Том Кобл и Уна

Когда Тому Коблу из Югопута стукнуло семь лет, его украли феи. Вернее сказать, он сам укрался, поскольку отдался им в руки по доброй воле.

А приключилось это оттого, что разобиделся Том Кобл на весь белый свет. Жил он с дедом-лесником, который охранял герцогские угодья. Огромный парк простирался вширь по полям и вверх по холмам, а вокруг бежала стена длиною двадцать миль. Там и сям стояли избушки лесников: одни – возле проезжих дорог и узких тропинок, другие – в лесной чаще на тенистых опушках. Тому Коблу посчастливилось: дедова избушка стояла около речки. Вечерами к берегу стягивались рыболовы. Расставят фонари и позеленевшие от влаги корзины, пошуршат в камышах и затаятся. Фонари светят ярко, приманивают рыбу. Едва заслышит Том дедушкин храп – вылезает в окошко и бегом на бережок, с рыболовами разговаривать. Да вот беда – молчат они, точно воды в рот набрали. А у Тома язык так и чешется: порасспросить да порассказать.

– И что вы тут, впотьмах, ловите? – рассуждал Том Кобл. – Нету тут по ночам рыбы, вон она – в небе гуляет. А червяков и мошек зачем на крючок цепляете? Ух, не люблю я мошек, страсть как не люблю. Лучше б на петрушку-сельдерюшку ловили. Ну а в камышах почему попрятались? Знаете историю: жил да был один ловорыб, сидел вот так же в тростнике да и пустил корни. Так на том месте и остался, пророс. Я ему еду носил. Бывало, заколет дедуля свинью – я требуху на берег тащу. Раз пришел, глядь – нет ловорыба, тростник скосили весь, чтобы крыши крыть. Ловорыб теперь с крыши у Бетси Вар рыбу ловит.

Рыболовы ничего не отвечали Тому и пропускали все его байки мимо ушей. Однако, в камышах вечно шелестел ветерок, тут и там слышалось:

– Щ-ш-ш! Тсс-тсс-тсс!

Том Кобл решил, что ему затыкают рот, и разобиделся.

Неподалеку от дедовых ворот была кочковатая, поросшая травой ложбинка. Тут росли фруктовые деревья, куры похаживали между пестрых грядок, а возле прудика, затянутого ряской, валялось бесхозное зеленое ведро – краем в воде, краем на суше. Том обыкновенно играл в этой ложбинке, а дальше ему ходить не дозволялось. У подножья холма начинались заросли бука и дикой вишни; вишня вскоре отступала, ей крутой склон не по нраву, зато буки добирались до самой вершины. А с ними – тайком – и Том Кобл. Непростое дело – одолеть прогалины и острые каменистые выступы, того и гляди упадешь. В прогалинах толстым слоем лежали палые листья – бурые, точно траченный временем и ветром брезент, почти черные, точно скорлупки грецких орехов с изнанки. За долгие годы тут скопились горы листьев, Том проваливался в них, как в сугробы, по самую макушку. Листья застревали в волосах, попадали за шиворот, прилипли к одежде спереди и сзади, а ладони и коленки Тома становились черным-черны, словно их натерли орехом. И дед безошибочно узнавал, откуда вернулся его непоседа-внук. Мог бы и не спрашивать: «Том, где ты был?» Но разве дед смолчит!

Приходилось Тому объяснять:

– Вижу – кролик бежит рогатый, ну и я за ним. Как схвачу за хвост, хвост и оторвался! Тут пришел сам Герцог в золотых ботинках и сказал, что хвостик надо в палой листве посадить, тогда там на Михайлов день новый кролик вырастет. Пойдем, дедуля, покажу, где я хвост посадил!

Только дед отчего-то не шел. А брал вместо этого свои шлепанцы с каминной полки, клал внука себе на колено кверху задницей и шлепанцем со всего размаху – шлеп! шлеп! После очередной порки Том Кобл обиделся вконец. Ну чем он виноват, если видит мир так, а не эдак, не как все люди?

Такая вот тяжелая жизнь и заставила Тома Кобла подстроить собственную кражу.

Угодить в руки феям – дело нехитрое. Однажды вечером, перед восходом луны, Том отправился на грибную полянку и улегся в траве, не прочитав молитвы. Когда луна выкатилась на небо, появились феи и сцапали Тома.

– Бесполезно плакать, Том Кобл! – заявили феи, когда он проснулся в недрах холма, в подземном царстве. – Нечего слезы лить! Теперь ты наш, на целых семь лет!

– – Вовсе я не плачу, – проворчал Том Кобл. – Это старуха Бетси Вэр ревела в три ручья, когда лиса у нее цыплят потаскала. Уж так она убивалась, так ревела, что из герцогского замка приехал дворецкий в атласной розовой карете и привез золотой желоб, чтоб туда старухины слезы стекали. На конце желоба был прудик с золотыми рыбками. Да только слезы оказались слишком горячими, рыбки зажарились, словно в масле на сковороде. Бетси их и съела. Мне тоже одна рыбешка досталась, вкусная, на пудинг с патокой похожа.

Выслушав Тома от слова до слова, феи забеспокоились.

– С таким намаешься!

– Может, отпустим?

– Никак нельзя, он на целых семь лет наш! Кто знает, вдруг и научится чему-нибудь путному за это время? С такими задатками он, пожалуй, самого чертяку околпачит!

– Вот, погодите, подучится немножко...

– Чему подучусь? – спросил Том Кобл.

– Колдовству, – бездумно ответил маленький эльф и тут же, опомнившись, прикрыл рот ладошкой.

– А мы с дедом вашего чертяку без всякого колдовства околпачили! – сказал Том Кобл. – На части разделали, окорок в дымоходе повесили – подкоптитъся, потроха сейчас дедуля разбирает, а копыта с рогами мы засолили, получилась полная кадка.

Тут вышел вперед старый хромой Волшебник и сказал:

– Отдайте-ка мне паршивца. Я найду на него управу. Пускай у меня на кухне послужит, а научится – чему научу, не больше.

Феи охотно сбыли Тома Кобла с рук на руки Волшебнику и отправились дальше, петь и танцевать.

Волшебник повел Тома в самую глубь горы. Его убежище состояло из трех пещер. Первая – кухня – была уставлена кастрюлями, горшочками и мисочками, под которыми весело пел разноцветный огонь – розовый, алый, золотистый, голубой, зеленый, а из-под крышек струился пахучий парок. Волшебник поручил Тому присматривать за очагом и оттирать с горшков грязь и копоть.

– Мы тут колдовские снадобья на ужин готовим? – осведомился Том.

- – Нет, – ответил Волшебник. – Мы ужина не готовим вовсе.

– Неужто так и спать – на голодный желудок? – возмутился Том.

г Отчего же? – возразил Волшебник. – Взмахну рукой – и ужин готов!

Тому поставили топчан прямо на кухне.

Во второй пещере он увидел обеденный стол, а ещё тут жила Уна, дочь Волшебника, очень красивая девушка лет шестнадцати. На ней было сотканное из лунного света платье – обычный наряд фей, а поверх – большой клетчатый передник с карманами. Уна сметала со стола крошки пучком птичьих перьев. На пол, однако, хлебные крошки не падали – они превращались на лету в звонкие серебряные монеты. Волшебник укоризненно поглядел на дочку:

– Вечно мне лишнюю работу придумаешь!

– Не могу же я сидеть сложа руки, – ответила Уна,.

Тогда Волшебник махнул рукой: вмиг исчезли и крошки, и монетки, а передник Уны развязался сам собой и повис на гвоздике. Однако, Уна повязала его снова, вынула из кармана кусочек кожи и принялась яростно тереть стол – до блеска.

– Кого ты привел, папа? – спросила она, бросив взгляд на Тома Кобла.

Между тем стол под руками Уны защебетал, засвистал нежно, по-соловьиному. Том прямо заслушался, но Уна с досадой сказала столу:

– Ну-ка, прекрати! Немедленно прекрати, слышишь?!

Но стол и не думал умолкать. Поняв, что его не переспоришь, Уна снова обратилась к отцу:

– Так кого же ты привел?

– Это Том Кобл из Югопута, – ответил Волшебник. – Мы его сегодня украли на семь лет.

– А у Бетси Вэр тоже стоял стол, – вступил в беседу Том. – Одноногий стол, вместо ножки – львиная лапа. Бетси его тоже терла-терла и стерла крышку дочиста, только ножка осталась. И убежала тогда ножка в рощу, и повстречала льва – совсем безногого. Все его ноги остались в капканах, которые Вильям Дженкс на зайцев ставил. Вот и уселся безногий лев на львиную ногу, а она побежала домой, к Бетси. Теперь старуха обедает на львиной спине, а как поест – лев обернется и все крошки дочиста языком слижет. Господин Волшебник, а что у вас в дальней комнате?

– Это моя комната, – сказал Волшебник. – И не советую совать туда нос.

За все годы, что Том прослужил у Волшебника, ему не довелось сунуть в дальнюю комнату даже кончик носа. Волшебник хранил там ворожбу, чары и колдовство. Иногда он выносил из комнаты книгу в коричневом переплете и читал ее, помешивая кипящие в горшочках зелья. Потом он говорил:

– Том Кобл, дай-ка мне семян папоротника.

– Налей-ка полчашки росы из большой бутыли.

– Взвесь-ка одну унцию прошлогоднего пуха.

– Отмерь-ка полтора ярда шелковой паутины, да побыстрее.

Том все расторопно выполнял, а между делом примечал, как колдует его хозяин. И многое понял. Но всегда оставалась какая-то колдовская заковыка, а какая – Тому и невдомек.

Зато он прекрасно разводил огонь под кастрюлями, и не простой, а разноцветный. Только я вам сейчас его секреты не открою, чтобы пробовать не вздумали. А то кто знает, чем это грозит? Одно дело – сварить на завтрак яйцо на обычном огненном огне, каким горят уголь, дрова или торф. Яйцо яйцом и останется. Но совсем иное дело – варить яйцо на голубом, зеленом или лиловом огне, как научил Тома старый Волшебник. Яйцо может стать золотым или резиновым, а то еще расправит крылышки и улетит восвояси. Короче, съесть на завтрак яйцо вам вряд ли удастся.

На исходе семилетней службы Том превратился в красивого долговязого подростка четырнадцати лет, а Уна так и осталась прелестной шестнадцатилетней феечкой. О Томе она заботилась истово, точно старшая сестра о братишке. И умывала его, и причесывала, и одежду чинила. Том всегда ходил стираный-глаженый. Частенько после Униных умываний он узнавал себя с трудом, но ему это очень нравилось. То заблестит лицо, точно позолоченное, то вместо носа клюв отрастет, острый, как у дрозда. Причешет его Уна, а волосы торчком встанут, так и потянутся вверх, как цветы к солнышку. А порой и вправду вместо волос зазеленеет травка и зажелтеют лютики. Штопала Уна прекрасно, но залатает дыру на пиджачке – глядь, а пиджачок превратился в синий бархатный камзол с медными пуговицами или в бронзовую кольчугу, или в простое рубище, как у Дейви, старшего пастуха, который смотрит за стадами Герцога. Какой бы наряд ни сотворила Уна, Том напяливал его беспрекословно, ведь другой одежонки у него не было. Да и Униных чудес хватало ненадолго – попадется Том на глаза Волшебнику, тот взмахнет рукой и вернет Тому прежнее обличье и одежду. А потом, сердито сдвинув брови, скажет Уне:

– Опять ты мне работенку придумала?

– Папа, должен же кто-то за мальчиком приглядеть! Но вот истек семилетний срок. На прощанье Волшебник сказал:

– Ты исправно служил мне, Том Кобл. Проси в награду все, что сможешь унести в кармане.

И Том, не раздумывая, выпалил:

– Хочу вашу коричневую книжку. Волшебник растерялся.

– Возьми лучше Бездонный Кошелек!

– Спасибо, не надо.

– Возьми Шапку-Невидимку!

– Спасибо, в другой раз.

– Возьми Сапоги-Скороходы! Но Том стоял на своем:

– Хочу коричневую книжку!

Понял Волшебник, что опростоволосился. Но – делать нечего – отдал Тому волшебную книгу. А напоследок дунул мальчику в левый глаз.

И Том отправился в родной Югопут.

В Югопуте ничегошеньки за это время не изменилось. В такое захолустье перемены приходят раз в сто лет, когда хозяйка трактира «Гирлянда» поменяет пестрые ситцевые занавески на красные, однотонные, а на тусклой витрине магазинчика вместо леденцов появятся бомбошки с ликером. Все было по-прежнему... Но – удивительное дело! – Том шел по улице и никого не узнавал. Ни одного знакомого лица! Заглянув в магазинчик купить бомбо-шек, он увидел за прилавком вовсе не тетушку Грии, а совсем другую женщину. Она взвесила конфеты. Том полез в карман за деньгами и обнаружил, что денег-то у него и нет. Он сказал:

– Погодите минуточку, – и принялся листать волшебную книжку. Потом вынул из пакетика конфету, помудрил, пошептал, и конфета превратилась в монету! Вручив ее продавщице, Том получил два пенса сдачи, а вместо заколдованной конфетки честная женщина подложила в пакетик другую – ведь она продавала товар на вес. Том сунул конфету за щеку и пошагал по тропинке к реке, к дедовой избенке. Тут тоже ничего не изменилось: в траве похаживали куры, зеленое ведро лежало на боку возле прудика. Только вот высокую костлявую старуху, которая развешивала белье на веревке, Том – убей Бог! – не узнавал.

Он вошел в ворота и хотел было поискать деда или старшую сестру, но старуха грозно окликнула его:

– Эй, ты куда?! Том остановился.

– Если тебя из бакалеи прислали, – продолжала старуха, – так неси товар сюда, погляжу, что принес, а в дом сама отнесу.

– Ничего я не принес, – сказал Том. – А что вы заказывали?

– Ишь ты, он еще спрашивает! – возмущенно воскликнула старуха. – Где моя овсянка? Где соль? Где кофе? Куда сахар дел и пудру сахарную? Где, скажи на милость, хозяйственное мыло и свечи? Небось, все растерял по дороге!

– Погодите, – сказал Том Кобл. Усевшись на землю, он раскрыл свою книгу, а потом собрал, что под руку подвернулось – веточки, камешки, сухие листья – помудрил, пошептал и протянул старухе семь аккуратных свертков в голубой глянцевой бумаге со звездами. Старуха опасливо взяла первый:

– Что это?

– Должно быть, сахар, – ответил Том.

Старуха раскрыла сверток. Там и в самом деле оказался сахар, но не кусочками, а одним большим куском в виде утки. Утка трижды крякнула и снесла сахарное яйцо прямо в старухину ладонь. Недоверчиво покачав головой, старуха раскрыла другой сверток. Там оказались кофейные зерна – вроде совсем обычные, но почуяв свободу, они превратились в пчелиный рой и, жужжа, перелетели на сливовое деревце, что росло поодаль. Хмыкнув, старуха взяла соломенную корзину, загнала туда кофейных пчел и поставила на лавку вместе с другими ульями. Пчелы тут же перестали жужжать, а заурчали, точно зерна в кофемолке. В воздухе приятно запахло кофе. Все свертки оказались с чудинкой. Овсянка, например, сверкала точно золотая пыль, но Том заверил старуху, что варится она не хуже обычной. Хозяйственное мыло было не желтым, а разноцветным, будто радуга, и на нем читался стишок – по строчке на каждой цветной полоске. Соль на вкус оказалась сладкой, как сахарная пудра, а сахарная пудра – соленой, точно соль. Ну а из последнего пакета старуха вынула только одну свечку, свечка тянулась и тянулась, а конца ей все не было. Вытянув ярдов двадцать, старуха уморилась, и, уперев руки в боки, взглянула на Тома:

– Что, в бакалее других посыльных нету?

– Вовсе я не посыльный, – сказал Том Кобл.

– Чего ж тебя сюда занесло? – озадаченно спросила старуха.

– Хочу повидать деда и старшую сестру.

– Тут живем только мы с сыном. А как твоего деда зовут?

– Барнаби Кобл.

Старуха пристально взглянула на Тома.

– А сестру твою как зовут?

– Молли Кобл. Но она выйдет замуж за Вильяма Дженкса, когда он браконьерить перестанет.

Старуха взглянула на Тома еще пристальней. – Вот те и на! Ну а тебя-то как звать-величать?

– Том Кобл, – ответил Том Кобл. Старуха так и сверлила его взглядом:

– Тот самый Том Рхобл? Которого феи украли?

– Да, семь лет назад, – подтвердил Том.

– Семьдесят, – поправила его старуха.

Она закинула на веревку мокрый фартук и вздохнула:

– Что ж, вернулся так вернулся, ничего не поделаешь. Дед твой умер пятьдесят лет назад, сестра Молли – сорок лет назад. А я ее дочь, твоя племянница. Сперва мой отец, Вильям Дженкс, работал лесником, но и он уж тридцать лет как помер. А после и мой муж, Боб Дрейк... Двадцать лет с тех пор прошло. Зовут меня Салли Дрейк, а сына моего Джек, он у Герцога старшим лесничим служит. Что ж, дядюшка, снеси-ка это добро на кухню, да положи в буфет. Свечку нарежь как положено, да не тяни ее больше, Бога ради! Хватит.

Том послушно исполнил приказания племянницы. А потом пришел его внучатый племянник Джек Дрейк – крепкий мужичок лет тридцати пяти, и Салли поведала ему, что юный дядька Том вернулся, наконец, от фей из волшебного царства и будет теперь жить с ними – в тесноте да не в обиде.

Возвращение Тома вызвало в деревне живейший интерес, которого хватило на целых два дня. Те, чьи деды лежали в колыбели, когда Том попал к феям, останавливали его на улице и расспрашивали про здоровье, про житье-бытье у фей, а самые любопытные повторяли излюбленный вопрос Салли Дрейк – что он намерен делать дальше. Том приноровился отвечать так:

– Спасибо, здоров.

– Неплохо пожил.

– Еще не решил.

А через два дня в Югопут приехал цирк принца Карло и раскинул шатер на пустыре под названием «Полумесяц». Все позабыли о Томе Кобле, только и слышно разговоров, что о красотках, обсыпанных блестками, о черно-белых пони, о бело-рыжих клоунах, о силачах, которые могут поднять весь земной шар, о стройных гимнастах, которые порхают с трапеции на трапецию, точно птички с ветки на ветку. Все навострили уши, нетерпеливо ожидан, когда же грянет духовой оркестр, все искали глазами цепочки веселых разноцветных лампочек, все раздували ноздри от запаха сена и опилок. Том тоже купил себе билет на галерку за два пенса и пришел от цирка в полный восторг. Разговоров о цирковых чудесах хватило на неделю, а о Томе с тех пор никто и не вспоминал. И никого, кроме старухи Салли Дрейк, не волновало теперь, чем и как он заработает себе на хлеб.

– Пора, дядюшка, остепениться, – говорила старуха. – Смышленому, рукастому парню семидесяти семи лет от роду пора браться за дело.

– Не к спеху, – отвечал Том. – Я, когда подрасту, поступлю к Герцогу в лесники. Хорошо бы Джек меня по лесу поводил, показал тайные стежки-дорожки.

Джек согласился, и они теперь целыми днями пропадали в герцогском парке. На самом деле это был настоящий дикий лес. Джек учил Тома обращаться с ружьем, различать следы и разбираться во всякой иной премудрости, которая ведома лишь лесникам. Я в этом ничего не понимаю и рассказать не берусь. Знаю только, что однажды утром они повстречали в парке самого Герцога. Он обратился к Джеку:

– Здравствуй, Дрейк. Что-то неладное творится в парке, заметил?

– Разве, Ваша Светлость? – удивился Джек Дрейк. – Вам почудилось.

– Пойдем, покажу.

Все втроем направились они к кроличьему загону и увидели сотни кроликов, крольчих и крольчат, серых и белых, старых и малых – как оголтелые носились они по вытоптанному склону холма, и у каждого на голове красовались... рога!

– Вот так диво! – Джек Дрейк протер глаза.

– Это еще не все, – сказал Герцог и двинулся дальше – на полянку, которую издавна облюбовали олени. Все олени до единого – и мышастые, и пятнистые – сгрудились в то утро на полянке, и все, даже тонконогие оленята, хлопали крыльями!

– Вот уж диво дивное! – Джек Дрейк недоуменно почесал в затылке.

– Ну а это тебе как понравится? – спросил Герцог и повел его к высокому кургану. Там, на вершине, стояла красивая ножка от стола – красного дерева, с точеной когтистой лапой у основания, а сверху к ней точно прирос красавец лев; вполне живой, только безногий, он дружелюбно ревел и приветливо помахивал хвостом. Джек Дрейк поскреб подбородок и сказал:

– Каких только чудес на свете не бывает!

– Мне эти чудеса совсем ни к чему. – промолвил Герцог. – Ты тут старший лесничий, вот и позаботься, чтобы такого больше не было.

– Не беспокойтесь. Ваша Светлость, сделаем, – заверил Герцога Джек Дрейк. Он так пристально смотрел на ботинки Герцога, что тот тоже взглянул вниз... Ботинки стали золотыми! Великолепные с виду, но тяжеленные и неуклюжие, они приковали Герцога к земле, так что каждый шаг давался ему с трудом. Кое-как добравшись до замка, Герцог надел тапочки и заказал сапожнику новые кожаные ботинки. Так с тех пор и повелось: стоило Герцогу войти в парк, его обувь превращалась в чистое золото. Вскоре целый шкаф в замке наполнился сверкающими ботинками и туфлями.

Однако, чудеса в Югопуте только начинались.

Когда летом заиграла на стремнинах рыба, к берегу с удочками, корзинами и фонарями потянулись рыболовы, как две капли воды похожие на рыболовов из Томова детства, хотя приходились им внуками, а то и правнуками. Они устраивались в камышах, точь-в-точь как те, прежние, и сразу – уши заткнут, язык прикусят.

Том Кобл, как встарь, приходил, глядел на них, но вопросов не задавал. Они себе рыбку удят, а он лежит на бережке, книжку коричневую почитывает. И вот как-то раз зазевался рыболов, и жирный пескарь у него червяка утащил. Полез рыболов за новой наживкой, глядь – а в банке вместо мошек с червяками сок петрушки. И у дружков его такая же беда. Так и разошлись в тот вечер по домам без улова.

Назавтра снова пришли, удочки закинули. И Том Кобл тут как тут – сидит в камышах, книжку читает. Вечер выдался славный, дождливый – рыба клевала беспрестанно. Но вдруг дождик кончился, выкатилась луна – словно серебряное блюдо, а рыбки выпрыгнули из воды и – прыг, прыг – прямиком на небо. Заплясали, захороводились вокруг луны – кто плавно, кто шустро. Поблескивают плотвички, изгибаются в танце уклейки, пескари плавниками играют. Полдеревни выбежало на улицу – взглянуть на небывальщину. Ну а кто спал без просыпу, узнал о чуде только поутру... Незадачливые рыбаки снова разошлись несолоно хлебавши.

Но они верили в удачу. И назавтра снова сошлись на берегу: Том – с книжкой под мышкой, а рыболовы – с удочками. Ничто им в ту ночь не помешало, тихо-мирно таскали плотву до самого рассвета. Однако, собравшись домой, они не смогли вылезти из камышей, поскольку пустили там прочные, цепкие корни! И остались горе-рыболовы у реки на веки вечные.

Деревенские ребятишки их не забывали, угощали лакричными конфетками. А как плеснет на стремнине рыбка, рыболовы закинут удочки и рады-радешеньки. Так что доля им досталась вполне завидная. Только одному бедняге не повезло: недосмотрел кровельщик Джем Тернер, срезал его вместе с камышом и примостил на крыше коровника-развалюхи, под самый гребень. Впрочем, рыболов и тут не унывал. Наберет детвора ведерко дождевой водицы, поставит под коровником, а он закинет удочку – благо руки свободны – и счастлив.

Конечно, это далеко не все проказы Тома Кобла, но всех и не перечислишь, ведь чудеса случались в Югопуте каждый божий день, семь лет кряду. Наколдует Том, накудесит, да только все у него как-то нескладно, кривобоко выходит. Нелепые какие-то чудеса!.. Старуха Салли Дрейк сразу заподозрила, что дело тут нечисто, и велела Джеку не брать дядьку Тома в лесники, а определить учеником к деревенскому сапожнику.

Сапожник взял парня на год, и Том Кобл справно шил ботинки и туфли, но в них непременно находился какой-то изъян. Правый ботинок всем хорош, а левый – с придурью. Первую пару Том сшил для Гарри Блоссома – подручного из трактира «Гирлянда». Надел Гарри туфли за стойкой, шагнул к Джему Тернеру с кружкой пива – сперва правой ногой шагнул, потом левой – и очутился среди лука, на огороде доктора Дейли, который жил в полумиле от трактира. Направился Гарри назад, шагнул правой, шагнул левой и – приземлился в классе под дружный детский хор:

– Дважды один – два!

– Я в этом не уверен, – отозвался Гарри Блоссом и быстренько сел на пол, чтобы – не дай Бог! – еще куда-нибудь не шагнуть. Он снял злополучные ботинки и вернулся в трактир босиком.

Следующую пару Том Кобл сшил для пастора. Преподобный отец надел новые туфли на воскресную службу. Правая вела себя вполне пристойно, зато левая так и норовила пуститься в пляс. Едва коснувшись земли, она вскидывала ногу пастора вверх, будто ножку танцовщицы. Пастор вышел из дому поздно и возвращаться времени не было. Ему удалось незаметно пробраться в церковь к началу службы, и прихожане ничего не заподозрили. Зато каково же было их изумление, когда преподобный отец выпорхнул на кафедру, точно Коломбина на сцену. Вот и пришлось ему, бедному, изловчиться и читать проповедь, стоя на одной ноге.

Иногда сшитые Томом левые ботинки умели летать, туфли щипали за пятки своих хозяев-врунов, стоило им сказать хоть одно лживое словечко – Том Кобл был очень правдив. А некоторые левые тапочки оказывались прозрачными и хрупкими – из самого настоящего стекла.

В конце концов сапожник передал Тома Кобла кузнецу. Здесь Том принялся ковать подковы, которые, даже не познакомившись со своей будущей хозяйкой-лошадью, соскакивали с наковальни и галопом мчались на вершину холма. Лошадь так и стояла в кузне, перебирая неподкованными ногами, а раскаленная подкова скакала по лугам, перемахивала через изгороди и канавы, сама приходила на конюшню и, остывая в стойле, поджидала хозяйку.

Тогда кузнец передал Тома фермеру. Хлеба и клевер поднялись в тот год густые, из чистого шелка, а в шелку там и сям краснели ситцевые головки мака. Короче, не поле, а воскресная дамская шляпка. В один прекрасный день пестрая курица, лучшая на ферме несушка, не заквохтала, как обычно, во дворе, а гордо прошествовала на кухню и объявила остолбеневшей фермерше:

– Хозяйка, хочу сообщить вам, что я только что снесла великолепное яйцо.

Тут Тома Кобла и рассчитали.

Вернувшись к Салли Дрейк, он снова взялся за свою коричневую книжку и кудесил помаленьку: то у него речка вспять потечет, то снег сахарной глазурью заблестит, то школа на верхушку дуба взгромоздится, и дети примутся, точно белки, на урок лазать. Погнал фермер Джолли овец на скотобойню, а они, завидев мясника, превратились в белые облачка и растаяли в голубом небе. С той поры, едва на небе появлялось белое облако, деревенские непременно говорили друг дружке:

– Вон Джоллина овечка гуляет.

Так и минуло семь лет с тех пор, как Том вернулся из волшебной страны. И был он теперь совсем взрослым парнем, ему исполнился двадцать один год.

Как раз в день своего рождения Том гулял возле реки и повстречал среди высокой травы хорошенькую незнакомую девушку в серебряном переливчатом платье и клетчатом переднике. Распущенные волосы волнами струились из-под венка, сплетенного из звезд, а сверху красовалась шляпка с пышными цветами. Девушка тщательно пропалывала лютики на берегу – руками и маленьким садовым совком. Вытащит сорняк – и на этом месте остается золотое колечко. Берег был уже усеян колечками – на всех югопутских невест хватит. Понаблюдав за девушкой, Том сказал:

– С добрым утром.

– С добрым утром, – отозвалась девушка, воткнув совок в землю.

– Что ты делаешь? – спросил Том.

– Белый свет пропалываю, – ответила девушка.

– На это же потребуется уйма времени! – воскликнул Том. – Погоди-ка!

Он заглянул в коричневую книгу, оторвал молодой побег, трижды махнул им во все стороны, и все сорняки вмиг исчезли. Только лютики отчего-то стали из желтых голубыми.

Девушка нахмурилась.

– Ты зачем сделал мою работу? Да ещё такую неразбериху учинил! Голубые лютики! Ужас какой!

– Не ужас, а волшебство, – возразил Том.

– Терпеть не могу волшебства! Только работу портит.

– Зато время бережет!

– Да кому нужно время, если делать нечего?! – возмутилась девушка и, поднявшись с колен, взглянула на Тома повнимательней.

– А ведь я тебя знаю! Ты – Том Кобл!

– А ты Уна! – обрадовался Том. – И тебе по-прежнему шестнадцать лет, хотя мы семь лет не виделись.

– Минут, а не лет, – поправила его Уна. – За тобой же только что дверь закрылась. Как это ты подрасти успел?

– Зачем пожаловала, Уна? – спросил Том. – Книжку я не отдам, так и знай!

– Ох и надоели вы со своей книжкой! Она мне всю жизнь испортила. Если хочешь знать, Том Кобл, я рассорилась с родными и пришла, чтобы меня украли люди. Думаешь, вам, людям, наша волшебная жизнь интересна, а нам до вас и дела нет? Мне, например, ужасно интересно, как вы тут, на земле, живете. Вот пойду сейчас в деревню, чтоб меня там украли!

Кивнув на прощанье, Уна удалилась, и в тот день Том ее больше не видел. Поутру случилось ему проходить мимо трактира «Гирлянда» и там, за стойкой, он приметил Уну – Гарри Блоссом учил девушку перетирать пивные кружки.

– Ничего, скоро приноровишься, – говорил Гарри. – Изловчись как-нибудь так вытирать, чтобы лепестки роз да жемчужины на дне не оседали, а то двойная работа получается.

– Попробую, – ответила Уна. – Только трудно враз позабыть, чему тебя всю жизнь учили. Издержки воспитания. А вот и Том Кобл! Заходи, Том, заказывай, что душе угодно. Я тут теперь главная и единственная служанка. Трактирщица меня вчера бельевой веревкой опутала. Так что я благополучно украдена и вернусь в волшебную страну лишь через семь лет. Чего желаете, Том.

Подай-ка мне имбирного лимонаду, – попросил Уна побежала за бутылкой, осторожно размотала проволоку, и пробка стрельнула в потолок, а за нею вылетела сигнальная ракета и рассыпала по земляному полу разноцветный дождь.

– Попробуй еще раз, – посоветовал Том.

Уна принесла другую бутылку, пробка снова выскочила, но как только Уна собралась наливать лимонад, горлышко оказалось заткнуто новой пробкой. И так – всякий раз, когда она наклоняла бутылку!

– С третьей наверняка повезет, – утешил девушку Том Кобл, и Уна поспешила за третьей бутылкой. На этот раз лимонад хлынул в кружку без приключений, а когда пена осела, Тому открылось его прошлое и будущее. Но он, ничуть не смутившись, с удовольствием осушил кружку до дна.

Уна сказала:

– С вас три пенса. У Тома, как всегда, ни гроша за душой не было. Взяв с пола щепотку опилок, он превратил их в монетки и отдал Уне. Она укоризненно покачала головой:

– Опять колдовские штучки! Ну когда ты научишься жить, как все люди?!

Монетки она бросила в кассовый ящик, а они принялись играть там в орлянку: так и крутились до полуночи, пока трактир не закрылся.

Уна прослужила в «Гирлянде» целых семь лет, но это отдельная и очень длинная история.

Все эти годы старуха Салли Дрейк – по-прежнему бойкая и проворная, даром что ей уже восемьдесят стукнуло – непрерывно пилила Тома Кобла. Пора, мол, бросить ворожбу и работать по-людски.

На ее ворчание Том неизменно отвечал:

– Успеется.

Однако, вскоре Джеку Дрейку взбрело в голову жениться, и он уехал в Серрей. Повстречав Герцога в парке, Том предложил себя на место Дрейка.

Герцог жил на другом конце парка, в пяти милях от Югопута, и не слыхивал о деревенских чудесах. И уж, конечно, не подозревал, что рогатых кроликов, крылатых оленей и золотые башмаки сотворил Том Кобл. А между тем, для башмаков к замку пристроили новое крыло, и оно было забито до отказу. Ничего не подозревающий Герцог назначил Тома старшим Лесничим, прибавив: Ты, вероятно, уже знаешь здешний лес.

– Как свои пять пальцев, – подтвердил Том Кобл. Услышав о новой работе юного дядюшки, Салли

Дрейк лишь фыркнула и покачала головой. У старухи на все имелось свое мнение, но она держала его при себе. Какое, в конце концов, дело ей, Салли Дрейк, если на буках созреют виноградные гроздья, на ясенях вырастут гигантские примулы, а белки на королевском дубе засудачат по-китайски. Пускай Герцог сам разбирается, а ей недосуг. Каждый день гуляки обсуждали в трактире новые чудеса, случившиеся в герцогском парке. Уна из-за стойки слышала все от слова до слова и кипела от возмущения:

– Ну что за нелепый парень! – говорила она, перетирая оловянные кружки. – Все не как у людей!

Вытертые Уной кружки превращались на полке в пузатых человечков. К счастью, они оставались полыми и по-прежнему годились для пива.

Как видите, Уна презирала Тома Кобла. Она сбежала из волшебной страны к людям и хотела жить по-людски, а Том так и норовил напомнить ей о колдовских повадках её милых родственничков. Том, в свою очередь, считал Уну чудачкой. Зачем лишать себя радостей жизни? Зачем готовить обед на плите, если есть скатерть-самобранка?

По всему поэтому Уна, пока служила в «Гирлянде», Тома Кобла не жаловала. А он и не набивался в друзья. О чем говорить с такой занудой?

Конечно, Уна была вовсе не занудой, а просто хорошей трудолюбивой девушкой. Она хотела приносить побольше пользы и с готовностью бралась за любое дело: жарила и парила, мела и убирала, пиво наливала, перины взбивала. Копала грядки, кормила цыплят, по понедельникам стирала, а по вторникам гладила. Наливала в лампы керосину, кормила сторожевого пса, стояла за стойкой – всегда приветливая и свежая как цветок. Трактирщица говорила, что не было б ее служанке цены, кабы...

Короче, беда с этой Уной да и только! Старается, старается, а вся работа насмарку.

Положит капусту в кастрюлю – щи варить, глядь – в кастрюле пыхтит каша! Вымоет поутру крыльцо, а завсегдатаи трактира к ступенькам приклеются, ногой шевельнуть не могут, покуда не пообещают хозяйке исполнить все, что ее душе угодно. Подметет Уна комнаты, сотрет пыль, а за веником и тряпкой остается россыпь серебряных монет. Примется пиво варить, оно в золотой сироп превратится. Испечет пирог, а в нем дрозд свистит-заливается – и хорошо, если один! А кто вздумает спать на взбитой ею перине, непременно проснется в аравийских песках.

Пойдет картошку копать – принесет шоколадного крема.

Пойдет яйца из-под кур собирать – принесет пасхальные, расписные, с подарками внутри.

Постирает простыни – они превратятся в полотняные салфетки, выгладит салфетки – они носовыми платками обернутся.

Нальет в лампу керосину – она лунным светом засияет.

Накормит пса, а у него хвост драконий отрастет.

Откроет бутылку... Впрочем, вы уже знаете, как Уна открывает бутылки.

И на исходе семи лет Трактирщица не выдержала:

– Уна, иди-ка ты домой.

– Хозяйка, пожалуйста, не гоните меня! – глаза Уны наполнились слезами.

– Семь лет истекли, и я беру другую служанку. Ты славная девочка, Уна, но колдовские привычки в Югопуте ни к чему. Из-за вас с Томом Коблом о нашей деревне дурная молва пошла по всей округе.

– Из-за меня и... Тома Кобла!? – обиженно воскликнула Уна. – Том мне не ровня! Он же лентяй, каких мало! Ничего полезного в жизни не сделал. Да и колдовать толком не умеет, потому что мой отец дунул ему на прощанье в левый глаз. Но, хозяйка, я-то стараюсь! Я так хочу приносить людям пользу!

– Вижу, что стараешься, – ответила Трактирщица. – Но у тебя все наперекосяк выходит, не лучше, чем колдовство у Тома Кобла. Вы с ним одного поля ягода. Нет, дорогуша, не могу я тебя больше держать. Зря я, видно, тебя украла. Прощай! Возьми что-нибудь на память – что в карман влезет.

– Тогда я забираю трактир «Гирлянда», – промолвила Уна. Хозяйка не успела и глазом моргнуть, как стойка и столы, кухня и спальни уменьшились, сжались, и весь трактир поместился в кассовый ящик. Уна сунула его в карман клетчатого передника и направилась домой, в волшебную страну.

В тот день, заглянув домой попить чаю, Том застал в избушке хозяйку «Гирлянды». Она сидела у печки и, ломая в отчаяньи руки, рассказывала Салли Дрейк о своем горе.

– На что я жить-то теперь буду, госпожа Дрейк? – причитала она. – Герцог мне новый трактир не выстроит! Ой, бедная я, бедная... А у Герцога такой громадный замок на одного, да на жалкую сотню слуг! Вот бы мне – хоть чуток, хоть флигилек... Я бы снова трактир открыла.

– Погодите, – остановил ее Том Кобл. – Не волнуйтесь. – Он вынул коричневую книгу и принялся водить носом по строчкам.

Салли Дрейк недовольно сказала:

– Отложи-ка книжку, дядюшка, да садись чай пить.

– Не к спеху, – ответил Том Кобл и, пошуровав кочергой в печке, прошептал над ней волшебные слова. А потом уж сел пить чай.

Вернувшись в деревню, трактирщица увидела на месте «Гирлянды» четверть герцогского замка. У дверей уже толпились завсегдатаи в ожидании пива.

Герцог обычно смотрел на чудеса сквозь пальцы. Не придал значения винограду на буках и примулам на ясенях, даже белкам, болтавшим по-китайски, особенно не удивился. Он так и не понял, отчего забил фонтан вина посреди искусственного озера; не заметил, когда же мраморный амур, сидевший на бережке, научился петь «К заутрене звонят» и плюхаться в воду голой попкой; он проморгал день, когда белые лебеди обзавелись золотыми коронами, а в распустившихся кувшинках появились румяные пирожки. Однако, парком он очень гордился, непременно показывал гостям лебедей да и пирожками угощал на славу. Но, недосчитавшись в замке целого крыла, где он, к тому же, хранил оружие, Герцог забеспокоился. Его спальня теперь лишилась стенки и стояла, открытая злым восточным ветрам. Герцог решил, что чудеса зашли чересчур далеко и пора