Эскизы на улетающих листьях 20 страница

Но, не обучаясь этой нехитрой науке, мы склонны отдаваться резвому ветру, который срывает нас по своей прихоти и кружит вихрем в воронках всепоглощающего времени.

С листьями уносится жизнь.

Однако мы собираем их поздней осенью, сушим в толстых старых книгах, которые никогда не открываем, и делаем из них гербарий. Зачем-то.

 

 

7. Человечек

 

Мрачные лица, перекошенные злобой и завистью. Скулы их сжаты, словно в пружину, — собрана вся злоба мира. Ненависть в стеклянных и безразличных глазах их.

Дай им волю: они растерзают тебя, словно дикие волки, в мелкие клочья. Они не брезгуют свежей кровью, и вкус только что разорванного мяса особенно сладок им.

В предательстве для них нет ничего смущающего — только бизнес. Ты представляешь для них угрозу, если посягнул на лакомый кусок. Уничтожить тебя!

Умри ты сегодня, а я, может быть, завтра. А может быть, и нет, — еще посмотрим! Но ты — умри сегодня. Вот их логика. Они не думают о последствиях: они пожирают... друг друга. Для этого они построили общество потребления.

Зачем?

Чтобы жить. Уничтожать себе подобных, чтобы чувствовать себя живыми.

Жить, чтобы жрать!

А как же еще: ведь есть же кишки. Совесть тут лишнее изобретение, ибо ее ты не найдешь в кишках.

Есть только кишки, которые нужно, по возможности, туже набить какой-нибудь крупой, купленной за разноцветные бумажки. Взять от жизни все, отняв это у других.

Им не важен другой, ибо он конкурент в потреблении. Каждый заботится только о своем благополучии. Они не знают, откуда пришли и куда уйдут, но им это не интересно.

Пока есть кишки, логика жизни предельно ясна: жри, пока жрется всех и вся!

Ты спросишь меня: "Кто они?"

Я тебе отвечу: "Люди. А кто это — я, признаться, так и не разгадал".

Их невозможно переменить: они всегда лгали, предавали и убивали. Они будут делать тоже самое и впредь.

Их бесполезно учить, ибо они все знают наперед. И, действительно, нет более убедительной логики, чем у них — их собственные кишки, в которые они так преданно верят, выгнут любые побочные рассуждения в прямую... кишку.

Но их возможно полюбить.

Если только вспомнить, что в каждом из них когда-то был маленький человечек божественного (по крайней мере, неизвестного ни для кого) происхождения. Возможно, что в силу каких-то обстоятельств, ему не удалось вырасти и стать большим, но он и не умер. Дети, милые и наивные существа, некогда так славно дружившие с ним, вдруг выросли и перестали прислушиваться к нему. Они перестали замечать его, забыли, словно детский сон. А он, между делом, совсем не забыл про них. Он просто спрятался где-то глубоко у них внутри, может быть в сознании, а может, между складок этих пресловутых кишок. Сидит себе в темноте и горько плачет о том, что никто больше с ним не играет.

Но ждет, когда его непременно позовут. Тикают часики, а он плачет и ждет. Ждет, когда с ним заговорят, и верит, что он тоже сможет вырасти.

Как думаешь, позовут они его?

В каждом человеке живет такой человечек, но не каждый помнит об этом.

Но ты — помни. Найди его в себе, а затем в каждом.

Позови его, — и он отзовется!

В каждом звере есть такой человек, в крайнем случае, человечек.

Не отвергай его.

Отделяй большое от малого и умножай только малое, ибо большое слагается из малого.

Полюби его, и ты сможешь полюбить весь мир.

 

 

8. Игра

 

Скучно, нет огня.

Опускаются руки.

Не видишь пути.

Сумерки жизни.

Потому что не играешь. Не хочешь. Не понимаешь.

Бежишь не для того, чтобы прибежать куда-то или убежать от чего-то, а чтобы не останавливаться в принципе.

Остановка подобна маленькой смерти заживо. Мы с детства больны движением — из физкультуры мы почерпнули, скорее, "физ", нежели "культура", — смыслы и ценности последней мало ведомы нам.

Жить в мире игры и не играть, не бегать, значит, не жить вовсе. Иллюзия жизни раскачивается на этих качелях. Ведь тебе совершенно нечего делать в покое. Покой — враг жизни, он целителен лишь для больных. Жизнь требует неустанного движения.

Ты крутани легонько рулетку этой жизни, и кураж вернется к тебе!

А с ним и желание властвовать, повелевать другими, а, следовательно, неизбежно и унижать.

Какая особенная сладость в том, чтобы унижать других — и не слабых, но сильных: валить ниц и топтать до потери дыхания последнего. Побеждая сильного, мы приобретаем иллюзию обладания силой. Лучше убивать самому, чем быть убитым другим. На этом стоит мир вот уже какое тысячелетие. Ведь если мир — театр, тогда в нем не только актеры, но и режиссеры, продюсеры, массовка, работники сцены и проч. В театре не может быть равенства и справедливости — пожинают успех и славу как раз те, кто имеют к этому весьма не главное отношение, а деньги заберет продюсер, ибо для него все это просто бизнес.

Хотите играть и превратить мир в игру — пожалуйста! — только не плачьте, когда проигрываете, не пытайтесь выжить слезу сочувствия и сострадания.

Кураж приносится деньгами, одержимость ими в количественном и качественном отношении. Когда их много, то и тебя как бы становится больше. Количество приносит с собой иллюзию обладания этим количеством и иллюзию защищенности от угроз мира. Деньги как количество несут в себе идею победы над множественностью окружающих бед. Множество денег вступает в спор с множественностью бед с целью значительного перевеса. В качественном отношении деньги выдают себя за власть. А как же: приятно-таки, когда кто-то ни с того ни с сего встанет раком перед тобой только потому, что ты посулишь ему много денег или попросту из подобострастия.

Власть имущие и очень богатые люди абсолютно уверены в том, что любым народом можно манипулировать сколь угодно и как угодно долго, потому что есть деньги — иллюзия и условность, которая устанавливает властные отношения.

Добавим сюда страстишек перемен!

А азарт игры и возможного проигрыша!

Играть до потери самости. Растворяться в игре. Играть не для того, чтобы выиграть, а для того, чтобы играть до бесконечности.

Человечество разлюбило покой и втянуло себя в модус дурной бесконечности, которому не будет конца.

В этой игре бесконечно крутится барабан, словно вечный двигатель. Можно играть, проигрывать и выигрывать, но невозможно остановиться.

В эту игру все играют всю жизнь и до самой смерти.

Смысл в том, чтобы тратить себя, тратить без счету, ибо не ты считаешь и тратишь не свое.

Только разжигая огонь, помни о том, что он заканчивается пепелищем.

Или опустить руки?

 

9. Мир

 

Как выжить в этом продажном мире?

Мир, в котором побеждают числительные, где человеку почти не остается места, — он ютится, ему не уютно.

Мир, в котором качество проигрывает количеству, высокое — низкому, внутреннее — внешнему. Человек вырождается в мутанта, все более оправдывая свое животное происхождение.

Жить в этом мире холодно и одиноко; довольно бессмысленно, впрочем, и жить-то, в общем, толком не приходится. Выживание — вот более точный статус нашего бытия. Выживать в надежде на то, что в будущем доведется пожить, только будущее это никогда не наступает. В этом ассиметричном мире, где благ мало, а людей много: подавляющее большинство обречено на нищету и унижение.

Быть человеком, самобытной личностью в этом мире, значит, быть невостребованным по определению, быть изгоем, ибо мир — это бесчувственная машина, управляемая посредственностью. Терпимость к мутантам чревата превращением тебя самого в мутанта же. Нетерпимость к ним просто ломает тебя об колено толерантности.

Чтобы выжить в мире, нужно заставить себя не просто играть в разные роли на этом дурном детском утреннике, нужно изуродовать свое лицо под различные безликие маски.

Нужно быть готовым к насилию в каждую секунду своего бытия. Школа насилия в самом широком смысле, должна быть пройдена изнутри и сызмальства. Готовность к насилию и школа борьбы с ней — вот единственный рецепт не быть застигнутым врасплох.

Не быть, чтобы косвенно быть.

Быть лишь в контексте, на полях пунктиром — в жирном тексте небытия.

Но можно стать стальным шаром, от которого все будет отскакивать прочь, плюнешь — стекает, ударишь — больно. А он все блестит своим холодом!

Он цельный и прочный, тяжелый, но приятный с виду, он блестит и внушает доверие своей твердостью.

Но когда он наносит удар, — он смертелен. Пройдясь по косточкам, он превращает их в песок. А если его зарядить в пушку, он разнесет все живое в разные стороны.

Такие — делают историю; они держатели успеха, власти и денег, — они идолы и кумиры, они на раздаче.

Но они, к сожалению, не люди, а всего лишь металлические шары.

Так кем же быть в этом странном мире, чтобы в нем можно было жить: невидимой пометкой на полях или стальным шаром?

Трудно жить в мире тотальной пошлости и мещанства; самобытность получает в ней только место посудомойки!

10. Маховики

 

Два маховика трутся друг об друга, высекая творчество. Один крутится в сторону материального, плотного и отяжеленного, он окручивает лихо, не оставляя времени на раздумья, расставив ловушки необходимости. Иногда кажется, что он крутится сам по себе, вне твоей воли так, как вертится земля вокруг своей оси — этот порядок неизменен.

Однако иногда тебя захватывает мысль, что так не может продолжаться вечно: движение материи, хотя и невозможно остановить, но из него постоянно хочется вырваться за пределы. Есть нечто такое внутри моей материи, что нестерпимо хочет ею не быть, выскочить из центрифуги необходимого. Это второй маховик духовного начинает свой разбег супротив маховику материального. От него невозможно отказаться, но тогда, рано или поздно, тебя будет ожидать бессмысленность, тоска, ибо все материальное тленно и преходяще. Но душа в миг своего первого осознания себя и до конца дней требует от тебя нечто совсем иного.

Два механизма крутятся в разные стороны, причиняя массу страданий их обладателю.

Но попробуй, останови хотя бы один из маховиков! Ничего не получится.

Жизнь не терпит ассиметрии.

Нужно, в конце концов, смириться с этими процессами, ибо и ты также преходящ в этом мире. Противовесы материи и духа вечны, а ты появляешься только на их стыке на малый срок.

Тебе дано счастье быть на стыке двух вечностей. Порой, даже самая непереносимая ноша, в итоге своем, есть, на самом деле, величайший дар природы тебе — ее сыну.

Так будь же любящим сыном!

 

 

11. Война

 

Стоит пропеть гимн войне, ибо нет таких времен, когда бы не было ее хотя бы на малое время.

Война! — ты несешь с собой горе и страдания, слезы и страхи. Ужасов твоих невозможно перечислить, ибо их легион. Ты ломаешь судьбы и их носителей на манер щепок или хвороста. Ведь не десятки, не сотни, не тысячи, — но миллионы жизней вырываешь ты из обыденной круговерти дней. Высасываешь жизненное начало, заключенное в наших убогих телах без остатка и выбрасываешь как не нужный силос. Куда безвозвратно забираешь ты жизнь живых? Ради чего?

Бесконечно больно видеть насильственную смерть.

Ты сжигаешь города и целые страны, под сапогом твоим жестоким гаснут тончайшие художества рук человеческих, империи и цивилизации улетают в забвение, чтобы никогда более уже не возродиться в былом величии. Хрустят косточки человеческие, словно песочек мелкий на зубах твоих, не съедаемых кариесом. Тысячелетиями живешь ты припеваючи, набивая нутро свое мертвечиной.

Не самые лучшие остаются после войны и в муках своих снова продолжают жить, чтобы через короткое время снова начать самоуничтожение.

Зачем же ты существуешь на земле нашей и без тебя грешной?

Миллионы маленьких, подрастающих деток, но с не маленькими слезками на щечках встретят новое утро без отца. Никто не заменит им отца — никто и никогда. Маленькая обида, точно зернышко, упадет в душу, и никому не ведомо, как оно прорастет, но маленькое когда-нибудь станет большим и будет мстить.

Война замыкается на саму себя. Мир, перемирие — это искусство обрезания этой стабильно замкнутой ниточки.

Но мир совсем не нужен взрослому мужику. Война необходима ему, как глоток холодного пива, если только у него нет хронического тонзиллита. Когда свобода закована в жесткие рамки ответственности и долга, — знайте, что там заложен источник будущей войны. Ибо оковы эти обязательно будут сброшены, как кандалы разума и логики.

Война — порыв безумства в поисках своего истока. У безумства тоже есть исток — это разум. Разум, который зашел в тупик.

Человек не переносит закрытых систем, ибо в закрытом пространстве чего угодно — он задыхается. Пружина развития, заложенная в нем, иногда выстреливает из-под гнета необходимости и разрушает все вокруг — система прорывается и открывает для себя новый горизонт.

Только непонятно, почему нельзя просто открыть, а нужно обязательно ломать?

 

 

12. Суета обыденности

 

Мелочная не прекращаемая возня каждодневных суетных дел способна свести с ума даже самого уравновешенного человека. Жизнь современного цивилизованного общества накладывает довольно жесткие рамки необходимости на сферу так называемой свободы человека. В мегаполисе человек свободен только в том, чтобы соответствовать и подчиняться идеалу городского жителя.

Но что значит быть городским жителем?

Значит, жительствовать среди машин, обживать пространство вокруг тебя, которое отчуждено и механизировано. Городской житель — раб своих машин, однако воображает обратное: будто машины служат ему и делают его бытие более комфортным. Такой житель постепенно утрачивает связь с природой, да и вообще с живым. Истончается связь и с самим собой, — поскольку машинерия развращает человека, приучая его к пассивности, — все сделает машина, справит любые дела и решит проблемы: только научись нажимать нужные кнопки. Все мы учимся только тому, чтобы правильно нажимать на кнопки.

Но на вершине этих познаний остается экзистенциальный вакуум и пустота.

Однако и эта пустота никогда не бывает совершенно пустой. Может быть, окажись мы в полной пустоте, мы смогли бы услышать, как она звучит, — родилась бы подлинная поэзия. Но беда в том, что пустота всегда замусорена различными шумами суеты.

Жизнь заставляет нас шевелиться, чтобы не отдать окончательно концы. Жизнь городов приносит не размеренный гармоничный труд, но суету. Надо то, надо это, там что-то сломалось не вовремя,... и все очень важно и необходимо. Жизнь утекает на важные дела, которые не составляют, к сожалению, главного и искомого.

Суета, словно ветряная мельница, рано или поздно, открывается перед каждым человеком. Отправляясь этаким донкихотом в длинный путь жизни, каждый человек искренне полагает, что на нем будет множество романтических приключений и небывалых ситуаций. Однако при встрече с самой первой же ветряной мельницей, наш герой надолго, если не навсегда, застрянет около нее. Суета только первый пробный камень испытаний на пути жизни. Ее нужно преодолеть, чтобы идти дальше. Ведь будут и другие мельницы.

Так что же нужно для того, чтобы преодолеть суету обыденности?

 

13. Встреча

 

Картина-представление человека о самом себе слагается по капелькам, по крупицам. Целое постигается разом. Мы полагаем душу, дух и прочие субстанции, которых тьма тьмущая, но находим себя как-то просто и цельно, однако именно так постигается цельность. Долго ищем, но к удивлению, внезапно находим. Целое неуловимо, но и не спрятано в шкафу. На пути к целому, мы ищем встречи и находим.

Однажды, когда я был еще ребенком, я вышел на улицу, немного поиграл во дворе со сверстниками, потом остался один. И в один момент вдруг почувствовал, что за спиной у меня кто-то стоит. Тот, кто был за спиной, излучал тепло и свет. Я ощутил острое желание обернуться, но в тот же миг какое-то другое чувство вступило в борьбу с первым и привнесло категорический запрет оборачиваться. Внутри меня поселилось смятение всех чувств и невозможность сделать что-либо: ни обернуться, ни оставить все, как есть. Я стоял, как вкопанный, не зная, что же мне все-таки предпринять.

Ситуация никак не разруливалась; что-то вроде страха сковало все мои члены.

Мысли мои лихорадочно прыгали в голове, словно кузнечики, и казалось, что они вот-вот смогут выпрыгнуть из нее. Я стал отчаянно спрашивать себя, — почему я засомневался: оборачиваться или нет? Что за сила остановила меня в моем порыве? Миг назад мир был ясен и несомненен, но вот он вдребезги разбит на мелкие кусочки. И сила, расколовшая мой огромный и цельный мир и меня, в свою очередь, находится только внутри меня. Я жил столько лет и не знал о ее существовании. Словно кто-то недобрый глубоко на дне океана неприлично рыгнул, и этот отвратительный воздух с силой и шумом вырвался на поверхность, возмутив спокойствие морской глади.

Сомнение взяло верх. Но сразу стало ясно, что его необходимо преодолеть. Но как?

Только усилием, только преодолением.

И тогда я обернулся.

Но никого не было за моей спиной. Только одинокие деревья тихо склонялись под натиском слабого ветерка.

Но где же тот источник тепла и света, который я так незримо и четко ощутил всем своим существом? Я огляделся вокруг себя и почувствовал, что он разлит повсюду и даже во мне, но только более слабой интенсивности.

В тот момент я понял, что весь мир пышет гармонией и совершенством, но нечто большее было доступно мне несколько секунд назад, если я бы следовал той тихой мелодии гармонии. Но что-то заставило меня сомневаться.

И с тех пор я считаю себя взрослым.

Время вечности приостановило свой бег, вероятно, для того, чтобы я мог жить на земле.

И пока я живу, я не теряю надежды снова обернуться; только в следующий раз я не буду сомневаться.

 

 

14. Баночки и таланты

 

Сначала я заготавливал крохи опыта и жизненной мудрости в маленькие баночки из-под нафтизина. Маленькие стеклянные баночки с резиновой крышечкой-пробочкой. Я делал это таким образом: вот, например, я умею играть на фортепиано, значит, этот талант я могу мысленно извлечь из всего своего множественного содержания и запечатать в отдельную баночку и подписать, чтобы не растерять, выделив в чистом виде свой небольшой музыкальный талант. Еще я умею лицедействовать: кривить рожицы, подражать и передразнивать других. Многие говорили мне: "Да у тебя талант!" Я поверил им и тоже решил извлечь его, отделив от всех остальных.

Систематическое занятие по извлечение своих талантов в сравнительно чистом виде превратилось для меня в увлекательную игру. Настало даже такое время, когда баночек стало сильно не хватать, несмотря на то, что в детстве я достаточно часто болел, и нафтизин шел практически как вода, количество талантов по моей методике пересилило все-таки количество баночек. Тогда я обнаружил в домашней аптечке другие старые баночки из-под витаминов, — они тоже были стеклянные, только с металлической крышечкой, навертывающейся по резьбе. Меня это ничуть не смутило, и я принял решение разбить все свои таланты еще и по объему. Ведь и вправду: не все же таланты одинаковы — есть более крупные, есть поменьше, есть и такие, которые даже и баночек-то недостойны. Я стал перекладывать крупные таланты в большие баночки, а мелкие оставлять в баночках из-под нафтизина.

Когда работа была закончена, мне стало очень грустно, ибо это совсем не интересно иметь много талантов, которые никогда не соединяются вместе: живут себе порознь, словно в отдельных квартирах. Я подумал о том, как хорошо было бы иметь одну, но большую банку, куда бы все эти таланты можно было бы слить в одну. И так слить, чтобы они не смешивались друг с другом, — ведь они уже были разделены и не смогут смешаться. Как было бы здорово, чтобы они все-таки перемешались все вместе и образовали какой-нибудь один очень мощный талант. Тогда я впервые позавидовал взрослым, ибо у каждого из них есть какое-то свое дело, которому они отдают всю свою жизнь. А для меня такое дело стало ассоциироваться большой-пребольшой банкой, в которую я когда-нибудь солью все свои мелкие баночки.

 

15. Пепел и огонь

 

Настоящая война идет в мире. Непрерывно и именно в мире. Война, как огонь, иногда вспыхивает ярким пламенем, сжигая в своем костре миллионы нераскрывшихся жизней. Но на его пепелище остается мир, который представляет собой тлеющие угли. Если подуть на них хорошенько, то можно получить маленькие костерки, которые своими коротенькими язычками будут силиться поглотить все, что можно еще сжечь. Если в этот момент подбросить туда сухие поленья, то костер возьмется с новой силой. Но счастье, если костер давно прогорел и вокруг только пепел. Это состояние можно назвать мирной ситуацией.

Мы живем в мире тлеющих угольков, и как-будто забываем, что он представляет собой пепелище прошлых исторических напластований. Пожар прошлых войн ни в какую историю, в никуда просто так не уходят. Этот мир весь насквозь пропитан костровым запахом.

Пепел, рано или поздно, осядет у каждого на волосах, серебря их, а под ними, что-то повернется в том органе, который ответственен за понимание. Можно прикоснуться ладонью к истории, если положить руку на пепелище, — она будет больно обожжена об угли, скрытые под серым пеплом.

Прикоснуться к истории, — все равно, что прикоснуться к вечности, — она всегда обжигает и вызывает страдание. Ибо также, должно быть, страдает и Бог.

Не случайно человек теряет веру в Бога, ибо и Бог, по-видимому, перестает верить в человека. Но только его логика кажется более убедительной: он не верит в человека, но точно знает, что человек есть, — он знает человека.

Когда же, наконец, человек сможет воскликнуть самому себе: "Я не верю в Бога, я знаю Бога".

Может быть, тогда нам удастся посыпать пеплом главу, бежать с пепелища, навсегда отказавшись от пожаров. Забыть привычный круговорот событий войны и мира, пепла и огня. Но, кто знает, может быть, только сжигая себя раз за разом все изощреннее и циничнее, мы все глубже постигаем простую, но чрезвычайно глубокую мысль, что мы все-таки живые, глубоко живые.

 

 

16. Одиночное плавание

 

А знаете, я все-таки умер. Вернее, не умер, а так...

пустился в плавание. (Впрочем, это долго объяснять).

 

...просто погрузился во что-то и поплыл непонятно куда, непонятно зачем, непонятно как...

 

...а вы никогда не плавали в облаках?

О, это чудесно!

 

...но больше всего, мне нравится море, еще больше эфир...

...тот самый эфир, из которого все мы созданы.

 

...только представьте себе на минуточку, что вас нет, — вы такой же эфир, как и все остальное...

 

...вот сейчас вы смотрите на меня, как я плыву, а на самом деле, меня там нет. Я растворился в эфире...

 

Есть только эфир и больше ничего.

 

Прощайте!

 

17. Переход

 

 

Нас миллионы, –

но мы мертвы.

Вас миллионы, –

но вы пока еще живы.

Что разделяет нас?

Пропасть.

Но вы видите мост и недоумеваете. –

Все не так уж плохо!

Но моста нет —

это наши кости.

Вы идете по исковерканным судьбам,

сами не зная куда.

А знаете почему?

Потому что мы убиты вами!

Но был ли кто-нибудь осужден?

Нет.

Вы хотите жить на той светлой половине

берега, не зная покаяния?!

Наивные.

Кто же из нас более мертвый?

 

 

Так учитесь у мертвых быть живыми!

 

18. Окно

 

 

Свежий воздух обжигает меня прохладой... свободы...

Окно моей памяти открывает передо мной панораму моей жизни.

Словно кинопленку, я могу раскрутить ее: увидеть, услышать, почувствовать, но не прожить заново. Ибо окно моей памяти прозрачно, но сокрыто от меня, ибо окно закрыто.

Я открываю окно...

 

Бытие и люди мелькают перед моими глазами в запотевших стеклах.

Я судорожно пытаюсь достучаться до них. Своей теплой ладошкой я протираю стекла, стучусь в них пальцами. Кричу им, но они сокрыты от меня. Окно закрыто.

 

Я открываю окно...

Бескрайний космос за окном моим. Мне стоит только протянуть руку, откинуть шпингалет и душа моя сольется с Единым.

Но мне душно и встать с постели нету сил... Окно закрыто.

 

19. Убегу

 

Когда-нибудь я обязательно убегу.

 

Брошу все и убегу.

 

Ведь у меня есть остров в океане.

 

У каждого есть остров, но не каждый об этом знает.

 

Я устал от дорог, мне достаточно одного пути...

 

...пути к острову, к себе.

 

Я хочу слушать симфонии моря и фуги ветра.

 

И пусть мой хрустальный замок на острове нещадно палит солнце.

 

Мой свет лежит через млечный путь...

 

к острову в океане.

 

А ты, прохожий, со мной?

 

20. Душно

 

Когда мне душно, я вспоминаю про Сартра. Сартр — поэт пустоты и ничто, выразитель духоты человеческого духа.

Я смотрю сквозь темное ночное окно в даль, в так называемое ничто. Вглядываюсь во мглу и мерцающие звезды, в легкий иней, сковывающий чахнущую осеннюю траву, на лысеющие под натиском прохладного ветра деревья. Я рассматриваю землю со своего десятого этажа, то есть, в сущности, с высоты птичьего полета, — и к огорчению Сартра, не нахожу ни пустоты, ни ничто.

Мир, в котором я живу, весь пропитан жизнью, — он весь есть нечто. И это вызывает у меня неподдельное удивление вот уже не один десяток лет. Природа, пусть даже так искалеченная городским ландшафтом, все же показывает мне свои знаки. Я толком ничего не знаю о природе, но всю свою жизнь догадываюсь, как смутно может догадываться городской абориген, о существование безграничного мира природы. Природа эта живая и разумная, в чем я, разумеется, не сомневаюсь, ибо достаточно посмотреть на травинку в детский, пусть даже самый плохой микроскоп, чтобы рассеялись все возможные сомнения.

Мир — это не ничто, а сплошное нечто. В этом нечто почти совсем нет места для ничто, но оно, конечно, существует. Остается только вопрос: в каких пределах? Галактики, созвездия и планеты окружают меня. Находясь на десятом этаже в пространстве 70 квадратных метров, мне кажется, что я надежно защищен от этой незнаемой мною бездной. Но я ошибаюсь. Незнание мое по поводу этой крайне редко волнующей бездны, не позволяет мне высказать суждение, что она есть ничто.

Когда меня застигает врасплох пустота, духота и тошнота моего пребывания на земле: чаша моего незнания не просто пуста, но иссушена, — я все равно не признаю этот мир за ничто.

Как предлагает мне спасаться Сартр?

Он говорит мне, что ты — ничто и окружен ничто. То нечто, что ты так страстно желаешь от жизни, не дано тебе, ты должен его выстроить сам, согласно своему собственному проекту. Ты держишь бытие в своих собственных руках, а еще у тебя есть самый главный инструмент — свобода. Придумай себе нечто, если не хочешь раствориться в ничто.

Если тебе душно — попробуй сделать шаг навстречу ничто, ведь ты ничего не теряешь, ибо сам ничто. Если тебе душно, открой окно и шагни из ничто в ничто вниз головой, и этот свободный шаг, который ты сознательно совершил, будет твоим подлинным бытием.

Как это страшно, когда философия учит умирать. Она хороша для тех, кто больше не хочет жить. Конечно, если все рассматривать только сквозь призму небытия, тогда ничего, кроме ничто за окном ты не увидишь.

Но надо искать, надо приучать себя видеть. Нам только кажется, что мы рождаемся зрячими, на самом деле, мы приходим в этот мир абсолютно слепыми, и только прожив жизнь, мы постепенно прозреваем. Материализм и позитивизм, которые захватили мировоззренческое пространство мышления современного человека, есть только первая стадия открывания глаз, — так ребенок впервые открывает для себя краски и звуки. Но смысл в том, чтобы научиться понимать эти краски и звуки, найти в них цели и смыслы, слиться, сжиться с ними так, чтобы, уходя, рыдать над ними, как над живыми и реальными, единственными средствами выражения твоего жизненного содержания.

Если начинать восприятие мира с ничто, то, пожалуй, ничтойностью и закончишь, — и тут только один путь: вниз головой.

Но можно распрямить плечи, поднять голову высоко верх и удивиться всему тому, что понять ты не в силах ни за что на свете, ни за какую жизнь, ни за какое время и усилие. Все это протечет сквозь тебя как яркий светлый миг, который ты благоговейно будешь вспоминать до последних секунд своей краткой жизни.

И никогда язык твой не повернется назвать это все ничто.

Пусть и ты не приблизишься к его определению: ты будешь жить в нем, изучать его, пытаться формулировать и измерять линеечкой, но оно все-таки всегда будет оставаться для тебя благословенным нечто.

 

 

21. Бездна

 

Есть бездна, которая противостоит разуму — абсурд. Ведь мы не знаем мира за пределами собственного представления о нем, но догадываемся каким-то скрытым чувством, что есть нечто за пределами нашего сознания. Незнание это рождает наше представление о нем как о мрачном и страшном, хотя, с таким же успехом, можно предположить его светлым и добрым. Всех философов по отношению к этой бездне непонятого можно разделить на тех, кто видит ее в темных тонах, — представляют ее как абсурд, ничто и проч., и тех, кто считает ее добрым началом. И то и другое недоказуемо, но бездна остается бездной.