Алан Гарнер

Бланк заявки в формате Microsoft Word находится на сайте: http://www.ufasms.ur.ru

«Совы на тарелках»

 

Совы в тревоге. Здесь умерли люди — Добрые люди, убитые злом. Лучше не думать…

Р.С.Томас

 

Башню белую построю

Я для милой у ручья;

Все цветы с холмов окрестных

Соберу на башне я.

Народная песня

 

Родители-себялюбцы редко доживают до той поры, когда могут увидеть плоды своего себялюбия.

«Радио Таймс», 15 сентября 1965 года

 

 

— Ну, как твой живот, а? Еще болит?

Гвин просунул голову в дверь комнаты. Элисон сидела там на железной кровати, украшенной медными шарами в изножье и в изголовье. На изящных подпорках были изображения бога виноградников Бахуса в детском возрасте. Под одну из ножек подложен кусок шифера, потому что пол неровный.

— Зануда, — откликнулась Элисон. — Я просто перегрелась.

— Не груби, — сказал Гвин. — Я не нашел ничего подходящего и потому притащил тебе книжку из школы. Велели прочитать ее к урокам литературы, но обойдусь. Сплошная тоска и муть.

— Ладно, все равно спасибо.

— Роджер пошел купаться. Тебе небось скучно?

— Не жертвуй собой ради меня, — сказала Элисон.

— Тогда я пошел. Большой привет!

Он перелез через перила веранды, спустился на руках на площадку первого этажа.

— Гвин! — раздался страшный крик.

— Да? Что такое? Ты в порядке?

— Быстрей!

— Тебе нужен таз? Тебя тошнит? Отвечай!

— Гвин!

Он побежал опять наверх. Элисон стояла на коленях на кровати, уставившись в потолок.

— Тише! — сказала она. — Слышишь что-нибудь?

— Что «что-нибудь»?

— Звуки. С потолка… Да слушай же!

В доме все было тихо. Мостин Льюис-Джонс кричал на холме, собирая овец, но в доме было тихо… А над кроватью кто-то скребся. Сомнений быть не могло.

— Мыши, — сказал Гвин.

— Так громко?

— Ну, тогда крысы.

— Да ты слушай. Как будто обо что-то очень твердое.

— Они точат когти.

— Это не крысы, — сказала Элисон.

— Нет, крысы. Скребут по дереву, поэтому так здорово раздается.

— Я слышала еще в первую ночь, как приехала, — сказала Элисон. — И каждую ночь потом. Только лягу, сразу начинают.

— Это крысы, верняк, — повторил Гвин. — Они совсем обнаглели.

— Нет, говорю тебе! Кто-то хочет вылезти. С каждым днем звук все сильнее. А сегодня — особенно. Но почему-то не все время.

— Они же устают, — сказал Гвин. — Им надо отдышаться.

— Сегодня скрежет особенно сильный, — повторила Элисон. — Чем хуже я себя чувствую, тем он громче… Разве не странно?

— Ты сама странная! — сказал Гвин.

Он встал на кровать и, подпрыгивая, начал стучать костяшками пальцев по потолку.

— Эй, вы там! — кричал он. — Валите оттуда! Брысь!

Пружины продолжали звенеть, когда он тяжело приземлился на пол возле кровати и остался сидеть там с полуоткрытым ртом, глядя на Элисон. На его стуки послышались ответные.

— Гвин! — закричала Элисон. — Постучи еще. Слышишь?

Гвин снова взобрался на кровать.

Стук, стук…

Скрип, скрип…

Стук…

Скрип…

Стук, стук, стук…

Скрип, скрип, скрип…

Стук… пауза… стук, стук…

Скрежет в том же ритме.

Гвин присвистнул.

— Ну и дела, — сказал он. — Эти крысы, похоже, знают азбуку Морзе. Или побывали в тюрьме и научились перестукиваться. — Гвин спрыгнул с кровати. — Где это я видел?.. А, там в чулане, точно. Там есть люк!..

Он открыл небольшую дверь из спальни в помещение, где снизу доверху проходила печная труба. Здесь было тесно, как в шкафу, зато виднелась крышка люка в потолке.

— Ничего не сделать без лестницы, — сказал Гвин.

— А если встать на умывальник? — спросила Элисон.

— Да ты что! Нужна стремянка, и еще молоток. Крючок совсем заржавел. Сбегаю притащу из конюшни.

— Только недолго. Я вся трясусь от страха.

— Не дрейфь!.. Дрессированные крысы Гвина! Мы заработаем кучу денег на этом представлении!

Он вернулся с лестницей, молотком и мышеловкой.

— Мать на кухне, — сказал он, — поэтому я не стал брать приманку.

— У меня есть кусок шоколада, — предложила Элисон. — Фруктовый с орехами. Подойдет?

— Порядок. Давай сюда.

Гвин влез на лестницу, стукнул несколько раз молотком по задвижке. Ржавчина и старая краска посыпались ему прямо в лицо.

— Не открывали не знаю сколько лет, — крикнул он. — А, вот пошла!.. У тебя есть фонарь?

Он отодвинул заржавевший запор, потом спустился с лестницы за фонарем, вытер лицо рукавом, подмигнул Элисон.

— Теперь они у нас будут вести себя тихо, как мыши! А не как крысы.

Когда он произносил это, скрежет над дверцей люка возобновился. Громче прежнего.

— Не надо открывать, — сказала Элисон. — Что толку?

— И сказать «прощай» славе и богатству? Может, они суетятся там вокруг клада?

— Не смейся!.. Во всяком случае, из-за меня не делай… Гвин, прошу, будь осторожен! Эти звуки такие необычные: сильные и резкие.

— Никто не смеется. Я жутко серьезен… Подожди минуту…

Он принес с площадки за дверью комнаты половую щетку, широким концом упер в дверцу люка. Скрежет прекратился. Гвин нажал на палку, люк с треском открылся. Клубы пыли взвились и заволокли отверстие.

— Там светло! — крикнул Гвин, когда пыль рассеялась. — Смотри! В крыше окошко… Пока! Я полез…

— Осторожно! — повторила Элисон.

— «Кто там скрывается в чаще? — промолвил путешественник. — Выходите или я буду стрелять!.. — Яра-вара, яра-вара, — послышалось в ответ непонятное бормотание…»

Произнеся все это, Гвин просунул щетку в отверстие люка и вслед за ней полез туда сам. Его голова была уже над балками потолка. Элисон стояла у подножия лестницы.

— Здесь вагон и маленькая тележка барахла и старой соломы! — прокричал с чердака Гвин. — Поднимешься?

— Нет, — ответила Элисон. — У меня сенная лихорадка от пыли. Я ведь аллергик, понимаешь?

— Какой-то запах, не разберу… — сказал Гвин. — Прямо не запах, а настоящий этот… аромат. Вроде медоносной таволгой пахнет. Знаешь? Наверно, с берега речки сюда доходит… А шифер, ух и разогрелся! Так и парит!

— Не видно, откуда шум идет? — без всякой надежды с просила Элисон.

Гвин еще дальше просунулся в люк, немного подтянулся на руках, и вот он уже не чердаке.

— Здесь место только для водяной цистерны, даже пола нет нормального, — сообщил он. — Хотя… подожди-ка!

— Куда идешь? Не надо! — прокричала снизу Элисон.

Но было уже слышно, как Гвин зашагал по стропилам потолка. Он шел к самому темному углу чердака, и там, на одной из широких балок, что он увидел? Целый обеденный сервиз! Сплющенные башенки мелких тарелок, курганы глубоких тарелок, несколько блюд — и все это в грязи, в соломе, с темными отметинами от пребывания птиц, еще с какими-то пятнами.

— Ну что, нашел?

Элисон все же поднялась по лестнице и просунула голову в люк, прижимая к лицу носовой платок.

— Тарелки, — ответил Гвин. — Навалом тарелок.

— Все разбиты небось?

— По-моему, все целы. Хотя как следует не разглядишь… А они красивые, знаешь! Зеленые с золотом… Так и сверкают сквозь грязь.

— Возьми одну. Мы ее отмоем.

Элисон увидела, как Гвин взял тарелку из ближайшей к нему стопки, а потом он вдруг пошатнулся и чуть не провалился ногой в отверстие между балками.

— Гвин! Что с тобой?

— Ффу… — только и мог он сказать.

— Пожалуйста, спускайся!

— Сейчас… Иду… Тут такая жарища, у меня даже перед глазами поплыло.

Он подошел к люку и отдал Элисон тарелку.

— Кажется, тебя зовет мать, — сказала Элисон. — Слышишь?

Гвин спустился с лестницы, вышел на площадку.

— Что ты хочешь, ма? — крикнул он вниз.

— Принеси с огорода два пучка салата! — донесся голос матери. — И побыстрей!

— Я занят!

— Ничем ты не занят! Давай! Гвин тяжело вздохнул.

— Вымой пока тарелку, — сказал он Элисон. — Я скоро вернусь.

Прежде чем спуститься на первый этаж, он закинул на чердак мышеловку и прикрыл дверцу люка.

— Ну и что это нам дало? — спросила Элисон. — Ты ведь так ничего и не увидел?

— Нет, — ответил Гвин. — Кроме каких-то следов и пятен на обеденном сервизе. И трех тонн пыли… Но все-таки я хочу выяснить, что это за крысы, которые умеют считать или знают азбуку Морзе.

 

 

Роджер зашлепал по мелководью к берегу. Дорогу ему перегородил огромный камень, он отпрянул назад, в заросли лабазника, густо разросшегося у основания камня, ухватился за стебли, спрятал лицо в молочного оттенка цветы — они приятно холодили щеки, день был такой жаркий.

Сквозь цветочный занавес он видел высоко в небе пассажирский самолет, но единственные звуки, что были ему слышны, — легкое журчание воды да голос фермера откуда-то из долины, где паслись овцы.

Дальние горы слегка дрожали в жарком мареве. Гребень холма над домом, увенчанный еловой рощей, темнел на фоне яркого летнего неба. Роджер с удовольствием вдыхал свежий аромат цветов, чувствуя, как лучи солнца глубоко проникают в тело, продрогшее от долгого купанья.

Что-то стремительно пролетело рядом с ним — темная тень упала на цветы. Раздался тяжелый удар о камень, Роджер почувствовал, как тот сотрясается, услышал страшный вскрик.

Он пригнулся, расставив руки, выпустил из них цветочные стебли, окинул взглядом плоскую поверхность камня. Там было пусто. Крик замер, остались лишь отзвуки эха со стороны долины и щебет птицы каравайки на холме.

Вокруг не было ни души. Сердце у Роджера прыгало в груди, ему стало холодно, несмотря на жару. От острых стеблей лабазника на ладонях остались полоски с бусинками крови. Запах цветов сделался вдруг противным — они пахли козлом.

Роджер оперся о камень. Горы словно приблизились и нависли над ним — готовые упасть и завалить всю долину. Брр… Какое неприятное ощущение!.. Он начал растирать руки и ноги, покрывшиеся гусиной кожей. Потом посмотрел на реку, в обе стороны. Вода масляно блестела сквозь деревья на берегу, журчала, обегая камни.

«Что же это было? Что могло упасть?.. А удар? А крик?.. Звуковой обман?.. А горы, которые вроде сдвинулись?.. От этого всего свихнуться недолго…» Он крепко прижался спиной к камню. «Вот так, Роджер. Успокойся, парень… Ну… Легче стало?.. Господи, это еще что?!»

В камне, на который он опирался, было странное отверстие. Круглое, гладкое, оно шло насквозь, с одной стороны до другой. Роджер нащупал его рукою, прежде чем увидел и заглянул внутрь. Интересно, специально его просверлили или это причуда природы? Если оно искусственное, кто-то потратил бездну времени на никчемное дело… Однако, работка будь здоров! Сделано отлично… «Черт, вот это да!..» Он пригнулся, чтобы заглянуть в отверстие, и только тогда понял, что оно сквозное: через него он увидел темные ели на холме над домом. Как картина, заключенная в круглую раму… «Ну и ну!.. Надо скорей одеваться, никак не согреюсь…»

Он пошел через сад вверх по склону, в сторону дома. Гув Полубекон разравнивал граблями щебень на дорожке перед входом и беседовал с Гвином, который тряс пучки салата, освобождая их от комков земли.

— Славный день для купанья, — сказал Гув, увидев Роджера.

— Да, — сказал Роджер. — Подходящий.

— Славный день.

— Да.

— Ты купался? — спросил Гув.

— Да.

— Плавал?

— Поэтому я в купальных трусах.

— Славный сегодня день для этого, — сказал Гув. — Для купанья.

— Да, — сказал Роджер.

— В реке, — сказал Гув.

— Я должен пойти переодеться, — сказал Роджер.

— Пойду с тобой, — сказал Гвин. — Есть разговор.

— У этого человека крыша поехала, да? — спросил Роджер, когда они отошли на порядочное расстояние. — Так далеко уехала, что и не догонишь?

Они сели на веранде. Здесь не было солнца, только река сверкала снизу, сквозь деревья.

— Быстрей говори, чего хотел, — сказал Роджер. — Я замерз по-страшному.

— В такую жару? — не поверил Гвин. — А у нас тут происшествие. Над комнатой Элисон кто-то скребется.

— Подумаешь! Мыши.

— Я тоже так сказал. Но когда начал стучать, чтобы прогнать их, они стали стучать в ответ.

— Брось врать!

— Точно! Тощая полез на чердак — посмотреть. Там куча грязных тарелок. Целый сервиз. Наверно, стоит денег.

— Ты его стащил вниз?

— Только одну тарелку. Элисон должна отмыть ее… А что ты скажешь насчет стука-скрежета? Отчего он?

— Мало ли отчего! Крысы, мыши… Какая разница?.. А тарелки? Почему они там? Какие они?

— Я толком и не видел. Спросил потом про них у Гува.

— И что?

— Он сказал: «Будь осторожен, когда смотришь на нее».

— На кого? На Элисон? Она-то тут при чем?

— Дело не в Элисон. Он чего-то другое имел в виду. Но что — не знаю. Когда я спросил про тарелки, он сразу перестал работать и сказал вот эти слова: «Будь осторожен, когда смотришь на нее…» И тут ты подошел.

— Ежу ясно, он чокнутый! А почему его зовут Полубекон?

— На валлийском[1]это Ханнерхоб, — сказал Гвин. — Можно и проще — Гув Свиной Бочок. Его и так, и этак называют.

— Ему подходит «Свиной Полубок».

— Это кличка.

— А настоящая фамилия?

— Думаю, он сам не знает… Роджер, послушай. Еще одно скажу. Только не смейся.

— Ладно.

— Понимаешь, когда я взял верхнюю тарелку из стопки, то сразу почувствовал… Ну, в общем, руки как-то затряслись и в голове тоже. А перед глазами — как в кино, когда кадр показывают сначала не в фокусе, а потом все проясняется… Но когда у меня прояснилось… там, на чердаке… все уже выглядело по-другому… Что-то вроде изменилось, а что — не знаю…

— Так бывает, — сказал Роджер. — Я знаю. Это похоже, как если смотреть на человека, который спит. Он еще не открыл глаза, не сделал никакого движения, но ты чувствуешь, что он проснулся. Понимаешь это.

— Ты правильно говоришь. В самую точку! Здорово объяснил. Там как будто кто-то проснулся… Или я сам…

— Лучше расскажи о том камне в реке, — сказал Роджер, — у которого дырка насквозь.

— Такой большой, плоский?

— Ага. А вокруг цветы.

— Его называют Камень Гронва, а почему — не знаю. Спроси у Гува, он здесь всю жизнь живет.

— Нет уж, спасибо. Он начнет рассказывать сводку погоды на ближайшую неделю. Или расписание поездов.

— А почему ты спросил про этот камень? — поинтересовался Гвин.

— Я там загорал, около него…

И тут Роджеру расхотелось рассказывать про то, что он увидел и услышал возле камня: хватит с них на сегодня необычных происшествий — Гвин уже поведал о них. Это все из-за жары, наверное…

Роджер сказал:

— Пойдем поглядим на тарелку, которая у Элисон. Интересно все-таки.

— Сейчас, — отозвался Гвин. — Только отнесу салат на кухню. Иди, я мигом.

Роджер быстро переоделся у себя в комнате и поднялся к Элисон.

Она сидела, держа тарелку на коленях, положив на нее лист бумаги, и что-то рисовала.

— Это и есть ваша находка? — спросил Роджер. — Мне Гвин говорил.

Элисон кивнула, не поднимая головы.

— Почти закончила, — сказала она, продолжая двигать карандашом. Потом обратила к Роджеру раскрасневшееся лицо. — Вот! Что ты думаешь?

Роджер взял тарелку с ее колен, повертел в руках.

— Никакой фабричной марки, — сказал он. — Жаль. Я-то надеялся, вы нашли что-то ценное. А это обыкновенная тарелка. Толстая и стоит недорого.

— Сам ты толстый! Погляди на рисунок!

— Ну… и что?

— Видишь, что изображено?

— Чего-то непонятное. По краям зеленое, внутри с позолотой. Как абстрактные картинки, знаешь?

— Роджер! Не притворяйся дураком! Смотри сюда. Это же голова совы. Скажешь, нет?

— Может быть… Если ты очень настаиваешь. Даже целых три головы, покрытых листьями, а внутри каждой какие-то цветочки. Теперь вроде вижу.

— Ничего ты не видишь! Это же ее туловище! Если рисунок снять с тарелки и потом сложить, получится настоящая сова… Да ты посмотри!.. Я срисовала разные части узора, видишь?.. Следи взглядом! Нет, не так! Слева направо… Теперь увидел? Сложи вместе разные части! Ну?!

— Сова, — неохотно согласился Роджер. — Немного похоже.

— Немного? Подожди!

Элисон схватила ножницы, начала вырезать свой рисунок. Потом разделила его на части, соединила — и перед глазами Роджера оказалась настоящая сова: голова, лапы с когтями, крылья — все на месте.

Он рассмеялся.

— В самом деле, сова! Как ты разглядела? У тебя глаз — ватерпас!

Да, то была именно сова — странная, составленная как бы из цветочных головок и лепестков: лапы слегка согнуты, спина горбатится, глаза зловеще смотрят из-под тяжелых нависших век.

— Здорово! — повторил Роджер. — Как тебя угораздило догадаться?

— Я увидела сразу, как только помыла тарелку. Это же любому ясно!

— Значит, я не любой, — сказал Роджер. — Никогда бы не разглядел. Но мне он нравится.

— Кто он?

— Это скорее филин, а не сова.

— Нет, сова! Она!

— Ты так думаешь? О'кей, пусть будет она. Все равно, мне нравится. Особенно на твоем рисунке. — Он постучал карандашом по совиной голове, отчего все ее тело заколыхалось. — Эй, старушка!

— Не делай так, — сказала Элисон.

— Не делать чего?

— Не трогай ее.

— Ты что, серьезно?

— Дай карандаш. Я подрисую еще немного…

— …Я положил салат возле мойки, — сказал Гвин. — Пойду к Элисон. Роджер тоже там.

— Подожди, успеешь, — откликнулась мать. — А его не надо помыть, как ты думаешь? У меня только две руки.

Гвин положил зелень в большую миску, поставил в мойку, пустил сильную струю воды. Мать показалась из кладовки. Она собиралась печь хлеб. Гвин вынул салат из миски, начал отрывать листья от корешков. Мать и сын молчали некоторое время.

— Я просила тебя побыстрей нарвать салат, — сказала она потом. — Ты что, ходил за ним в город?

— Я беседовал.

— Скажите пожалуйста! С кем же это?

— С Роджером.

— Ты болтал с Полубеконом, — сказала мать. — У меня глаза пока еще на месте.

— Ну и что такого?

— Разве я не говорила тебе, чтобы ты с ним не разговаривал?

— Я всего минуту.

— Держись подальше от этого старого дурака! Сколько можно повторять? Хоть кол тебе на голове теши!

— Да что такого? И потом, он не такой уж старый.

— Хочешь получить затрещину? Получишь!

— Смотри, слизняки на салате! — сказал Гвин, чтобы переменить тему разговора.

Но мать не сдавалась.

— Ты с ним разговариваешь по-валлийски, — сказала она.

— Но Гув же плохо знает английский. Не может высказать, чего хочет.

— Я тебя уже предупреждала, чтобы ты не говорил по-валлийски. Не для того я гнула спину в городе все эти годы, чтобы мой сын разговаривал, как наемный работник. Я бы за милую душу могла оставаться тут, в долине.

— Но, мама, я же должен практиковаться! У меня экзамены по валлийскому в следующем году.

— О чем вы говорили с Гувом?

— Я только спросил, почему на чердаке над комнатой Элисон валяются какие-то тарелки.

Наступившее долгое молчание заставило Гвина оглянуться. Его мать стояла, опершись о хлебную доску, прижав руки к груди.

— Ты не лазил на крышу, сын?

— Я полез туда. Элисон испугалась крыс, они там шуршали наверху, и я… Я взял всего одну тарелку. Она помыла ее.

— Ох эта Элисон!

Мать ринулась из кухни, по дороге вытирая о передник испачканные мукой руки. Гвин помчался за ней.

За дверью комнаты Элисон слышался смех. Мать Гвина постучала и вошла.

Роджер и Элисон возились с тремя вырезанными из бумаги рисунками совы. Один из них был прислонен к подсвечнику, два других висели на спинке стула. Злосчастная тарелка, которую Гвин принес с чердака, лежала рядом с подушкой на постели, прикрытая листками бумаги.

— Где эти самые тарелки, мисс Элисон? — сказала мать Гвина с порога.

— Какие тарелки, Нэнси?

— Вы знаете, о чем я говорю. Тарелки, что нашли на чердаке.

— При чем тут тарелки? — с невинным видом спросила Элисон.

— Всего одна тарелка, мам, — сказал Гвин.

— Прошу, отдайте мне ее, мисс.

— Почему?

— Вы не должны были лезть наверх.

— Я и не лезла.

— И посылать туда моего сына!

— Никто его не посылал.

— Я лучше пойду, — сказал Роджер. — У меня уйма дел.

Он выскочил за дверь.

— Не отнимайте у меня время, мисс Элисон, — сказала мать Гвина. — Пожалуйста, отдайте тарелку!

— Нэнси, в чем дело? Почему вы шипите на меня, как старая гусыня? Что я такого сделала?

— Верните тарелку, мисс Элисон!

— В конце концов, мы в своем доме!

Мать Гвина подошла ближе к кровати, протянула руку.

— Дайте мне! Я видела, как вы спрятали ее под подушку.

Элисон неподвижно сидела на постели. Гвин подумал: сейчас она выставит его мать из комнаты, будет здоровенный скандал, но вместо этого Элисон завела руку назад, вытащила тарелку из-под подушки, бросила на одеяло. Мать Гвина взяла ее. Это была простая белая тарелка, без всякого рисунка.

— Очень хорошо, мисс Элисон, — сказала мать Гвина. — Оч-чень хорошо.

Она вышла с тарелкой в руке, хлопнув дверью. Гвин тихо присвистнул.

— Ну и ну! — сказал он. — Да ты прямо фокусница. Тебе только в цирке выступать. Кто тебя научил этим фокусам-покусам?

 

 

— Шикарное ты устроила представление, — сказал Роджер, когда вернулся в комнату Элисон. — Нэнси сдернула там передник и бушевала не знаю сколько. На кухне… У твоей матери и так паршивое настроение, а тут еще Нэнси со своими кровными обидами. Она уже три раза грозила отцу, что уйдет от нас.

— Чего же он ни разу не согласился? — проворчала Элисон.

— А то ты не знаешь моего отца? Всем пожертвует, лишь бы жизнь была спокойной. Наверно, потому она никогда у него такой не бывает… Но ты молодчага выдержала битву с Нэнси… Откуда она знает, что наверху сервиз? И как ты подменила тарелку?

— Я ничего не подменяла, — сказала Элисон.

— Загибай!

— Ничего я не делала. Это та самая тарелка, на которой была сова.

— Но Гвин сказал, ты отдала Нэнси совсем чистую. Без всякого рисунка.

— Рисунок исчез.

Роджер засмеялся. Смеялся он долго.

— Ты шутница, — сказал он потом. И вдруг спросил: — Нет, ты серьезно?

Элисон кивнула. Вид у нее был испуганный.

— Эли, — сказал Роджер, — но ведь так не может быть. Тарелка глазурованная — значит, рисунок под глазурью. Куда же он мог деться?

— Почем я знаю?!

— Так не бывает, сестрица. Давай посмотрим другую тарелку. Лестница как раз здесь.

Роджер взобрался на лестницу, открыл люк в потолке.

— Ух, какая темень! Где фонарь?

— Возьми, — сказала Элисон. — Видишь тарелки? Они должны быть в углу слева.

— Ага. Я возьму две штуки, чтобы убедиться, что все одинаковые.

— Возьми больше. Сколько унесешь. Пускай будут у нас. Передавай мне вниз.

— Ох, лучше не надо, после этого скандала, — сказал Роджер. — Хотя не думаю, что кто-нибудь их хватится.

— Осторожно! Смотри под ноги. Гвин чуть не провалился между балками. У него закружилась голова.

— Закружится, если провалишься!

— Нет, у него до этого. Когда еще дотронулся до тарелки. Совсем переменился в лице.

— Я не переменюсь, не жди!

— Будь осторожен!

— Ух, вот они…

Когда Роджер спустился, они вымыли несколько тарелок, поднесли к окну, ближе к свету. Роджер попробовал поскрести одну из них пилкой для ногтей.

— Глазурь сходит, видишь? — сказал он. — Даже ногтем можно. Совсем легко.

— Мне хочется срисовать еще несколько сов, — сказала Элисон. — Пока за окнами светло. Я сделаю их еще лучше. На твердой бумаге.

— Куда тебе столько? Ты сегодня уже выполнила норму. Целых три соорудила.

— Они куда-то подевались.

— Ну, если опять начинаешь рисовать, я пошел, — сказал Роджер. — Сделай одну, и хватит. Все равно все одинаковые… Забрать, что осталось после ужина?

— Я еще не ужинала.

— Разве отец не притащил тебе поднос?

— Нет.

Роджер ухмыльнулся.

— Твоя мать велела ему выполнять обязанности хорошего отца.

— Он не приходил.

— Узнаю своего старика, — сказал Роджер. — Все на свете забывает.

Он спустился вниз, прошел через кухню в заднюю часть дома, где когда-то была маслодельня, а теперь бильярдная комната, остановился у двери, прислушался. Изнутри доносился стук костяных шаров.

Роджер открыл дверь. В полутьме отец играл сам с собою в «снукер». Поднос с ужином для Элисон стоял на сиденье кресла.

— Привет, папа, — сказал Роджер.

— Добрый вечер.

— Зажечь лампу?

— Не надо. Я так просто — катаю шары.

Роджер присел на край стула. Отец ходил вокруг бильярдного стола, ловко укладывая шары в лузы, а со стен, из стеклянных ящиков, на него глядели глаза соколов и сарычей, лис и барсуков, куниц и выдр.

— Не мешают они играть? — спросил Роджер, кивая на все эти чучела.

— Как тебе сказать? Немножко.

— Здесь была маслодельня, пап?

— Или сыроварня, точно не знаю, — сказал отец.

— Гвин что-то говорил мне. Он считает, что раньше здесь тоже был жилой дом, большой такой, где вся семья жила вместе.

— Черт! — воскликнул отец. — Промахнулся. — Он выпрямился, стал натирать кий мелом. — Да, странноватый дом какой-то, — добавил он.

— Одного не понимаю, — сказал Роджер. — Зачем было покрывать старинные стены известкой? Не только снаружи, но и внутри. Вон, гляди!

Он показал на некрасивое прямоугольное пятно возне двери.

— Я в своей жизни видел помещения и похуже, — сказал отец. — Особенно когда только начинал работать. Серые известковые стены, пятнадцатисвечовые лампы. Как в жуткой пещере.

— Но здесь-то не пещера, а вон какой домина! К чему такая заплата?

— Может, сырость?

— Ну да, стены толщиной около метра.

— Может, все-таки протекло? Между балками, — лениво предположил отец. Его не очень интересовала эта тема.

— Когда? Сегодня утром пятна еще не было!

— Откуда ты знаешь, Роджер?

— Точно не было, — повторил тот. — Я учил Гвина играть на бильярде. И никаких трещин и мокрых пятен в стенах не было.

— Не было, а теперь есть, — сказал отец нетерпеливо. — Уже темнеет. Помоги мне собрать.

Они уложили шары в кожаный мешок, водрузили кий на подставку, натянули на бильярдный стол покрывало от пыли.

— Не хочешь, чтобы я отнес Эли ее ужин? — спросил Роджер.

— Да… Ох, то есть нет… Это должен был сделать я. Маргарет сказала мне отнести. Она немного расстроена после этого скандала.

— А как Нэнси?

— Просто невозможна, когда заведется! Но думаю, мы справимся. Говорят, после сильной горячки человек надолго успокаивается… Она совсем взбесилась из-за каких-то тарелок — я не понял толком, о чем речь… Нет, нет, сейчас я сам пойду и поболтаю со старушкой Эли. Как она там?..

Эдисон заканчивала вырезать последнюю сову, когда раздались шаги на лестнице, и в комнату вошел ее приемный отец с подносом. К этому времени она уже поставила взятые с чердака тарелки на каминную полку, а многочисленных бумажных сов посадила, как на насест, по разным углам. Клайв Брэдли толкнул дверь плечом и, пятясь, вошел в комнату.

— Подкормись! — крикнул он. — Извини, что так поздно.

— Спасибо, Клайв, — сказала Элисон. — Что принес?

— Лучший диетический салат имени Нэнси под диетическим майонезом. — Он водрузил поднос возле постели и зажег лампу. — Послушай, какие у тебя славные картинки! Что это?

— Совы. Я сама сделала.

— Очень милые.

— Я тоже так думаю.

— А как у тебя твой… твои желудочные боли?

— Почти прошли, спасибо.

— Завтра будешь на ногах, я уверен.

— Что вы делали сегодня, ты и мама? Опять рыбачили?

— Только ничего не поймали. Зря промочили сапоги. Старый Полу… как его?..

— …бекон, — подсказала Элисон.

— Вот-вот, он говорит, что знает такую заводь, где все время клюет.

— Ручаюсь, он не показал это место.

— Пока нет. Надеюсь, соизволит.

— Ты пришел отругать меня за Нэнси? — спросила Элисон.

— Что? Нет, я…

— Не понимаю, чего она разъярилась, — продолжала Элисон. — И какое это имеет к ней отношение? Гвин случайно нашел на чердаке какие-то тарелки, а Нэнси устроила такой тарарам… Это ведь даже не ее дом.

— Да, конечно… Нэнси… Она немного…

— Напустилась на меня, как настоящий берсеркер!.. Это такой древнескандинавский витязь, ты знаешь.

— Все верно. Вылила на нас целое ведро жалоб, когда мы с мамой вернулись. Мама очень расстроилась. Она говорит, ты не должна… э… обращать внимание.

— Но ведь это наш дом, разве нет?

— Да, конечно.

— Тогда чего она?

— Подумай и о матери, — сказал Клайв. — Не так-то легко найти прислугу на целое лето. Если Нэнси уйдет, мы вряд ли найдем ей замену, и твоей маме придется вместо отдыха взвалить все хозяйство на себя. А мы ведь впервые проводим лето так… э… все вместе… как одна семья… Ты понимаешь меня, Эли?

— Да, Клайв.

— Ну и прекрасно. Будь умной девочкой и ешь свой ужин… Эй, что такое? Похоже, тут целый полк мышей на чердаке?

— Не жди, пока я поем, Клайв. Мне не очень хочется. Я, наверно, поужинаю позже, а посуду принесу утром. Передай маме, чтобы не беспокоилась.

— Умница. Ну, я пошел…

 

 

— …А в комнате такой холод! — рассказывал Роджер. — Как будто гуляет сильный ветер. Но хуже всего шум. Потолок прямо ходуном ходил! Вокруг кровати Эли такой скрежет!.. От стены шел, даже от подноса с едой. Как будто скребли по железному… Ты тоже слышал, когда забрался на чердак?

— Не так сильно, — ответил Гвин. — Но Эли говорила, что звуки делаются все громче… Ну и что ты потом?

— Окликнул ее, но она крепко спала, и я не стал будить.

— В какое время это было, не заметил?

— Около часа ночи. Я не мог уснуть и слушал все звуки в доме… Подумал, может, Элисон разболелась совсем или что-то неладно в комнате. Я и поднялся туда.

— Но все-таки шум с чердака шел? Как считаешь? — По-моему, да. Словно кто-то когти точил о стропила или пытался вылезти наружу. В общем, не очень приятно.

— Не думаешь теперь, что это крысы?

— Не знаю, что думать, — ответил Роджер. — Больно громко было.

— Очень-очень?

— Да уж, порядочно.

— Так что же это все-таки?

— Ума не приложу! — сказал Роджер.

Они помолчали.

— Как Эли сегодня? — спросил Гвин.

— Была ничего во время завтрака. Говорит, ослабла немного, хотя на ногах держится крепко. Не падает.

— А сейчас?

— Что «сейчас»?

— Где она?

— Сказала, должна найти свои рисунки. Опять они куда-то девались. Совсем съехала с шариков из-за этих сов!

— Которые на тарелках?

— Ну да. Которые она срисовала, а потом вырезала из бумаги… Не знаешь, как попали на чердак тарелки?

— Мать ничего не хочет говорить, — ответил Гвин. — Ни единого слова. Как будто жуткая тайна какая-то. Или боится чего. На Элисон зуб точит. Бухтит, как самый настоящий валлийский националист!..

— Элисон говорит, что не стирала рисунок с тарелки, — сказал вдруг Роджер.

— Пусть расскажет кому-нибудь другому!

— Я тоже так говорил. Но она клянется!

— Пусть кого другого берет на пушку!

— Слушай, — сказал Роджер. — Я ведь потом достал еще тарелок с чердака. Когда зашел ночью в комнату Эли, они стояли на каминной полке.

— Ну и что?

— Рисунка на них не было!..

— Ты тоже увидел? — раздался голос от дверей бильярдной, где они разговаривали. Это была Элисон. — Я как раз хотела рассказать вам об этом. И показать.

Она протянула две чистые тарелки.

— Да, — произнес Гвин после долгого молчания. — Интересные делишки происходят в этом доме. Или мы все вместе немножко того?

Опять наступило молчание.

— Нет, ну как же получается?! — воскликнула Элисон. — Как это может быть? Неужели из-за того, что я срисовываю? Чушь какая-то!

— Может, ты пользовалась пемзой? — предположил Роджер.

— Зачем она мне нужна?

— Покажи еще раз твои рисунки, — сказал Гвин.

— Их больше нет!

— Как нет? — спросил Роджер. — Вчера столько их наготовила!

— Они опять исчезли!

— Ну и дела! — повторил Гвин.

— Твоя мать так ничего и не рассказала? — спросила у него Эли сон.

— Нет, я уже говорил Роджеру. Зато поставила одно условие: чтобы сегодня же вход на чердак был как следует забит. Навсегда.

— Прямо сегодня? Почему она так? — спросил Роджер.

— …и нипочем не хочет пускать туда Гува. А кто, кроме него, сделает?

— Да что она против него имеет? — удивилась Элисон.

— Спроси у нее сама! Я сказал, что могу снять размеры люка, потом Гув сделает крышку, а я приколочу. Но можно потянуть с этим делом, а пока заберем оттуда остальные тарелки и еще раз поглядим на чердаке, что к чему.

— Может, оставим их там? — сказал Роджер.

— Нет, — возразила Элисон. — Мне нужно срисовать других сов!

Роджер пожал плечами.

— Если брать, то осторожней, — сказал Гвин. — Мать держит дверь на кухню открытой и может услышать.

— Господи, какая же она! — воскликнула Элисон.

— И все-таки она моя мать, мисс Элисон, — сказал Гвин.

И в это время из кухни раздался громкий крик.

— Это она кричит, — сказал Гвин,

Они открыли дверь, выглянули из бильярдной. Нэнси появилась из кладовки с разбитой тарелкой в руке.

— Ох! — кричала она. — Ох, горе мое! Теперь вы бросаетесь тарелками! Так вы поступаете, мисс? Так поступаете? Строите из себя хорошую и ни в чем не повинную! А на самом деле…

— Что случилось? — спросила Элисон.

— Она еще спрашивает! Не говорите со мною, мисс! Я не хочу ничего слышать! Я все поняла! Вы злая… злая!

— Да в чем дело? — закричал Роджер. — Что с вами?

— Я свое место знаю, — говорила Нэнси. — Но пусть и она знает свое… Я нанималась не для этого! Чтоб в меня кидали посуду! Делали посмешищем! Нет, мисс Элисон, я ни минуты здесь не останусь.

— Ну и не надо!

— Мама, — сказал Гвин, — перестань. Элисон ничего не сделала. Это я играл с тарелкой и не знал, что ты там. Тарелка просто выскользнула у меня из рук. Извини, пожалуйста.

Нэнси ничего не ответила, вошла в кухню, с силой захлопнула за собой дверь. Гвин кивком предложил Роджеру и Элисон пройти дальше в бильярдную.

— Ух ты, — сказал Роджер. — Прямо землетрясение!

— Спасибо, Гвин, — сказала Элисон. (Он внимательно посмотрел на нее.) — Извини, что я так с твоей матерью. Но я просто не могу… Ведь я…

— Не можешь? — Гвин продолжал смотреть на нее. — Тебя не учили этому?

— Кто-нибудь объяснит мне, что вообще происходит, будь я неладен?! — спросил Роджер.

— Ну хорошо, забудем, — сказал Гвин, обращаясь к одной Элисон. — Пойду умасливать мою старуху. Это я умею. А потом схожу в магазин и принесу ей пачку сигарет для полного успокоения.

— Она была очень злая, — проговорила Элисон. — Очень.

— Не будем на нее обижаться, — сказал Гвин. — Какие могут быть ссоры между друзьями, верно? Вы тоже идите и успокойте своих предков — они наверняка слышали весь этот крик. Пускай не волнуются и ведут себя хорошо… Потом встретимся и займемся чердаком. И разгадаем все загадки, какие есть…

— Хорошо бы, — сказал Роджер. — А тарелка, которая разбилась… Ведь вчера сама Нэнси унесла ее из комнаты Элисон? Верно?

— Вроде бы. А где остальные?

— Вон они, — показала Элисон. — Я положила на бильярд. Видите?

— Заберу потом, — сказал Гвин. — И рассмотрим их как следует: почему такая слабая краска на рисунках?..

Они разошлись в разные стороны.

— …Знаешь, — говорил Роджер, когда они с Элисон шли по дорожке сада. — Забыл тебе сказать: в то время как Нэнси кричала на тебя, а ты вся кипела, словно чайник, я увидел новую трещину — там, где это пятно, над дверью. Заметила ее? Нет? Потому что стояла спиною. Странно, правда? Уже вторая со вчерашнего дня. Первую засек отец…

Гвин в это время медленно и задумчиво шагал в сторону кухни. Он размышлял.

«Тарелка, та, что разбилась, стояла среди других на кухонной полке. Мать была в кладовке… Что же произошло? Что могло произойти? Кто это сделал?.. Гув возился с углем во дворе — накладывал в тачку… Кто же тогда? Кто?!. И зачем?»

Что-то похожее на взрыв раздалось из бильярдной! Гвин бросился туда. На полу валялись осколки тарелок. Несколько осколков попали в стену, туда, где она была замазана известкой; в этом месте все было испещрено царапинами.

Первым делом Гвин заглянул под бильярдный стол, потом в шкафы — никто там не прятался; чучела животных в своих стеклянных ящиках оставались неподвижными.

Аккуратно, стараясь не шуметь, он начал собирать осколки