Пробиваемся

 

Пару дней назад ко мне в гости приходил молодой писатель – отведать домашнего пирога, прогуляться сквозь заросли полыни и поговорить о писательстве. Юный, привлекательный, такой же неотразимый, как Ф. Скотт Фитцджеральд в белом костюме для тенниса, он совершенно подходил на роль Молодого Писателя в кино. Он горел воодушевлением. Мы отправились гулять по полынной тропе, удерживая собак на поводках, и он рассказал мне, что недавно написал два рассказа и короткую остроумную статью, и что его переполняет надежда… вот только каковы его шансы «пробиться» как писателю?

– Джулия, я люблю писать и быть писателем, но не уверен, что у меня есть талант. Ну, то есть, что у меня достаточно таланта.

– Достаточно – это сколько? Не беспокойся о таланте, просто пиши. Помнишь, что сказал режиссер Мартин Ритт[40]?

– Боюсь, что нет.

– Ритт сказал: «Я не питаю особого уважения к таланту. Считается только то, что вы с ним сделаете».

– Ага. А как вам удается не перепачкаться во время прогулок?

– Мне это не удается.

– А.

Снежно‑белые туфли Молодого Писателя несколько изгваздались. Он ступал осторожно и выглядел нелепо, как в белом фраке на поле боя. Вокруг нас носились и бесились собаки, разбрызгивая грязь, отрываясь по полной.

Любопытно, что о писателях мы задаем такой вопрос, который не задали бы о других профессиях. Например, никто не спрашивает: «Каковы шансы, что ты пробьешься как инвестиционный банкир? Как учитель начальных классов? Как химик?»

В отношении и этих, и большинства других профессий мы считаем, что заинтересованность в той или иной карьере предполагает некоторую к ней склонность и определенные шансы на успех. Но только не с писательством. А ведь, по правде говоря, если вы хотите стать профессиональным писателем и готовы приложить необходимые усилия, у вас больше шансов преуспеть, чем потерпеть неудачу. Это простой закон метафизики. Как писал Гете: «Если вы что‑то можете сделать, или вам кажется, что можете, – начинайте, ибо в действии есть чудесная благодать и сила».

Я пересказала эту цитату молодому писателю.

– Вас послушать, так все очень просто!

– Так и есть – все очень просто.

– Но разве не важно иметь связи и все такое?

– Нет.

– Правда?

– Правда. Если пишешь – и пишешь хорошо, – нужные люди сами захотят тебя разыскать. Так что не пытайся выстраивать связи. Лучше старайся писать.

– Но все это как‑то…

– Практично? Осуществимо?

– Жестко.

– Потому что приходится брать на себя ответственность?

– Наверное.

– Потому что винить больше некого?

– Ха. Не надо передергивать! Получается, чтобы стать писателем, нужно попробовать писать?

– Это мой рецепт.

– Кто бы мог подумать!

Молодой Писатель засмеялся. Он оценил иронию контраста между своим белоснежным костюмом и небрежными практическими советами, что давала ему я.

– Как только начинаешь писать, шансы стать писателем увеличиваются на сто процентов в твою пользу: ты уже писатель. Ведь ты пишешь, верно?

– Да, но…

– Что – «но»?

– А как же издание?

– Если продолжать писать, рано или поздно тебя издадут. А если думать только об издании, можно так ничего и не написать.

– А что если я буду всю жизнь писать, но так ничего и не опубликую?

– Такого еще не случалось.

– Но ведь может случиться.

– Каждый написанный текст увеличивает вероятность издания.

– У вас один ответ на все вопросы: просто писать!

– Ну да, так и есть.

Молодой Писатель остался недоволен. Он видел, что все дороги вели его к письменному столу, где рано или поздно ему все‑таки придется «просто писать».

– Я боюсь посылать свои тексты редакторам, – наконец признался он.

– Все этого боятся. Хитрость в том, чтобы продолжать писать, когда посылаешь очередной текст. Не надо останавливаться и ждать ответа. Нужно сохранять импульс.

Этот «импульс» повис между нами. Мне хорошо знакомо желание Молодого Писателя увидеть знак извне, что придаст импульс. В отличие от моего визави я была уверена, что рано или поздно этот знак появится. Его собственная настойчивость приведет к этому. Уже тридцать лет я наблюдаю, как моя настойчивость – и других людей тоже – открывает новые возможности в мире. Я даже подобрала цитату, которая точно описывает это явление.

Альпинист Уильям Хатчинсон Мёрри, успешно проводивший экспедиции, у которых «было мало шансов на успех», вот что сказал обо всех этих «шансах», вероятностях, что помогают или мешают нам добиться успеха: «В любом дерзанье или творчестве есть одна простая истина, незнание которой убивает бесчисленные замыслы и великие идеи: в тот миг, когда человек решается на что‑то, Провидение тоже начинает действовать».

«Провидение тоже начинает действовать» – вот в чем здесь суть. Сначала необходимо проявить усердие, и тогда вселенная следует в направлении, указанном нашей приверженностью. Снова и снова я слышу от своих учеников истории о сонастроенности: «Я только закончила писать рассказ и пошла на вечеринку, где познакомилась с парнем, который запускал литературный журнал» или «Я только подумала, что хотела бы писать об искусстве, как услышала, что журналист, который вел колонку об искусстве в местной газете, переехал на восточное побережье».

Мы принимаем решение действовать, и Вселенная делает то же самое. Мы – причина, а Вселенная заботится о следствии. Мы действуем изнутри, а Вселенная – снаружи. Именно на этом этапе многие из нас ошибочно считают себя бессильными. «Если бы только меня напечатали, я бы тогда был настоящим писателем, – говорим мы себе. – Какова вероятность, что меня опубликуют?»

Вероятность, что вас опубликуют, становится стопроцентной, как только вы решаетесь напечататься за свой счет. Более миллиона экземпляров моей книги «Путь художника» нашло читателя, а началось все с самостоятельно изданной рукописи. То же касается моей книги «Пьяные деньги». И сборника рассказов «Попкорн». Может, во мне больше упрямства или наглости, а может, я просто больше других верю в демократию в искусстве. Я верю, что если кому‑то из нас не лень что‑то написать, непременно найдется кто‑то, кому не лень будет это прочитать. Мы тут в одной лодке, думаю, и наше писательство и чтение работ друг друга – могучая поддержка нам всем.

Вселенная, на мой взгляд, не так уж жестока и капризна. Я убеждена: желание писать – присущая людям мощная потребность донести свои мысли до окружающих, и ей откликается не менее мощная потребность услышать чужие мысли. Иначе говоря, на каждого писателя найдется читатель – и не один.

Несколько минут мы продирались сквозь заросли молча, и я размышляла о том, как велика вероятность, что Молодой Писатель добьется успеха, а он – о том, как она мала. Наконец он заговорил:

– Но, Джулия, как же я заработаю деньги писательским трудом?

– Ты будешь писать, а тебе за это будут платить.

– Вас послушать, так все очень просто.

– Представь себе, что мастеришь стул. Ты его мастеришь, а кто‑то его покупает. Ты пишешь текст, и кто‑то его покупает.

– Но писать – совсем не то же самое, что делать стулья.

– Почему это? Не такая уж большая разница.

– Вы слишком прагматичны.

– Я не могу позволить себе придавать этому занятию слишком большую важность. Мне оно слишком нравится, и, кроме того, именно им я зарабатываю на жизнь. Все остальное кажется мне слишком запутанным – ты так не думаешь?

– Я все время думаю, и от этого все мои трудности!

Моя вечерняя прогулка с Молодым Писателем вылилась в ревизию самых распространенных и навязчивых препятствий, с которыми сталкиваются писатели в нашей культуре. Мы продолжали шагать по тропе, высматривая гремучих змей, но слышно было только ядовитое шипение наших культурных предубеждений о творческих людях.

Марк Брайен называет это «писательской школой Эдгара Аллана По: живи в мучениях и умри в канаве без гроша». С некоторыми так и случается, но причина тому – запущенный алкоголизм, а вовсе не писательские устремления.

Может, это все физическая нагрузка. Может, мой неизменный оптимизм в отношении его будущего, но Молодой Писатель несколько повеселел.

– Вы и правда думаете, что я смогу заработать себе на жизнь как писатель?

– Писателям платят точно так же, как и всем остальным. Чтобы написать текст, нужно проделать кое‑какую работу. За нее платят – как за пошив платья или создание архитектурного эскиза. И как архитектор, которому нравится рисовать, и он рисует вне зависимости от того, платят ему или нет, или портниха, которая любит шить и иногда может соорудить платье просто потому, что ей так захотелось, писатель – тот, кто в первую очередь пишет, а уж потом еще и получает за это деньги.

– Ну, мне пока за это никто не платил.

– Так еще заплатит.

– Хорошо, что хоть один из нас в этом уверен.

Это очень американское представление, будто если нам за что‑то платят – значит, мы заняты своим делом. Здесь неплохо было бы позаимствовать кое‑что из мира спорта и понять: как наши лучшие спортсмены бывают любителями, так и самые одаренные писатели. Может, они и не захотят становиться «профессионалами».

– Но, Джулия, я много думаю о том, как для меня важно, чтобы меня опубликовали, – сказал Молодой Писатель. Мы уже направлялись к дому, где нас ждал ежевичный пирог, травяной чай для него и крепкий кофе – для меня.

– Конечно, хочется, чтобы издавали, – согласилась я. – Так напиши список всех мест, где требуются писатели, но также по обещай себе напечататься за свой счет.

– За свой счет?

– А что тут такого?

– Мне бы все же хотелось бы, чтобы кто‑то еще признал, что я писатель.

– Генри Миллер печатался за свой счет. И Уолт Уитмен тоже.

– Ну да, но это же Генри Миллер и Уолт Уитмен!

– Тогда они ими не были.

Если продолжать думать о том, как хорошо было бы, если бы нас напечатал кто‑то еще, мы сами себя лишаем силы. Вместо этого нужно решить, что мы, во‑первых, будем писать, а во‑вторых, поделимся тем, что написали, во что бы то ни стало.

Вместо того чтобы думать о традиционном книгоиздании, полезнее размышлять о том, чтобы передавать наши тексты в мир всеми возможными и доступными нам способами. Верно и то, что книги, изданные самостоятельно, приобретают бо́льшую ценность и становятся привлекательнее и для других издателей. (Боюсь, это как с девушкой, у которой уже есть молодой человек: она из‑за этого кажется желаннее.)

Я живу в маленьком горном городке Таос, Нью‑Мексико. Писатели проводят здесь чтения. Они собираются в гостиных и маленьких кафе и читают друг другу свои работы. Они проводят вечера поэзии и открытые читки. Они тиражируют свои произведения в «Копи квин» – местном центре ксерокопирования – и раздают их или отправляют по почте. Они обнародуют свои тексты в сети. Не удивительно, что Таос известен довольно успешными малыми издательствами, действующими по принципу: «Да просто возьми и напечатай».

– Но, Джулия, вся моя семья считает, что я чокнутый.

Вот теперь мы добираемся до сути – к настоящим причинам того, почему многим кажется, что писать трудно. Мы не верим в то, что имеем «право» писать. Не верим, что наш жизненный опыт, пусть он и смешан с опытом наших близких, может быть нашим личным материалом.

Семьи обычно не слишком приветствуют выбор карьеры писателя, что вполне понятно. Во‑первых, они совершенно точно понимают, что являются частью нашего материала – не всегда удобное положение! Во‑вторых, несмотря на все их ошибки и недостатки, члены семьи обычно все‑таки нас любят и наверняка наслушались всякой невеселой пропаганды не меньше нашего. Желая нам «успеха», они хотят, чтобы мы выбрали что‑то такое, в чем можно преуспеть – и снова привет небылицам, и вот уж нам говорят, что писательство – суровая игра.

А вот чего эти небылицы нам не сообщают: заниматься любимым делом, пусть и трудным, все равно приятно. Как и пловцу нужно плавать, потому что в воде он чувствует себя как дома, и хоккеисту – бегать, потому что его ноги просят движения, писателю необходимо писать, потому что это, попросту говоря, делает нас счастливыми. Писать – приятно.

 

* * *

 

– Но, Джулия, не значит ли это, что писатели всего лишь потакают своим желаниям?

Мой приятель Молодой Писатель подставил себя под двойной удар. С одной стороны, он был убежден, что у него мало шансов на успех и что быть писателем очень трудно. А с другой, ему нравится писать, и для него это – достаточная причина не позволять себе заниматься этим: ведь тогда он будет потакать своим прихотям и чересчур себя баловать.

Любопытно: почему, если кому‑то нравится банковское дело, этот человек не станет упрекать и осуждать себя за выбор этой профессии. Если кому‑то нравится история и хочется преподавать ее в университете, это вполне социально приемлемый выбор, хотя, вообще‑то, этот кто‑то точно так же потакал бы своим прихотям, как и кто угодно занятый любимым делом – в том числе и писатель.

Ну и, конечно, возникает еще один вопрос: а что такого в том, чтобы потакать своим желаниям? С чего мы взяли (ответ: наше кальвинистское, пуританское наследие), что делать то, что нравится, неправильно? Обычно делать то, что нравится, – как раз очень даже правильно.

Я угостила Молодого Писателя ежевичным пирогом и травяным чаем. Он поблагодарил меня за встречу и отправился обратно в город. Я же направилась к письменному столу – заниматься тем, что проповедую.