Эскизы на улетающих листьях 24 страница

Человек бежит от своей убогой отдельности в поисках всеобщего равенства. И всегда будет искать только равенства во всех социальных системах, ибо парализующе одинок на перенаселенной планете.

Равенство — самый дорогой и излюбленный миф человека. Все люди братья, и все и всех можно выровнять в один прекрасный день. Мы все одинаковые в своих базовых потребностях, никто не смеет брать больше, чем может взять, а взять много невозможно. Если же брать больше, значит, отнимать это других. Неравенство разделяет и вносит раздор и ненависть до следующего равенства… революции.

Но мне думается, что игры равенства есть только беспомощные заигрывания со своей природой, которая вопрошает к нам вполне серьезно. Ибо в равенстве проявляется низменное в человеке. Все высокое и настоящее отчеканивается в мучительном одиночестве. Представляется очевидным, что полного равенства мы достигаем только в прозекторской: в этом вас убедит любой патологоанатом.

 

 

61. Звери

 

То, что люди порою напоминают звероподобных ящеров, хищных и вероломных, — не ахти какое откровение. Мы все еще продолжаем жить в мире не изученной антропологической экологии. Только что, быв рядом с тобой добрыми и нежными, чуткими и понимающими, близкими и родными, — они оборачиваются вдруг другой стороной. Неожиданно для тебя кажущийся вменяемым превращается в безумного, умный — в глупого, добрый — в жестокого, красивый — в уродливого. Только что знакомый вроде бы человек казался тебе своим, и ты как-то внутренне расслабился и доверился ему, распахнул перед ним то, что открыто не для каждого в силу глубинности, интимности переживаний, — а он внезапно сбросил маску человекообразного и превратился в чужого, в другого: в непонятного и иного, в звероподобного.

Обрушился на тебя вулканической лавой низменного. Горячие отбросы этой темной материи попадают в самое сердце твоего внутреннего космоса, начинают сжигать, расплавлять, разрушать все живое и доброе, что накопила твоя душа за долгие лета духовного возделывания.

Подлость и предательство, измена и наговор, сплетни, ложь, зависть … — да всего и не исчислить. Зло, как ни странно, неисчислимо, — как не старайся. Его так много как в количестве, так и по качеству, что всего нельзя себе даже вообразить. Попытка посчитать категории зла может свести с ума любого. Добро же всегда сознается в целых категориях и всегда конкретно и ясно. Такое впечатление, что живем в океане зла на маленьком островке добра, детства и света, который оставили тебе родные, и который ты продолжаешь оберегать для своих детей.

Но ведь и ты тоже входишь иногда купаться в это черное море. Ведь и в тебе, как ни прискорбно, живет звероящер. Попробуй как-нибудь срезать поверхностный слой кожуры, загляни в мякотную глубь своей неизвестности: там тоже по стенкам чернеет темнота.

Какой-нибудь грубый окрик или случайно отдавленная нога в общественном транспорте, может ошарашить тебя тем, что разбудит вулкан разрушительнейшей силы из твоего нутра.

Когда со стороны видишь падение человека, прежде всего, боишься за себя — как бы мне не оказаться в такой ситуации, о человеке в данный момент забываешь. Но на самом деле, падение другого, с которым мы связаны, роняет и нас. И хотя нравственное падение другого опрокидывает нас только частично: всего на одну ногу, на одно крыло, на одну мечту, — потеря равновесия открывает перед нами наклонную плоскость. Несколько таких падений в состоянии обрушить целый и крепкий до того внутренний мир, и его уже никогда невозможно будет вернуть. Останется только надежда на возрождение, но это уже будет совсем другой мир.

Мир падений…

Так открывается география. Так мир человека закаляют болезнетворные бациллы чужих падений и зла, против которых приходится вырабатывать иммунитет.

Один человек ради сиюминутных выгод просто и легко сбрасывает маску, словно он на карнавале, оголяя мощные и острые бивни, а другой в этот момент падает замертво от стыда и обиды. И никто никого не ест, как это делают животные. Просто продолжается карнавал.

 

 

62. Зачем все это?

 

Эти лица, эти виды, эта суета — этот мир?

Где искать огонь жизни? Снаружи или внутри? Посередине — только развилка дорог, по краям — только крайности. Скитаешься от огонька к огоньку в поисках согрева, но смысл, наверное, в том, чтобы согревать и светить самому.

Не для тебя ли создан этот мир?

Разжечь костер своего предназначения и дарить, светить, греть. Там, где огонь, там неизбежно будет что-то гореть и безвозвратно сгорать. Сам горишь и будешь жечь других, а может быть, и сжигать дотла. Но и себя тоже будешь жечь не жалея. И значит, — неизбежно грешить. Но если не гореть, тогда и не жить.

И где же тогда сыромяга истины?

В слове ли, в сердце ли?

Возможно ли знать точный ответ? Если есть вопрос, всегда ли возможно получить на него ответ?

Где бы и как не начиналась твоя жизнь, — у каждого она разная и неповторимая, — но рано или поздно, она окажется в точке пересечения. В ней человек понимает, что он вышел в открытый, неведомый космос. Космос жизни. Плаваешь в нем и понимаешь, что только совсем немного летаешь, только немного опираешься.

И где же твоя звезда?

Ты ищешь ее во все время твоего краткого пребывания на этой планете. Слоняясь от одной звезды к другой, ты меняешь ареал своего обитания, но продолжаешь искать ту единственную — свою. Ты знать не знаешь, как именно сможешь узнать, найти. Но что-то подсказывает тебе, что она обязательно должна быть. Звезды есть, и их много; так много, что каждому хватило бы и не по одной, но нужна именно одна. Звезд бесконечно, но счастье может принести лишь конечная, остроконечная.

Но что же тогда счастье?

 

 

63. Пожелание

 

Когда я думаю о том, что нас уже больше шести миллиардов, я пытаюсь представить себе каждого человека в отдельности. Сколько их по разным странам и континентам — все такие разные: и цвет кожи и национальность, род занятий и вероисповеданий. Каких только людей нет на белом свете: ни один не похож на другого. Один плавает в пироге за кокосами, а другой перелетает его на самолете с ноутбуком. Все связаны со всеми, но отчаянно делают вид, что не замечают этих связей.

Каждое утро я говорю себе, что я люблю всех этих людей: и хороших и плохих, симпатичных и отвратительных, — ведь все ж таки все они люди, такие же, как и я. Я не могу себе представить всех этих людей, собранных вместе, но каждому из них в отдельности я хочу пожелать, чтобы этот день у них был, они располагали этим днем в полной мере.

Для кого-то он обязательно будет последним. Кто-то обязательно кого-то убьет. Будут радости и ссоры, встречи и расставания, не прекратиться война и будет литься кровь. Но этот день, как и все предыдущие, будет днем выбора. У каждого в этот день будет еще один шанс быть тем, кем он задумал быть. Один день как шанс на жизнь. Каждый новый день есть отсроченная смерть, еще один аванс жизни.

Я желаю каждому, чтобы у него все сбылось сегодня. Пусть будут ошибки, они неизбежны, но пусть будут и победы.

Я желаю удачи, любви, веры.

И тому, кто в данную минуту плывет в пироге за кокосами. Он страшится коварных богов джунглей, но ему надо кормить свое маленькое голодное племя. Скоро сезон охоты, а еще не готовы стрелы. Пусть боги джунглей будут благосклонны к нему, и племя его не исчезнет с лица земли. Набрав кокосов, он благополучно вернется домой. Его не съест аллигатор и не растерзает леопард. Его маленькие детки в выцветших соломенных хижинах обрадуются свежим кокосам как самому лучшему, что может дать им боги в лице природы.

И тому, кто сейчас летит в самолете бизнес-класса с ноутбуком. Пусть полет завершится, минуя опасности. Не будет террористических захватов, грозы, нелетной погоды. Пусть этот самолет не упадет по вине механиков, которые опять не так закрутили гайку. Дома его ждет дом и семья. Он верит в прогресс и нанотехнологии. Ему нужно много денег, и они у него обязательно будут. Пусть у него все будет хорошо.

Я желаю, чтобы у всех все было хорошо на ту меру, какую они сами себе задумали!

 

 

64. Подлинность

 

Ах, как трудно до нее добраться? Бьешься, бьешься, чуть ли не всю жизнь, в поисках своего голоса. Своего, настоящего, подлинного. Того голоса, который невозможно повторить еще раз, ибо он неповторим и уникален. Услышать себя хотя бы один единственный раз во всю мощь — вот непосильная задача.

И где твоя песня, поэт?

Почему это чувство подлинности преследует нас всю жизнь? Все время нужно сравнивать себя с кем-то другим или с собою же, но чуть моложе, чуть старше, на пике. Необходимо постоянно сегодня быть лучше, чем вчера, — и чего-то обязательно добиваться в жизни, чего-то такого достигать особенного. Становиться профессионалом своего выбранного дела, складывать о себе положительную репутацию, приобретать дорогие бесполезные вещи, чтобы завидовали друзья и коллеги. Нужно, чтобы постоянно не остывали уважение и интерес к тебе со стороны других. Как будто без этого никак нельзя прожить?!

Какой-то агрессивный зверок живет в норке души каждого человека и беспокойно ведет себя. То вдруг случайно защемит сердце, накатив такой тоской и скукой жизни, что хоть вешайся на первом дереве: и убежать-то от нее некуда, — она ведь с тобой — тоска. То время от времени начинает покусывать тебя своими маленькими противными зубками — так, что на стену лезешь, но не понимаешь до конца: что делать-то?

Живешь своими интересами — скоро начинаешь скучать: общения подавай! Бросаешься в общение, словно с обрыва в карьер, вовлекаешься в ненужную суету — и то же вскоре начинаешь тосковать. А зверок этот никогда не дремлет — все ноет и ноет, как-будто напомнить мне что-то хочет. Да ведь я и сам знаю, что есть потребности иного, высокого порядка — надо совершенствоваться. Но как же знать дорогу. Вот ведь ноет внутри, а не скажет. Хоть бы показался, обнаружил себя, так сказать, — дело бы пошло.

Но нет, сейчас вот вспомнил о нем, а он как нарочно, затихарился. Но это только на время, — скоро опять начнет свою работу, ненасытный зверок

Вот и живем мы со зверком моим. Я что-то предпринимаю, что-то делаю, как мне кажется, очень важное и полезное, а он скребет меня потихоньку, если я чуть замедлю. По началу было непривычно, больно и обидно, а потом смирился — свыкся я с ним. Когда совсем тошно станет, приму грамм двести, а то и, чего греха таить, триста на грудь, распоюсь во весь голос. А он — ничего: притихает. Нравится!

 

 

65. Культура

 

Культура существует не для того, не для чего-то конкретного, а чтобы. К примеру, чтобы быть. Культура лишена утилитарных компонентов, от этого ее присутствие в нашей жизни становится незримым. Но она не фантом, как это хотела бы видеть любая власть, чтобы избежать ненужных трат.

Нельзя вложить рубль в культуру и требовать назад два, — культура не бизнес, — она не покупается и не продается. Человек прочитал книгу, сходил в картинную галерею, и что? Как он может оправдать сумму за билет? Как измерить конкретный результат такого соприкосновения с искусством, а культура — это далеко не только искусство. Культуру в этом смысле измерить невозможно.

Но попробуйте убрать сферу культуры из жизни человека, и он очень скоро превратится в животное, перестанет пользоваться туалетом и мыть руки. Т. е. отсутствие культуры скажется и на цивилизации. Культура — ось, на которую наматываются цивилизационные витки. Ее влияние не зримо только до тех пор, пока она присутствует, но она катастрофически ощутима в периоды ее отсутствия. Культура, как шапка-невидимка, заметна только тогда, когда шапки надета, своим отсутствием.

Никто толком понять не может: как это получается, что когда люди читают, пишут, размышляют, — они способны создать законы и выполнять их. Там, где культура, там скоро появляется общество, соответственно, там, где общество разрушается, оттуда уходит культура. А вместо нее остаются племена с племенными же взаимоотношениями.

Что же такое эта таинственная культура? Как понять ее и что делать, чтобы она неизменно была?

Культуру можно уподобить питательной среде, этакому опаринскому бульону, существование и поддержание которого на высоте всех своих лучших свойств, способно творить чудеса. В нем могут рождаться и развиться гении, которые находят для всех остальных смыслы и ценности определенного существования на данной территории в данное время. Показателем культуры, помимо прочего, является наличие гениев в стране: если таковы есть, значит, есть и культура. Гении и святые — вот клад любой страны. Культура порождает гениев, а они делают все возможное для продолжения ее существования. Здесь очевиден замкнутый круг, который ни при каких обстоятельствах нельзя размыкать: тайна их взаимоподпитывания пусть остается тайной.

Когда культура пронизывает общество, словно вьюн, просто присутствует в нем, появляется человек. Человек становится предметом и целью, смыслом и ценностью. Народ, население, масса, толпа и прочие бесформенные абстракты уходят, на их место приходит человек. Все вокруг меняется из-за человека, под человека, для человека. Совсем другая жизнь начинается там, где еще недавно никакая жизнь казалась невозможной.

Культура нужна для того, чтобы быть. Быть Человеку. Если человек открывает однажды себя как тайну: как маленький Буратинко, он находит ключик культуры и за пыльным холстом папы Карло — дверь в неведомое, которое зовется человек, то он входит в новое измерение жизни на Земле. Можно назвать ее ноосферой, можно и никак не обозначать.

Важно, что культура — это ключ сразу к трем дверям: прошлому, настоящему, будущему. Прежде всего, к пониманию прошлого, которое позволяет понять себя в проекции истории и сделать выводы в отношении будущего. Если случайно по каким-то причинам утерять этот ключик, можно совсем не случайно потерять целую жизнь.

 

 

66. Соль Земли

 

У русского человека давняя проблема с землей. Все беды из-за земли.

И было бы ее мало, а то — оглянись: ее видимо-невидимо. Ее столько, что хватило на полмира. Словно скупой рыцарь, русский человек сидит на богатстве, крайне мало используя ее, и убивает друг дружку из-за несправедливого раздела. Земля не дает покоя русскому человеку.

Русский человек хочет обладать землей только для того, чтобы чувствовать себя собственником и хозяином, и здесь проявляется тщеславие как ответ многовековой обиде и рабству. А если стал хозяином, стало быть, земля, как скатерть-самобранка, должна нести себе сама разные дары природы в уже готовом виде. Не иначе, — ведь работать-то хозява не изволят. А коли не получается как в сказке, значит, надо сделать, как в сказке: сделать сказку былью… за счет других. А, значит, рабов надо нагнать. Смысл собственности земли в том, чтобы эксплуатировать людей. Так светлая мечта об уравнивающей силе земли обращается в смертоносное орудие неравенства. Земля и впрямь уравнивает и примиряет всех, — только сырая.

Земля, которая в мечтах мыслится как мать, на самом деле — мачеха.

Может быть, не стоит называть землю солью, — ведь можно и пересолить. Соль на столе используется как своего рода специя, для усиления вкусовых качеств пищи, но одною солью питаться все же не станешь. Земля для русского человека есть не соль, но сама пища. Солью она могла бы быть только для пресыщенных гурманов.

Вечный миф будет тревожить сны русского человека: когда земля будет справедливо поделена между всеми людьми, ибо все же братья, в конце концов, и отдана в пожизненное владение людям, коренным, тем, кто здесь испокон веков несет ярмо с гремушками, да бич. И настанет то счастливо лелеемое время благоденствия, когда земля и человек найдут, наконец-то друг друга.

 

 

67. Принципиальность

 

Часто в жизни мы сетуем на то, что не хватает принципиальных людей, способных стоять до конца на своем не за страх, а за совесть. Последовательность, верность своему принципу, убежденность в своей правоте, — как мало таких людей! Без них все становится относительным и можно вывернуть все, что угодно, куда угодно. Принципиальность ставит преграду.

Преграду беспринципным и подлым. Словно плотина, принципиальность одного человека в состоянии перекрыть реку деятельности многих.

Принципиальный — это тот, кто верит и верен тем принципам, которые однажды выбрал и убедил себя в их истинности.

Вместе с тем, очевидна и принципиальная негибкость системы выбранных раз и навсегда принципов. Принципы может быть и хороши в теории, но на практике, зачастую, последовательное проведение их до победного конца часто приводит к плачевным результатам. Принципиальность на этапе упорствования на своем вычеркивает человека из системы своих принципов: только голый принцип витийствует над человеком, сам же человек в счет не идет. Монстр принципа обезглавливает человека и любую гуманистическую идею, ибо принцип превыше всего. Такая же история происходит и с законом, но там хотя бы есть предварительное добровольное согласие с условиями их выполнения. Власть же принципа скрыта в индивидуальности человека.

Человек выше принципа, несмотря ни на какие принципы.

 

 

68. Покаяние

 

Знала ли Россия в какие-нибудь времена покаяние?

В течение тысячелетия живет многонациональный русский народ в одном большом доме, знает радости, но больше невзгоды. И все это время в ней беспрерывно вершатся преступления. Преступления против своего и чужих народов. Одни поднимаются против других: угнетают и насильничают, грабят и мародерствуют. Преступление потому и именуется так, что оно преступает черту дозволенного в человеческом общежитии. Вирус преступления может коснуться любого человека: никогда нельзя зарекаться.

Преступление — это соблазн самого простого, примитивного решения сложных вопросов — много причин может толкнуть к нему. Взять топор не легко, но еще сложнее, бывает, не брать его, когда нужно решить для себя сразу множество проблем. Русский человек слишком хорошо знает так называемую правду топора.

Однако свершившееся преступление есть только начало. Знать правду дано не всякому, но любое преступление оканчиваться наказанием, хотя бы для того, чтобы понятие получило свою законченность, границу, рамку, формат. Преступление не ограниченное наказанием, как таковым преступлением не считается — его можно смело назвать и особенностью ментальности, и национальным характером, но никак не преступлением. Преступление без наказания есть сплошной ад без рая. Чтобы не сойти с ума, нужно иметь перед глазами четкие границы черного и белого, пусть даже крайне условные. Преступление, не имеющее границы, есть только особое искаженное пространство, не имеющее названия; преступление становится преступлением лишь с появлением наказания.

Осознанное ограничение, понятое и принятое — вот мера наказания — необходимое прерывание череды преступлений. Наказание — это возврат долгов, плата по счетам, восстановление разрушенного. Наказание должно начинаться с покаяния. Человек, ввергнутый в темную пучину преступлений, вдруг сам себе говорит: «Все, хватит, нет. Я больше так не буду. То, что было: есть грех, нарушение нормы, дальше все должно быть по-другому». Осознание своей неправоты — начало наказания и остановка в преступлении. Смысл покаяния в том, чтобы вершить суд над собой самому, и в каждую минуту ловить себя на прегрешениях и останавливаться. Остановиться в преступлении, значит, прекратить его существование. Прежде, чем выйти из преступления, нужно остановить его. Остановившись, подумать: куда идти дальше, как жить, определить для себя границы контрастных цветов, — человек обречен вырабатывать мировоззрение, в этом смысле все мы немного философы. Взгляд на мир имеет только человек, в отличие от животных, и взгляд этот тяготит его.

Покаяние — это шаг в сторону мировоззрения, в сторону построения, а не разрушения. Строить бесконечно трудно, но жить в разрушении значительно сложнее. Покаяние лишь равнина, середина поступков, с которой открываются горизонты низин и возвышений. Покаяние — начало осознанного пути, точка собирания себя. Новая дорога начинается только после обновления себя изнутри.

Оглянись вокруг себя, посчитай свои грехи, прерви запутанную сеть причинно-следственных пут прежних преступлений, в которых неизбежно замешаны и другие, — но начни с себя!

Останься в одиночестве и суди себя сам. Поймай и уличи себя во всех смертных грехах, не бойся, — твой собственный суд будет закрытым, где ты будешь и судьей, и адвокатом и прокурором, а еще и присяжными. Но суди себя сам той мерою, которую считаешь справедливой, ибо именно в этот самый момент ты и сможешь узнать нечто о справедливости.

Не надо бояться судить себя, ибо этого никто не сделает, кроме тебя так, как это должно было бы быть в идеале. Только сам человек может провести над собой образцово-показательный суд: к такому суду движется каждый из нас. Судить для того, чтобы иметь право на покаяние и последующее возрождение. Однажды начать новую жизнь, очищенную от старых соблазнов, чтобы не возвращаться к прошлому.

 

 

69. Удивление

 

Удивление есть евангелие жизни. Мы приходим в этот мир, живем и умираем в нем, — и всюду нам сопутствует удивление. Мы удивляемся и миру с его загадками, и всему непостижимому в нас и вокруг. Тайны, загадки и чудеса — вот те категории, в которых мы можем достоверно и точно познавать мир. Мы не знаем своего Творца, но чувствуем его присутствие. От этого жизнь наша не бессмысленна, но и смысл в ней не задан изначально. Постоянно удивляясь таинствам жизни, мы обречены на вечные поиски. Неистощимы желания, но, к счастью, природа человеческая исчерпаема.

Удивление есть дверь в сторону света: много дверей, но свет един. Удивляясь, мы незримо постигаем, но не познаем, — только прикасаемся к невидимому, чувствуем неосязаемое. Удивление открывает нам глаза не для того, чтобы видеть, но чтобы зрить в самую сердцевину. Для того чтобы видеть скелет, необязательно снимать кожу и мясо, достаточно рентгеновских лучей. Удивление — это видение насквозь.

Господь неоднократно завещал нам закон любви, но нигде не рассказал подробно: как именно любить? Все мы понимаем, что надо любить, но не всегда знаем как, — отсюда все беды. И любить не всегда можем, и знать не знаем, — как любить. Все страдания человеческие на этот крест укладываются.

Но, прежде чем возложить бремя любви на наши хрупкие плечи, он вложил в природу человеческую удивление, в том числе и перед любовью. Удивление не спрашивает человека — удивляться ему или нет, оно не подчиняется человеку. Удивление дается даром. Как тоненький мостик связывает он мир дольний с миром горним напрямую, зачастую безо всяких усилий со стороны человека.

В удивлении открывается все: весь мир, весь человек. Словно молния с небесных вершин, удивление пронзает все наши члены, и мы вдруг начинаем понимать — зачем все, и как все лепо и прекрасно сотворено.

Удивляясь, человек подобен Творцу, ибо Он тоже удивляется делам своим. Удивись хотя бы однажды, и жизнь твоя измениться!

Удивление таит в себе не только удивление, но и еще нечто большее, но то уже не высказывается словами.

 

70. Червяки

 

Добро и зло находят свою прописку в сердце человека. Во всем космосе нет ни добра, ни зла, но только в сердце человека, как в яблоке, заводятся эти червяки, — нигде во всем свете им больше места нет. И тот, и другой пожирают живую плоть, считая себя законодателем вселенной. Каждый человек хотя бы раз в жизни чувствует себя центром мира, а после — долгие изнурительные годы разубеждает себя в этой бесценной для него максиме. Убери это благородное тщеславие духа — и человек зачахнет: не станет высокой цели; оставь его предоставленным самому себе, — он очень скоро заплесневеет толстой коркой безразличия и к миру, и к людям.

Добрый навеки обречен проигрывать схватку со злом, ибо лишен возможности хитрить и мстить. Зло же искушает и торжествует, но никогда не сможет победить полностью, ибо всегда бессильно перед слабым добром. Зло вечно будет сомневаться в своей полноценности, и будет право — ущербность зла очевидна, — оно однобоко и частично. Ему не понять желания целостности и всепроникающей любви.

Добро обречено на поражение, но в поражении и состоит его победа. Проигрывать может себе позволить только добро, только сила. Добро может снизойти, а злу не дано даже приподняться: зло всегда в низинах.

Добрым можно быть по-разному: добрым от глубинного добра своего сердца, от нежелания принимать в сердце зло. Но точно нельзя быть добрым от безразличия. Добро всегда преодолевает, оно всегда есть усилие.

Наше время потребления плохо тем, что оно заставляет нас быть товаром: убеждает желать наслаждения потреблением. Оно выхолащивает прослойку человеческого в человеке, оно приучает к безразличию. Потребление как бы снимает все проблемы, включая разделение добра и зла, переводя стрелку на ось купли-продажи. Но этот игровой, купле-продажный мир сразу же превращается в виртуальный, внеэтический.

Добрый человек на рынке выглядит не просто смешно, но крайне глупо и неуместно, — он напоминает юродивого. Такому даже тухлые помидоры не дадут продавать. И этих юродивых чрезвычайно мало, но на них единственных будет держаться завтра мир, пусть даже и рынок. Эти смешные и нелепые идут на поводу у своего чуткого сердца, и оно постоянно вступает в конфликт с разумом, со здравым смыслом, с сиюминутными выгодами и чистоганом, с рынком. Они корят себя за свою доброту, но не могут себя пересилить. Они сохраняют свое естество, оставаясь вне игры.

И, слава Богу! Есть еще сердца, в которых заводятся правильные червяки. Эти червяки съедают лишнее в человеческом сердце: гордыню, зависть, злобу, тщеславие... Они съедают все, но оставляют только праведные семена в его сердцевине, которые, упав в землю, прорастут новой яблоней. От зла же не остается ничего, даже воспоминаний.

 

 

71. Заповедник

 

Россия — страна-заповедник. Здесь живешь и не знаешь, где именно можешь оказаться в следующую минуту.

Садишься, к примеру, в пригородную электричку из какого-нибудь крупного города, чтобы отъехать прогуляться по лесу в пределах получаса езды. Если на дворе зима, то ты рискуешь остаться на середине пути в двадцатиградусный мороз на сутки, потому что каким-то чудным образом, часть рельсов разобрали на металлолом. И всю эту морозную ночь, шутка ли сказать, ты проведешь без всякой возможности выйти или перекусить. Выйти, конечно, можно, но дойти хоть куда-нибудь в такую погоду невозможно.

Или ты садишься в цивилизованном центре с вокзала на электричку и, как только поезд отправляется, оказываешься в ерофеевском фантасмагорическом вагоне, и, как-то незаметно для себя, едешь уже в Петушки.

Скажи: "Странно, как такое возможно!" Ничего странного. Только в России, как ни в какой другой стране мира, чередуются столь непостижимым образом разные исторические и геологические эпохи. Ты можешь жить в центре города-миллионника, где по всем приметам XXI век и эра информационных технологий. Но вот ты отъезжаешь в пригород и вдруг попадаешь в эпоху феодализма, где кругом частная собственность, с высокими заборами, собаками и охраной. На этих плантациях есть свои рабы из Средней Азии, которые продали свое существование на неопределенный срок за несколько сотен долларов. Попробуй искупаться в озере в жаркую погоду, — по тебе могут открыть стрельбу, т. к. оно, возможно, частное. И если тебя случайно подстрелили, тебя едва ли найдут столь доблестные органы милиции.

Хорошо, если феодализм, а если первобытно-общинный строй! Попадаешь в заброшенную деревеньку и понимаешь, что оказался в каком-то закрытом тотемном селении, где убивают своих соплеменников и приносят в жертву немыслимым богам. За уральским хребтом такое вполне возможно. Там даже встречаются поселения кроманьонцев и неандертальцев, впрочем, это без разницы: если ты попадаешь туда, познать разницы тебе уже не придется.

В России сосуществуют одновременно почти все периоды человеческой цивилизации практически в неизмененном виде, — в этом ее уникальность. Поезжай в любую европейскую страну; достаточно пожить там около месяца, чтобы практически все знать и о ней, и о людях, и об истории. В России ты никогда, сколько бы не жил в ней, не сможешь сказать ничего подобного. Даже проживая в так называемом цивилизованном центре, где продаются газеты и ходят трамваи, ты не сможешь чувствовать себя до конца уверенным в том, что ты в безопасности от других геологических периодов. Не дай тебе Бог, оказаться в кутузке одного из центральных районов: если тебе покажется, что ты оказался в Освенциме, — не пугайся, крепко верь в то, что, может быть, тебе посчастливиться выжить. Зайдя в неизвестную парадную, ты можешь подвергнуться столь изощренному насилию со стороны, с позволения сказать, людей, которых ты в первую минуту обязательно спутаешь с экзотическими обезьянами.

В то же время, есть островки высочайшей культуры и хай-тека, что диву даешься. Как такое может быть: только еще пять минут ты ехал в переполненном автобусе в час пик, который мало чем отличается от переполненной тюремной камеры со всеми прелестями, с чуждыми тебе людьми, и тут — попадаешь в XXII век, где люди всерьез размышляют об этическом отношении землян к изучению Марса и ноосфере вселенной в маленькой комнатушке с осыпающимся потолком, в доме еще дореволюционной постройки.