Ностальгия как фундаментальное настроение философствования

и вопросы о мире, конечности, отъединенности.

Философия — последнее выговаривание и последний спор человека,

захватывающие его целиком и постоянно. Но что такое человек, что он

философствует в недрах своего существа, и что такое это философствование?

Что мы такое при нем? Куда мы стремимся? Не случайно ли

мы забрели однажды во вселенную? Новалис говорит в одном фрагменте:

«Философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома». Удивительная дефиниция, романтическая, естественно. Ностальгия

— существует ли сегодня вообще такое? Не стала ли она невразумительным

словом, даже в повседневной жизни? В самом деле,

разве нынешний городской человек, обезьяна цивилизации, не разделался

давно уже с ностальгией? А тут еще ностальгия как определение

философии! И главное, кого это мы приводим в свидетели о философии?

Новалис — все-таки лишь поэт и отнюдь не научный философ. Разве

Аристотель не говорит в своей «Метафизике»: «много лжи сочиняют поэты».

И все же, не затевая спора о правоте и весомости этого свидетеля,

вспомним о том одном, что искусство — к нему принадлежит и поэзия

— сестра философии и что всякая наука по отношению к философии,

возможно, только служанка.

Останемся при своем и спросим: в чем тут дело — философия

ностальгия? Новалис сам поясняет: «тяга повсюду быть дома». Подобной

тягой философия может быть только когда мы, философствующие,

повсюду не дома. По чему тоскует тоска этой тяги? Повсюду быть

дома — что это значит? Не только здесь и там, и не просто на каждом

месте, на всех подряд, но быть дома повсюду значит: всегда и, главное,

в целом. Это «в целом» и его целое мы называем миром. Мы существуем,

и пока мы существуем, мы всегда ожидаем чего-то. Нас всегда зовет

Нечто как целое. Это «в целом» есть мир.— Мы спрашиваем: что это

такое — мир?

Туда, к бытию в целом, тянет нас в нашей ностальгии. Наше бытие и есть это притяжение. Мы всегда уже так или иначе направились к этому

целому или, лучше, мы на пути к нему. Но «нас тянет» — это значит нас

одновременно что-то неким образом тащит назад, мы пребываем в некоей

оттягивающей тяготе. Мы на пути к этому «в целом». Мы сами же

и есть переход, «ни то, ни другое». Что такое это наше колебание между

«ни то — ни то»? Ни одно, ни, равным образом, другое, вечное «пожалуй,

и все-таки нет, и однако же». Что такое этот непокой неизменного

отказа? Мы называем это конечностью.— Мы спрашиваем: что это

такое — конечность'?

Конечность не свойство, просто приданное нам, но фундаментальный

способ нашего бытия. Если мы хотим стать тем, что мы есть, мы не

можем отбросить эту конечность или обмануть себя на ее счет, но

должны ее сохранить. Ее соблюдение — сокровеннейший процесс нашего

конечного бытия, т. е. нашей сокровеннейшей обращенности к концу.

Конечность существует только в истинной обращенности к концу.

А в этой последней совершается в конечном итоге уединение человека до

его неповторимого присутствия. Смысл уединения не в том, что человек

упорствует в своем тщедушном и маленьком Я, раздувающемся

в замахе на ту или иную мнимость, которую считает миром. Такое

уединение есть, наоборот, то одиночество, в котором каждый человек

только и достигает близости к существу всех вещей, к миру. Что такое

это одиночество, в котором человек всегда будет оказываться словно

единственным? — Что это такое — уединение?

Что это такое вместе: мир, конечность, уединение? Что тут с нами

происходит? Что такое человек, что с ним в основании его существа

совершается такое? Не есть ли то, что мы знаем о человеке,— животное,

шут цивилизации, хранитель культуры, даже личность,— не есть ли все

это в нем только тень чего-то совсем другого, того, что мы именуем

присутствием. Философия, метафизика есть ностальгия, стремление

быть повсюду дома, потребность — не слепая и растерянная, но

пробуждающаяся в нас и побуждающая именно к таким вопросам в их

единстве, какие мы только что ставили: что такое мир, конечность,

уединение? Каждый подобный вопрос нацелен на целое. Нам мало

знакомства с подобными вопросами, решающим оказывается то, действительно

ли мы задаемся ими, имеем ли силу пронести их через всю

нашу экзистенцию. Мало неуверенно и шатко плестись в хвосте у этих

вопросов; нет, эта тяга быть повсюду дома есть одновременно искание

ходов, открывающих подобным вопросам верный путь. Для этого нужен

еще и молот понимания, таких понятий, которые способны пробить

подобный путь. Это — понимание и понятия исконного рода. Метафизические

понятия для внутренне равнодушной и необязывающей остроты

научного ума остаются вечно на замке. Метафизические понятия совсем

не то, что можно было бы выучить, повторять за учителем или человеком,

именующим себя философом, и применять на практике.

А главное, мы никогда не схватим эти понятия в их понятийной

строгости, если заранее не захвачены тем, что они призваны охватить.

Этой захваченности, ее пробуждению и насаждению служит главное

усилие философствования. Но всякая захваченность исходит из настроения

и пребывает в таковом. Поскольку понимание и философствование

не рядовое занятие в числе других, но совершается в основании человеческого

бытия, то настроения, из которых вырастают философская захваченность

и хватка философских понятий, с необходимостью и всегда

суть основные настроения нашего бытия, такие, которые постоянно

и сущностно пронизывают своей мелодией человека, хотя он совсем необязательно должен всегда и распознавать их как таковые. Философия

осуществляется всегда в некоем фундаментальном настроении. Философское

схватывание коренится в захваченности, а эта последняя —

в фундаментальном настроении. Не о том ли думает в конечном

счете Новалис, называя философию ностальгией? Тогда, может быть,

изречение поэта никоим образом не лживо, стоит только добраться

до его сути.

Но опять же все, что нами здесь добыто, конечно, никакое не

определение метафизики, а чуть ли не наоборот. Мы видели: в наших

начальных попытках характеристики метафизики мы на наших кружных

путях снова и снова оказывались отброшены назад и принуждены к пониманию

метафизики из нее же самой. Она от нас все время ускользала.

Но куда она нас за собой влекла? Метафизика влекла и влечет нас назад,

в темноту человеческого существа. Наш вопрос: что такое метафизика?

превратился в вопрос: что такое человек?

На него мы, разумеется, тоже не получили никакого ответа. Напротив,

сам человек стал для нас загадочнее. Мы снова спрашиваем: что

такое человек? Переходное звено, вектор, буря, проносящаяся по планете,

возвращение богов или надругательство над ними? Мы этого не

знаем. Но мы видели, что в этом загадочном существе происходит

событие философии.