ВТОРОЙ ПЕРИОД 6 страница

— Конечно.

— Что же, мисс Голкомб, искушение сопровождать вас было слишком сильным, чтобы я мог ему противиться. В моем возрасте можно уже признаваться в таких вещах, не так ли? Я схватил шляпу и отправился предлагать вам себя в провожатые. Лучше такой провожатый, как старый толстяк Фоско, чем никакой. Я пошел не в том направлении, в отчаянии вернулся обратно и наконец достиг (можно так выразиться?) вершины своих желаний!

Пересыпая свою речь комплиментами, он продолжал ораторствовать. Мне оставалось только молчать и делать вид, что я вполне спокойна. Ни разу он даже отдаленно не намекнул на карету на дороге и письмо, которое я продолжала держать в руке. Эта многозначительная деликатность убедила меня, что он самым бесчестным путем разузнал о моем обращении к поверенному и теперь, убедившись, что я получила ответ, считал свою миссию выполненной и старался усыпить мои подозрения, которые, как он понимал, должны были у меня зародиться. У меня достало ума, чтобы не делать попыток обмануть его фальшивыми объяснениями, но я была слишком женщиной, чтобы не чувствовать, как постыдно идти об руку с ним!

На лужайке перед домом мы увидели, как двуколка отъезжает к каретнику. Сэр Персиваль только что вернулся. Он встретил нас у подъезда. Каковы бы ни были результаты его поездки, они не смягчили его дикого нрава.

— Ну вот, двое вернулись! — сказал он угрюмо. — Почему в доме никого нет? Где леди Глайд?

Я сказала ему, что Лора потеряла брошку и ищет ее в парке.

— Так или иначе, — мрачно проворчал он, — советую ей не забывать, что я жду ее днем в библиотеке. Через полчаса я желаю видеть ее!

Я высвободила свою руку и медленно поднялась на ступеньки. Граф удостоил меня одним из своих великолепных поклонов и весело обратился к грозному хозяину дома.

— Ну как, Персиваль, — сказал он, — ваша поездка была приятной? Что, красотка Рыжая Молли сильно устала с дороги?

— К черту Рыжую Молли и поездку тоже! Я хочу завтракать.

— А я хочу сначала поговорить с вами, — ответствовал граф. — Пятиминутный разговор, друг мой, здесь, на лужайке.

— О чем?

— О делах, которые касаются вас.

Я медлила в холле, слушая эти вопросы и ответы. Через открытую дверь я видела, как сэр Персиваль в нерешительности сердито засунул руки в карманы.

— Если вы собираетесь снова надоедать мне вашей проклятой щепетильностью, — сказал он, — я не желаю вас слушать! Я хочу завтракать.

— Пойдемте поговорим, — повторил граф, по-прежнему не обращая никакого внимания на грубости своего друга.

Сэр Персиваль спустился вниз по ступенькам. Граф взял его под руку и отвел в глубину двора. Очевидно, разговор шел о подписи Лоры. Они, конечно, говорили о Лоре и обо мне. Я задыхалась от волнения. Как важно было бы знать, о чем именно шла речь между ними! Но при всем желании я не могла услышать ни слова из этого разговора.

Я стала бродить по дому из комнаты в комнату. Письмо поверенного жгло меня, я спрятала его на груди, боясь доверить его ящику и ключу в собственной комнате. Я сходила с ума от беспокойства. Лора не возвращалась. Я хотела пойти искать ее, но до такой степени устала от тревог и сегодняшней жары, что вернулась в гостиную и прилегла на кушетку.

Не успела я лечь, как дверь тихо приоткрылась и в комнату заглянул граф.

— Прошу извинить меня, мисс Голкомб, — сказал он, — я осмелился потревожить вас только из-за хороших известий. Персиваль, капризный во всем, как вы знаете, вдруг передумал в последнюю минуту, и затея с подписями отложена. Большое облегчение для всех нас, мисс Голкомб, — я вижу по вашему лицу, какое это доставляет вам удовольствие. Передайте, прошу вас, мое глубокое уважение и искренние поздравления леди Глайд, когда будете говорить ей об этой приятной новости.

Он ушел раньше, чем я успела прийти в себя от изумления. Несомненно, сэр Персиваль изменил свое намерение благодаря влиянию графа; тот переубедил его, зная о моем письме к поверенному и о том, что я получила ответ.

Я поняла все это, но настолько обессилела от волнений и усталости, что не могла задуматься ни над сомнительным настоящим, ни над туманным будущим. Я снова попыталась подняться и пойти искать Лору, но голова моя кружилась и ноги подкашивались. Мне ничего другого не оставалось, как снова лечь на кушетку, помимо собственной воли.

В доме царила тишина. Тихое жужжанье кузнечиков за открытым окном убаюкивало меня. Глаза мои слипались. Постепенно я погрузилась в какое-то странное состояние — я не бодрствовала, ибо ничего не сознавала вокруг, но и не спала, ибо понимала свое состояние. Мое возбужденное воображение покинуло мое бренное тело, и в каком-то трансе, в какой-то мечте — не знаю, как и назвать это, — я увидела Уолтера Хартрайта. С утра я вовсе не думала о нем, Лора ни словом, ни намеком о нем не обмолвилась. Но сейчас я видела его перед собой так ясно, будто вернулись прежние дни и мы снова вместе в Лиммеридже.

Он предстал передо мной в толпе других людей, чьи лица я не могла разглядеть. Все они лежали на ступенях огромного разрушенного храма. Гигантские тропические деревья, перевитые лианами, окружали этот храм, закрывали небо и бросали мрачную тень на беспомощных, заброшенных людей. Сквозь густую листву виднелись чудовищные каменные изваяния. Казалось, они смотрят и посмеиваются над теми, кто посмел нарушить их покой. Белые испарения, клубясь, ползли по земле, поднялись, как дым, окружили людей и растаяли, оставив большинство из них мертвыми. В ужасе и отчаянии я умоляла Уолтера бежать. «Вернись, вернись! — кричала я. — Вспомни, что ты обещал ей и мне! Вернись к нам прежде, чем болезнь достигнет тебя и умертвит, как остальных!» Он взглянул на меня — на лице его было выражение неземного покоя. «Подожди, — сказал он, — я вернусь. С той ночи, когда я встретил одинокую женщину на дороге, моя жизнь стала орудием рока, незримого для нас. Здесь, в этих диких дебрях, и там, когда я вернусь на родину, мне предназначено идти по темной, безвестной дороге, ведущей меня, тебя и нашу любимую сестру к непостижимому возмездию и неизбежному концу. Жди меня. Болезнь, сгубившая других, пощадит меня».

Я снова увидела его. Он все еще был в лесу. Число его несчастных товарищей сократилось до нескольких человек. Храм исчез, идолов не стало, — вместо них среди дремучего леса появились темные фигуры низкорослых, уродливых людей. Они мелькали за деревьями со стрелами и луками в руках. Снова испугалась я за Уолтера и вскрикнула, чтобы предостеречь его. Снова обернулся он ко мне с непоколебимым спокойствием: «Я иду по предназначенной мне дороге. Жди меня. Стрелы, которые сразят других, пощадят меня».

В третий раз увидела я его на затонувшем корабле, севшем на риф у диких песчаных берегов. Переполненные шлюпки плыли к берегу, он один остался на корабле и шел ко дну вместе с судном. Я крикнула ему, чтобы он бросился к шлюпке, чтобы постарался спастись! Его спокойное лицо обернулось ко мне, недрогнувший голос произнес прежний ответ: «Еще шаг на пути. Жди меня. Воды, поглотившие других, пощадят меня».

Я увидела его в последний раз. Он стоял на коленях у надгробного памятника из белого мрамора, и тень женщины, окутанной вуалью, поднялась из могилы и стала подле него. Неземное спокойствие, отражавшееся на его лице, сменилось страшным отчаянием. Но голос с прежней неотвратимостью донесся до меня. «Тьма сгущается, — сказал он, — но я иду все дальше. Смерть уносит добрых, прекрасных, юных, щадя меня. Губительная болезнь, разящие стрелы, морские пучины, могила, в которой погребены любовь и надежда, — все это вехи на моем пути, они ведут меня все ближе и ближе к концу».

Сердце мое замерло от ужаса, который не выразишь словами, от горя, которое не выплачешь в слезах. Тьма сгустилась вокруг путника у мраморного надгробья — вокруг женщины под вуалью, вставшей из могилы, — сгустилась вокруг спящей, которая смотрела на них. Я ничего больше не видела, не слышала…

Я очнулась от легкого прикосновения к моему плечу. Это была Лора.

Она стояла на коленях у кушетки. Лицо ее пылало от возбуждения, глаза смотрели на меня с каким-то странным, диким выражением. При виде ее я вздрогнула от страха.

— Что случилось? — спросила я. — Что тебя так испугало?

Она оглянулась на приоткрытую дверь, приложила губы к моему уху и ответила шепотом:

— Мэриан! Фигура на озере, шаги прошлой ночью… Я только что видела ее! Я только что с ней говорила!

— Господи, кто же это?

— Анна Катерик!

Пробудившись от моего необычного сна, я была так испугана волнением и странным поведением Лоры, что теперь, когда это имя сорвалось с ее губ, я буквально оцепенела. Я могла только молча глядеть на нее.

Она была слишком поглощена тем, что случилось с ней, чтобы заметить мое состояние.

— Я видела Анну Катерик! Я разговаривала с Анной Катерик! — повторяла она на все лады, думая, что я ее не расслышала. — О, Мэриан, мне надо столько рассказать тебе! Пойдем отсюда, нас могут застать здесь и помешать нам! Пойдем сейчас же в мою комнату!

С этими словами она схватила меня за руку и потащила через библиотеку в последнюю комнату на нижнем этаже, которая была отведена специально для нее. Никто, кроме ее личной горничной, ни под каким предлогом не мог помешать нам. Она втолкнула меня в комнату, заперла дверь и задернула легкие занавески на окнах.

Странное, тупое оцепенение, которое овладело мной при виде ее, все еще не проходило. Но растущая уверенность, что осложнения, давно угрожавшие и ей и мне, железным кольцом сомкнулись вокруг нас, начала медленно проникать в мое сознание. Я не могла выразить словами мое ощущение — оно смутно поднималось во мне, но полностью осознать его я была еще не в силах. «Анна Катерик! — повторяла я про себя, беспомощно и безнадежно. — Анна Катерик!»

Лора притянула меня на оттоманку, стоявшую посреди комнаты.

— Смотри! — сказала она. — Посмотри сюда! — и показала на ворот платья.

Я увидела, что брошь ее была опять на месте. В этом было нечто реальное, брошку можно было потрогать руками. Смятение моих мыслей немного улеглось, и я начала приходить в себя.

— Где ты нашла свою брошку? — Первые слова, которые я могла сказать ей в эту важную минуту, относились к такому пустяку!

— Она нашла ее, Мэриан!

— Где?

— На полу в беседке… О, с чего начать, как рассказать тебе об этом! Она так странно говорила со мной, она выглядела такой больной… Она так внезапно исчезла!

Взволнованная этими воспоминаниями, она повысила голос. Ставшее уже привычным, не оставляющее меня ни днем, ни ночью гнетущее недоверие ко всем и ко всему в этом доме, побудило меня предостеречь ее, так же как перед этим вид ее брошки вывел меня из столбняка и заставил заговорить.

— Говори тише, — сказала я: — окно открыто, и садовая дорожка проходит под ним. Начни сначала, Лора. Расскажи мне решительно все, что произошло между этой женщиной и тобой.

— Не закрыть ли окно?

— Нет, не надо. Только говори тише, помни: в доме твоего мужа говорить об Анне Катерик опасно! Где ты видела ее?

— В беседке, Мэриан. Как ты знаешь, я пошла искать свою брошку, и, когда шла по тропинке через парк, я внимательно смотрела себе под ноги на каждом шагу. Таким образом спустя долгое время я наконец дошла до беседки. Как только я вошла, я стала на колени, чтобы поискать брошку на полу. Я была спиной к выходу и вдруг услышала за собой чей-то тихий, странный голос. «Мисс Фэрли! — окликнули меня. — Мисс Фэрли!» Да, мое прежнее имя — дорогое, родное имя, с которым, казалось, я рассталась навсегда. Я вскочила на ноги. Я не испугалась — голос был слишком ласковый и мягкий, чтобы испугать меня, — но очень удивилась. У входа стояла совершенно незнакомая мне женщина.

— Как она была одета?

— На ней было чистенькое, премилое белое платье, поверх него был накинут старый, изношенный темный платок. Она была в капоре из коричневой соломки, таком же старом и жалком, как и платок. Меня поразила разница между ее платьем и остальной ее одеждой, и она поняла, что я заметила это. «Не обращайте внимания на мой капор и платок, — сказала она внезапно торопливым, задыхающимся голосом. — Раз они не белые, мне все равно, какие они. На мое платье смотрите сколько хотите — за него мне не стыдно». Это было так странно, ведь правда? Прежде чем я могла сказать что-нибудь, чтобы успокоить ее, она протянула ко мне руку, и я увидела на ее ладони мою брошку. Я так обрадовалась и была ей так благодарна, что подошла к ней совсем близко. «Вы благодарны мне настолько, что не откажете мне в небольшом одолжении?» — спросила она. «Конечно, нет, — отвечала я. — Я буду рада сделать для вас все, что смогу». — «Тогда дайте мне самой приколоть эту брошь к вашему платью, ведь я ее нашла». Просьба ее была настолько неожиданной, Мэриан, и она высказала ее с такой необыкновенной пылкостью, что я даже отступила на шаг или на два, не зная, как ей ответить. «Ах, — сказала она, — ваша мать разрешила бы мне приколоть брошку!» В ее взгляде и голосе был такой упрек, она так укоризненно упомянула о моей матери, что мне стало стыдно за свою нечуткость. Я взяла ее за руку, в которой она держала брошку, и ласково притянула к себе. «Вы знали мою мать? — спросила я. — Это было давно? Я вас видела прежде?» Она старательно приколола брошку к моему платью и положила руки мне на грудь. «Вы не помните прекрасный весенний день в Лиммеридже, — сказала она, — и вашу мать, ведущую за руки двух маленьких девочек по дороге в школу? Мне больше не о чем думать с тех пор — я всегда это помню. Одной из этих маленьких девочек были вы, другой была я. Хорошенькая умница мисс Фэрли и бедная тупица Анна Катерик были тогда ближе друг к другу, чем сейчас».

 

— Когда она назвала себя, ты вспомнила ее, Лора?

— Да, я вспомнила, как в Лиммеридже ты спрашивала меня про Анну Катерик и говорила, что когда-то между нами находили большое сходство.

— Почему ты вспомнила об этом, Лора?

— Ее собственное лицо напомнило мне. Когда я увидела ее так близко, я вдруг поняла, что мы действительно очень похожи друг на друга! У нее было бледное, худое, измученное лицо, но оно поразило меня, будто я увидела свое отражение в зеркале. Я была бы точно такой, если бы долго болела. Не знаю почему, но это так потрясло меня, что с минуту я не могла говорить.

— И она, наверно, обиделась на твое молчание?

— Боюсь, что обиделась. «У вас не такое лицо, как у вашей матери, — сказала она, — да и сердце тоже не такое. Лицо вашей матери было смуглым, но сердце вашей матери, мисс Фэрли, было ангельским». — «Поверьте, я очень хорошо отношусь к вам, — сказала я, — хоть и не умею как следует высказать это. Почему вы называете меня мисс Фэрли?» — «Потому что я люблю имя Фэрли и ненавижу имя Глайд!» — воскликнула она с яростью. Пока что я не замечала в ней никаких признаков безумия, но в эту минуту мне показалось, что глаза ее стали сумасшедшими. «Я думала, вы, может быть, не знаете о моем замужестве», — сказала я, вспомнив странное письмо, которое она прислала мне в Лиммеридж, и пытаясь успокоить ее. Она горько вздохнула и отвернулась от меня. «Не знаю, что вы замужем? — повторила она. — Я здесь именно потому, что вы замужем. Я здесь, чтобы искупить мою вину перед вами, прежде чем я встречусь с вашей матерью там, в загробном мире». Она отходила все дальше и дальше от меня, пока не вышла из беседки. Несколько минут она прислушивалась и осматривалась. Когда она снова повернулась ко мне, чтобы продолжать наш разговор, вместо того чтобы подойти поближе, она осталась у входа, глядя на меня и загораживая вход обеими руками. «Вы видели меня вчера на озере? — спросила она. — Вы слышали, как я шла за вами через лес? Целыми днями я ждала возможности поговорить с вами наедине — и ради этого покидала своего единственного на свете друга. Я оставляла ее в страхе и тревоге за меня, я рисковала снова попасть в сумасшедший дом, и все это ради вас, мисс Фэрли, все ради вас!» Я встревожилась, Мэриан. Она произнесла эти слова с таким выражением, что мне стало жаль ее до глубины души. Мне стало так жаль эту несчастную женщину, что я осмелилась попросить ее войти и сесть рядом со мной.

— А она?

— Нет, она отказалась. Она покачала головой и сказала, что ей нужно сторожить у входа, чтобы нас никто не подслушал. Так она и осталась стоять там, с распростертыми руками, то наклоняясь вперед, чтобы сказать мне что-то, то внезапно оборачиваясь и вглядываясь в окружающее. «Я была здесь вчера, — сказала она, — я пришла задолго до темноты и слышала, как вы разговаривали с леди, которая была с вами. Я слышала все, что вы сказали ей о вашем муже. Слышала, как вы сказали, что не можете заставить его поверить вам, не можете заставить его молчать. О, я поняла, что означают эти слова, сердце подсказало мне их смысл. Как я могла позволить вам выйти за него замуж! О, мой страх, мой безумный, жалкий, мучительный страх!» Она зарылась лицом в свой старый платок и начала стонать и шептать что-то про себя. Я испугалась, что с ней будет такой припадок отчаяния, с которым ни ей, ни мне потом не справиться. «Умоляю вас, успокойтесь, — сказала я, — лучше расскажите мне, как вы могли бы помешать моему браку». Она отвела платок от лица и рассеянно поглядела на меня. «Мне надо было набраться мужества и остаться в Лиммеридже, — отвечала она, — мне не надо было поддаваться страху при известии, что он приезжает. Я должна была, пока не поздно, предупредить и спасти вас. Почему у меня хватило смелости только на то, чтобы написать вам? Почему я сделала зло, когда хотела только добра? О, мой страх, мой безумный, жалкий, мучительный страх!» Она снова повторила эти слова и закрыла лицо своим изношенным платком. Было так страшно смотреть на нее, так страшно ее слушать!

— Ты, конечно, спросила, Лора, чего она боится?

— Да, спросила.

— И что она ответила?

— В ответ она спросила меня, разве я не боялась бы человека, который упрятал меня в сумасшедший дом и хочет снова это сделать? Я сказала: «Разве вы до сих пор его боитесь? Ведь вы не пришли бы сейчас сюда, если бы боялись». — «Теперь я его уже не боюсь, нет», — отвечала она. Я спросила ее, почему. Она вдруг вошла в беседку и сказала: «Разве вы не догадываетесь?» Я отрицательно покачала головой. «Взгляните на меня», — продолжала она. Я сказала, что мне грустно видеть ее такой печальной и больной. При моих словах она улыбнулась. «Больной? — повторила она. — Я умираю. Теперь вы знаете, почему я его больше не боюсь. Как вы думаете, встречусь ли я на небесах с вашей матушкой? И если встречусь, простит ли она меня?» Ее слова так удивили меня, что я ничего не могла ей ответить. «А я все время думаю об этом, — продолжала она. — Я думала только об этом, когда пряталась от вашего мужа, и после, когда лежала больная. Поэтому я и пришла сюда — я хочу искупить свою вину, хочу исправить зло, которое невольно причинила». Я стала горячо просить ее объяснить мне, что она хочет сказать. Она смотрела на меня в упор каким-то отсутствующим взглядом. «Исправлю ли я это зло? — с сомнением сказала она про себя. — У вас есть друзья, они будут на вашей стороне. Если вы будете знать его тайну, он станет бояться вас, он не посмеет вас обидеть. Он будет бояться вас и ваших друзей и ради самого себя будет хорошо обращаться с вами. А если я буду знать, что он добр к вам благодаря мне…» Я слушала ее затаив дыхание, но она умолкла.

— Ты пыталась заставить ее продолжать?

— Да, но она только отстранилась от меня и прислонилась к стене беседки. «О! — простонала она с отчаянной, безумной нежностью в голосе. — О, если бы только меня похоронили рядом с вашей матушкой! Если бы только я могла проснуться подле нее, когда ангелы затрубят и мертвые воскреснут!» Мэриан, слушать ее было так страшно, что я вся дрожала. «Но надежды на это нет, — сказала она, придвигаясь ближе и пристально глядя на меня. — Надежды нет для меня, бедной, чужой. Не придется мне успокоиться под мраморным крестом, который я омыла своими руками, чтобы он стал белоснежно чистым в память о ней. Нет, нет! Не волею людской, а милостью господней буду я с ней там, где нет зла и насилия, там, где усталые обретут вечный покой». Она произнесла эти слова печально и тихо, безнадежно вздохнула и умолкла. Лицо ее стало недоуменным и озабоченным. Казалось, она силится что-то припомнить. «О чем я вам только что говорила? — спросила она спустя некоторое время. — Когда я вспоминаю о вашей матушке, все остальное исчезает из моей головы. О чем я говорила? О чем я говорила?» Я напомнила бедной девушке как можно ласковее и осторожнее. «Ах, да, да, — сказала она все еще как-то недоуменно и рассеянно. — Нет у вас защиты от вашего жестокого мужа. Да. И мне надо сделать то, для чего я пришла сюда: я должна сказать вам то, о чем боялась раньше сказать». — «О чем же?» — спросила я. «О тайне, которой боится ваш жестокий муж, — отвечала она. — Однажды я пригрозила ему тайной, и он испугался. Вы тоже можете пригрозить и напугать его. — Лицо ее омрачилось, глаза загорелись гневным, мрачным блеском. Она начала как-то странно, бессмысленно размахивать руками. — Моя мать знает эту тайну, — сказала она, — моя мать полжизни отдала этой тайне. Как-то раз, когда я была уже большая, она мне кое-что сказала. А на следующий день ваш муж…»

— Да, да! Что она сказала о твоем муже?

— Она замолчала, Мэриан.

— И ничего больше не сказала?

— И чутко прислушалась. «Ш-ш! — прошептала она, делая мне знак рукой. — Ш-ш!» Она вышла из беседки, медленно, крадучись пошла прочь и скрылась из моих глаз.

— Ты, конечно, последовала за ней?

— Да, я так встревожилась, что решила идти за ней. Только я встала, как она снова появилась у входа. «А тайна? — шепнула я ей. — Подождите, вы должны рассказать мне про тайну!» Она схватила меня за руку и посмотрела на меня дикими, испуганными глазами. «Не сейчас, — сказала она. — Мы не одни, за нами следят. Приходите сюда завтра в это же время одна — помните, только вы одна». Она поспешно втолкнула меня в беседку, и больше я ее не видела.

— О Лора, Лора, еще одна упущенная возможность! Если бы я была с тобой, она бы так не убежала! В какую сторону она ушла?

— Налево, туда, где лес спускается к самому берегу.

— Ты побежала за ней? Окликнула?

— Я не могла! Мне было страшно пошевельнуться.

— Но когда ты встала, когда ты вышла из беседки?

— Я сразу побежала сюда рассказать тебе обо всем.

— А в парке ты никого не видела и не слышала?

— Нет, когда я шла по аллее, все было тихо, я никого не встретила.

Я задумалась на минуту. Тот, кто, по словам Анны Катерик, тайно присутствовал при их свидании, существовал в действительности или был плодом ее больной фантазии? Ответить на этот вопрос не представлялось возможным. Одно было совершенно очевидно: мы снова упустили случай расспросить ее, упустили безвозвратно и безнадежно, если только она не придет завтра в беседку в назначенный час.

— Ты уверена, что ничего не забыла, что пересказала мне каждое ее слово?

— Да, по-моему, — отвечала она. — Но ты сама знаешь, Мэриан, что моя память хуже твоей. Правда, я слушала ее так внимательно, мне было так интересно и ее слова так глубоко меня тронули, что вряд ли я что-нибудь забыла.

— Лора, дорогая, все, что касается Анны Катерик, имеет для нас огромное значение. Подумай еще. Постарайся припомнить. Она не сказала, где сейчас живет?

— Нет, этого я не помню.

— Она не упоминала о своей подруге и спутнице — о женщине, по имени Клеменс?

— О да! Я забыла об этом. Она говорила, что миссис Клеменс хотела идти вместе с ней на озеро. Миссис Клеменс умоляла, чтобы она не ходила одна в нашу сторону.

— Больше она ничего не говорила о миссис Клеменс?

— Нет, это все.

— Она не сказала тебе, где она скрывалась, когда уехала с фермы Тодда?

— Нет, ничего не сказала.

— А о том, где она с тех пор жила? Где лежала больная?

— Нет, Мэриан, ни слова. Скажи мне, прошу тебя, скажи скорей, что ты думаешь обо всем этом? У меня мысли путаются. Я не знаю, что предпринять.

— Ты должна сделать следующее, моя дорогая. Завтра тебе обязательно нужно пойти в беседку. Ты должна снова повидать ее, это очень важно. Может быть, ты даже не представляешь себе, как много от этого зависит. На этот раз ты будешь не одна. Я буду идти следом за тобой на безопасном расстоянии. Никто меня не увидит, но я буду держаться достаточно близко, чтобы услышать твой голос, если что-нибудь случится. Анна Катерик ускользнула от Уолтера Хартрайта, ускользнула от тебя. Что бы ни случилось, она не ускользнет от меня.

Глаза Лоры читали мои мысли.

— Ты веришь, — сказала она, — в тайну, которой боится мой муж? Мэриан, а что, если она существует только в воображении Анны Катерик? А что, если Анна хотела повидать меня только в силу старых воспоминаний? Она вела себя так странно, что я сомневаюсь в правде ее слов. Можно ли верить ей вообще?

— Я уверена только в одном, Лора: в своих наблюдениях за поведением твоего мужа. По его поступкам я сужу, насколько Анна Катерик права, — я уверена, что тайна существует.

Больше я ничего не прибавила и встала, чтобы выйти из комнаты. Меня тревожили мысли, которыми я не хотела с ней делиться, — ей было опасно знать их. Я была под влиянием зловещего сна, от которого она меня пробудила; мрачной, гнетущей тенью он ложился мне на душу, а тут еще новые мрачные впечатления! Меня томило предчувствие. Грозное будущее надвигалось на нас. Я подумала о Хартрайте — я увидела его так ясно, каким он был в минуту прощания, вспомнила, каким я видела его во сне. И я сама начала сомневаться, не движемся ли мы слепо и неотвратимо к предназначенному и неизбежному концу.

Расставшись с Лорой, которая поднялась наверх одна, я пошла посмотреть, какие дороги и тропинки ведут к нашему дому. Меня тревожили обстоятельства, при которых Анна Катерик рассталась с Лорой. Мне хотелось выяснить, где и как проводит сегодня время граф Фоско. Результаты поездки, из которой сэр Персиваль вернулся несколько часов назад, тоже вселяли в меня опасения.

Поискав их обоих во всех направлениях и нигде не обнаружив, я вернулась домой и осмотрела все комнаты нижнего этажа. В комнатах никого не было. Вернувшись в холл, я поднялась наверх к Лоре. Когда я проходила по коридору, мадам Фоско открыла дверь своей комнаты. Я остановилась, чтобы спросить, не видела ли она своего мужа и сэра Персиваля. Да, она видела их обоих из окна час с лишним назад. Граф посмотрел наверх со своей обычной любезностью и сказал, как всегда внимательный к ней, что они с его другом идут в далекую прогулку.

В далекую прогулку! Насколько мне было известно, совместные прогулки были не в их привычках. Сэр Персиваль любил только верховую езду, а граф (не считая случаев, когда он стремился сопровождать меня) вообще не любил гулять.

Когда я пришла к Лоре, оказалось, что в мое отсутствие она вспомнила о деле с подписью. Мы совершенно забыли о нем за разговором об Анне Катерик. Она встретила меня словами, что удивлена, почему ее не зовут в библиотеку к сэру Персивалю.

— Можешь успокоиться, — сказала я. — По крайней мере, сегодня ни тебя, ни меня не будут беспокоить по этому поводу. Сэр Персиваль изменил свои планы — дело с подписями отложено.

— Отложено? — с изумлением повторила Лора. — Кто тебе сказал?

— Граф Фоско сообщил мне об этом. Думаю, что именно его влиянию мы обязаны перемене планов твоего мужа.

— Но этого быть не может, Мэриан! Если моя подпись, как мы предполагали, нужна сэру Персивалю, чтобы достать необходимые ему деньги, как он мог отложить это?

— Думаю, Лора, что ответ напрашивается сам собой. Разве ты забыла о подслушанном мною на лестнице разговоре сэра Персиваля с его поверенным?

— Но я не помню…

— А я помню. Было предложено два выхода. Или получить твою подпись под документом, или выиграть время, выдав вексель на три месяца. Очевидно, он решил, что последнее более приемлемо, и мы можем надеяться, что наше участие в затруднениях сэра Персиваля пока не потребуется.

— О, Мэриан, это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой!

— Правдой, дорогая моя? Ты недавно сделала мне комплимент по поводу моей памяти, а сейчас как будто чуть-чуть сомневаешься в ней. Я принесу свой дневник, и ты посмотришь, права я или нет.

Я тут же пошла за моим дневником.

Посмотрев мои записи по поводу визита поверенного, мы обе убедились, что я была совершенно права относительно выбора, перед которым стоял сэр Персиваль. Для меня, как и для Лоры, было большим облегчением убедиться, что моя память пока что служит мне верой и правдой. В опасной неопределенности нашего положения нельзя предугадать, как много зависит от точности моих воспоминаний и регулярности записей в моем дневнике. По лицу и поведению Лоры я догадываюсь, что и она такого же мнения. Это все такие пустяки, мне даже неловко о них писать, но как ярко они свидетельствуют о нашей полной беспомощности! Значит, нам и вправду не на что положиться, если тот факт, что память не изменяет мне, был воспринят нами с такой радостью, будто мы обрели нового друга!

Гонг, призывающий к обеду, разлучил нас. Как только он отзвучал, появились сэр Персиваль и граф. Они вернулись из своей «далекой прогулки». Мы услышали, как хозяин дома внизу кричит на прислугу за опоздание и как гость вмешивается, по обыкновению, чтобы поддержать мир и порядок в доме.

Вот и вечер прошел. Никаких особых происшествий не было. Но я уловила некоторые особенности в поведении и настроении сэра Персиваля и графа и легла спать, очень встревоженная за Анну Катерик и за результаты ее завтрашнего свидания с Лорой.

За последнее время я хорошо изучила характер сэра Персиваля. Он наиболее опасен и фальшив, когда надевает личину любезности. Когда он бывает в «вежливом» настроении, можно не сомневаться, что это не к добру. Длительная прогулка с графом привела к тому, что манеры его исправились, особенно по отношению к собственной жене. К тайному удивлению Лоры и к моему тайному ужасу, он стал называть ее по имени, спросил, давно ли она не имеет писем от своего дяди и когда собирается пригласить миссис Вэзи в Блекуотер-Парк. Словом, он был так любезен и внимателен к Лоре, что почти напомнил самого себя в дни своего гнусного ухаживания в Лиммеридже. Уже одно это является плохим предзнаменованием. Но еще более зловещим, по-моему, было следующее: в гостиной после обеда он притворился спящим, а сам украдкой следил глазами за Лорой и мной, думая, что ни одна из нас этого не замечает. Все эти дни я прекрасно понимала, что он внезапно уехал в Уэлмингам, чтобы повидаться там с миссис Катерик, но после сегодняшнего вечера я боюсь, что поездка его была не напрасной. Очевидно, он получил какие-то важные сведения, за которыми ездил. Если бы я знала, где Анна Катерик, я встала бы завтра на рассвете, чтобы предостеречь ее.