Жизнь писательская

 

За окном моего кабинета лошади нетерпеливо ждут, когда я покормлю их завтраком. Они голодны и капризны – прямо как я, когда не пишу. Писать для меня – аппетитно, радостно. И даже когда мне кажется, что писать неохота или не о чем, это занятие манит меня, как первый теплый весенний день: хочется бросить все и отдаться ему.

Мне доводилось выбираться из постели возлюбленных – к письменному столу. Я сидела допоздна в ночь перед родами дочери, чтобы описать ее появление на свет. Я сидела и писала, а когда начались схватки – точнее сказать, сокращения мышц, такие же таинственные и непроизвольные, как энергия кундалини – я разбудила мужа и сказала: «Пора». Но лишь после того, как записала это «пора» на бумаге.

Давать себе писать – это для меня большое счастье. У меня не всегда получается хорошо, но это и не обязательно – обязательно просто это делать. Это простое и приятное занятие приносит радость – как общение с настоящим другом. Когда я пишу, прорезается то «я», какое всплывает лишь в некоторых дружбах, где мне бывает смешно.

Полагаю, увлеченные психологией могли бы углядеть в любви к писательству склонность к нарциссизму. Но кому какое дело? Я убеждена, что нам предназначено двигаться в мире, любопытствуя, и писательство поддерживает мое любопытство. Это как обмениваться впечатлениями.

Мне не кажется, что текст – это монолог. Скорее – разговор. Писать – значит задавать себе вопросы, которые сами по себе не пришли бы «мне» в голову. Когда «я» пишу, получаю возможность посмотреть на «себя» и на окружающий мир по‑новому, увлеченнее.

Поэт Джеймс Навэ называет это «поэтическим зрением». Он утверждает, что оно есть у каждого, если только мы позволим себе увидеть окружающую нас поэзию. Он предлагает сосредоточиваться на одну минуту за раз – на заинтересовавшем нас предмете. У буддистов это называется «жить осознанно». Я зову это «жить сердцем» – «heartfully»: в английском слове heart скрывается не только слово art (искусство), а еще и ear (ухо). Писать – это искусство слышать сердцем.

Я пишу эти строки и замечаю, что имею в виду ту же пользу, о какой говорят, описывая практику медитации. Я «смотрю на мир по‑новому», и «озарения сами приходят ко мне».

И хотя приходят они через текст, их последствия не всегда столь же неосязаемы, как у озарений. Мы уведомляем Вселенную о том, чего хотим, а чего нет, что беспокоит нас, а что радует. Мы сообщаем ей, чего желаем прибавить в жизни, а чего убавить, и перемены случаются благодаря этой ясности. Писать – это и психологическое, и физическое занятие. «Проясняя свои мысли», я буквально обустраиваю заново свою жизнь.

Одна моя знакомая недавно пережила депрессию. Ее любимый человек переехал в другой конец страны. И, казалось бы, забрал с собой ее радость жизни. Она спряталась в постели.

«Мне хотелось лежать под одеялом до конца своих дней, – сказала она мне. – А потом подумала: раз уж все равно лежу, почему бы и не написать что‑нибудь? И стоило начать – мне сразу же полегчало. Появилась возможность дать волю чувствам. Наверное, мне просто нужно было буквально переварить случившееся – и писательство дало мне эту возможность».

Моей подруге писательство – переваривание. А для меня – и это, и гораздо большее. Это занятие само по себе пища. Мне нужно ее сколько‑то, чтобы быть здоровой. Некоторые предпочитают периодически писать запоем, мне же больше нравится заниматься этим трижды в день. Я пишу в прямом смысле так же, как наслаждаюсь любимой едой – с аппетитом и удовольствием.

Иногда я с упоением описываю событие – или даже его предвкушение. Иногда, будто спелый фрукт, смакую привлекшую меня фразу или мысль.

Недавно я познакомилась с очень высоким и вечно занятым мужчиной с Манхэттена. Вчера мне пришло в голову: «У Дэвида вертикальная жизнь». В том смысле, что дни у него длинны и круты – в них полно работы, и он взбирается по лестнице расписания рывком, как реактивный самолет, достигая чистого неба только к полуночи.

Моя жизнь здесь, в Нью‑Мексико, на ранчито размером с кукурузный тако, совсем не вертикальна. Здесь она горизонтальна. С трех сторон я окружена горами. С четвертой, западной, на сотни миль простираются холмы.

Когда пишу, я часто смотрю вдаль, приглядываясь ко всему, что движется в мою сторону издалека: не только на погоду – как дождь шагает по равнине ногами дождя – но и на людей, события, обстоятельства. Я люблю глядеть вдаль. Люблю щуриться на образы того, что еще только появится. Люблю смотреть, как фокусируется все новое.

Фокусироваться – и значит писать. Все начинается с образа, с чего‑то, что мне хочется рассмотреть получше. Когда пишу, я как будто навожу резкость на линзах бинокля и записываю все, что вижу. Это описание «кино в голове», как выразилась преподаватель литературного творчества Коллин Рэй. Это значит наблюдать и записывать, а не выдумывать.

Если дать себе замечать, уже не кажется, что пишешь в одиночестве. Это танец между действительностью и нами как наблюдателями. Это верно и для художественной прозы. Как и гора Священная за моим окном существует в реальности, так и все, что мы пытаемся написать, уже существует и вполне реально. Наша задача – откликнуться на зов этой реальности, воспринять ее и описать. Наша задача – быть внимательными.

Мой рыжий арабский скакун, Джек, сосредоточенно смотрит в окно кабинета. Я знаю, ему слышно, как я стучу по клавишам. Он знает, что для него это означает и то, что его скоро покормят, и то, что этого не случится, пока я не закончу. Он так же, как и я, полагается на мое писательство.

«Не знаю, как тебе удается», – иногда говорят мне, когда я ввязываюсь в очередную творческую авантюру, которая кажется другим слишком рискованной – например, книга в соавторстве с бывшем мужем.

Я просто пишу – вот «как». Так мне удается и все остальное. Так я усваиваю жизнь. Это пища для ума и пища вообще. Если меня настигают трудности, я пишу и на этих дрожжах, и о них.

На этой неделе у меня случился резкий и неприятный разговор с редактором. Один мой текст был значительно и некачественно переписан. Я позвонила, чтобы пожаловаться. Сказать: «Я уже взрослая. Дайте мне внести свою правку, чтобы текст выглядел моим». В ответ я услышала неожиданное нападение с переходом на личности.

Редактор – это писатель, который не пишет. Я же пишу с радостью и часто. Истинной причиной этого нападения было страдание, смешанное с завистью и язвительностью. Оно было похоже на ядовитый осиный укус, вместе с противным жужжанием. Я отошла от телефона, пошатываясь, как ужаленная. А потом представила себе этого редактора в виде угрюмой и жестокой средневековой горгульи – и написала себе противоядие.

 

МУЧЕНИК

О мученик. Как горестно брести,

Когда терзает стопы терн.

И жалит, и кровит –

Чего же сам не видишь,

Что об ином пути тоскуешь?

 

О мученик. Ступаешь по стеклу.

Изранены твои подошвы.

Зачем врановы локоны отсек,

От боли мечешься, а о мечте забыл?

 

О мученик, я помню, кем до цикуты был ты.

Я помню тебя гордым и лихим.

Пока не выпил ты нектар забвенья,

Блистательным водоворотом

На солнце ты сверкал.

 

О мученик, что же наделал ты?

Зачем своим же клювом,

Свои же перья ты до крови драл?

О мученик, скажи мне. Назовись.

Поименуй позор свой умолчанья,

 

О мученик, ты вспомнишь, кто ты есть.

Увидишь долгий рваный свой рубец:

Владей же тем, что сам и совершил, –

За танец на иззубренных камнях босым, в крови

Плати, владей им, все прости себе, вернись домой.

 

Писательство – это алхимия. Когда я закончила стихотворение и смогла вырваться из тесного умственного пространства обиды в просторное сердце – перестала быть жертвой, врагом, раненым соперником. Я снова стала тем, что я есть, – писателем. Я переварила рану в творчество.

«Никогда не видел ничего подобного, – сказал мне как‑то врач. – Вы от травмы немедленно переходите к искусству».

Писать – это лекарство. Это действенное противоядие для душевных ран. Это прекрасный спутник в любых трудных переменах. Поскольку писать – значит не только изобретать, а еще и наблюдать, к переменам можно относиться не только с опаской, но и с любопытством. Когда пишем о них, будто помогаем им свершиться, идем им навстречу. Это позволяет нам переписать свою жизнь.

Однажды моя мама, не подумав о последствиях, заметила моему будущему – патологически ревнивому – мужу: «Джули никогда не расстается с бывшими».

Это правда, но только потому, что мои бывшие становятся моими старыми друзьями. Отношения похожи на пейзажи – каждый по‑своему прекрасен, хотя и меняется в зависимости от времени года. Когда пишу, я помогаю разным персонажам в своей жизни обрести новые сюжетные линии. Благодаря этому лик любви может меняться, так его можно перерисовать.

Писать можно так же, как оператор использует разные объективы, – что‑то увести в расфокус, что‑то снять под новым углом. Что‑то – покрупнее. А можно захватить целый пейзаж, поместив что‑нибудь на передний план. Если писать – значит смотреть кино в голове, то его можно еще и монтировать, можно добавить музыку и закадровый голос.

Одна моя подруга утверждает, что в нашей жизни столько божественного присутствия, сколько мы заслуживаем. Какая страшная мысль! Я немного ее подправила: в нашей жизни столько божественного присутствия, сколько мы можем воспринять. Я – творческий человек и в последние тридцать лет только и делала что проигрывала в голове сюжеты и знакомилась с их героями. Стоит ли удивляться, что мой Бог предпочитает острое развитие событий – входы и выходы, достойные киносценариев? Я пишу, и это помогает мне следить за всем происходящим и наслаждаться тем, что есть.

Когда я познакомилась с Дэвидом, он как будто шагнул из‑за кулис и протянул руку. Шагнул из‑за кулис…

Когда я писала эту фразу, меня вдруг озарило: а ведь я и сама окружила занавесом свою жизнь. Я не ожидала, что встречу кого‑нибудь настолько смелого, кого это не остановит. Ага, интересный поворот, на который я обратила внимание благодаря речевому обороту.

Речевые обороты – как обороты ключа в замочной скважине: они открывают двери, заводят мотор. И ключ, и авторучка помещаются в руке, и достаточно лишь просто движения, чтобы начать двигаться, меняться… Я опускаю авторучку в жизнь, как весло в реку. Прибавляю скорость, меняю направление и глубину. Мои извилины, как и мышцы, обожают брызги и волнение творческого потока. Он несет меня куда‑то, но я на ходу определяю маршрут. Могу напряженно ссутулиться или расслабленно откинуться назад. Могу держаться поближе к берегу или броситься в бурное течение в самой середине. Это приключение. И жизнь писательская мне нравится.