ЯЗЫК И ПОЗНАНИЕ

 

1. Специфика научного и философского

осмысления феномена языка

 

Язык – это неизменный спутник человека и в быту, и в со­циальном общении, и в творчестве, и, как мы уже говорили, в познании. Немуд­рено, что за последние 100 лет к нескольким старейшим языковедческим дис­циплинам – лингвистике (грамматике), герменевтике (теории интерпретации) и риторике – прибавились многочисленные междисциплинарные научные подходы к изучению языка (психосемантика, психо- и этнолингвистика, социо- и коммуни­кативная лингвистика, семиотика и лингвистическая прагматика и т.д.), а также разнообразные философские направления его исследования (деятельностно-историческое, символическое, феноменологическое, философско-герменевтическое, аналитическое и др.).

Такой широкий научный и философский спектр подходов к изучению языка привел, с одной стороны, к расширению экспериментальной и теоретической базы его изучения, а с другой – породил какофонию моделей и подходов, где во многом утратилось его понимание как гармоничной и целостной системы. Причины тако­го малопродуктивного плюрализма в методологии и в теории современных наук о языке многообразны. Главная же из них, на наш взгляд, кроется в преобладании утилитарно-инструменталистского подхода к языку,когда все его смысловые богатства и разнообразие функций сводятся к одной, хотя и существенной харак­теристике – быть инструментом человеческого общения.

В историко-философской ретроспективе эта позиция родственна средневеко­вому номинализму в том смысле, что «за» знаковой структурой языка здесь не пред­полагается наличия особой смысловой реальности. Язык – это только слова, зна­чения которых конвенционально определены субъектами общения, благодаря чему предмет говорения одинаково идентифицируется слушающими (воспринимаю­щими). С этой точки зрения, употребление языковых средств нормативно и контро­лируется самим коммуникативным процессом, цель и смысл которого – быть по­нятным «другому». Наиболее ярким проявлением инструменталистской парадиг­мы в понимании сути языка является структуралистский принцип, что язык – это знаковая система с устойчивым набором значений, созданная и контролируемая людьми в коммуникативно-деятельностном контексте их совместного бытия.

Совершенно ясно, что социальное общение исключительно важно, а роль языка в нем фундаментальна. Однако это недостаточное основание для того, что­бы сводить сущность языка к «коммуникативным играм», коими бытие языковой реальности отнюдь не исчерпывается.

В своем логическом завершении инструментализм приводит к утверждению «репрессивности дискурса», как это свойственно постмодернистским взглядам на язык. Данная установка означает, что в конкретном коммуникативном взаи­модействии понять можно только уже известное, или, точнее, понимание чего уже было достигнуто ранее. Языковая компетенция каждого индивида, с точки зрения инструментализма, формируется по шаблону, заданному нормативными условиями коммуникативных взаимодействий, типичных для данной конкретно-исторической социальной общности. Процесс овладения языком, таким образом, относительно одинаков для всех носителей данной традиции в силу единства усваиваемых коммуникативных констант. Последние, в свою очередь, задают сходную для всех смысловую схему мировидения, «одевая мир» (по выражению Л. фон Витгенштейна) в инвариантные синтаксические и лексико-семантические структуры. При абсолютизации этих процессов в становлении языковой компе­тенции личности, ее поведения и познавательных установок языковая реальность превращается в некую идеологию, за создание которой в конечном счете никто не ответственен и правила игры которой все вынуждены безропотно принимать. В этом контексте любое нововведение в языке возможно лишь с опорой на уже известное правило. В противном случае неизбежно возникновение ситуации не­понимания.

На наш взгляд, именно инструментализм и утилитаризм являются главными причинами методологической разноголосицы и даже противоречивости в иссле­дованиях языка.

Во-первых, язык выполняет не только коммуникативные, но и важнейшие когнитивные функции, многообразно и гибко – в подлинном смысле слова твор­чески – опосредствуя взаимоотношения между индивидуальными субъектами познавательной деятельности, а также между объектом и субъектом познания. Без языка невозможна трансляция знаний от поколения к поколению, а также успеш­ное взаимодействие и обмен результатами познавательной деятельности внутри научного и иных познающих сообществ (художественных, религиозных, техни­ческих и т.д.). Особую, именно конструктивную, а вовсе не репрессивную, по­знавательную роль играют письменные тексты различного рода, обеспечивающие возможность рациональной и интерсубъективной проверки полученных знаний и их оперативное тиражирование.

Сегодня компьютерная техника с электронной почтой и сетью Интернет создают исключительно благоприятные условия для реализации познавательной функции языка. Здесь достаточно упомянуть о возможности проведения научных и иных электронных конференций в режиме реального времени, которые по сути дела превращают научное познание в перманентно осуществляющийся процесс коллективного научного поиска с мгновенным обменом и оценкой получаемых ре­зультатов. Более того, здесь совершенно новыми когнитивными гранями начинает играть сам язык, демонстрируя свои ранее скрытые грамматические и лексические возможности, а также метафорический потенциал.

Ниже мы остановимся и на иной ипостаси познавательной функции языка, проявляющейся не столько в рациональных формах опыта, сколько во внерациональных видах творчества.

Во-вторых, очевиден момент творческой индивидуализации в овладении и пользовании языком, наиболее зримо проступающий в творчестве великих поэтов и писателей. Если бы все в языке было утилитарно и сугубо коммуникативно, социаль­но и репрессивно, тогда в нем не был бы возможен феномен языкового творчества.

В-третьих, при инструменталистском подходе необъяснимым оказывается факт поразительной исторической устойчивости некоторых языковых образова­ний (например, имен; местоименных наречий; слов, фиксирующих категориаль­ные смыслы и т.д.). Вопреки сугубо утилитарно-конвенционалистскому взгляду на язык последний зачастую оказывается мудрее нас, его суетных носителей, от­крывая со временем такие потаенные познавательные смыслы, о которых могли и не догадываться предшествующие поколения говоривших на нем людей. В бу­дущих темах мы еще не раз обратимся к этому свойству языка, а здесь приведем один только пример. Так, только после открытия феномена «расширяющейся все­ленной» и формулировки «антропного принципа» в его сильной версии вдруг ста­ло ясным, что подобное понимание устройства мироздания давным-давно коре­нилось в самой этимологии слова «вселенная», которое фиксирует вовсе не идею безжизненного физического пространства, а отсылает к органической целостно­сти мирового бытия, куда органически включен – вселён – человек на правах его важнейшего конструктивного элемента¹.

О реальных альтернативах инструменталистской парадигме речь пойдет ниже, а пока необходимо остановиться на атрибутивных характеристиках самого языка.

 

 

2. Базовые характеристики языка как целостной системы

 

Сущность языка как целостной и относительно автономной смысловой системы, опосредствующей взаимоотношения между людьми и окру­жающим миром, характеризуется, соответственно, двумя взаимосвязанными мо­ментами.

Во-первых, язык имманентен человеческому бытию,которое свершает­ся в мире смыслов и постоянно творчески преумножает эту свою «смысловую обитель»². Будучи схваченным творческой мыслью ученых, философов, поэтов и художников, мир прирастает, точнее, прорастает смыслами – лишь человеку по­нятными и для него значимыми. Вне человека бытие безымянно. Только в людях и через людей бытие способно сказываться. Базовые смыслы и структуры языка не созидаются человеком произвольно (от слова «произвол»), ибо коренная суть человеческой речи заключается не в том, чтобы болтать, а в том, «чтобы, сказав, подсказать вещам их сокровенную сущность, неизвестную им»³.

 

¹ В данном случае проявляется еще одна – уже языковая грань – антропокосмического поворота, который происходит в современной культуре.

² Но одновременно базовые смыслы языка и трансцендентны относительно человека, ибо не выдумыва­ются, а как бы творчески «распаковываются» усилиями его сознания, о чем мы еще скажем ниже.

³ См.: Рильке Р. Избранные сочинения. М., 1998. С. 531.

Слово, одновременно, – это единственное доступное всем средство сохра­нить мгновенность мелькнувшего взгляда, вспыхнувшего чувства, озарившего прозрения, причем не только сохранить, но и поделиться, стать со-участником об­щей судьбы человеческого бытия в мире. Недаром один из глубочайших филосо­фов языка Мартин Хайдеггер особо подчеркивал, что язык дает «сбыться человеку в его собственном существе»¹.

Вторая сущностная черта языка, неразрывно связанная с первой, – это его посредническая природа. Язык всегда реализует определенное отношение – между знаком и значением, между словом и вещью, между произносящим и по­нимающим. Действительность этого отношения реализуется благодаря наличию символической способности у каждого человеческого индивида.

Для более строгого определения посреднической сущности языка удобно ис­пользовать категориальную пару «сущее – несущее». Категория «сущее» употреб­ляется нами в хайдеггеровском смысле и означает все то, что достигло явленности (сущее как присутствующее). С этой точки зрения, идеальный смысл языка стано­вится сущим благодаря своей несущей (до-носящей смысл в произнесении) состав­ляющей языка. Категория «несущее» понимается нами, соответственно, как несу­щая основа. Последняя имеет два плана выражения – материальный и духовный.

Материальный план до-несения смысла образует знаково-символическая структура конкретного языка, фиксирующая фонетические, морфологические, грамматические и лексико-семантические его особенности. В каждом конкретном акте говорения (написания) его материально-знаковая сторона используется затем, чтобы донести смысл до другого сознания. Потом эта материя языка (звуки, буквы, паузы, знаки препинания) как бы «испаряется» в тот самый момент, когда пони­мание состоялось. Это «улетучивание» материально-несущих структур языка из актуального горизонта сознания в момент постижения смысла – весьма зримое проявление его посреднической сущности.

Духовный план языка как несущего заключается в том, что, будучи посред­ником, язык не фиксирует внимание понимающего на конкретных значениях сво­их составных частей (на поверхностной структуре высказывания, по выражению Н.Хомского), а сосредоточен на донесении именно целостного смысла (на глу­бинной структуре, по выражению того же автора). Весь феномен метафоричности языка как раз и стоит на том, что за буквально-поверхностным смыслом (духовно несущим) мы способны вычитывать некоторый истинно сущий – глубинный и целостный смысл. В противном случае наша мысль всегда отвлекалась бы на несу­щественное и частное, утрачивая способность понимать и доносить существенное содержание.

Попытки осмыслить язык в единстве его конститутивно-онтологических и по­среднических характеристик в результате сталкиваются с двумя серьезными труд­ностями. Прежде всего – это уже отмеченный феномен сокрытия идеально-суще­го смысла за его несущими структурами. Другой аспект этой трудности состоит в том, что важнейшим средством донесения смысла в языке являются молчание (пробел в тексте) и умолчание. Для их анализа вообще трудно подобрать адекватные

 

¹ Хайдеггер М. Путь к языку // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 269.

логические средства. Особенно очевидным факт умолчания становится при переводе, который X.Ортега-и-Гассет определил как попытку выразить то, что на другом языке умалчивается. Чаще всего умалчивается в языке очевидное, т.е. то, что понятно всем его носителям. Но очевидность эта разнится от языка к язы­ку, создавая «разные уравнения между выраженным и невыраженным»¹. Научное осмысление феномена умолчания поэтому если и возможно, то только в рамках языковой прагматики, исследующей контексты говорения. Заметим также, что фе­номен «значащего отсутствия» и его понятийное схватывание – вообще одна из сложнейших проблем, стоящих перед современной наукой. Такова пауза в музыке, природа вакуума в физике, знак «О» в математике и т.д.

Следующая принципиальная сложность, касающаяся научных исследований языка, заключается в том, что любое такое исследование предполагает язык в ка­честве своей неустранимой предпосылки. Одними из аспектов этого парадокса являются семантическая самореферентность и неоднозначность выражений есте­ственного языка, «мешающие» построить непротиворечивые теории истинности значений языковых выражений в рамках логической семантики.

Данные объективные трудности возникают уже не по причине ограниченно­сти исследовательских установок, а вследствие диалектической природы самого языка.

Одна из таких диалектических черт бытия языка состоит в том, что, будучи единым и универсальным как общечеловеческая способность обнаружения смыс­ла, язык в то же время многолик с точки зрения национального колорита и индиви­дуальных акцентов мировосприятия. Причем шкала подобной (национальной или индивидуальной) языковой своеобычности бесконечно вариативна – от полной «глухонемоты» (вследствие зашоренности и заштампованности языкового созна­ния) до восхитительной чуткости к языку, свойственной поэтам.

Одним из первых ученых (не считая Гумбольдта), кто подметил глубинную объективную диалектику языка и попытался создать научный метод, который бы ее учитывал, был Ф. де Соссюр. Суть предложенного им подхода состояла в раз­делении синхронных и диахронных методов² в зависимости от целей и задач ана­лиза. Первые должны были применяться для изучения неизменной и устойчивой знаковой структуры языка. Им с легкой руки Соссюра структурная лингвистика и отдала предпочтение, целиком переложив диахронные исследования на плечи языковой компаративистики, а также других научных дисциплин типа психологии языкового общения.

Среди других дихотомий, выделенных Ф. де Соссюром, отметим такие, как «речь – язык», «индивидуальность – социальность» знаков, а также не до конца эксплицированная им дихотомия, намеченная в «Заметках по общей лингвисти­ке»³, – «бессознательность – сознательность» в использовании языка. Нетруд­но заметить, что все последующие оппозиции производны от первого – базово­го для лингвистики Соссюра – бинарного отношения «речь – язык», основным

 

¹ Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. М., 1997. С. 675.

² Подробное методологическое обоснование различения синхронного и диахронного подходов дастся в гл. 3 ч. 1 «Курса общей лингвистики» (см.: Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977).

³ Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике. М., 1990. С. 41.

вариантом которого является дихотомия «говорение (произнесение как источник языковой динамики) – письмо (текст как фиксированная норма языкового взаи­модействия)»¹.

Противоречивость языковой реальности, с одной стороны, порождает вышеотмеченный методологический плюрализм, а с другой – содержит и глубо­ко позитивный момент. А именно – подталкивает исследователей к признанию сущностного единства всех проявлений языка, требуя методологического един­ства осваивающих его исследовательских программ. Соответственно становится очевидной явная ограниченность инструментализма, не способного совладать с творчески-онтологической, а отнюдь не только репрессивной ипостасью бытия языка.

Для целостного постижения любого феномена – будь то язык или сфера че­ловеческого сознания в целом – все его стороны (в том числе и полярно противо­стоящие друг другу) должны быть равно учтены без однозначного соотнесения их с положительными или негативными оценками.

 

 

3. Функции языка

 

Существуют различные попытки выделения функций языка, однако все исследователи, расходясь в частностях, едины в том, что существуют две безусловно важнейшие функции, которые язык выполняет в человеческом бы­тии – коммуникативная и познавательная.

В утилитарно-коммуникативном функционировании языка, основная зада­ча которого – обеспечить взаимопонимание сторон, объединенных конкретными целями и общими интересами, нет необходимости использовать творческие потен­ции языка. Наоборот, их использование может существенно затруднить общение как бытовое, так и профессиональное. Стремление избегать неясных (непривыч­ных) терминов и выражений является поэтому нормой в тех областях человече­ского взаимодействия, где главной целью общения является обмен необходимой информацией. Языковые штампы обыденного словоупотребления, а также форма­лизованные языки и терминологические системы в научных и профессиональных сообществах являются своеобразным олицетворением этой сознательной установ­ки на унификацию выразительных средств.

Познавательная,или, как ее называют некоторые ученые, интеллектуальная функция языка необходимо связана с установкой на духовный и культурный рост общающихся сторон (мыслящих субъектов) в процессе их со-творческого диалога друг с другом, с миром и с языком. Сказать здесь – значит показать ранее невиди­мое, непривычное. Такой творческий диалог с языком обогащает всех его участни­ков, включая, конечно, и сам язык как несущее основание смыслового взаимодей­ствия. Олицетворением со-творческого диалога с языком является национальная литература (включая философию). Здесь, с одной стороны, обогащается новыми

 

¹ «Тесный корсет официального языка», по словам Ф. де Соссюра, тормозит его развитие, но не в силах остановить совсем (Там же. С. 47).

смыслами сам язык под творческим воздействием человеческого духа. С другой стороны, такой обновленный и обогащенный новыми творческими гранями язык способен расширять и обогащать духовную жизнь нации в целом.

В научной и философской литературе помимо двух указанных функций обычно выделяют еще как минимум одну, причем у разных мыслителей – еди­ных во мнении относительно первых двух функций – она всегда разная, что, на наш взгляд, уже говорит об ее избыточности. Например, Р.И.Павиленис помимо «кодирующей» (в нашем определении – утилитарно-коммуникативной) и «гене­ративной» (познавательной) выделяет «манипулятивную» функцию¹, которая, по нашему мнению, является одним из функциональных проявлений (модальностей) утилитарно-коммуникативной функции, на чем мы остановимся ниже. А.А.Ветров в книге «Семиотика и ее основные проблемы» выделяет «экспрессивную» функ­цию языка, смысл которой – в выражении чувств говорящего². Однако отмечая ее вторичный характер, поскольку большинство лингвистов не относит выражение эмоций к существенному аспекту языка, он этим сам же признает ее избыточность³. Идейный вдохновитель тартуско-московской семиотической школы Ю.М.Лотман помимо информационной и творческой функций выделяет функцию памяти, под­разумевая под ней способность текста сохранять память о своих предшествующих контекстах⁴. Текст создает вокруг себя некое смысловое пространство, лишь в нем обретая осмысленность. На наш взгляд, знание культурного контекста, необходи­мое для адекватного понимания исторического памятника, равно как и знание со­циальных контекстов обыденного общения, относится к коммуникативной функ­ции языка, но лишь в разных аспектах (модусах) ее проявления – в духовном и утилитарном. Так же обстоит дело и с популярной у современных отечественных лингвистов и семиотиков якобсоновской классификацией функций языка. Каждая из шести выделенных им функций соответствует какому-то одному – акцентируе­мому в зависимости от контекста выражения – конкретному элементу речевого взаимодействия⁵, но все вместе они выражают различные аспекты коммуникатив­ной функции языка.

Необходимо заметить, что две выделенные нами функции находятся в тесном диалектическом взаимодействии, что может иногда создавать обманчивую види­мость их тождественности. Действительно, познавательная функция может почти совпадать с коммуникативной, например, в сфере межличностных взаимодействий внутри научного сообщества (тем более в упоминавшемся нами виртуальном ком­пьютерном взаимодействии), в ситуациях межкультурного диалога, в экзистенциально

 

¹ Павиленис Р.И. Проблема смысла. М., 1983. С. 115.

² Ветров А.А. Семиотика и ее основные проблемы. М., 1968. С. 136.

³ В книге В.Н. Волошинова «Марксизм и философия языка» (Л., 1929. С. 126) подчеркивается важность «в живом высказывании» не только «значащих элементов», но и «оценивающей ориентации». Однако этот ценност­ный акцент, выраженный в экспрессивной интонации высказывания, не полагается в качестве отдельной функции языка, поскольку «в абстрактных элементах системы языка» оценок нет» (там же).

⁴ Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1996. С. 21–22.

⁵ Эти функции: 1) референтивная (выражает направленность на контекст); 2) эмотивная, или экспрессивная (на адресата); 3) конативная, или апеллятивная (на адресата); 4) поэтическая (на сообщение); 5) фатическая (на контакт); 6) метаязыковая (на код). См. знаменитую статью Р..Якобсона «Лингвистика и поэтика» (в кн.: Струк­турализм: «за» и «против». М., 1975). Отметим также, что для Р.Якобсона, работавшего в функционалистской парадигме пражского лингвистического структурализма, коммуникативная функция языка являлась преимуще­ственным объектом рассмотрения.

значимой беседе двух творческих личностей и т.д.; но она также может вы­ступать и в «чистом» виде, например, в поэтическом и философском творчестве¹.

Также неверно утверждать большую или меньшую значимость одной из вы­деленных функций языка, например, коммуникативной (вследствие ее непосред­ственной связи с каждодневным существованием людей) или, наоборот, когнитив­ной (в силу ее ярко выраженного творческого характера). Обе функции языка – и познавательная, и коммуникативная – равно важны для нормального существо­вания и развития языкового сознания как отдельных индивидов, так и нации в це­лом. Среди них трудно выделить наиболее значимую, ибо критерии значимости в данном случае разные. В одном случае критериальными являются такие свойства речи, как общедоступность, простота и информативность (актуализация однознач­ного смысла), в другом же, наоборот, – ориентация на индивидуальный опыт по­нимания, смысловая неоднозначность (сложность) выразительных средств и на­личие множества потенциальных смысловых измерений.

Таким образом, в диалектическом сосуществовании двух основных функций языка (познавательной и коммуникативной) находят свое отражение два основных онтологических свойства языка, о которых мы говорили выше – его посредниче­ская природа как проводника смыслового содержания (в единстве сущих и несущих характеристик), а также его имманентная укорененность в человеческом (смысло-порождающем и смыслопонимающем) бытии, о чем мы еще скажем ниже.

 

4. Функциональные модальности языка

 

Высший полюс реализации творческого потенциала языка являет собой национальная литература, а в ней в первую очередь – философия, проявляющая базовые рациональные возможности понимания человека и мира, и поэзия, углубляющая и утончающая чувственно-эмоциональное восприятие мира. Этот высший уровень конкретно-исторического бытия языка мы именуем креа­тивной функциональной модальностью.

Термин «модальность» означает здесь качественную характеристику функ­циональных проявлений языка (коммуникативных и познавательных), выражаю­щуюся в их способности оказывать: а) креативное (творческое); б) стабилизи­рующее;или в) подавляющее (репрессивное) воздействие на языковое сознание индивидов, на их мировосприятие.

Творческое воздействие языка на сознание его конкретных носителей связа­но со способностью национальной словесности открывать новые горизонты бытия и стимулировать духовный рост личности. В свете этого главная культурная задача и социальная польза национальной литературы состоит в том, чтобы возделывать, «обживать» поле сокрытых (до поры) смыслов, которое потенциально доступно

 

¹ Непосредственный акт поэтического творчества находится целиком вне сферы коммуникации и не может быть постигнут в категориях коммуникативного взаимодействия. Даже «диалог» с языком – единственным со­беседником и орудием поэта – по сравнению с коммуникативным смыслом диалога является метафорой, ибо язык говорит поэту только то, что сам поэт жаждет от него услышать. Интенсивный поиск слова в поэтическом творчестве – это, по сути, не диалог с языком, а диалог-монолог души с самой собой, цель которого – найти слова-намеки, обнажающие сущность высказываемого содержания.

языковому обнаружению (выражению), но актуально не реализовано в языковом сознании конкретной национально-языковой общности людей. Яркий, точный и насыщенный смыслами язык способен не только стимулировать развитие интел­лектуальных творческих способностей, но оказывать позитивное воздействие на нравственное сознание и эстетические качества личности. Недаром с давних вре­мен известна поговорка, что «доброе слово и злых делает добрыми, а злое слово и добрых делает злыми».

Не вызывает сомнений, что конкретно-историческое языковое сознание нации всегда относительно устойчиво, особенно в рамках одного поколения людей, где наиболее четко прорисовывается единство культурных доминант и предпочтений (значимых акцентов в мировидении). Этот относительно статичный, типизирован­ный смысловой образ реальности организуется адаптивно-стабилизирующей функциональной модальностью языка,суть которой заключается в обеспечении устойчивости и экономности коммуникативной и познавательной деятельности в социуме. Непосредственным проявлением адаптивной модальности языка является сознательное или, что случается чаще, бессознательное пользование заведомо огра­ниченным набором терминов и стилистических фигур речи как рационально истол­кованных (например, научные и профессиональные терминологические системы), так и не определенных, но интуитивно ясных (слова обыденной речи). Изучение адаптивно-стабилизирующего аспекта бытия языковой реальности, наиболее зри­мо воплощенного в повседневной коммуникации, тесно связано с такими группами проблем, как: сосуществование коммуникативных стилей; возникновение и орга­низация дискурсивных мифологем; существование внутри общенационального языкового сознания разнообразных специфических «коммуникативных обычаев», задающих бессознательно действующие пропорции говоримого и умалчиваемого; наличие языковых «предрассудков», «дирижирующих пониманием»¹ и т.д.

Вне стабилизирующего адаптивного фактора общение и познание в обществе были бы серьезно затруднены. Однако последнее отнюдь не свидетельствует о не­обходимости доминирования данной модальности в языковом сознании вообще. Когда «цели легкости истолкования предпочитаются остальным положительным моментам языка», тогда «уменьшается необходимость в напряжении ума», – писал еще В.Гумбольдт². В результате значение отдельных элементов языка (как правило, наиболее творческих) все более затемняется, и на место воображения и фантазии встает привычность употребления, приводящая «к неизбежному отвлечению от де­талей языкового устройства»³. Формирование языковых стереотипов приводит не только к обеднению языка, но и к подавленности языкового сознания,поскольку язык начинает выполнять роль «социального фильтра» (Э.Фромм)⁴, тормозящего осознание множества размышлений и переживаний, выходящих за рамки обще­признанного.

¹ Тема языковых предрассудков специфична для герменевтической традиции (Ф. Кюммель, Г. Миш, X. Липпс, М. Хайдеггер, Г.Г. Шпет и др.).

² Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 219.

³ Там же.

⁴ «Наш язык, – пишет Фромм в работе «Из плена иллюзий», – не обеспечивает нас словами, необхо­димыми для описания многих внутренних переживаний, не соответствующих схеме наших мыслей» (см. в кн.: Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 346).

Такова репрессивная модальность языка,проявляющаяся равно и в актах коммуникации, и в познавательной деятельности. Ее суть в том, что привычность словесных формулировок постепенно приводит к ограниченности и зашоренности сознания людей. Более того, этот язык будней – привычный и простой – начина­ет воспитывать сознание своих реципиентов, навязывая им посредством расхожих языковых штампов определенную «схему дозволенных мыслей». Так формируется, по меткому определению английского поэта и литературного критика Т.С.Элио­та, «коллективное неосознанное чувство здравого смысла»¹. На вышеозначенной способности языка подавлять сознание своих носителей, создавая иллюзию по­нимания в обход творческого осмысления происходящего, базируются технологии идеологического манипулирования массовым сознанием.

Современная массовая культура почти целиком построена на принципах ре­прессивного дискурса, ибо ориентирована не столько на удовлетворение «куль­турных» потребностей, сколько на целенаправленное формирование этих потреб­ностей, причем с несомненной тенденцией к их примитивизации и унификации. В рамках этой «культурной» стратегии весьма удобным средством формирования общественного мнения и потребительского спроса является языковой по своей сути феномен искусственной стимуляции «пред-ожидания». Суть его в том, что посредством определенных риторических приемов сначала ненавязчиво создается «ситуация ожидания», т.е. интерес потребителя культурной информации с самого начала направляется к какой-то одной (идеологически выгодной) стороне пробле­мы. Затем эта искусственно созданная познавательная неопределенность (а по сути интрига) «благополучно» разрешается. Современный голландский исследователь макростратегий понимания Т.А. ван Дейк, анализируя структуру новостей в пери­одических изданиях, замечает на базе большого количества материала, что в на­чале идеологически особенно важных информационных сообщений всегда дается резюме. Оно содержит общую оценку событий (включая мнения «специалистов») и задает тему (обычно разворачивая предысторию происходящего), занимая как минимум половину, а то и 2/3 объема информационного выпуска. И лишь в конце с выборочным умолчанием излагается сама информация, восприятие и оценка ко­торой большинством читателей уже вряд ли будет существенно разниться от того, что им хотели внушить². Этот риторический прием использовался еще греческими софистами. Например, Сократ, разбирая вместе с Федром в одноименном диалоге Платона софистические уловки ритора Лисия, отмечает, что тот начинает свою речь с конца, давая наводящее определение того предмета, о котором еще только будет идти речь³. Суть такого красноречия Сократ справедливо усмотрел в обмане и добавил дальше, что для большей эффективности такого обмана ритор должен изучить природу человеческой души – ее склонности и предубеждения, – чтобы с наибольшей легкостью обманывать там, где люди «блуждают без дороги»⁴. Этот ироничный (даже саркастичный) совет Сократа относительно того, как лучше

 

¹ Элиот Т.С. Назначение поэзии. М., 1997. С. 55.

² См. об этом небольшую работу Ван Дейка «Анализ новостей как дискурса» (Ван Дейк Т.А. Язык. По­знание. Коммуникация. М., 1989).

³ Платон. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 173–174.

⁴ Там же.

манипулировать сознанием реципиентов, нашел адекватное воплощение в информа­ционных стратегиях с самого начала их возникновения¹.

Риторическим приемам, наиболее распространенным в современной обще­ственно-политической речи, посвящены многие научные исследования в линг­вистике, семиотике, психологии, философии и политологии. Ученых интересует, главным образом, сущность тех языковых выразительных средств и приемов (фо­нологических, синтаксических, семантических, стилистических), которые являют в действии репрессивную силу языка, зачастую не просто навязывая реципиентам правильное мнение, но последовательно внушая его². Цель такого суггестивно-репрессивного воздействия несокрыта и отмечается всеми исследователями. Она состоит в том, чтобы воспитать массовое сознание в рамках системы социальных мифологем, удобной для политики правящей верхушки. Первостепенная задача такого «воспитания» – усыпить (а в перспективе – убить) критическую мысль, что осуществляется вышеописанным древним риторическим приемом настраива­ния восприятия.

Из вышесказанного следует, что репрессивная функциональная модальность языка прямо противоположна креативной его модальности. Тем не менее их нельзя однозначно соотносить с отрицательными и положительными оценками. Оценоч­ное разделение здесь преимущественное, но не абсолютное, поскольку репрессив­ность может иметь в определенных контекстах положительное значение в качестве стабилизирующего, адаптивного фактора. Во-первых, она является необходимым моментом коммуникативного взаимодействия, обусловливая саму возможность наличия устойчивых языковых норм. Во-вторых, нормативность значений создает устойчивость «жизненного мира» индивида, что является важным фактором пси­хологического равновесия. В-третьих, использование репрессивного потенциала языка может быть полезным в плане подавления агрессии отдельных преступных индивидов или маргинальных социальных групп, разрушающих социальный мир и согласие в обществе.

Креативный потенциал языка, в свою очередь, может выступать отрицатель­ным, дестабилизирующим фактором, препятствующим взаимопониманию. Ярким примером здесь могут служить некоторые произведения современной художе­ственной литературы (типа «Поминок по Финнегану» Д.Джойса), а также неко­торые философские тексты, трудные для понимания в силу того, что их авторы в поисках адекватных выразительных средств слишком увлекались игрой с языком.

 

¹ Такова жизнь, скажем, «публицистической богемы» в Париже XVIII века с ее идолами и кумирами, опла­чиваемыми вкусами и методами «препарирования фактов» на заказ, внутренними течениями и идеологическими войнами – она реалистично и с художественной точки зрения блестяще явлена, например, в «Человеческой комедии» Бальзака.

² Мы не будем останавливаться на рассмотрении психологических, идеологических и собственно линг­вистических средств и приемов подавления и манипуляции воспринимающими сознаниями, поскольку они де­тально проанализированы в соответствующей литературе. Особенно яркими в экспликации данного вопроса являются работы Р.Барта и Ван Дейка (см., например, «Мифологии» Р.Барта в его кн.: Избранные работы. Се­миотика. Поэтика. М., 1989; сборник исследований: Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989), а также выпущенная коллективом научных сотрудников психологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова монография «Техника дезинформации и обмана» (М., 1978). Несомненный интерес представляют статья Виль­гельма Шмидта о соотношении языка и политики в кн. «Актуальные проблемы языкознания ГДР: язык – идеоло­гия – общество» (М., 1979), а также книга Т.В.Юдиной «Стратификация немецкой общественно-политической речи» (М., 1993). В последней «маркирующим признакам речевой структуры совреме