Рианнон, Алун 4 страница

— Основная задача нашей организации — устанавливать и развивать связи с родиной.

Ветер швырнул пригоршню освежающего дождя Чарли в лицо, над головой пронеслась чайка, заставив пригнуться.

— Прекрасная мысль.

— Да-да, во исполнение которой я прибыл сюда с целью пригласить мистера Уивера посетить местное отделение Сообщества в Бетгелерте, штат Пенсильвания. Отсюда и мое желание познакомиться.

Чарли оценил учтивое объяснение. Он даже почувствовал, что понял его смысл, и жить сразу стало легче. Он огляделся в поисках Алуна и вдруг представил себе с необычайной легкостью, как тот — вроде бы Чарли когда-то это слышал! — говорит, что хочет получить приглашение за океан, хоть в самую захудалую дыру, лишь бы зацепиться, и тогда уедет туда навсегда. Вот старый валлийский пройдоха и дождался своего шанса. Черт, у этих заокеанских таффи,[18] должно быть, сложилось слишком высокое мнение об упомянутом пройдохе. Из-за чего, спрашивается?

Алун в сопровождении трех или четырех чиновников направился к шеренге официального вида машин, и в ту же минуту Чарли, подхватив Пью, преградил ему путь.

— Мистер Пью имеет отношение к…

— Валлийскому сообществу США. Встреча с вами — большая честь, сэр. Я писал, что вы…

— Приятно познакомиться, мистер Пью. Так откуда вы точно?

— Из Бетгелерта, штат Пенсильвания, который находится…

— Надо же, везде есть валлийцы, не правда ли? О, англичане, оставьте надежду найти под солнцем пирог, от которого наш простодушный народ не ухитрился отщипнуть кусочек! Передайте мой братский привет кельтам Бетгелерта, мистер Пью! А теперь…

— Мистер Пью хочет пригласить тебя в Америку, — торопливо произнес Чарли.

Стремительность, с которой бездумный взор Алуна, обращенный к автомобилю, превратился в мольбу о помощи, призыв угомонить мистера Пью, поразила Чарли до глубины души. Неплох был и взгляд Алуна, исполненный сдержанного интереса ко всему, что мог сказать этот заморский тип. Прямо перед ними какой-то человек, недовольный организацией мероприятия, преграждал путь к отступлению.

— Бетгелерт находится в той части штата, где живет много валлийцев. На самом деле Уильям Пени желал, чтобы колонию назвали Новым Уэльсом, но английское правительство отклонило его предложение.

Пью особо выделил последние несколько слов, однако если ему и удалось подстегнуть дух сепаратизма в своих слушателях, они не подали виду, хотя интерес Алуна несколько поубавился. Впрочем, Алун повеселел, когда Пью продолжил рассказ:

— Жителям Бетгелерта посчастливилось принимать у себя многих выдающихся валлийцев. Бридан оказал нам такую честь в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. Память об этом событии увековечили мемориальной доской с надписями на английском и валлийском, установленной на стене «Нейадд Талиесин»,[19] нашего культурного центра. Там же висит портрет Бридана кисти миссис Бронвен Ричардс Вайнтрауб, члена местного совета.

— И когда же вы хотите… — начал Алун, но Пью поднял руку, всего на дюйм или два, и продолжил:

— Миссис Вайнтрауб опиралась в основном на фотографии, но все посетители, которые знали Бридана при жизни, отметили исключительное сходство.

Было нечто окончательное и бесповоротное в том, как прозвучала эта реплика и как ее восприняли Алун с Чарли. В очереди перед ними опоздавший человек или автомобиль то ли нашелся, то ли безнадежно потерялся, и движение возобновилось.

— Скажите, мистер Пью, а где я остановлюсь в Бетгелерте? — задумчиво спросил Алун.

— Конечно, у меня, мистер Уивер! Скромное холостяцкое жилище, но, смею заверить, вполне приличное. Я с удовольствием покажу вам наши края.

— Жду с нетерпением. — Алун уже стоял у задней двери предназначенной для него машины. — Думаю, я смогу приехать весной девяносто пятого.

— Вы, должно быть…

— Нет, лучше осенью. Да, точно. Сейчас я очень занят. Приятно было познакомиться. До свидания. Чарли, садись с другой стороны.

Прежде чем сунуть голову в салон автомобиля, Чарли бросил последний взгляд на Пью, который выглядел так, словно из него выпустили воздух. Возможно, Чарли бы ему даже посочувствовал, если бы его не переполняло восхищение Алуном.

— Чертовски вовремя, — сказал Чарли, когда они устроились на заднем сиденье.

— Да, дополнительный бонус, но я бы мог уделывать этого педика до бесконечности. Кстати, он и вправду педик, да? Я сразу почуял, еще до того как разговор зашел о его холостяцком жилище.

— Возможно. Честно говоря, меня поразили другие его качества, на это я просто не обратил внимания.

Автомобиль по-прежнему стоял. Алун искоса посмотрел в окно.

— Вон он идет, котик. Нужно было порекомендовать ему мужской туалет у пожарной станции. Впрочем, его, наверное, уже закрыли, как все остальное.

Из чистого озорства Чарли заметил:

— Надеюсь, он правильно тебя понял. Как ты думаешь?

— Что?! Ты о чем?

— Ну, ты вел себя очень вежливо, как будто принял его предложение всерьез.

— Наверное, не без этого.

— Я хочу сказать, что ты же не хочешь, чтобы он тебе названивал?

— Нет, конечно. О Господи!

Машина тронулась с места и поползла вдоль тротуара. Алун вновь посмотрел в окно, затем бросил быстрый взгляд на движение впереди. Левой рукой он начал опускать окно, а из пальцев правой соорудил неприличный знак — большой, указательный и средний вытянуты, два других прижаты к ладони.

— Это по-английски, — поспешно произнес Чарли. — Для американцев — средний палец.

— Черт, точно! Спасибо. Ага… вот так. — Алун высунул голову и руку в окно и громко крикнул: — Пусть будет двухтысячный! Двухтысячный год! Отстань!

Автомобиль ускорил ход. По счастливой случайности Чарли успел в последний миг увидеть через заднее окно Пью, который выглядел далеко не таким умиротворенным, как минуту назад. Интересно, что он расскажет в своем Бетгелерте?

— В Америке ведь говорят «отстань»? — озабоченно спросил Алун.

— Думаю, там понимают это выражение.

— И оно не означает: «Как дела у вашего отца?» — или что-нибудь подобное?

— Насколько я знаю, нет.

— Видишь ли, я подумал, что надо действовать наверняка.

— Да уж, вряд ли он потревожит тебя еще раз.

Алун тихо рассмеялся и покачал головой, словно снисходительно упрекал себя за резкость. Вдруг в разговор вмешался водитель, у которого воротник клетчатой спортивной рубашки был выправлен на воротник синего саржевого костюма.

— Этот тип на дороге — он что, просил, чтобы его подвезли?

— Вроде того.

— Забавный малый. Напомнил мне…

— Да, а теперь забудьте о нем и быстрее поезжайте к «Принцу Уэльскому».

Алун явно не собирался следовать валлийскому обычаю завязывать дружеские отношения с таксистами, о котором говорил Рианнон. Он понизил голос и продолжил:

— Здесь главное — правильно рассчитать время. Чтобы потом поскорее смыться. Однажды в Килбурне я попал в неприятную ситуацию с одним болгарским писателем — вот он на самом деле просил его подвезти. Короче, я целых две или три минуты посылал его на хер, пока водитель моего кабриолета разворачивался в тупике, который я не заметил. Просто удивительно, как быстро блекнет смысл этого выражения! Повтори его пару раз подряд, и все, ничего больше не выжмешь.

— Да, и после него трудно подобрать что-нибудь в том же духе, — согласился Чарли.

— Именно.

— И все-таки, что тебе больше всего не понравилось в Пью, почему ты его послал? Что в нем такого отвратного? То есть кроме интереса к мужчинам? Конечно, как я заметил, он еще и американец до мозга костей.

— Что поделаешь, такой уж он уродился. Нет, это бы я стерпел. И стерпел бы, будь он валлийцем погрубее. Но я слышал об этих уродах из Пенсильвании. Ты же знаешь, кто они? Квакеры! Считай, повезло, если курить разрешат. А тебе известно, чем они занимаются? Говорят на валлийском. Представляешь, болтают по-валлийски!

— Да, он со мной тоже пытался поговорить.

— Вот видишь! — Алун с негодованием посмотрел на Чарли. — И что прикажешь делать с такими козлами?

— Я удивился, что ты не отшил его, как только услышал, откуда он приехал.

— Нет, ну что ты! Это было бы невежливо, тем более я еще не знал, к чему он клонит. А сейчас я хочу выпить.

Вестибюль «Принца Уэльского» в угоду чьему-то консервативному вкусу устелили коврами и украсили живописными изображениям общеизвестных сцен. Алун и Чарли поднялись на увешанном фотографиями лифте и оказались в роскошном убожестве с тонкими, слабо мерцающими колоннами, которое — кто бы сомневался! — именовалось банкетным залом. Зато там был бар, а еще стойка, где подавали только вино, благодаря чему немногие малопьющие гости не путались под ногами. Некоторым преимуществом профессиональных обязанностей Чарли, ныне почти номинальных, а когда-то весьма обширных, было знакомство с официантками. У одной из них он без очереди добыл виски с водой в количестве, которого кое-кому хватило бы на целый день, и сам удивился, обнаружив, как сильно нуждается в выпивке. Сжимая стакан со второй порцией, Чарли направился к Алуну — оказать моральную поддержку приятелю, очутившемуся на чужой территории. Рядом уже стояли Келлан-Дэвисы, и Малькольм расспрашивал Алуна.

— Как, говоришь, его звали? Ллевелин что-то там Пью?

— Я не помню, Чарли наверняка знает.

— Вроде бы Касваллон.

— А, Касвахлон, — прохрипел Малькольм с утрированным валлийским придыханием. — Более известный как Кассивехлаун.

— Вот это другой разговор! — Гвен деловито кивнула.

— Вождь бриттов, который сражался с римлянами в…

— Послушай, детка, остынь, а? — сказал Алун. — По-моему, на сегодня хватит истории. Уильям Пенн, Кассивеллаун, а ведь еще, друзья мои, есть патагонцы, многие из которых говорят на двух языках, валлийском и испанском.

— Жаль, что ты сбежал от мистера Пью, — заметила Гвен. — Судя по всему, они с Малькольмом созданы друг для друга. Нельзя ли его вернуть?

Чарли уловил в словах Гвен скрытый смысл, но когда он бросил взгляд в ее сторону, то увидел, что к их компании присоединился какой-то важный тип. Никто не спросил, кто он, зато ему было известно, кто они. От стрижки до костюма незнакомец выглядел типичным муниципальным советником, правда, скорее йоркширским, а не из Южного Уэльса, — таким, как бы его показали в черно-белом фильме двадцатипятилетней давности. Чиновника сопровождали еще двое, рангом пониже.

— Ну, что выдумаете о нашем новом памятнике? — спросил он глуховатым альтом с изрядной долей хрипотцы, которую часто приписывают любителям джина.

— О Господи, — произнес Алун, словно пытаясь сдержаться. — Э-э-э… вообще-то мы его не обсуждали, правда? Честно говоря, я в этом мало что понимаю. Гвен, давай, ты разбираешься в искусстве.

— Спасибо тебе, Алун, большое. Ну, по крайней мере в статуе нет дырок.

После короткой игры в «угадайку» должностное лицо поведало, что памятник обошелся в девяносто восемь тысяч фунтов.

— Есть о чем подумать, — заметил Алун. — На эти деньги можно приобрести парочку торпед.

— Что ты, они намного дороже, — вмешался Малькольм. — Я читал…

— И черт с ним! Тогда половину торпеды, четверть — какая разница!

— Тут дело в принципе, — пояснила Гвен.

— Может, если не возражаете, оставим торпеды в покое и вернемся к памятнику? — просипел чиновник. — Вот вы, мистер… — Он повернулся к Чарли. — Вы еще ничего не сказали.

— Да? Ну ладно… Я подумал, что он не слишком выразительный.

— И это все? Неужели никто не может сказать что-нибудь более конструктивное?

Все промолчали.

— Значит, никто не согласен со мной, что памятник Бридану — выдающееся достижение для всего города?

Как и остальные, Чарли сразу понял, что иронией здесь не пахнет. Компания стояла молча, опустив глаза, пока Гвен не произнесла сдержанным голосом:

— Если это, по-вашему, выдающееся достижение, то как бы вы назвали фильмы ужасов, которые показывают поздно ночью? Чуть лучше посредственных?

Она бросила на чиновника хмурый взгляд и деланно улыбнулась.

Алун многозначительно кивнул.

— Очень точно подмечено! — сказал он.

— Вообще-то мы с коллегами рассчитывали на поддержку. Старались изо всех сил, чтобы донести простому народу лучшее, что есть в современном искусстве, ведь в конечном итоге оно принадлежит ему, а не какой-нибудь элите, а такие, как вы — образованные люди! — не хотят ничего слышать. Вам нравится затхлый мещанский стиль Викторианской эпохи, и вы шарахаетесь от всего смелого и актуального. Тем не менее позвольте усомниться, что многие разделяют подобную точку зрения. До свидания.

Важный тип кивком подал знак сопровождающим следовать за ним, словно босс из фильма несколько иного рода, но вернулся, не пройдя и нескольких шагов.

— Вы, конечно, имеете полное право придерживаться своего мнения, однако оно, судя по всему, основывается на неосведомленности, в то время как скульптора, о котором идет речь, выбрала и проинструктировала группа экспертов. Прошу принять это к сведению.

Дождавшись, когда он скроется из виду, Алун произнес дрогнувшим от возмущения голосом:

— Все хорошо, пока разные говнюки, а особенно говнюшки, распространяются о выдающихся достижениях в рекламных проспектах или искусствоведческих журналах, ну, может, не совсем в порядке, но мы к этому привыкли и даже выработали иммунитет. И все было хорошо, пока придурки вроде этого типа требовали запретить «Любовь под вязами» в Королевском национальном театре или убрать из общественных библиотек книги Джойса, Лоуренса и Т. С. Элиота. Вы все слишком молоды и не помните старого болвана и вдобавок отъявленного мерзавца по имени Биван Хопкин, который вызвал полицию на выставку Ренуара в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Заметьте, не в тысяча девятьсот третьем! Вот и этот тип должен был вести себя так же. А он, подумать только, защищает нечто актуальное! Да он и слов таких знать не должен! Когда чиновники-лейбористы Южного Уэльса начинают вещать о том, как они несут современное искусство в массы, быть беде. Вернись, Биван Хопкин, все прощено и забыто.

Гвен попыталась что-то сказать, но Алун ее перебил:

— К черту, я сдаюсь. Надоело. О Господи, вон еще кто-то из этих! — Он повернулся к Чарли: — Нам лучше уйти, да поскорее.

— Я уйду прямо сейчас, но еще вернусь.

Чарли обошел группку сотрудников мэрии и, взяв по дороге чистый стакан, нырнул в туалет. Там он подождал, когда уйдут двое, которые зашли раньше, налил в стакан воды из-под крана, заперся в кабинке и разразился давно сдерживаемым кашлем. В туалет вошел какой-то человек и воспользовался писсуаром, тяжело вздыхая, словно в знак сочувствия. Чарли выпил еще воды и сделал несколько глубоких вдохов. Теперь он чувствовал себя, как персонаж Джона Бакана[20] после приступа лихорадки — во всем теле слабость, но голова ясная. Выходя из туалета, Чарли заметил, что там воняет, словно в александрийском борделе, — по крайней мере именно так он позже объявил приятелям.

Он шагал по коридору, застеленному ковром (на вид роскошным, но идти по нему было неприятно), пока не дошел до ряда телефонов-автоматов, защищенных от непогоды лишь небольшими навесами, похожими на романские арки.

Виктор ответил на звонок и обрадовался, услышав Чарли.

— Как ты, Чарлз? Что там в сводке последних новостей?

— Все замечательно. Слушай, боюсь, у меня не получится с обедом. Я совсем забыл, что мы договорились обойти пабы Гарристона. Извини.

— Чарли, я не понимаю, о чем ты говоришь. Какой обед?

— Ты же сам просил отыскать парочку важных шишек и привести…

— А, вот ты о чем. Ничего страшного, в другой раз. Как там Выпендрежный Выскочка?

— Знаешь, совсем неплохо. Ну, он вел себя ужасно на самом открытии памятника, а потом стал вполне ничего. Там был один чудаковатый тип — валлийско-американский гей, которого он красиво отшил.

— Отшил? А что, тот…

— Нет-нет. Он звал Алуна погостить в его холостяцком жилище в Пенсильвании, или Филадельфии, или еще где.

— Жалко, что он не поедет. Вот был бы номер, если бы он согласился! — От смеха голос Виктора перешел в фальцет. — ВВ в Пенсильвании с одним из этих! — В разговорах между братьями «эти» всегда упоминались в третьем лице. — Эх, мечты, мечты… Ладно, хорошо тебе погулять. Заглянешь позже?

— Возможно, только не знаю, когда точно.

— В любое время, Чарлз.

Вернувшись в зал, Чарли увидел, что толпа заметно поредела или просто разбрелась по углам. Так или иначе, люди мэра собирались уходить; того малого, которому понравился памятник, нигде не было видно. Какой-то старикан с бело-розовым лицом — розовым вокруг носа и глаз, белым во всех остальных местах — застыл у проема в стене и быстро открывал и закрывал рот. На столах стояли большие овальные подносы с малопривлекательными на вид порционными закусками ярко-зеленого или оранжевого цвета, которые почти никто не ел. И неудивительно, подумалось Чарли, особенно сейчас, когда половина страны страдает от избыточного веса, а вторая половина питается исключительно отрубями и сывороткой.

Зато выпивка пользовалась популярностью, причем до такой степени, что виски закончилось и никто не спешил его нести. Чарли пристроился в уголке бара, чтобы перехватить официантку, когда та будет возвращаться. Там уже стояли двое с пустыми стаканами: один лет шестидесяти с маленьким лицом, которое казалось еще меньше из-за очков в массивной оправе, и другой, помоложе, темноволосый, с грустной задумчивой физиономией, который чем-то напоминал Гарта. Они оба посмотрели на Чарли и сдержанно, но приветливо кивнули, словно знакомому. Впрочем, вполне возможно, они действительно встречались в клубе или баре. Здесь и впрямь все всех знают, что удобно и в то же время ни к чему не обязывает.

Парочка продолжила беседу, не стараясь исключить из нее Чарли.

— И такое случается повсюду, — говорил мужчина постарше, — не только в нашей сфере. Читали статью о том дипломате, который привез домой слишком много вина?

— Нет, должно быть, пропустил, — ответил темноволосый, бросив взгляд на Чарли, и тот кивнул, подтверждая, что тоже не видел статьи.

— Превосходная иллюстрация к нашему разговору. Дело в том, что когда дипломат уходил в отставку со своего последнего места службы, ему разрешалось беспошлинно ввезти в Англию какое-то количество вина в качестве поощрения. Точное число бутылок нигде не указывалось — рассчитывали на благоразумие, и все были счастливы и довольны. До тех пор пока сэр Такой-то не вернулся с запасом спиртного в десять или двадцать раз больше приемлемого. И все. Чуть ли не на следующий день лавочку прикрыли. Больше никаких льгот и поощрений.

— В общем, остальные тоже пострадали. Какой отвратительный эгоизм!

— Вот именно. Думаю, вы сами сделаете вывод. С годами во многих сферах сложилась традиция, когда люди на определенных должностях получают право на небольшие привилегии. Подчеркиваю — на небольшие. И все довольны, пока…

— Пока кто-то не превысит разумные пределы.

— Совершенно верно. А все человеческая жадность, — сказал пожилой, глядя сквозь очки в пустоту, затем добавил с шутливым нетерпением: — Ну и где же обещанное виски?

— Какой смысл торчать в аптеке, если там нет даже лекарства от простуды?

— Я бы сказал, что это уже слишком, — вставил Чарли.

— О, погодите! Спасение близко. Давно пора! Хвала Богу за маленькие радости! Освобождение Мейфкинга![21] Я знал, милая, что ты меня любишь! — Это и много чего еще было сказано, пока официантка наливала всем троим виски и предлагала каждому воду, содовую и лед. Обстановка стала более непринужденной.

— К счастью, — продолжил пожилой, — все не так мрачно. Возьмите хотя бы один конкретный случай. Анейрин Пигнателли.

Темноволосый энергично закивал, прикрыв глаза.

— Вы же знаете, о ком я говорю?

— Само собой, — сказал Чарли, тоже кивая. Он был почти уверен, что где-то слышал это имя.

— Я полагаю, многие осведомлены о том, что с ним случилось.

Чарли снова кивнул.

— Он оказался исключительно порядочным человеком. Когда он вышел… — пожилой джентльмен сделал паузу, по мнению Чарли, совсем не нужную, — он не смог попасть к себе домой из-за цветов.

На какую-то долю секунды Чарли выдал свое замешательство, невольно и почти незаметно. Его собеседник тут же отвернул лицо в сторону.

— От всех тех, кого он не утащил за собой, — с легкой досадой пояснил младший.

Чарли торопливо произнес: «Да-да, конечно» — и махнул рукой, словно говоря: совсем из головы выпало, но было уже поздно. Очарование некоего подобия близости рассеялось. Подгоняемый холодными взглядами, чужак поспешно удалился, не забыв, однако, долить в свой стакан виски.

Мельком оглянувшись по сторонам, Чарли увидел в конце зала Алуна и Гвен. Он подошел поближе и услышал из-за спины Гвен, как Алун вещает своей обычной скороговоркой:

— В последнее время я редко соглашаюсь выступать с лекциями. Просто чтения не подойдут?

— О, думаю, да, — ответила Гвен, оборачиваясь назад. — Я тебе сообщу.

— Не беспокойся, я обязательно приду. Чарли, старина, уходим.

— А почему ты не идешь на обед к мэру? — спросил Чарли. — Наверняка он устраивает прием.

— Конечно, но я ведь договорился о встрече со старыми друзьями, так? Куда же делся Малькольм? Впрочем, даже если бы не встреча, вряд ли бы я выдержал еще одно такое мероприятие. На сегодня мне хватило официальщины.

— Алун — творческая личность, не забывай, — заметила Софи.

— Тем не менее многие скажут, что причина другая: церемонию будут освещать в прессе, а обед — нет. Увидимся в пабе «Пиктон»,[22] Чарли, мне еще нужно кое-куда заглянуть, совсем ненадолго.

 

Пока Чарли ждал у входа, ему казалось, что Малькольму, чтобы вывести машину с многоэтажной парковки напротив универсального магазина «Теско», нужно не меньше времени, чем стране — чтобы выйти из Общего рынка. Наконец подкатил Малькольм, и они поехали через пригороды под старым добрым дождем, обычным для Уэльса во второй половине дня. Миновали развалины замка, затем — руины медеплавильного завода. То тут, то там виднелись конусообразные бугры, покрытые травой, а кое-где — кустарником и молодыми деревцами: заросшие отвалы давно исчезнувших угольных шахт. Дорога ползла вверх, мимо Айверна, по склону долины, который становился все круче, с едва различимыми вдали очертаниями высоких холмов. По всем признакам должен был показаться сельский пейзаж, но по сторонам дороги вновь возникли дома, магазины, учреждения, пабы — все грязное, как в те времена, когда в воздухе висела угольная пыль.

— Вот мы и на месте, — сказал Малькольм, заворачивая за угол. — Или нет? Я не вижу…

— Что случилось? — спросил Чарли, наклоняя голову и выглядывая в окно.

— Здесь раньше была табличка «Пиктон», а теперь написано: «Улицы». Какие улицы?

— Ну-ка посмотрим.

Малькольм припарковался у выкрашенного в лиловый цвет бутика. Чарли почти не сомневался, что это бывший магазинчик марксистской литературы, хоть и не смел верить в такое счастье. Повсюду торговали электронной аппаратурой или модным фаст-фудом, так что крики газетчика: «"Ивнинг пост"!» — доносились словно из другой эпохи.

До заветной цели оставалось несколько ярдов под мелким дождем, когда Малькольм заговорил с Чарли, и тот второй раз за последние два часа пережил то же странное ощущение: речь собеседника, ясная и четкая секунду назад, превратилась в набор бессмысленных звуков.

— Прости, Малькольм, я, должно быть, схожу с ума — ни слова не понял. Ты не мог бы повторить?

— Виноват, — вспыхнув, произнес Малькольм. — Хотел показать, как бы твой друг Кассивеллаун спрашивал о генерале Пиктоне. То есть я его не слышал, но наверняка он говорит с американским акцентом. Боюсь, у меня плохо получилось.

— По-моему, Пиктон родом из Пембрукшира, да? — добродушно поинтересовался Чарли.

— Да, теперь это часть Диведа.[23]

— В задницу их всех! — решительно произнес Чарли.

— Кого в задницу?

— Лондонских ублюдков, которые перекроили все валлийские графства. Даже меня, никудышного валлийца, это страшно возмущает. Да еще их дурацкие старинные названия!

— Это сделали для более эффективного управления. — Малькольм хотел быть справедливым.

— Вот тут ты ошибаешься. Это сделали мне назло!

Спасаясь от дождя, они нырнули в гулкий темный туннель, который вел к боковому входу и когда-то служил туалетом для местных выпивох; теперь там было безукоризненно чисто, а старые булыжники сменил бетон. Темноту внутри паба рассеивали лампы в виде старомодных уличных фонарей; впрочем, вблизи стало понятно, что это и есть фонари. Со стеклянного потолка или сквозь него лился приглушенный свет, имитирующий дневной. Стены были расписаны под фасады магазинов, между которыми расположились ворота с кирпичными столбами, решетка парка, кусты и белая дощатая беседка. В дальнем конце помещения приятели разглядели внушительную фигуру Питера Томаса, который сидел на складном парусиновом стуле в бело-зеленую полоску возле фальшивого колодца, отделанного камнем и кованым железом. Новоприбывшие направились к нему, по дороге заметив, что кафель под ногами сменился гравием.

— Общество всеобщего благоденствия, — проворчал Питер. — В старые тяжелые времена только богатеи могли наслаждаться подобным окружением. Теперь оно доступно всем.

Чарли подошел к многоугольному бару посредине зала и позвал бармена.

— Минутку, — отозвался голос откуда-то вне поля зрения, и сразу стало понятно: кое-что осталось прежним.

После того как принесли выпивку, Малькольм огляделся вокруг и сказал:

— Да, здесь все переделали.

— И не разберешь, где что находилось, — добавил Чарли. — Помните бар в задней комнате? Где была дверь, которая туда вела?

— Полагаю, сейчас везде так, ну, может, кроме какой-нибудь дыры вроде «Библии», — заметил Малькольм. Его лицо стало серьезным и сосредоточенным. — Напоминает мне одно местечко, куда я заходил совсем недавно. Черт, как же оно называлось?

Питер тяжело задышал.

— Далеко не везде. На днях я ехал на автобусе, времени было много, ну я и вышел у «Пендл-инн», помните этот паб? Там теперь все из металла, представляете? Стены, пол, столы, стулья, бар — абсолютно все! Сплошной матовый металл, не хромированный. Даже стойка с едой. Все металлическое, кроме дюжины телевизоров, по которым показывают рок-музыкантов. Но ты, конечно, имеешь полное право считать различия между этим пабом и тем незначительными.

Питер редко говорил столь пространно, однако Малькольм уже приготовил ответ:

— Видимо, подобный дизайн привлекает молодежь. Вот как здесь.

Верно подметил: судя по тому, что можно было различить в полумраке, большинству посетителей едва исполнилось тридцать. Некоторым не было и десяти, они носились вокруг, налетая на мебель.

На лице Питера промелькнула гримаса невыразимого отвращения, но он промолчал.

— Да не должен он никого привлекать, — сказал Чарли, — смысл вовсе не в этом. Просто хозяин понимает, что пора подновить пабы. Конечно, он не жаждет раскошеливаться на пару миллионов фунтов, но делать нечего, и потому он скрепя сердце достает деньги и нанимает известного дизайнера. А известный дизайнер становится знаменитым, после того как фотографии его работ опубликуют в шведских журналах, и остается знаменитым, пока получает призы от международных комитетов, заседающих где-нибудь в Бразилии. Вот и все. Бедный старый…

Чарли умолк — Питер, который все быстрее и быстрее переводил взгляд с него на Малькольма и обратно, явно хотел что-то сказать.

— Где Алун? — требовательно спросил он. — Я думал, он тоже приедет.

— Собирался, — ответил Чарли. — Вернее, собирается. Будет чуть позже.

Пока он говорил, раздался телефонный звонок. Из-за стойки вышел сутулый юнец и направился к старомодной телефонной будке, которая стояла на бетонном постаменте посреди зала.

Питер недовольно продолжил:

— Однако он присутствовал и даже проявлял активность на церемонии в честь Бридана, которая, по словам Малькольма, прошла, увы, без особых неприятностей.

— Ну, ему куда-то понадобилось.

— Да? Куда же именно?

— Не знаю.

Питер пристально поглядел на Чарли, затем покосился на Малькольма, однако те ничего не сказали. Так они и сидели молча под оранжево-белым пляжным зонтиком, беспомощно глядя на идущего к ним сутулого юнца.

— Кто из вас мистер Келлан-Дэвис? — спросил он, выговорив первую часть фамилии явно не по-валлийски.

Чарли испугался, что Малькольм начнет поправлять бармена, но все обошлось: Малькольм ответил, помедлив не дольше обычного — он вообще соображал не быстро.

— Ваш друг сказал, что уже едет. — Юноша кивнул на телефонную будку, словно желая снять любые сомнения относительно источника информации.

Почему-то это известие никого не обрадовало — наоборот, за столом воцарилось мрачное молчание. Оно грозило затянуться, но тут на выручку пришел старина Малькольм: он рассказал Питеру о церемонии перед церковью Святого Догмайла, не забыв о Пью. Чарли тем временем мирно клевал носом в своем пляжном кресле.

Алун действительно не заставил себя долго ждать. Энергичным шагом он прошел через кафель и гравий к приятелям, состроил извиняющуюся гримасу, окинул интерьер неодобрительным взглядом и сходил за выпивкой. Как обычно, Алун весело болтал о самых разных вещах, но и словом не обмолвился о том, где провел предыдущий час своей жизни. Чарли, который уже немного прочухался, почувствовал, что вот теперь-то, когда он размяк и стал пить неторопливо, его разобрало по-настоящему. Он подождал, пока Алун закончит распространяться о том, что сегодня они впервые за бог знает сколько лет пьют вчетвером, и обратился к нему: