Студопедия — Типы моторных единиц
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Типы моторных единиц






Г

Роману "Братья Карамазовы" предпослан образ "брата", заключенный в самом названии и, таким образом, намекающий на два тесно взаимосвязанных вопроса, отзывающихся настойчи­во - пусть и по-разному - во многих томах Священного Писания: что значит братство? и - какие же обязанности оно на нас нала­гает?2 Это, в конечном счете, вопросы нравственные, и автору, конечно, нет нужды облекать поиск ответа на них непосредст­венно в библейскую форму. В "Братьях Карамазовых", однако, Достоевский избирает, в значительной степени, именно этот путь. И сущность его рассуждений о братстве, и используемый язык, которым он славит признание и восстановление братства, покоятся на библейских прецедентах. Данная статья будет рас­сматривать природу нравственных дилемм, формулируемых До­стоевским, и особые повествовательные стратегии, которые он использует при подходе к ним3.

Первое, что следует выяснить, это - кто братья в романе и как они взаимодействуют друг с другом. Достоевский первона­чально подтасовывает карты в пользу довольно обыденного про­чтения братства. В книге первой он называет главы: "Первого сына спровадил", "Второй брак и вторые дети", "Третий сын Алёша", казалось бы, соглашаясь с повествователем, что в нали­чии имеются три брата. Он добавляет главу, названную "Стар­цы", для полноты картины, давая нам понять, что монахи - тоже братья. По мере продвижения романа, однако, становится все яснее, что то, что мы столь легко определили, неверно. Три бра­та, открыто названные таковыми, входят в тесную вязь отноше­ний с другими персонажами, которые, так или иначе, предъявля­ют и свои права на братство. Соответственно, развивая и свое собственное рассуждение на эту тему, я, подобно самому Досто­евскому, расширю определение "брата", рассматривая и те отно­шения, в которые вовлечены сыновья Федора Павловича, а не только отношения между ними троими.

Дмитрий среди Карамазовых - постоянно забываемый, пре-небрегаемый и потерянный брат. В самом начале первой книги мы узнаем, например, что мать бросила его, когда ему было три года, убежав от Федора Павловича с нищим семинаристом. В сущности, от него отказались оба родителя, так как Федор Павлович тоже совершенно забросил своего ребенка. "К тому же, так случилось, что родня ребенка тоже как бы забыла о нем в первое время" (курсив мой. - ММ:, 14, 10). Верный слуга этого дома Григорий - великий "памятователь" о детях Карамазовых -приходит на помощь, забрав Дмитрия к себе почти на год, пока двоюродный брат матери Петр Александрович Миусов не назна­чается его опекуном. Миусов, однако, быстро сдает Дмитрия на руки дальней родственнице и уезжает за границу. "Обжившись в Париже, и он забыл о ребенке" (14, 11). Дмитрий впоследствии сменил дом еще несколько раз, но никто - включая повествова­теля - кажется, не способен (или не позаботился) вспомнить под­робности4.

Разумеется, такая же участь ожидает Ивана и Алёшу. Такая же, однако, не значит та же. Между сюжетными линиями млад­ших сыновей и Димитрия есть небольшие, но значимые отличия. Софья Ивановна, мать Ивана и Алёши, например, остается в до­ме Карамазова с мужем и детьми до самой своей смерти - факт, который повествователь выдвигает на первый план, сообщая об Алёшином удивительно ярком воспоминании о ней. Федор Пав­лович забрасывает своего второго и третьего сына так же, как и первого, но Иван и Алёша предоставлены заботе Григория срав­нительно недолго - три месяца. После этого вмешивается "благодетельница" Софьи Ивановны и забирает их, и хотя она тоже умирает вскоре, она упоминает обоих мальчиков в завеща­нии, оставляя каждому небольшое наследство. Более того, ее главный наследник - чье имя повествователю в этом случае удается вспомнить - искренно заботится о сиротах. Так, при каж­дом случайном повороте, Иван и Алёша спасаются от потенци­ального забвения, в то время как Дмитрий, наоборот, соскальзы­вает в него все глубже актуально.

Та же схема работает и дальше. Мы узнаем, что Дмитрий слу­жил в армии. Повествователь сообщает лишь краткое резюме о его карьере, покрывающее, очевидно, несколько лет, в высшей степени немногословно: "(...) очутился на Кавказе, выслужился, дрался на дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил (...)" (14, 11). Взрослый сын изображается, так же как и в детстве, объектом безличной череды событий, подобной амери­канским горкам, в данном случае - подлежащим всем этим вы-слугам и разжалованиям; т.е. объектом череды событий, связан­ных с действиями, которые, большей частью, над ним совершают другие. Поэтому вполне можно ожидать, что эта неспособность управлять своей собственной жизнью будет и дальше преследо­вать Дмитрия даже после того, как он выйдет из армии, - и так и оказывается по ходу сюжета. Он опаздывает на свой первый вы­ход в романе - на несчастное собрание у старца Зосимы, потому что Смердяков - почти наверняка по приказанию Федора Павло­вича - забыл сообщить ему точное время встречи.

Забывчивость Смердякова, помимо всего прочего, зарази­тельна. В отсутствие Дмитрия Иван увлекается обсуждением сво­их предложений по поводу судебной реформы. Другие участники собрания тоже поглощены проблемой отношений церкви и госу­дарства и поэтому тоже забывают, что они собрались, чтобы ра­зобраться в делах Дмитрия. Повествователь тоже теряет Дмит­рия из виду, сосредоточиваясь сперва на женщинах, пришедших в монастырь за благословением к Зосиме, а затем - на Иване. В та­кой ситуации неожиданная и по существу нелепая формулировка, которой Федор Павлович привлекает внимание к отсутствию Дмитрия, оказывается очень подходящей: "Да Дмитрия Федоро­вича еще не существует" (14, 34). Этими словами он относит Дмитрия в область случайности и отрицает за ним право функци­онировать в качестве полностью реализовавшегося субъекта -по крайней мере, на краткий срок5. (Заметим, однако, что Федор Павлович этим своим предвидящим "еще" застраховал свои дол­госрочные ставки: кто знает, может, Митя ещё и "состоится", отец не рискует.)

Круг персонажей, покидающих или забывающих Дмитрия, расширяется и достигает критической массы по мере продвиже­ния романа. Брат Иван, который, согласно повествователю, при­ехал в свой родной город именно для того, чтобы помочь Дмит­рию, вместо этого всячески старается избегать его. За два дня, предшествующих убийству Федора Павловича, во время которых персонажи сталкиваются между собой, как электрически заря­женные бильярдные шары, Иван и Дмитрий входят в соприкос­новение лишь дважды, один раз - в монастыре, а второй раз, вскоре после того, в доме Федора Павловича. Оба случая кратки и скандальны, и в обоих Иван стоит и смотрит, в то время как Дмитрий с возрастающей скоростью устремляется в бездну. Иван откровенно высказывает свое желание, чтобы Дмитрий пропал, когда говорит Алёше: "Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!" (14, 129). Его более поздняя вспышка: "И насчет брата Дмитрия тоже, особенно прошу тебя, не заговаривай со мной никогда больше" (14, 240), подобно заявлению Федора Павловича, что Дмитрия не существует, направлена на то, чтобы предать Дмитрия забвению.

Тем, кто интерпретирует и контекстуализирует происходя­щее, оказывается Смердяков, упрощающий буквалист, непри­знанный брат Карамазов6. В день убийства Федора Павловича Алёша, ищущий Дмитрия, но столкнувшийся вместо того со Смердяковым, просит помощи в своих поисках у него. Смердяков отвечает: "Почему же бы я мог быть известен про Дмитрия Федоровича; другое дело, кабы я при них сторожем состоял?" (14, 206). Он, таким образом, просит нас обдумать вопрос: а кто же при Дмитрии, правда, сторожами состоит? Вероятнее всего, ответ должен быть: Иван и Алёша, так же как и сам Смердяков. Когда Смердяков сбивает с толку Алёшу, сказав ему, что Иван назначил встречу Дмитрию в трактире, он одновременно пренеб­регает своими обязанностями и спутывает цепь событий, чем совращает с пути даже Алёшу, при всех его добрых намерениях. Тот же вопрос об ответственности за брата поднимается сно­ва, подтверждая, что Иван - тоже не сторож, когда Алёша при­ходит в трактир. В противоположность Смердякову, Иван цити­рует ближе к тексту Библии: "Сторож я, что ли, моему брату Дмитрию" (14, 211). Десакрализация текста в высказывании Смердякова буквализирует вопрос и указывает на то, что окру-; жающие ожидают найти в нем слугу, в то время как близость Ивана к Писанию ввязывает его в нравственную сторону вопро-\ са7. Словно для того, чтобы подчеркнуть, что он совсем оставил '—Дмитрия (и, в то же время, чтобы связать Ивана крепче со Смер­дяковым), Иван довольно подробно размышляет над вопросом о том, сторож ли кто брату, повторяя и перефразируя его: "Но, черт возьми, не могу же я в самом деле оставаться тут у них сторожем" (14, 211).

Если Смердяков и Иван сами не хотят послужить сторожами брату своему, то у Алёши это не получается при всём его пламен­ном желании, из-за моментов невольной забывчивости. Эти-то моменты, тем не менее, пожалуй, самые горькие и самые вопию­щие в романе. Ведь Алёша открыто определяется как "герой", и мы, соответственно, ожидаем от него великих дел. Из всех братьев Карамазовых именно он с наибольшей готовностью про­тягивает руку другим. И, что еще характернее в данном случае, из главных героев романа обычно он помнит и вспоминает наи­более живо. Как уже ранее упоминалось, повествователь особен­но подчёркивает Алёшино воспоминание о матери, умершей, когда он был еще очень маленьким ребенком. Несколько крити­ков уже отметили, что сцена, в которой Софья Ивановна в исте­рике молит за маленького Алёшу и протягивает его к иконе, ука­зывает на него как на того Карамазова, который помнит8.

Поскольку мы, читатели, предрасположены считать, что Алёша обладает и волей, и способностью помнить, поскольку мы свидетели выполнения им сверхъестественного количества поручений, причем он не забывает практически ничего, по­скольку, для подстраховки и нашей, и Алёшиной памяти, Зоси-ма напоминает ему множество раз, чтобы он отыскал брата, -как же все-таки могло случиться, что Алёша, подобно всем ос­тальным, умудрился забыть о Дмитрии? Повествователь предла­гает то объяснение, что Алёша был весь день поглощен мысля­ми о неминуемой смерти Зосимы. Факты, однако, таковы, что, сколь ни расстроен был Алёша, он, тем не менее, смог найти время для Ивана и внимательно выслушал его длиннющую поэ­му о Великом Инквизиторе. В процессе общения с Иваном он за­был о Дмитрии, и последствия оказались ужасными. Дмитрий ворвался в сад Федора Павловича, как дикарь, и без сопровожде­ния и без свидетелей, в результате чего и был обвинен в престу­плении.

Соответственно, Алёшино забвение начинает связываться с убийством Федора Павловича. Зосима осознает такую возмож­ность, так как настоятельно спрашивает Алёшу, когда тот воз­вращается в монастырь, видел ли он брата Дмитрия. Узнав, что не видел, он настойчиво посылает его отыскивать брата наутро, в надежде предупредить какое-то возможное ужасное событие. Зосима говорит об этом языком притчи о пшеничном зерне, той, которая послужила эпиграфом к роману в целом, тем самым, подчёркивая, как важно найти Дмитрия. Зосима затем переходит прямо к объяснению своей особой привязанности к Алёше, говоря монастырской братии, что Алёша напоминает ему его собственного старшего покойного брата. Так, говоря сразу, в одном контексте, и о братстве, и о жертвенной любви, и об Алёше как о брате, и о своём брате, и о монастырской братии, при этом и обращаясь к ней, Зосима связывает между собой темы кровопролития, смерти и возрождения и братства, универсализируя каждую из них.

Забвение ассоциативно связывается с кровопролитием и смертью. Но тогда и быть забытым опасно. Я уже говорила, что Дмитрий предстает перед нами по большей части как объект действий других - в первую очередь их забывчивости и небреже­ния. Тем самым и других персонажей романа, и нас, читателей, отговаривают от того, чтобы видеть в забытом Дмитрии субъект-ность, предполагающую личностную ответственность и автоном­ность. Исследователи в области возрастной психологии говорят нам, что детям, которым никогда не оказывают признания и ува­жения как субъектам их собственных желаний, в результате отка­зано в здоровом чувстве личностного самосознания. Став взрос­лыми, они или сохраняют навсегда навязанную им схему, осозна­вая себя исключительно объектом, или движутся в противопо­ложном направлении, агрессивно утверждая свою субъектность9.

Дмитрий избирает второй путь. Он появляется в романе по большей части, если не исключительно, в обстоянии своих собст­венных нужд и забывающим о нуждах других. Его рассказ Алёше о том, как он встретился с Катериной Ивановной, весь посвящен его страсти к ней, и там совсем ничего не говорится о ее страсти к нему. Подобным образом, в своих первоначальных бредовых, неистовых рассказах о Грушеньке он подчеркивает свою страсть, не задаваясь вопросом, взаимна ли она. Он настолько мало оза­бочен состоянием Грушеньки как субъекта страсти, что совер­шенно упускает из виду поляка, ее первую любовь, при всех своих расчетах. Способность Дмитрия не замечать ничего вокруг себя так выпирает, что повествователь даже позволяет себе спа­родировать ее, подчёркивая комичность и нелепость в сценах, где Дмитрий мечется туда-сюда в поисках денег.

Эта комедия имеет, однако, свою обратную сторону. Да, ко­нечно, Дмитрий идёт на поводу у своих страстей, мало считаясь с теми, кого он любит. Но при этом он и враждует так же, как любит, - едва принимая во внимание своих противников. Самое яркое: он пускает в ход кулаки против тех, кто совершенно не­способен себя защитить. Дмитрий избивает Снегирева, потому что Федор Павлович нанял его для подачи ко взысканию вексе­лей Дмитрия. Он бьет и других. Когда Дмитрий врывается в дом Федора Павловича в поисках Грушеньки, он набрасывается не только на отца, но и на Григория, и на Смердякова. Днем позже он опять бьет Григория. Эти его нападения имеют общую соста­вляющую: каждая жертва гнева Дмитрия так или иначе состоит на службе, а точнее в услужении, у Федора Павловича. В частности, Снегирев работает у Фёдора Павловича агентом по взысканию долгов.

Мотив отношений и обращения со слугами красной нитью проходит через весь роман. Зосима открывает тему, прямо при­знаваясь своим близким друзьям-монахам, что однажды он ударил своего слугу с досады из-за собственных сердечных дел. Против всех ожиданий, объясняет он, с этого жестокого действия началось его преображение. Зосима неожиданно вспомнил слова своего умершего брата, что каждый перед всеми виноват, и вспомнив, пал, поклонившись до земли своему несправедливо наказанному слуге. Затем он вышел из армии (оставив карьеру, ранние стадии которой символизируют карьеру Дмитрия) и при­нял монашеский постриг.

В заключительной части беседы с монахами Зосима опять вспоминает своего брата и вопрошает: "Стою ли я того весь-то, чтобы мне другой служил?" (14, 287). Он, таким образом, связы­вает тему братства с вопросом о том, как нужн© обращаться со слугами, и расширяет общий фонд тех "братьев", которым мы должны быть сторожами, включая сюда и слуг. Соответственно, Дмитрий, поступая жестоко по отношению к слугам своего отца, также оказывается неспособен - подобно Ивану, Алёше и Смер-дякову - быть сторожем брату своему. Чтобы искупить свои гре­хи, ему придется выполнить двойную задачу: с одной стороны, ему нужно изменить восприятие себя окружающими в качестве объекта; с другой стороны, ему нужно преобразовать себя в цельную личность, в уравновешенного субъекта, способного признать и оценить субъектность окружающих.

Иван, второй брат Карамазов, вступает в роман в биографи­чески невыгодном положении. Дмитрию предоставлена собст­венная глава (кн. 1, гл. 2 "Первого сына спровадил"), так же как и Алёше (кн. 1, гл. 4 "Третий сын Алёша"), Иван, напротив, делит главу с Алёшей (кн. 1, гл. 3 "Второй брак и вторые дети"). Его независимое положение как второго брата, таким образом, девальвируется, поскольку он вынужден разделить это обозначе­ние с Алёшей. Другие подробности его биографии первоначаль­но также соединены с биографией Алёши - по крайней мере до достижения Иваном десятилетнего возраста, когда, как сообща­ет повествователь, он стал "угрюмым и закрывшимся", но одно­временно - блестящих способностей. Поскольку к Алёше ни то ни другое не относится, мы можем заключить, что Иван создал для себя автономную Но можем ли? Следующее, что мы узнаем об Иване, это то, что "как-то так случилось" (14, 15), что он оставил семью, в ко­торой рос с Алёшей, чтобы учиться в московской гимназии. В надлежащее время он поступил в университет, но должен был содержать себя сам в течение двух лет, потому что финансовые дела его последнего благодетеля оказались запутанными. Неоп­ределенное "как-то так случилось" звучит эхом того, что мы слышали о детстве Дмитрия: там "так случилось", что Петр Але­ксандрович Миусов вернулся в Париж и покинул своего подопеч­ного. Как и в случае с Дмитрием, повествователь вдруг теряет интерес к описываемой им судьбе ребенка и позволяет решаю­щим обстоятельствам в его биографии просто "случиться". И хо­тя Иван проводит гимназические годы в доме знаменитого педа­гога, случайность того, что "как-то так случилось" приглашает нас задуматься, не был ли он, хотя и в гораздо меньшей степени, чем Дмитрий, тоже забытым.

Эта зарождающаяся ассоциация между Иваном и Дмитрием укрепляется их общими денежными несчастьями: Дмитрий ве­рит, что получит деньги своей матери, но его дела столь хаотич­ны, что он не может быть уверен в этом; Иван унаследовал не­большую сумму, но он, по крайней мере временно, также не может ее получить. Вся тема денежных затруднений выходит да­леко за пределы этих вводных ТЙав, продолжая "служить связью между двумя братьями: ведь, собственно, и в этих главах повест­вование начинается с того, что Иван приезжает домой, именно чтобы помочь разобраться в денежных претензиях Дмитрия к отцу.

Иван, как средний сын, кажется, обречен стать составной личностью, сплавом - старшего и младшего братьев. В их общем с Алёшей детстве важно, что у них с Алёшей одна мать и не­сколько общих благотворителей. А в юности у него оказывается общий жизненный опыт с Дмитрием, общие денежные затрудне­ния и возможности выхода из них. К сожалению, отрицательные стороны общего опыта у Ивана с каждым из братьев в соответ­ствующем аспекте общие, но вот положительной общности, как раз, нет. В отличие от Алёши, Иван не хранит никаких особых воспоминаний о своей матери и, на самом деле, трудно поверить в то, что и он тоже - ее сын. Вот Фёдор Павлович об этом и забывает - когда он рассказывает постыдную историю о том, как он наплевал на икону Софьи Ивановны. Алёша от этого рас­сказа сотрясается в припадке, и тут Федор Павлович кричит, что с Алёшиной матерью происходило то же самое. Иван гневно отвечает, что Алёшина мать была и его матерью тоже, но Федор Павлович сначала не понимает, о чем он говорит. И не без при­чины. Алёша-то в детстве пережил интенсивную связь с мате­рью, а вот Иван, по крайней мере, насколько это известно чита­телю, ничего подобного не пережил.

У Дмитрия, как и у Алёши, есть в его несчастиях утешения, каких Иван лишен. Когда Дмитрию в очередной раз грозит вели­чайшая опасность погубить себя навек - когда его чуть не одоле­вает искушение надругаться над Катериной Ивановной - он всё же оказывается в силах обуздать себя и отступить. Он дает Кате­рине Ивановне деньги, которые спасут ее отца от бесчестья, и от­пускает ее нетронутой. Наградой ему - восторг столь пронзи­тельный, что в какой-то миг он готов заколоться - ещё одно ис­кушение. Вторая награда, далеко не столь пронзительная, насти­гает его, когда он становится женихом Катерины Ивановны и встречается с ее благодетельницей, которой он тут же очень по­нравился. Тем временем Иван тоже влюбился в Катерину Ива­новну. Он, в отличие от Дмитрия, ведет себя благородно -по крайней мере, на взгляд общества. Ведь он никогда не подвер­гает риску ни свою, ни ее репутацию. В результате, однако, он никогда не испытывает и восторга самопожертвования, доступ­ного Дмитрию. Не заслуживает он и одобрения благодетельницы Катерины Ивановны, которой, как нам прямо сообщают, он во­обще не понравился10.

При своем первом появлении в романе Иван кажется бес­кровной версией то Алёши, то Дмитрия. Если и Алёша, и Дмит­рий приезжают домой за делом: Алёша - отыскивать могилу сво­ей матери, Дмитрий - возвратить себе наследство своей, то Иван прибывает под вторичным предлогом - помогать Дмитрию. Но нужно заметить, что повествователь и этот предлог находит сомнительным: "Тем не менее, даже тогда, когда я уже знал про это особенное обстоятельство, мне Иван Федорович все казался загадочным, и приезд его к нам все-таки необъяснимым" (14,17).

Иван, однако, не расположен играть роль объекта действий окружающих. Хотя его отец и различные благодетели склонны о нем забывать, сам он зато не склонен быть забытым. Он содер­жал себя в университете статейками за подписью "Очевидец", таким образом заявляя себя не только субъектом своей собствен"-ной жизни, но также и субъектом-повествователем жизненных историй окружающих. В то же время, однако, такой выбор псев­донима свидетельствует о том, что он скорее наблюдатель на пиру жизни, чем его активный участник, а также наводит на подозрение, что он всё-таки не вполне полноценный субъект. Статью о церковном суде он тоже написал как наблюдатель, а не заинтересованное лицо. С одной стороны, это так потому, что, по замечанию повествователя, Иван — специалист по естественным наукам. С другой стороны, Иван и тут умудрился столь искусно и не присоединяясь ни к одной точке зрения изложить свои аргу­менты, что и защитники, и противники Церкви восприняли его статью каждый со своей стороны так, словно она была написана в их поддержку.

Разрываясь между желанием верить в Бога и неспособностью
уверовать, между образом детства Алёши и детством, аналогичным Митиному, Иван в очень большой степени "средний" брат. Борясь за то, чтобы выбиться из этой неопределенной позиции и стать независимым субъектом, "самому-по-себе" человеком, он мечется между двумя очень разными направлениями. Во-первых, он пытается освободиться от Дмитрия и Алёши, отвергая их открыто: "И насчет брата Дмитрия тоже, особенно прошу тебя,даже и не заговаривай со мной никогда больше..." (что уже было отмечено выше); и "Алексей Федорович (...) я пророков и эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишком знаете. С сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда" (15, 40-41).

Во-вторых, он раздувает свою субъектность за счет ее удвое­ния. Что Иван выпрядает из себя множество двойников, было за­мечено много раз, но для целей настоящей статьи нам прежде всего важен один из них - Смердяков. Дмитрий и Алёша видят в Смердякове только слугу и овеществляют его, сводя его опреде­ление к тому, что он - "лакей". Взгляд Ивана на него более сло­жен. Прежде всего, конечно, и он воспринимает Смердякова как слугу. Но, выбрав его своим конфидентом, Иван неявно устанав­ливает не столь овеществляющее отношение. Наполняя его своими идеями, он поглощает личность Смердякова своей собст­венной идентичностью.

Однако ни одна из этих линий поведения не оказывается вполне успешной. Хотя Иван пытается убедить себя, что он в со­стоянии выбросить Дмитрия из головы, он, тем не менее, очень с ним связан уже, по крайней мере, своей страстью к Катерине Ивановне, невесте Дмитрия. То же и с Алёшей. Хотя Иван и дразнит Алёшу своей поэмой о Великом Инквизиторе, его связь с Алёшей запечатлена Алёшиным безмолвным поцелуем. И со Смердяковым тоже не всё выходит по плану овеществления. Смердяков, в самом деле, очень практичный двойник, сводящий Ивановы запутанные, мучительные желания к конкретному, оп­ределенному действию, тем не менее, в последнюю минуту пре­подносит сюрприз своему умнейшему брату, покончив жизнь самоубийством. Таким образом, Иван оказывается неспособным ни избавиться от своих двух братьев, на которых он так похож, ни полностью подчинить брата, так похожего на него.

В отличие от братьев Дмитрия и Ивана, Алёша появляется в романе с совершенно определенной идентичностью, привлека­ющей к себе внимание и привлекательной для окружающих: мать обнимает его, малого ребенка, его благодетели его лелеют ("(...) он до того привязал к себе всех в этом семействе, что его решительно считали там как бы за родное дитя" (14, 19); сдер­жанный Миусов восхищается им (%..) оставьте [его] вдруг одно­го без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду, потому что его ми­гом накормят, мигом пристроят (...) и это не будет стоить ему ни­каких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а может быть, напротив, почтут за удовольствие" (14, 20); а Фёдор Павлович, в полную противоположность своему обычному поведению, требует, чтобы Алёша оставил монастырь и вернулся домой к родительскому очагу. Из всего этого мы должны заключить, что Алёша - это юноша, который в самых неблагоприятных обстоятельствах всегда найдёт выход и попа­дёт на неожиданно успешную стезю.

К несчастью, он несется сломя голову. Он переживает мо­мент неверия, поскольку, как прямо объясняет нам повествова­тель, чудо, которого он ждал, его подводит, и тело Зосимы начи­нает смердеть. Алёша ищет "высшей справедливости" и понача­лу не может ее найти. То, что он утрачивает благодать, тем более удивительно, что повествователь уже позаботился нас уве­рить в том, что юноша этот - реалист и что "в реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры" (14, 24)11.

В таком состоянии внутреннего "беспорядка" Алёша причи­няет вред и буквальным, и фигуральным своим братьям. Послед­ний наказ Зосимы ему был найти и утешить Дмитрия, а Катери­на Ивановна поручила ему передать двести рублей Снегиреву. Вместо этого Алёша отправляется с Ракитиным к Грушеньке, из­вестной обольстительнице. Тем самым он подражает Ивану: тот тоже ухаживает за женщиной Дмитрия (правда другой). Подра­жание Ивану становится ещё более очевидным, когда Алёша говорит Ракитину, что, отправляясь к Грушеньке, он бунтует не против Бога, но против мира Его. Этот плагиат из Ивана ставит Алёшу в один ряд с Иваном и его маловерием, временно сводя на нет действенность поцелуя, данного им Ивану в трактире. Если этот поцелуй первоначально должен был направить Ивана к вере и спасению, то его "отмена" - знак отречения от Ивана.

Критики отмечали, что Алёша теряет и своего отца по плоти (Федора Павловича) и своего отца по духу (Зосиму)12. Не следует забывать, однако, что Зосима одновременно и Алёшин брат, благодаря тому, что они - братия одного монастыря. Будучи "старцем" среди братии, Зосима аналогичен по функции не только Федору Павловичу, но и Дмитрию. Пренебрегая Дмитрием, которого по настоянию Зосимы он должен отыскать, Алёша тем самым пренебрегает и мудростью, и советом Зосимы, который ему такой же духовный брат, как Дмитрий - брат по плоти.

Теперь о Смердякове. Возможность открыто объявить его братом Карамазовым, нечего и говорить, слишком незначитель­на. Его детство, тем не менее, вполне соответствует схеме, уста­новившейся для всех детей Карамазовых. Оставленный беспо­мощным на произвол судьбы по смерти матери (так же, как и за­конные дети Карамазовы - по смерти своих матерей), он взят Григорием (так же, как и законные дети Карамазовы). Однако, увы, в отличие от законных детей-Карамазовых, Смердяков так и остался у Григория и с Григорием. Подменный ребенок вместо умершего младенца Григория13, дитя без имени, роду и племени, он не находит благодетелей, готовых облегчить его рабство или признать его братство.

Он заслуживает лучшего. Точнее, он заслуживал лучшего. В предсмертной беседе Зосима рассказывает самым близким из монахов о своем детстве и о библейских историях, поразивших в детстве его воображение. Он настоятельно советует родителям читать детям историю об Иосифе, чьи братья продали его в раб­ство14, пересказывая ее следующим образом: "(...) братья прода­ли в рабство родного брата своего, отрока милого, сновидца и пророка великого, а отцу сказали, что зверь растерзал его сына, показав окровавленную одежду его (...) потом братья приезжали за хлебом в Египет, и Иосиф, уже царедворец великий, ими не узнанный, мучил их, обвинил, задержал брата Вениамина, и все любя" (14, 266).

Библейская история открыто связывает рабство и братство и прямо указывает на Смердякова. В определенном отношении жизнь Смердякова представляет собой гротескный перевертыш и переделку жизни Иосифа. Смердякова, в отличие от Иосифа, едва ли можно назвать любимым сыном отца, несмотря на то что он-то как раз остается при доме Федора Павловича, а "изгоняют" его братьев. Он, подобно Иосифу, имеет что-то вроде видений, так как он эпилептик. Более того, как и в случае с Иосифом, его братья отрекаются от своих обязанностей по отношению к нему, принимая как должное его положение слуги. В отличие от Иоси­фа, о нем никогда не говорили, что его разорвали звери. Как ни печально, он сам уничтожал животных (ему нравилось вешать кошек, в тайне, но очень торжественно и с соблюдением ритуа­ла). Обучаясь в Москве, он развил вкус к модной одежде (ср. оде­жду Иосифа) и по возвращении домой, как говорили, одевался, как "придворный" - а ведь так Зосима называет Иосифа. И нако­нец, он мучит и обвиняет своих братьев, особенно Ивана - хотя, в отличие от Иосифа, и не любя их.

Смердяков, подобно Иосифу, остро осознает свою власть над братьями. Когда братья Иосифа прибыли в Египет за хлебом, они не знали, что Иосиф, доверенное лицо фараона, на самом деле их брат. Но он-то их узнал и даже поддразнил: сначала взял деньги за хлеб, а затем подложил эти деньги им обратно в мешки. Он забавляется властью над ними: захочет - помилует, не захо­чет - заключит их всех под стражу за воровство. Смердяков тоже злоупотребляет властью, совершив денежный подлог. Он говорит Дмитрию о роковом конверте, который Федор Павлович приго­товил для Грушеньки, но утаивает его настоящее местонахожде­ние. В конечном счете он не поднимается до нравственной высо­ты Иосифа - но этого мы никогда от него и не ждали. Он не про­щает своих братьев и решает сам поступить с Дмитрием так, как братья Иосифа поступили с ним. Убив Федора Павловича и зару­чившись тем, что подозрения падут на Дмитрия, Смердяков обре­кает своего невиновного брата на изгнание и рабство. Тем самым он ещё и создает Ивану необходимые условия для того, чтобы умыкнуть невесту Дмитрия, а эта провокация, в свою очередь, ставит Ивана перед острой нравственной дилеммой: должен ли и он тоже предать Дмитрия, стоит ли того максимальный приз?

Роман "Братья Карамазовы" выдвигает идею братства на первый план уже в самом названии. Главы, предшествующие убийству Федора Павловича, посвящены теме братства не в меньшей степени, чем теме отцов и сыновей. В ходе этих глав нам предлагают вопрос: что значит быть братом? Является ли нашим братом лишь тот, кто связан с нами кровными узами? Есть ли высшие и низшие степени у братства? Каким образом можно предать своих братьев? Есть ли прощение такому преда­тельству? Я уже указывала на то, что каждый из Карамазовых в том или другом отношении оказывается недостойным братства -что каждый отступает от идеального представления о братстве. Тогда возникает вопрос, способен ли кто-либо из них восстано­вить этот идеал и если способен, то как? Вот тут-то и важна история Иосифа, важна не только для исследования значений и смыслов братства в "Братьях Карамазовых", но также и постоль­ку, поскольку она представляет собой потенциальную парадигму в мире Достоевского, следуя которой можно восстановить и некогда утерянное братство15.

В критические моменты библейской истории Иосиф видит пророческие сны. Первый из этих снов всеобщий в своем значе­нии, так как он фактически прообразует итог его жизненной ис­тории. Последующие сны более частные и служат ступенями на пути к этому итогу, помогая Иосифу достичь мирского успеха, необходимого ему, чтобы осуществить свою судьбу. Подобным же образом каждому из братьев Карамазовых посылается сон и/или видение. Алёшин сон ведет далеко. Он полностью изгла­живает Алёшино отпадение от благодати и высвобождает в Алё­ше способность быть братом в самом полном смысле - и Ивану, и Дмитрию. На противоположном конце спектра - Смердяков, страдающий эпилептическими припадками, не приносящими ему ни благодати, ни разрешения его драмы. Видения Дмитрия и Ива­на где-то посредине. В конечном итоге, эффективность этих снов каждый раз функционально связана с типом дискурса, который рассказчик применяет при повествовании именно о данном сне.

Сначала - об Алёшином сне. Повествователь очень тщатель­но и подробно подготавливает сон Алёши в главе "Луковка". Алёша, как я уже отмечала, уходит от гроба Зосимы в поисках радостей плоти. Однако вместо того чтобы пасть жертвой после­довавших искушений, он приходит к осознанию того, что Гру-шенька - это его много выстрадавший ближний. Осознав это, он признаётся и кается в своем прежнем подлом намерении: "Я шел сюда злую душу найти (...) а нашел сестру искреннюю, нашел сокровище - душу любящую... Она сейчас пощадила ме­ня... Аграфена Александровна, я про тебя говорю. Ты мою душу восстановила" (14, 318). Назвав Грушеньку своей сестрой, Алёша восстанавливает себя в статусе брата, тем самым изглаживая свой предшествующий бунт16.

Алёшино действие немаловажно, несмотря на непрекращаю­щиеся насмешки Ракитина. Слово у Алёши порождает и физиче­ское преображение: он начинает дрожать и дышит с трудом. Этот момент перекликается с описанием того, как он весь сотрясся, услышав историю Федора Павловича о Софье Иванов­не, а потому вызывает и дальнейшую ассоциацию со всей той сценой, в которой мы погружаемся в живое воспоминание Алёши о матери, и далее, по ассоциативной цепи, - в связь этого мотива с братством. Затем Алёша возвращается в монастырь и тихо и радостно молится над гробом Зосимы без смущения - хо­тя и не перестаёт замечать, что запах от тела все еще исходит. Молясь, Алёша слышит, как отец Паисий читает евангельскую историю о браке в Кане. Убаюканный чтением священной книги, Алёша видит сон, в котором он сам присутствует на брачном пи­ре в Кане.

Повествование о сне о браке в Кане заслуживает внимания. Оно начинается словами Писания: "И в третий день брак бысть в Кане Галилейстей...". Эти слова перемежаются с сознательными и полусознательными мыслями Алёши, излагаемыми от первого лица: "Брак? Что это... брак... у ней тоже счастье... поехала на пир... Нет, она не взяла ножа..." (14, 326). Это пересыпание пассажей из Евангелия Алёшиными мыслями продолжается, пока в конце концов не приводит к совершенному слиянию библейского чуда с Алёшиным осознанием своего собственного недавнего опыта17. На краткий промежуток времени повествователь от третьего лица, который рассказывал об Алёшином падении, комментируя его на весьма объективный манер, сменяется двумя различными повествователями, причём у каждого - своё лицо. Один - евангелист Иоанн. Он обладает непогрешимым доверием и авторитетом как внутри так и за пределами романного мира. Другой - Алёша, только что запятнавший свою нравственную репутацию. Но и его спасение сейчас совершится. Поскольку" Алёшино повествование от первого лица переплетается со свя­ щенным повествованием от третьего лица, то и оно достигает авторитетности по смежности со священным текстом, притом что обычно такая авторитетность по отношению к профанному повествованию от третьего лица на остальном пространстве романа отрицается.

Как это часто происходит на протяжении всего романа, и к этой сцене тоже ключ предлагает Зосима, также присутствую­щий на брачном пире в Кане в видении Алёши. Он говорит Алёше: "И многие здесь только по луковке подали, по одной только ма­ленькой луковке... Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начи­най, милый, начинай, кроткий, дело свое!" (14, 327). Этими словами Зосима прощае







Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 327. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Экспертная оценка как метод психологического исследования Экспертная оценка – диагностический метод измерения, с помощью которого качественные особенности психических явлений получают свое числовое выражение в форме количественных оценок...

В теории государства и права выделяют два пути возникновения государства: восточный и западный Восточный путь возникновения государства представляет собой плавный переход, перерастание первобытного общества в государство...

Закон Гука при растяжении и сжатии   Напряжения и деформации при растяжении и сжатии связаны между собой зависимостью, которая называется законом Гука, по имени установившего этот закон английского физика Роберта Гука в 1678 году...

Гносеологический оптимизм, скептицизм, агностицизм.разновидности агностицизма Позицию Агностицизм защищает и критический реализм. Один из главных представителей этого направления...

Функциональные обязанности медсестры отделения реанимации · Медсестра отделения реанимации обязана осуществлять лечебно-профилактический и гигиенический уход за пациентами...

Определение трудоемкости работ и затрат машинного времени На основании ведомости объемов работ по объекту и норм времени ГЭСН составляется ведомость подсчёта трудоёмкости, затрат машинного времени, потребности в конструкциях, изделиях и материалах (табл...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.009 сек.) русская версия | украинская версия