Сциентизм и антисциентизм как превращенные формы обыденного сознания

 

 

Навчальний посібник з практичної підготовки на суднах

кадетів-електромеханіків

 

(Рос. мовою)

 

 

Частина 1

 

 

Відповідальний за випуск Р. Є. Врублевський

Технічний редактор А. Л. Шор

Друк, фальцювально-палітурні работи В. Г. Удов

 

 

Підписано до друку 28.12.2010.

Формат 60х84/16. Папір офсетний. Умов. друк. арк. 20

Тираж 300 прим.

 

Видавець і виготовлювач

ВНЗ «Херсонський державний морський інститут»

просп. Ушакова, 20, м. Херсон, 73000

тел. (0552) 44-25-24

 

Свідоцтво про внесення суб’єкта видавничої

справи до Державного реєстру

ХС № 62 від 06.06.2008.

 

 

Сциентизм и антисциентизм как превращенные формы обыденного сознания

 

В системе общечеловеческой культуры можно выделить самые различные структурные уровни и образования. Некоторые из них мы относим к материальной культуре и они представляют собой конкретные материальные образования. Другие могут быть связаны с реализацией каких-то способностей человеческого сознания и относятся к сфере духа. Например, результаты познавательных устремлений человека локализуются в таких формах общественного сознания как наука или философия. Причем в некоторых случаях это может осуществиться в некой материальной форме, а может существовать в культуре в виде особого духовного (нематериального) образования. Точно также ценностно-эмоциональное восприятие мира может быть зафиксировано в виде материальных культурных образований, созданных человеком, а может быть зафиксировано как особый способ духовного освоения бытия, как некоторое, например, этическое или эстетическое переживание мира. Соответственно, в культуре вырабатываются формы общественного сознания, в которых как бы локализуются данные способы духовного переживания мира (искусство, религия, право и др.).

Однако культура не есть некоторое фиксированное однородное образование или совокупность ее материальных образцов. Культура это еще и сама жизнь человека и общества, представляющая собой своеобразную живую систему. И поэтому как в организме любая часть последнего важна и ценна, независимо от степени ее значимости с позиции, допустим биологического функционирования, так и в человеческой культуре любое ее образование, любой ее элемент чрезвычайно важен для понимания всей системы. В частности, культуру нельзя полно исследовать без учета в ней человеческого фактора, абстрагировавшись от него, по крайней мере если мы претендуем на философское исследование данного феномена. "Культура есть характеристика человеческого общества, его людей и его истории; природа как таковая, природа без человека, лежит вне культуры и ее не знает. Как характеристика человеческого общества, культура обусловлена фундаментальным свойством этого общества – диалектическим противоречием отдельного, индивидуального, личного – словом человека, и родового, коллективного, совокупного – словом общественного целого" [1].

Поэтому при исследовании культуры необходимо учитывать, наряду с вышеперечисленными, и еще один пласт духовных образований, который в меньшей степени фиксирован в собственной форме общественного сознания, но который как бы пронизывает всю человеческую культуру, оказывая на нее существенное влияние и преломляя через себя любой культурный феномен. Речь в данном случае идет об обыденном сознании, но не как об одной из фиксированных структур, а о той его части, которая реализуется в виде образов, представлений и настроений. Причем последние в некоторых случаях можно рассматривать как своеобразную сферу бессознательного в культуре.

Образы и настроения, которые витают в культуре отнюдь не всегда фиксируются в завершенной форме художественного произведения в искусстве или рациональной конструкции в науке. Тем не менее, они чрезвычайно важны для понимания всей человеческой культуры и человеческого сознания, так как интегрируют в себе как объективное положение дел, так и перечисленные субъективные, ценностно-эмоциональные компоненты. Более того, воспринятый на уровне обыденного сознания, образ может проникать на все уровни общественного сознания, оказывая уже обратное (вторичное) влияние на сам объект из которого этот образ возник. Образ как особое личностно-экзистенциальное образование может стать характерным для какого-то периода культуры в целом, сфокусировав в себе экзистенциальные переживания уже ни одного человека, а общества в целом.

Таким образом, на сознание (как в его личностном плане, так и на общественное сознание в целом) оказывают влияние не только объективные факторы, но и различного рода субъективные моменты, связанные с переживанием мира, самого себя, взаимоотношений с другими людьми. Личностный смысл, такие экзистенциальные моменты человеческой личности как чувства страха, тревоги, надежды, сомнения, неудовлетворенности и т.д., не менее, а может быть даже и более, важны как для отдельного человека, так и в своей обобщенной форме для общества в целом. Тревогу и страх может испытывать не только отдельная личность, но и общество в целом. Обыденное сознание, если воспринимать его не в уничижительном смысле, а как реальный срез общественного сознания внутри которого мы все находимся, фокусирует в себе указанную "подсознательную" (в смысле не являющимся предметом какой-то фиксированной области духовного постижения мира – науки, искусства, религии и т.д.) сферу, которая именно поэтому должна представлять особый интерес для философского исследования.

В этом смысле, по нашему мнению, дилемма сциентизма и антисциентизма представляет собой не что иное как именно интерпретацию различных образов науки на уровне обыденного сознания. Она как некий социокультурный индикатор сигнализирует обществу о тех реальных проблемах, которые связаны с развитием науки и ее последствиями для общества. Сциентистская и антисциентистская трактовки науки это и есть ее интерпретируемый образ, в зависимости от отношения к ней. Это своеобразная модель некоторых предельных ситуаций связанных с прочувствованием тенденций развития науки, могущих как способствовать развитию общества и человека, так и вести к их гибели. В них реализуются с одной стороны, все те надежды, которые связывает с наукой человек, а с другой – все те опасения, которые выступают следствием научно-технического прогресса.

Эти часто неосознаваемые человеком переживания, порождаемые наукой и техникой, влияющие на систему культурных норм и традиций, как мы уже говорили, существовали всегда, но стали действительным фактором общественного сознания тогда, когда наука из своего автономного состояния, ворвалась в жизнь каждого человека, проникла на все уровни общественного сознания. Накапливающиеся аргументы "за" и "против" словно ждали своего часа и стали актуальными, когда наука начала оказывать существенное влияние на те области общечеловеческой жизни и культуры, куда она ранее не вмешивалась. Именно в этот момент, который можно датировать 30-40 гг. нашего столетия "в общественном сознании складывается определенный образ науки, специфическое восприятие ее структуры, связи ее компонентов, своеобразная интерпретация функций, задач и смысла науки, последствий ее прогресса" [2].

Основой для возникновения и широкого распространения указанной дилеммы выступают сложные и противоречивые процессы, которые происходят как внутри самой науки, так и на уровне общества в целом, все в большей степени опирающегося на результаты научно-технического прогресса.

Изменения внутри науки (смена ее классического идеала) и изменения ее места в современной культуре приводят к возникновению ее совершенно иного образа. Анализируя его мы как бы рассматриваем науку со стороны, как особый элемент культуры. "Это нужно как раз ей – для самопознания. Ибо наука ныне доказала, что сама себя она, исходя только из своих, строго научных критериев и предпосылок, понять не может" [3]. Наука не развивается в неком внекультурном вакууме, она зависит от всей системы общекультурных ценностей и традиций. Поэтому исследуя процесс изменения образа науки в человеческом сознании, мы тем самым можем уточнить и изменения в ее внутренней системе ценностей, которые невозможно заметить, находясь в рамках самой научной парадигмы. Образ науки, хотя и представляет собой некоторое искажение ее с позиции внутринаучной оценки, тем не менее несет нам информацию об изменении ее "культурного статуса", что позволяет человечеству корректировать практическое отношение к ней. Не говоря уже о том, что полностью очищенное исследование науки, вне культуры может значительно исказить ее понимание, заменив его на псевдорационалистическую конструкцию разума. Ведь даже выполняя свою познавательную функцию, то есть принося человечеству знания, наука не вправе претендовать на то, что это единственно возможный путь их приращения. "Наука окружена и отягощена многими вненаучными компонентами: реальность – вненаучна; естественный язык, которым оперирует наука, далек от искусственного языка науки; аксиомы и постулаты, "самоочевидные" недоказанные утверждения, которые есть в каждой науке, образуют донаучный слой науки" [4]. Кроме того, исследование образа науки и его восприятия общественным сознанием позволяет через выявление причин данного восприятия, более глубоко понять социокультурные процессы, происходящие в обществе, как бы зафиксировать конкретную стадию развития общечеловеческой культуры, изменения систем ценностей и приоритетов в ней.

Долгое время, прежде всего в рамках классического идеала научности, познавательная деятельность рассматривалась как особый общекультурный феномен, целью которого являлась установка на поиск истины, причем в неявном виде подразумевалось, что эта истина может быть познанной окончательно. Господствующий в общественном сознании образ науки характеризовался ее пониманием как пусть и особой, но части общечеловеческой культуры. Наука не отрывалась от других элементов культуры занимая в ней собственную нишу (поиск истины). Соответственно, те общегуманистические принципы, которые господствовали в культуре, распространялись и на научное познание. Наука не рассматривалась, как жестко ограниченная собственной предметной областью и господствовало представление о науке в целом, о научном познании мира и человека в целом. Это была фактически философская позиция базирующаяся на оптимистической вере в силу рационально-теоретического постижения мира. Поэтому, с одной стороны, научные изыскания были близки к натурфилософской исследовательской парадигме как поиска основополагающих, фундаментальных закономерностей бытия, а с другой – отражало факт пока еще не столь значительной дифференциации наук.

Философия здесь еще не вступает в глобальное противоречие с наукой. Познание мира осуществляется единым фронтом и наука воспринимается как один из путей познания. Поэтому даже математика как эталон науки, хотя и базируется на установках связанных со значительным отвлечением от субъекта, формирующая знание в наиболее чистом виде, не рассматривается как полностью противостоящая философии. Напротив, философию пытаются моделировать по этому математическому образцу. Хотя именно здесь закладывается традиция негативного отношения ученых к спекулятивным конструкциям, которым отводится лишь роль некой предварительной, на уровне гипотез, ступени научного познания [5]. Постепенно формируется внутринаучная установка на то, что создаваемая теория не нуждается ни в субъекте, ни в описании путей достижения научногорезультата, важен лишь результат.

Начиная с постклассического идеала понятие науки, научного познания в целом становится не столь однородным, чему способствует и дифференциация наук. С этого момента собственно говоря нет науки как таковой, а есть совокупность совершенно различных наук, которые очень трудно привести к общему знаменателю. Поэтому если науку вообще (в ее классическом варианте) можно было относить к культуре, то разнородные научные дисциплины в общекультурную парадигму уже не вписывались. В науках начинает господствовать принцип относительности, который выступает не только как внутринаучное явление, но носит более широкое мировоззренческое значение. Одновременно, благодаря росту значения гипотезы как средства построения теории в определенном смысле возрастает роль субъекта научного творчества и создаваемые концепции носят личностный характер.

Образно говоря, в классический период для того чтобы открыть законы механики человек (и вовсе необязательно Ньютон) должен был лечь под дерево и ждать падения пресловутого яблока. Затем этот факт обобщался, насколько это возможно математизировался и фиксировался как научная теория. В современной науке, конкретный человек должен был разработать несколько математических моделей падения яблока, а уж затем сам (или некто иной) лечь под дерево с целью подтверждения истинности какой-то из созданных моделей. Поэтому сам подход к созданию предварительных моделей в виде гипотез становится основным в приращении нового знания. А это, в свою очередь, неожиданно для ранее принятого идеала, сопровождается отказом представителей современной науки от жесткого проведения критериев логической (или математической) строгости. Оказывается, что ориентация на дедуктивно-аксиоматическое построение научной теории резко сужает эвристичность решения проблем. Ученый жертвует такой строгостью ради эвристичности, более того, он готов не замечать противоречий, которые заведомо содержатся в менее строгой с логической точки зрения, теории [6].

Перечисленные изменения внутри самой науки уже сами по себе влияют на изменение ее образа в общественном сознании. Становится ясным факт относительности идеалов научности. Наука перестает восприниматься как нечто единое, имеющее общую цель с другими способами духовного постижения мира. А соединение науки с техникой и ее ориентация на практическое овладение миром включает в этот образ мысль о том, что наука вообще лежит за пределами культуры.

Духовная культура постигает мир, интегрируется в него, а наука вмешиваясь в природу, во взаимоотношения людей, напротив, направлена на его конечное овладение и изменение, угрожая в некоторых случаях его существованию. Этот фактор в восприятии образа науки усиливается своеобразной агрессивностью науки и ей экспансией во все сферы жизни общества и отдельного человека, что позволяет некоторым исследователям обозначать это как своеобразный научный империализм (Тугендхат). Выйдя за рамки традиционной культуры, ориентируясь прежде всего на внутринаучные критерии и прагматические запросы общества наука отказывается от внешних для нее гуманистических компонентов ориентации тем самым закрепляя представление о собственной внекультурной или даже антикультурной сущности.

Это представление закрепляется в процессе институализации науки. Раньше наука вписывалась в парадигму любой иной творческой деятельности и ее центральным звеном был человек, индивид. Научное творчество носило глубоко индивидуальный характер и в некоторых случаях не отделялось, например, от художественного творчества. В современный период, необходимость решения конкретных практических задач потребовало создания особых искусственных условий для реализации научного творчества. Выбор предмета исследования, вообще интересов ученого стал в гораздо большей степени детерминироваться общественными запросами, чем его внутренними индивидуальными устремлениями. Вместо гения-одиночки – институт, вместо личных озарений – кропотливая работа группы людей, вместо часто случайной тематики – целенаправленное исследование и т.д.

Трансформация специфики научного творчества в условиях достаточно большого коллектива невозможна без совершенно иного характера научного труда, в котором важным становится не только непосредственно творческий процесс, но и организация его как таковая, обеспечение работы данного коллектива, что требует распределения функций. Коллектив гениев вряд ли совершит открытие в современной науке. Для этого понадобятся и организаторы и люди, выполняющие вспомогательные функции. Более того, сама научная задача может быть расчленена на отдельные компоненты, исполнитель которых может в некоторых случаях не знать об общем плане и цели научного исследования.

Это приводит к изменению связи между личностью ученого и использованием результатов его открытий. Ученый как бы удаляется от практической реализации научных открытий, в меньшей степени чувствует ответственность за их использование. Для общества же, в свою очередь, становится важным не столько сам ученый как личность или процесс совершения открытий, сколько полученный результат. Естественные науки, выполняя часто определенный социальный заказ, переходят к коллективным (оперативным) формам познания в рамках научно-исследовательского института. Ученый здесь "становится лишь исполнителем определенной функции внутри какой-либо фирмы или организации" [7]. Все вышесказанное придает науке с одной стороны, новый импульс для все более стремительного развития, а с другой, как бы удаляет ее от системы традиционных ценностей и способов постижения действительности.

Наиболее ярко это проявляется в удалении современной науки не только от ее классического идеала, но и от ее традиционного образа в общественном сознании, в котором до определенного момента гуманитарное знание рассматривалось частью научного познания. В отличие от нового идеала науки, гуманитарное познание ориентируется на традиционные ценности и традиционные принципы их освоения, и посягательство на данные формы познания рассматривается, чуть ли не как сознательное разрушение культуры. Среди лиц гуманитарных профессий всегда остается большой процент лиц свободного труда, преподающих в университетах, и как бы побочно занимающихся научным творчеством. Поэтому в гуманитарной сфере деятельности на уровне сознания важное место по-прежнему занимает общегуманитарная позиция, творческая деятельность как таковая, часто безотносительно к ее результату. Представители естественных наук и гуманитарии живут как бы в разных социальных институтах, с разными ценностными ориентирами, мотивами и ожиданиями. "Мне кажется, что духовный мир западной интеллигенции все явственнее поляризуется, все явственнее раскалывается на две противоположные части... На одном полюсе – художественная интеллигенция, которая, случайно, пользуясь тем, что никто этого вовремя не заметил, стала называть себя просто интеллигенцией, как будто никакой другой интеллигенции вообще не существует... на другом ученые... Их разделяет стена непонимания, а иногда... даже антипатии и вражды... У обеих групп странное, извращенное представление друг о друге" [8].

Дилемма "сциентизм-антисциентизм" в современной культуре как раз и отражает описываемую нами ситуацию не изнутри науки, а с позиции личностного восприятия данного этапа развития культуры, с ее новыми, возникшими стереотипами в трактовке науки, и ее места в обществе. Общекультурный характер данной дилеммы отражается в том, что она пронизывает все уровни общества, от переживаний ее обыденным сознанием (когда наука воспринимается либо, как демон, выпущенный из бутылки, угрожающий самой сущности человеческого существования, либо, напротив, как сила несущая прогресс и процветание цивилизации), до теоретических рефлексий в науке и философии.

Данная дилемма является идеальной конструкцией в том смысле, что в ней могут вовсе не затрагиваться проблемы науки как таковой, взаимоотношения естественных и гуманитарных наук, науки и философии, их места в системе культуры. Это как бы вторичный (идеальный) пласт реальности, который может реализовываться в виде неясных переживаний или концептуальных схем, основой которых выступает не наука сама по себе, а ее образ запечатленный на данном уровне развития общественного сознания. Однако исследование причин и мотивов появления данных образов в культуре помогает нам более глубоко понять не только сами объекты лежащие в их основе, но, что является для философии может быть более важной задачей, выявить особенности функционирования всей системы культуры как единого целого. Поскольку данная дилемма явно присутствует в культуре можно было бы сказать, что культура сигнализирует нам о тенденциях и проблемах, которые развиваются внутри нее. Такого рода феномены (и не только связанные с оценкой науки) всегда присутствуют в культуре. Их часто трудно обозначить или определить и на уровне общественного сознания они обозначаются, например, как настроение общества, дух нации и т. д. Однако никто не может отрицать, что они существуют и оказывают значительно влияние сознание людей, формируя их жизненные, мировоззренческие позиции. Без их исследования понять человеческую культуру просто невозможно. Кроме того, идеальный характер и информационная фиксация позволяют широко проникать им на все уровни общественного сознания и закрепляться там в виде системы ценностных стереотипов, которые уже вторично (так как это своеобразные идеологемы, а не реальность) влияют на сознание человека.

Дилемма сциентизма и антисциентизма как такого рода идеализированная конструкция заостряет наше внимание на каких-то сторонах развития науки, изменения ее места в культуре, в некоторых случаях как бы предупреждая человека и человечество в целом о возможных, в том числе и негативных вариантах реализации ее интенций. Поэтому анализ данных феноменов необходим, чрезвычайно важен, как для понимания самой науки, так и тех процессов, которые происходят в культуре и в сознании человека, на конкретно– историческом этапе ее развития. Такой анализ должен носить широкий философско-культурологический характер, представляя собой комплексный подход к возникшей в культуре ситуации, с использованием как собственно философской методики, так результатов исследований по этому поводу психологов, обществоведов, культурологов.

Дилемма "сциентизм-антисциентизм", таким образом, отражает определенную ситуацию в культуре, связанную с интерпретацией роли науки в обществе. Ее существование само по себе отражает факт тенденции на усиление роли обыденного (или массового) сознания в современной культуре, когда обыденные представления заполняют собой все культурное пространство. Само это пространство теряет свою разнородность и образы обыденного сознания равномерно заполняют его. А особенностью индивидуального сознания является то, что оно "отражает объективную реальность не только посредством общезначимых понятий и категорий, но и более непосредственно: через личностно-экзистенциальные образования (личностные смыслы), в том числе и неосознаваемые, смутно переживаемые состояния, такие как чувство сомнения, тревоги, напряженности, неудовлетворенности и т. д." [9]. Человек неосознанно, на уровне экзистенциальных переживаний оценивает те изменения, которые происходят в культуре. Эти оценки не всегда удается вербализировать, и они могут выступать действительно в виде чувства боязни или опасности, например, перед лицом научно-технического прогресса. В тоже время, чувства человека могут значительно опередить рефлексивные размышления, представить реальную ситуацию в более яркой, символической форме. Более того, в плане воздействия на индивидуальное сознание человека, такого рода экзистенциальные интерпретации являются еще и более действенными, носящими "повелительный характер".

В обществе, вообще в коллективе, такого рода предчувствия могут быть характерными не только для отдельного человека, но и выражать общее настроение, когда совокупность индивидуальных чувств соединяется в общественном сознании в общее ощущение, в некое коллективное чувство. В этом случае, идеальные ценностные установки становятся выражением позиции общества, культуры и тогда все перечисленные выше личностно-экзистенциальные переживания человека (сомнение, страх, тревога и т. д.) как бы выходят из индивида становясь достоянием каждого и проникая на все уровни сознания, будь то наука или искусство, религия или философия. Происходит социально-психологическое закрепление данных настроений в виде особых систем ценностей, которые люди уже впитывают как достояние данной культуры. И тогда они становятся мощнейшим фактором развития всей культуры, влияя на изменения ее основных тенденций. Сфера обыденного сознания, базирующаяся на системе обыденного знания характеризуется чрезвычайной устойчивостью и многообразием включаемых в него компонентов. Эти знания, "представляя собой обобщение периодичных, массовых явлений и процессов... составляют основу практической жизненной позиции – отношение человека к миру (выбор ценностей, целеполагание и т.п.). Позволяя таким образом организовывать повседневную человеческую деятельность, обыденные знания фундаментальны для человека как природно-личностного существа" [10].

Дилемма "сциентизм– антисциентизм" стоит в центре современной культуры именно как продукт обыденного сознания. В ее центре – образ науки (то есть те стереотипы обыденного сознания, которые сложились в обществе) проявляющийся прежде всего как особого рода сила, будь то сила Франкенштейна или Прометея. Успехи научно-технического прогресса порождают, с одной стороны, возникновение своеобразной веры в данный образ, как в силу, способную привести человечество к процветанию. И, напротив, с другой – страх человека перед научно-техническим прогрессом, который заставляет усматривать в науке и технике силу, угрожающую существованию всей человеческой цивилизации.

Образ науки (а не только ее реальная сущность) интересен тем, что представляет собой особую устойчивую структуру общественного сознания. Исследуя его мы можем получить представление о науке сквозь призму индивидуального и коллективного восприятия. Это позволяет уловить те тенденции в развитии науки и техники, которые при анализе их с чисто научной позиции отходят на второй план, тогда как для общества и человека этот второй план оказывается не менее значимым.

Каждый из людей, кроме своих профессиональных занятий, образующих особую сферу жизнедеятельности, существует одновременно в системе обыденных представлений, которые имеются в данном обществе, в данной культуре. Впитав культурные стереотипы, через воспитание, традиции, средства коммуникации, человек в некоторых случаях осознанно, в некоторых нет, репродуцирует их в своей профессиональной деятельности. Тоже самое происходит и с наукой. Однако, кроме того, в силу ее особой значимости в современном мире, образ науки влияет и на всю систему ценностных ориентаций в современной культуре. Закрепленные в обыденном сознании культурные стереотипы как бы проходят сквозь призму теоретико-философской рефлексии. Это придает образам науки "детальную разработку, глубину и видимость связи с научно установленными фактами... Наложение теоретических образов на обыденные представления естественно ведет к размыванию границ образов, но может объяснить также и процесс вхождения в неявной форме в теоретическое сознание элементов массового сознания. Следовательно, образы науки – многослойные образования: наряду с теоретическими постулатами в них ассимилированы наглядные представления здравого смысла и тот социально-культурный фон, на котором формируется наука" [11].

Таким образом, в центре дилеммы "сциентизм– антисциентизм" находится не наука как таковая, а ее интерпретация на уровне обыденного сознания в данный конкретно-исторический период, которая в виде фиксированного образа закрепляется в культуре. Сциентизм и антисциентизм это своеобразные формы "превращенного" обыденного сознания, те противоположные стереотипы в оценке науки, научной деятельности, ее места в культуре, которые хотя генетически и принадлежат сфере обыденного сознания, далеко выходят за его рамки, выступая как особые ценностные ориентации пронизывающие всю современную культуру. Это своеобразная "подсознательная" (в смысле не явно фиксируемая) реакция на резко возрастающее значение науки в современном обществе. Такая "подсознательность" проявляется в том, что сциентизм и антисциентизм становятся не просто некими феноменами современной культуры, так или иначе обсуждающими науку, но выступают как более широкие мировоззренческие образования опирающиеся на собственное представление о рациональности, пониманию которой человеческий дух должен либо слепо следовать, либо, напротив, всячески противопоставлять ей внерациональные способы духовного постижения бытия. Оценка самой науки здесь как бы отступает на второй план, выполнив свою стимулирующую функцию.

Соответственно, сциентизм возникнув как ценностная установка, в центре которой находится наука и техника в виде абсолютно "положительного" образа, реализуется затем как более широкая социокультурная ориентация основанная на абсолютизации рационального познания с одновременным принижением иных форм духовного освоения бытия. Генетическая связь с наукой здесь проявляется лишь на уровне философско-теоретической рефлексии, когда сама модель рациональности и ее критериев выбирается из группы лидирующих наук, как правило математики, логики или физики. На других уровнях культуры это может выглядеть как некая сверхоптимистическая ориентация на научно-технический прогресс.

Антисциентизм возникнув на базе негативной интерпретации науки, расширяет этот ее образ также до особой социокультурной ориентации, которая связана с абсолютизацией внерациональных форм постижения мира. На уровне философско-теоретической рефлексии это выглядит как установка на то, что духовное постижение бытия, сущности человека недостижимо на пути рационального познания, которое является слишком грубой и ограниченной формой духовного освоения мира, стирающая его противоречивость и многообразие, нивелирующая роль человека как особого экзистенциально-индивидуального бытия. Наука как объект критики здесь также может как бы отойти на второй план, уступив место своеобразному экзистенциально -пессимистическому настроению в оценке перспектив развития общества и культуры, избравших путь технологической эволюции.

Феномен дилеммы сциентизма и антисциентизма связан с тем, что даже те философы, ученые, методологи, которые занимаются исследованием действительной сущности науки, тем, чем она реально является, неизбежно испытывают на себе, в своих рассуждениях и теоретических конструкциях влияние данных социокультурных ориентаций. Любой человек включен в культуру, воспитывается на ее традициях и стереотипах, впитывая в себя дух культуры на конкретном этапе ее развития. А современное состояние культуры таково, что каким бы не было отношение к научной деятельности, к науке в целом, оно – это отношение – не может быть безразличным. Слишком мощно наука ворвалась в человеческую культуру, слишком активно она претендует на лидирующую роль, слишком огромное влияние она оказывает на все сферы жизнедеятельности людей, чтобы ее можно было игнорировать как в теоретических рефлексиях, так и в иных сферах духовного освоения мира, а уж тем более в обыденной жизни людей.

Именно этим определяется чрезвычайное богатство и вариативность проявлений сциентизма и антисциентизма в современной культуре, от обыденного сознания, до сферы науки и философии.

Лидирующее положение науки, успехи научно-технического прогресса порождает возникновение особой сциентистской мировоззренческой ориентации, которая реализуется в целом ряде техницистских и технократических футурологических и социальных моделей общественного развития. Эти модели основаны на экстраполяции сегодняшнего состояния науки, распространения ее достижений в обществе и влияния на темпы развития цивилизации. В них отражается лишь одна сторона в оценке научно-технического прогресса, когда все негативные стороны связанные с ним оцениваются либо как случайные, либо как зависящие не от самой науки, а от практики использования ее результатов обществом. Поэтому данные модели социального развития, хотя и несут в себе элементы реальной оценки перспектив развития самой науки и ее места в обществе, представляют собой фактически особую ценностную установку, которая реализуется в современных развитых государствах в виде самостоятельной идеологической позиции, в центре которой находится абсолютизированный образ науки и техники. Не случайно носителями таких техницистски-прагматических установок являются прежде всего представители правящей и управленческой элиты и она модифицируется в общественном сознании как общегосударственная позиция. Будучи частью официальной идеологии развитых государств, данная мировоззренческая установка широко ретранслируются современными средствами массовой информации на все уровни общественного сознания, навязывая индивиду мировоззренческие стереотипы, в центре которых стоит убеждение во всесилии научно-технического прогресса, в то, что наука способна решить любые проблемы стоящие перед человечеством.

Сверхоптимизм в отношении социальной роли науки, позволяющий отождествлять прогресс общества с научно-техническим прогрессом, основан на общефилософском представлении о том, что в результате эволюции человеческого общества наука реализуется как единственно верная форма рационального отношения к миру, своеобразный общерациональный эталон для решения любых проблем общества и человека. Предполагается, что можно перестроить общество на чисто научных (читай объективных) принципах, путем подведения его под некую рационально сконструированную модель, в которой опора на общегуманистические традиции и нормы в качестве некого культурного стабилизирующего фактора станет просто ненужной.

Собственно говоря, считают представители данной ориентации, именно нерациональная, донаучная стадия развития общества и реализовала такую его структуру, в которой важную роль выполняют внерациональные компоненты (вера, мораль и др.). Технократические принципы, которые должны стать основой построения рационально функционирующего общества не требуют никаких внерациональных дополнительных компонентов, так как опираются на "объективные законы", по которым оно развивается. К такого рода концепциям, базирующимся на абсолютизации принципов технологического детерминизма можно отнести такие известные и популярные концепции как, например, "постиндустриальное общество" Д. Белла, "технотронное общество" З. Бжезинского, "супериндустриальное общество" О. Тофлера, "планетарная цивилизация" Дж. Макхейла и др.

Иногда, сциентизм связан с абсолютизацией роли какой-то конкретной науки. Источником этого может стать профессиональная увлеченность конкретнонаучной проблематикой. Более того, данная ситуация во многом неизбежна для ученого, занимающегося решением конкретных, предметных проблем. Это мощный фактор познавательный деятельности, без которого ученый вряд ли смог бы плодотворно работать, а наука развиваться. Однако, при этом часто происходит распространение локальной картины мира (связанной с предметной областью той или иной науки) для объяснения более широкого круга проблем, выходящего за рамки научного исследования [12]. Причем в истории науки это чаще происходит с последователями того или иного крупного учения, когда разработанная классическая схема объяснений относительно узкого круга явлений экстраполируется на объекты, выходящие за его рамки и тогда появляются концепции типа социал-дарвинизма, неофрейдизма, с которыми вряд ли согласились бы сами Дарвин или Фрейд.

В качестве конкретных моделей для сциентистских ориентаций могут выступать не только отдельные науки, но и целые отрасли знаний, на которые возлагаются излишн