда реализуется как единство истории и тео­рии, это лишь две стороны одного предмета. Поэтому разрыв этих аспектов приводит как к искажению самого предмета философии (абсолютизация этих аспектов), так и к искажению изложения истории философии (подчинение реального историко-фило­софского процесса абсолютизированным схемам или отказ от всякого концептуаль­ного обоснования своих исторических построений).

 

 

3. Самооправдание философии,

или Несколько слов о ее практической пользе

 

Еще один важный момент понимания специфики философии мы хотели бы специально отметить. Существует расхожее убеждение, что фило-

софия– совершенно внеутилитарная область занятий, некая интеллектуальная праздная игра, никак не связанная с практической деятельностью человека. От­сюда делаются выводы о том, что в силу своей непрактичности философия стано­вится излишней, что она ничего не дает человеку, а тем более обществу. Причем критика философии ведется здесь с разных сторон.

Философия всегда подвергалась критике с позиции религии, так как она пыта­лась «человеческими средствами», то есть посредством разума, рассуждать о Боге и даже строить концептуальные схемы его определения и оправдания. С позиции веры – это верх кощунства, когда человек впадает в гордыню, в каком-то смысле ставя себя на один уровень с Богом. Как отмечал К. Ясперс: «Образ мышления, основывающийся на авторитете церкви, отвергал философию потому, что она, с его точки зрения, отдаляет от Бога, соблазняя мирским, вредит душе, обращая ее к ничтожным вещам»¹.

Из известного же марксистского упрека, обращенного к философам, что они лишь объясняют мир, а его необходимо переделывать, возникла форма такого практического использования философии, когда она превратилась в прикладную идеологическую дисциплину². В этом случае философия приобрела специфиче­ский «практический» характер обслуживания партийных интересов, который не только искажал ее внутреннюю сущность, но и привел к тяжелым социокультур­ным последствиям. И дело здесь не в конкретных мыслителях, которые обосновы­вали данную идею. Очень близкие следствия могли бы состояться, если бы вдруг реализовались, например, идеи Платона о государстве.

В любом случае, как отмечал Ясперс, будь то «притягательная сила потусто­роннего мира, озаренного явленным Богом, или притязающая на всемогущество власть безбожного посюстороннего мира – и та и другая – хотели бы, чтобы философия прекратила свое существование»³. Философия по определению сфе­ра именно духовного освоения бытия, главным инструментом которого выступает Свободный и Творческий Разум. Лиши философию свободы и творчества, и она попросту исчезнет как особая сфера духовной культуры. Неудивительно, что фи­лософия, как никакая другая сфера духовного освоения бытия, все время должна как бы бороться за собственное существование и оправдываться за свою непрак­тичность, хотя существует множество иных культурных образований, которым это в вину не ставится, например, искусство. Здесь в целом следует отметить, что если бы все в бытии человека мы стали мерить сугубо практическими мерками, тогда в праве на существование надо было бы отказать не только философии и искусству, но также и теоретической науке, которая никогда не развивается, руководствуясь утилитарно-прагматическими запросами. Человек потому и является творческим духовным существом, что способен задумываться о вечных проблемах и задавать­ся внеутилитарными целями, что, собственно, и отличает его от животного.

¹ Ясперс К. Введение в философию. Минск, 2000. С. 16.

² В данном случае мы не хотим отрицать всего того положительного, что было в концепции диалектическо­го материализма. Она была и остается одной из мощнейших форм материалистической интерпретации филосо­фии и в частности диалектики, со своими весьма серьезными результатами. Речь идет именно об идеологической интерпретации теории Маркса, которая была осуществлена в общей системе марксизма-ленинизма, и о вариантах ее практически-идеологической реализации.

³ Ясперс К. Указ. соч. С. 16.

Кроме того, необходимо понимать, что философия в определенном смысле может стать и практически полезной. Для иллюстрации мы вкратце остановимся здесь на одном-единственном примере – на обосновании универсального тези­са, что при всех прочих равных условиях¹ высшее следует всегда предпочесть низшему, а духовные ценности – материальным.

Духовные ценности бесконечны, материальные конечны. Избрав стезю творчества по законам добра и красоты, человек может воплотить свои идеалы во множестве материальных форм. Попытка же придать конечным материальным по­требностям бесконечный характер ведет к духовному оскудению личности, а в ито­ге – к разрушению тела и психики в погоне за все новыми и новыми чувственно-телесными удовольствиями. Кроме того, удовлетворение духовных потребностей дает более глубокое и устойчивое удовольствие – подлинную духовную радость. Воспоминания об умном и прекрасно сыгранном спектакле могут вдохновлять нас и дарить радость по прошествии многих лет и даже десятилетий. В противовес этому телесное удовольствие быстро проходит, а погоня за все новыми удоволь­ствиями никогда не приводит к полному удовлетворению. Напротив, удовольствия требуются все более изощренные, а удовлетворения все меньше.

Наличие высоких духовных целей помогает личности преодолеть неуря­дицы и не потерять смысла жизни. Собственно смысл жизни таким образом сориентированных людей и заключается не в материальном накоплении, а именно в следовании данным целям. Это процесс бесконечный, но он проти­воположен «дурной», т.е. бессмысленной бесконечности материального нако­пления. Материальное накопление необходимо связано с фактором перенасыщен­ности и ограничено опять же материальными барьерами (ограниченность денег, ограниченность жизни, ограниченность пространства и пр.). Следствием этого выступает освобождение пространства для новых материальных ценностей. Но­вое здесь всегда связано с отбрасыванием старого, причем это отбрасывание часто не имеет никакого целесообразного оправдания. Осознание «отсутствия простран­ства» для нового этапа материального накопления, невозможность преодолеть ма­териальные ограниченности приводит к обессмысливанию бытия личности, к ее физическому саморазрушению и даже уничтожению. В этом плане наличие высо­ких духовных целей является даже экзистенциально прагматичным, ибо позволяет успешно преодолевать жизненные драмы, утраты и трудности.

И, наконец, еще один аспект прикладного значения философии, которое может показаться необычным. Социологические исследования, которые еще в середине 1950-х годов проводились Гарвардским центром по созидающему альтруизму, воз­главлявшемуся отечественным социологом П.А.Сорокиным, дали неожиданный результат. Оказывается, что человек, отдающий приоритет духовным ценностям, физически здоровее и живет дольше других людей. На этих удивительных фактах и на их современных эмпирических подтверждениях мы еще подробнее остано­вимся ниже. Показательно также, что в победившей армии раненые выздоравлива­ют на порядок быстрее, в то время как в армии проигравшей процессы выздоров-

¹ Ясно, что голодному человеку бессмысленно говорить о вреде чревоугодия, а тяжелобольного убеждать в медицинской пользе активной духовной жизни.

ления протекают на порядок медленнее. Известно также, что люди, привыкшие к напряженному умственному труду, практически никогда не впадают в маразм на старости лет, а сохраняют живость и остроту ума.

Исходя из этих аргументов, можно утверждать: занятия философией прак­тически полезны со всех точек зрения и в любом возрасте. И хотя всех глубоких мыслей не продумать, а умных книг не перечитать, философия все же помогает человеку обрести книги и мысли, благодаря которым он осмысленно и ответствен­но проходит свой земной путь. «Если кто из вас захочет посвятить себя филосо­фии, – писал великий русский философ B.C. Соловьев, – пусть он служит ей смело и с достоинством... пусть он знает, что, занимаясь философией, он занима­ется делом хорошим, делом великим и для всего мира полезным»¹.

 

 

4. Метафизическая сущность и структура философии

 

Метафизический подход к исследованию бытия проявля­ется в предельности философского знания. А одной из форм формулирования предельности выступают наиболее общие закономерности, относительно самых разнообразных проявлений бытия и мира. Именно эта претензия на познание за­кономерностей провоцирует вывод о том, что философия может быть уподоблена частным наукам. Возникают варианты «научной» философии, что приводит к мас­се противоречий в трактовке самой философии, ее истории.

В этой ситуации всегда соблазнительно выставить некоторую отдельную си­стему в качес