Глава пятнадцатая. ТАНДИТСКИЙ ПАЛ

Надо оставить на некоторое время полковника Мунро и его спутников, инженера Банкса, капитана Года, француза Моклера и прервать на несколько страниц рассказ об этом путешествии, первая часть которого, включая маршрут от Калькутты до индо-китайской границы, кончается у подножия Тибетских гор.

Читатели помнят происшествие, случившееся при проезде парового дома через Аллахабад. Номер городской газеты от 25 мая сообщил полковнику Мунро о смерти Нана Сахиба.

Было ли достоверно теперь это известие, часто распространяемое и постоянно опровергаемое? После таких точных подробностей мог ли еще сомневаться сэр Эдвард Мунро и не должен ли он был отказаться от мести мятежнику 1857 года?

Пусть читатели судят сами.

Вот что случилось в ночь с 7 на 8 марта, в которую Пана Сахиб в сопровождении своего брата Балао-Рао, верных сподвижников по оружию и индуса Калагани покинул пещеру Аджунта.

Шестьдесят часов спустя набоб достиг узких ущельев Сатпурских гор, проехав Тапи, которая стремится к западному берегу полуострова возле Сурата. Он находился тогда в ста милях от Аджанта, в малопосещаемой части провинции, что пока обеспечивало ему безопасность. Место было выбрано удачно.

Невысокие Сатпурские горы возвышаются к югу над бассейном Нарбады, северная граница которого оканчивается Виндхийскими горами. Но если Виндхийские горы на 23 o широты перерезают Индию от запада к востоку, составляя одну из больших сторон центрального треугольника полуострова, то Сатпурские не заходят далее 75 o долготы и примыкают к ним у горы Калигонг.

Здесь, у входа в страну гондов, грозных племен древнего народа, находился Нана Сахиб. Территория в двести квадратных миль, народонаселение более чем в три миллиона — такова Гондвана, жителей которой Русселе считал еще в первобытном состоянии, всегда готовых к восстанию. Эта важная часть Индостана только номинально находится под владычеством англичан. Железная дорога из Бомбея в Аллахабад проходит через эту страну от юго-запада к северо-востоку, есть даже ветвь до центра Нангапурской провинции, но племена остались дикими, не поддаются цивилизации, с негодованием несут европейское иго. Словом, с ними трудно справиться в их горах, и Нана Сахиб это знал.

Здесь он искал убежища от английской полиции в ожидании момента, когда сможет поднять мятеж. Если гонды восстанут на зов набоба, мятеж мог бы быстро принять широкий размах.

На севере Гондваны, в горах, покрытых девственными лесами, живет народ бундела, коварный и жестокий, у которого все преступники ищут и легко находят убежище; там, на пространстве 28000 кв. километров, кучится народонаселение в два с половиной миллиона человек; там страна осталась варварской, там живут еще старые партизаны, боровшиеся против завоевателей под начальством Тантиа Сахиба; там появились знаменитые душители — туги, так долго наполнявшие ужасом Индию, фанатические убийцы, которые, никогда не проливая крови, убили бесчисленное множество людей; там почти безнаказанно совершали свои гнусные убийства шайки киндарьев; там кишат страшные дакоиты, идущие по следам тугов, — секта отравителей; туда же, наконец, укрылся сам Нана Сахиб, ускользнув от королевских войск, там он сбил с толку погоню, прежде чем отправился искать более верного убежища на неприступных вершинах индо-китайской границы.

На восток от Гондваны находится Кундистан, или страна кундов. Так называются свирепые поклонники Тадо Пеннора, бога земли, и Маунка-Соро, красного бога битв, кровавые адепты «мериа» человеческих жертвоприношений, с таким трудом уничтоженных англичанами, дикари, которых можно сравнить с жителями самых варварских Полинезийских островов, против которых с 1840 по 1854 год генерал-майор Кэмпбелл, капитаны Макферсон, Маквикар и Фрай предпринимали трудные и продолжительные экспедиции, фанатики, готовые осмелиться на все, когда под каким-нибудь религиозным предлогом чья-нибудь сильная рука двинет их вперед.

На запад от Гондваны обитают бичли, когда-то могущественные в Мальве и Радапутане, теперь разделенные на кланы, распространенные по всей Виндхийской области; почти всегда пьяные, но храбрые, смелые, проворные, всегда чуткие к кличу войны и грабежа.

Выбор Нана Сахиба был хорош. В этой центральной части полуострова вместо простого бунта на этот раз он надеялся вызвать национальное движение, в котором должны были участвовать индусы всех каст.

Но прежде чем предпринять что-нибудь, надо было поселиться в этом краю и действовать на народонаселение в той степени, в какой позволяли обстоятельства. Следовательно, было необходимо найти надежное убежище, по крайней мере на время.

Такова была первая забота Нана Сахиба. Индусы, следовавшие за ним из Аджанта, могли свободно ездить по всей провинции. Балао-Рао, которого не касалась прокламация губернатора, мог бы даже безнаказанно пользоваться свободой, если бы ему не мешало поразительное сходство с братом. После его побега на непальской границе на него не обращали внимания и имели повод считать его умершим. Но если бы его приняли за Нана Сахиба, он был бы арестован, а этого следовало избегать во что бы то ни стало.

Итак, для двух братьев, шедших к одной цели, было необходимо и одно убежище. В ущельях Сатпурских гор найти его было недолго и нетрудно.

В самом деле, это убежище тотчас указал один из гондов, знавший самые дальние вертепы в долине.

На правом берегу небольшого притока Нарбады находился брошенный пал, называемый Тандитским.

Пал — это меньше чем деревня или поселок. Пал — это несколько хижин, а часто даже одинокое жилище. Кочующая семья сжигает кусок леса, пепел оплодотворяет землю на короткую пору, семья строит жилище и поселяется на время. Но, так как страна небезопасна, то дом принимает вид небольшой крепости. Его окружает ряд палисадников, и он может защищаться против нечаянного нападения. Притом дом прикрыт какой-нибудь густой чащей и его найти нелегко.

Чаще всего пал находится на пригорке, на покатой окраине узкой долины между двух утесистых гор, среди непроницаемой чащи. Кажется невозможным, чтобы человеческие существа нашли там убежище. Дорог туда нет никаких, тропинок не видится и следа. Чтобы достигнуть его, иногда надо пройти по углубленному руслу потока, где вода уничтожает всякий след. Кроме того, лавина скал, которые может сдвинуть рука ребенка, раздавит всякого, кто покусился бы дойти до пала против воли его обитателей.

Так как гонды не одиноки в своих неприступных орлиных гнездах, они могут быстро переходить от одного пала к другому.

С высоты этих неровных Сатпурских хребтов сигналы распространяются в несколько минут на двадцать миль в окружности. Сигналом служит огонь, разведенный на вершине острой скалы, дерево, превращенное в гигантский факел, простая ракета, взлетевшая на вершине горы. Это означает присутствие врага, то есть отряда солдат королевской армии или агентов английской полиции, который вошел в долину и идет по течению Нарбады осматривать ущелья, отыскивая какого-нибудь злодея, которому этот край охотно дает убежище. Военный клик, столь знакомый слуху горцев, становится криком тревоги.

Человек посторонний примет его за крик ночных птиц или за свист пресмыкающегося, но гонд не ошибется. Подозрительные палы бросаются, их даже сжигают, так что агенты власти в большинстве случаев находят только пепел и развалины.

Нана Сахиб и его товарищи приехали просить убежища в одном из тандитских палов. Туда привел их верный гонд, преданный душой и телом набобу, и там они поместились 12 марта.

Первым старанием обоих братьев, как только они поселились в Тандитском пале, было заботливо осмотреть окрестности. Они заметили, по какому направлению и как далеко мог простираться враг. Они заставили указать себе самые ближайшие жилища и осведомились о тех, кто их занимал. Они изучили позицию этого уединенного хребта, на котором среди густых деревьев находится Тандитский пал, и окончательно убедились в невозможности иметь к нему доступ иначе как по руслу Надзурского потока, по которому они сами прошли.

Следовательно, Тандитский пал представлял все условия безопасности, тем более что возвышался над подземельем, тайные выходы которого вели на откос передней горы и в случае необходимости давали возможность к бегству.

Нана Сахиб и его брат не могли найти более надежного убежища. Но Балао-Рао недостаточно было знать, каков Тандитский пал в настоящее время, он хотел узнать, чем он был прежде, и в то время, как набоб осматривал внутренность маленькой крепости, Балао-Рао продолжал расспрашивать гонда.

— Еще несколько вопросов, — сказал он, — когда брошен этот пал?

— Больше года, — ответил гонд.

— Кто в нем жил?

— Кочующая семья в течение нескольких месяцев.

— Почему же она оставила его?

— Земля не могла ее прокормить.

— А после их ухода никто не искал здесь убежища?

— Никто.

— За ограду этого пала не переступали ни солдат королевской армии, ни полицейский агент?

— Ни тот, ни другой.

— И никакой иностранец не посещал его?

— Никто, — ответил гонд, — кроме одной женщины.

— Женщины? — живо спросил Балао-Рао.

— Да женщина, которая около трех лет странствует по Нарбадской долине.

— Кто же эта женщина?

— Не знаю, откуда она, и не могу сказать, и во всей долине никто не знает больше меня.

Подумав с минуту, Балао-Рао спросил:

— Что делает, чем занимается эта женщина?

— Ходит туда и сюда и живет единственно милостыней. Во всей долине к ней имеют суеверное уважение. Несколько раз я сам принимал ее в собственном пале. Она не говорит ни слова, и можно подумать, что она немая. По ночам она расхаживает, держа в руке зажженный смолистый факел, вследствие чего и известна под названием «Блуждающего огонька».

— Но если эта женщина знает Тандитский пал, — заметил Балао, — может ли она вернуться сюда, пока мы его занимаем, и не можем ли мы подвергнуться опасности?

— Не беспокойтесь, — ответил гонд. — Эта женщина не в своем уме, глаза не видят того, на что смотрят, уши не понимают того, что слышат, язык не умеет произнести ни одного слова.

Гонд на языке, свойственном горным индусам, нарисовал портрет «Блуждающего огонька», странного существа, хорошо известного в Нарбадской долине.

Это была женщина с бледным, все еще прекрасным лицом, но лишенным всякого выражения, так что на нем нельзя было определить ни возраста, ни происхождения, как будто ее глаза навсегда отказались от умственной жизни после какой-нибудь ужасной сцены.

Это безвредное и лишенное рассудка существо горцы приняли хорошо. Сумасшедшие для этих гондов, как и для всех диких народов, существа священные, защищаемые суеверным уважением. Поэтому «Блуждающий огонек» везде был принимаем радушно. Ни один пал не запирал перед ней двери. Ее кормили, укладывали спать, не ожидая благодарности, которую уста не могли более произносить.

Откуда взялась эта женщина? Когда явилась в Гондвану? Определить было трудно, точно так же неведомым оставалось, куда она исчезала, пропадая на несколько месяцев. Несколько раз думали, что она умерла, так долго длилось ее отсутствие, но нет, она являлась все той же, ни усталость, ни болезнь, ни лишения не могли сломить, по-видимому, такую слабую физически организацию.

Балао-Рао слушал индуса чрезвычайно внимательно, спрашивая себя, не было ли опасности в том, что «Блуждающий огонек» знала Тандитский пал и могла в него вернуться, он снова спросил гонда, знает ли он или его товарищи, где находится теперь сумасшедшая.

— Нет, — ответил гонд, — полгода уже, как никто не видел ее в долине. Может быть, она и умерла. Но если бы она и вернулась в Тандитский пал, опасаться нечего: это живая статуя. Она вас не увидит, не услышит, не будет знать, кто вы; войдет, побудет у очага день или два, потом опять зажжет свой смолистый факел и начнет бродить из дома в дом. В этом и вся ее жизнь; наконец, она давно что-то не являлась и, по всей вероятности, умерла.

Балао-Рао не счел нужным сказать об этом Нана Сахибу и скоро сам перестал приписывать этому обстоятельству важность.

Прошел месяц с их прибытия в Тандитский пал, а никто в Нарбадской долине не видел «Блуждающего огонька».

 

Глава шестнадцатая. «БЛУЖДАЮЩИЙ ОГОНЕК»

Целый месяц с 12 марта по 12 апреля прятался в пале Нана Сахиб в надежде сбить английские власти, заставить их или оставить поиски, или пуститься по ложным следам.

Если братья не выходили днем, то их верные подвижники осматривали долину, посещали деревни и поселки, возвещали близкое появление «грозного мульти», полубогаполучеловека, и подготавливали умы к национальному восстанию.

С наступлением ночи Нана Сахиб и Балао-Рао отваживались оставлять свое убежище и даже доезжали до берегов Нарбады. Перебираясь из деревни в деревню, из пала в пал, они ожидали той минуты, когда безопасно будет проезжать по владениям раджей, подчинившихся Англии.

Притом Нана Сахиб знал, что несколько полунезависимых раджей, нетерпеливо сносивших чужеземное иго, соберутся на его зов, но в эту минуту дело шло о диком народонаселении Гондваны, которое он нашел готовым следовать за ним.

Если из осторожности он назвал себя только двум или трем могущественным начальникам, то это служило явным доказательством, что имя его увлечет несколько миллионов индусов, разместившихся на центральном нлоскогорье Индостана.

Возвращаясь в Тандитский пал, братья рассказывали друг другу о том, что слышали, видели, делали.

Минута восстания еще не настала. Необходимо было собрать горючие элементы в провинциях, соседних с Нарбадой. Из каждого города, из Бананы, Мальвы, Вунделькунда, из всего обширного Королевства Индии надо было составить громадный костер, готовый воспламениться по первому зову. Нана Сахиб хотел лично посетить бывших участников мятежа 1857 года, всех этих туземцев, которые не верили слухам о смерти грозного вождя и с минуты на минуту ожидали его появления.

Через месяц после прибытия в Тандитский пал Нана Сахиб счел возможным действовать. Благодаря сообщениям приверженцев он знал, что в первые дни власти производили самые деятельные, но безуспешные розыски. Аурангабадский рыбак, бывший пленник Нана, пал от кинжала, и, никто не мог подозревать в скромном факире могучего Данду-Пана. Через неделю слухи утихли, искатели премии в две тысячи фунтов стерлингов потеряли всякую надежду, и имя Нана Сахиба опять было предано забвению.

Набоб мог действовать лично, не боясь быть узнанным. Понемногу он начал удаляться от Тандитского пала, направляясь к северу и даже достигая северных окраин Виндхийских гор, и 12 апреля был уже в Гендире.

Там, в столице Голькарского королевства, Нана Сахиб, сохраняя строжайшее инкогнито, вступил в сношение с многочисленным сельским народонаселением, занимавшимся обрабатыванием маковых полей. Затем Нана Сахиб переехал на Бетву, приток Джамны, текущей к северу, на западной границе Бунделькунда, и 19 апреля через великолепную долину, наполненную финиковыми и манговыми деревьями, приехал в Суари.

Двадцать четвертого апреля Нана Сахиб был в Бильсе, в главном городе важного округа Мальвы. И в развалинах древнего города он начал подготовку к мятежу, которую не мог совершить в городе вновь построенном.

Двадцать седьмого апреля Нана Сахиб доехал до Ротгура близ границы королевства Панна и 30-го до развалин старого города Саигара недалеко от того места, где генерал Роз дал мятежникам кровопролитное сражение. К набобу присоединился его брат, сопровождаемый Калагани, и другие руководители мятежников. На своем совещании они обсудили предварительные действия восстания и приняли решение. Пока Нана Сахиб и Балао-Рао будут действовать на юге, их союзники должны сражаться в северных окраинах Виндхийских гор.

Прежде чем вернуться в Нарбадскую долину, братья захотели посетить королевство Панна. Под прикрытием гигантских бамбуков они отважились направиться вдоль Кена. Среди жалких рабочих, которые разрабатывают для раджи богатые алмазные рудники, было завербовано много свирепых сторонников.

«Этот раджа, — говорит Русселе, понимая, в какое положение поставило бунделькундских принцев владычество англичан, — предпочел роль богатого землевладельца роли незначительного князька».

И он действительно был богатый землевладелец. «Алмазная область», которой он владеет, простирается на тридцать километров к северу от Панна, и разработка алмазных копей, наиболее ценимых на бенарских и аллахабадских рынках, требует большего числа индусов. Но у этих несчастных, принуждаемых к самым жестоким работам и которых раджа велит казнить, как только уменьшается количество добываемых алмазов, Нана Сахиб должен был найти тысячи приверженцев, готовых умереть за независимость своей страны, и нашел.

Оттуда оба брата направились назад, к Тандитскому палу. Однако прежде чем возбудить восстание на юге, которое должно было совпасть с восстанием севера, они захотели остановиться в Бхопале. Это важный мусульманский город, оставшийся столицей исламизма в Индии.

Нана Сахиб и Балао-Рао в сопровождении двенадцати гондов приехали в Бхопал 24 мая, последний день могаребских праздников, учрежденных в честь мусульманского Нового года.

В костюмах «джоги» — угрюмых религиозных нищих — они следовали за процессией по городским улицам среди множества слонов, несших на спинах «тадзиа» — маленькие храмы в двадцать футов вышины. С этой толпой музыкантов, солдат, баядерок, молодых мужчин, переодетых женщинами, братья могли обмениваться тайным знаком, известным бывшим революционерам 1857 года.

С наступлением вечера вся эта толпа направилась к озеру, омывающему восточное предместье города. Там среди оглушительных криков, выстрелов, треска шутих, при свете тысячи факелов все эти фанатики бросили «тадзии» в озеро. Могаребские праздники кончились.

В эту минуту Нана Сахиб почувствовал чью-то руку на своем плече. Он обернулся и узнал в индусе одного из своих бывших лакнауских товарищей по оружию.

— Полковник Мунро оставил Калькутту, — пробормотал бенгалец.

— Где он?

— Вчера был в Бенаресе.

— На непальской границе. С какой целью?

— Провести там несколько месяцев.

— А потом?

— Вернуться в Бомбей.

Раздался свисток, и к Нана Сахибу проскользнул Калагани.

— Сейчас же отправляйся, догони Мунро, который едет к северу, — шепнул ему набоб. — Не отставай от него, окажи какую-нибудь услугу, если понадобится — рискуй своей жизнью; не оставляй его, прежде чем он переедет Виндхийские горы до Нарбадской долины. Тогда, но только тогда, явись дать мне знать о его присутствии.

Калагани ответил утвердительным знаком и исчез в толпе. Даже движение руки набоба было бы для него приказанием. Десять минут спустя он оставил Бхопал.

— Пора ехать, — сказал подошедший к брату Балао-Рао.

— Да, — ответил Нана Сахиб, — на рассвете нам надо быть в Тандитском пале.

— В путь.

И оба в сопровождении своих гондов пошли по северному берегу озера до одинокой хижины, где ждали их лошади.

Набоб хотел приехать в Тандитский пал до рассвета из предосторожности, и потому маленький отряд скакал во всю прыть.

Нана Сахиб и Балао-Рао не говорили друг с другом, но их занимала общая мысль. Из этой экспедиции они привезли более чем надежду — уверенность, что бесчисленные приверженцы присоединятся к ним. Центральное плоскогорье Индии было в их руках.

Но в то же время Нана Сахиб думал о счастливом случае, который выдаст ему полковника Мунро. Отныне ни одно из движений врага не укроется от набоба; рука Калагани приведет его к дикой Виндхийской стране, и там никто не может избавить его от казни, предназначенной ненавистью Нана Сахиба.

— Мунро оставил Калькутту и едет в Бомбей, — произнес Нана Сахиб брату.

— Бомбейская дорога доходит до Индийского океана! — вскричал Балао-Рао.

— На этот раз она остановится у Виндхийских гор.

Этот ответ объяснил все.

Лошадь поскакала галопом. Было пять часов утра, начинало рассветать. Нана Сахиб, Балао-Рао и их спутники приехали к бурному ложу Надзура, которое вело к палу.

Все было спокойно, как вдруг раздался выстрел и за ним несколько других. Послышались крики:

— Ура, ура! Вперед!

На возвышенности пала показался офицер, а за ним полсотни солдат королевской армии.

— Стреляй! Всех положим на месте! — снова раздался крик. Второй залп был направлен почти в упор в группу гондов, окружавших Нана Сахиба и его брата. Пало пять или шесть индусов; другие или нырнули в Надзур, или исчезли под первыми деревьями леса.

— Нана Сахиб! Нана Сахиб! — закричали англичане, войдя в узкий овраг.

Тогда один из тех, кто был сражен смертельно, приподнялся и протянул к ним руку.

— Смерть завоевателям! — прохрипел он и упал без движения.

— Это Нана Сахиб? — спросил офицер, приближаясь к трупу.

— Он, — ответили солдаты из отряда, которые стояли в Канпурском гарнизоне и хорошо знали набоба.

— Теперь за другими! — закричал офицер.

И весь отряд кинулся в лес в погоню за гондами.

Как только он исчез, на утесе пала показалась тень. Это была «Блуждающий огонек», закутанная в длинный плащ, стянутый у пояса шнурком. Накануне вечером эта сумасшедшая была бессознательной проводницей английского офицера и его солдат. Вернувшись в долину накануне, она машинально шла к Тандитскому палу, влекомая каким-то инстинктом. Но на этот раз странное существо, которое до сих пор считалось немой, произнесло имя.

— Нана Сахиб! Нана Сахиб! — повторила она, как будто образ набоба явился в ее памяти по какой-то необъяснимой причине.

Это имя заставило офицера вздрогнуть, и он не отставал от сумасшедшей, которая, по-видимому, не видела ни его, ни солдат, которые следовали за ней до пала. Офицер принял необходимые меры и велел до рассвета выставить посты у реки. Когда Нана Сахиб и его гонды вошли в поток, он встретил их залпом, который многих оставил на месте, и в том числе главу синайского мятежа.

Такова была схватка, о которой телеграф в тот же день сообщил губернатору бомбейской провинции. Телеграмма эта распространилась по всему полуострову, газеты перепечатали ее, и таким образом полковник Мунро мог узнать об этом 26 мая в аллахабадской газете.

На этот раз нельзя было сомневаться в смерти Нана Сахиба.

Между тем сумасшедшая, оставив пал, шла к Надзуру. Она достигла места, где лежали трупы, и остановилась перед тем, кого узнали лакнауские солдаты. Искаженное лицо мертвеца как будто еще угрожало.

Сумасшедшая встала на колени, положила руки на труп, пробитый несколькими пулями. Она долго смотрела на мертвеца, потом приподнялась, покачала головой и медленно пошла по берегу Надзура.

«Блуждающий огонек» снова впала в свое обычное равнодушие, и ее уста более не повторяли проклятого имени Нана Сахиба.