Требования к оформлению контрольной работы 12 страница
Я сижу у входа в просторный зал, опустившись к подножию одной из гигантских колонн. Через дверной проём я могу видеть площадку из белого мрамора, ведущую к лестнице на площади. Я вспоминаю, как плохо мне было в тот день, когда мы с Питом принимали здесь поздравления с победой в Играх. Измотанные Туром Победителей, провалившие попытку успокоить Дистрикты, стоящие перед лицом воспоминаний о Мирте и Катоне, особенно об ужасной медленной смерти Катона по вине переродков. Рядом со мной приседает Боггс, в тени его кожа кажется тусклой. - Знаешь, мы не бомбили железнодорожный туннель. Быть может, кто-нибудь из них сможет выкарабкаться. - И как только они покажутся, мы их расстреляем? - спрашиваю я. - Только если нас вынудят, - отвечает он. - Мы могли бы отправиться туда на поездах. Помочь эвакуировать раненых, - говорю я. - Нет. Решено оставить туннель в их руках. Тогда для вывода людей они смогут использовать все пути, - отвечает Боггс. - К тому же это даст нам время стянуть на площадь остальные войска.
Всего несколько часов назад площадь была нейтральной территорией, линией фронта между повстанцами и миротворцами. Когда Койн одобрила план Гейла, повстанцы предприняли ожесточённую атаку и оттеснили войска Капитолия на несколько кварталов так, чтобы мы контролировали вокзал, когда обрушится Орех. Точнее, его обрушат. Действительность доходит до моего сознания. Все оставшиеся в живых сбегутся на площадь. Я могу слышать, как возобновляется артиллерийский огонь, когда миротворцы, без сомнения, пытаются пробить себе дорогу, чтобы спасти своих товарищей. Наши солдаты созываются сюда, чтобы противостоять им. - Ты замёрзла, - говорит Боггс. - Посмотрю, смогу ли найти одеяло. Он уходит прежде, чем я успеваю возразить. Мне не нужно одеяло, хотя мрамор и продолжает высасывать тепло моего тела. - Китнисс, - говорит Хеймитч мне в ухо. - Все еще здесь, - отвечаю я. - Сегодня с Питом произошло кое-что интересное. Подумал, ты захочешь знать, - говорит он. Интересное не значит хорошее. Еще не лучше. Но на самом деле у меня нет выбора, кроме как выслушать. - Мы показали ему тот ролик, где ты поёшь песню «Виселица». Ее еще не пускали в эфир, поэтому Капитолий не мог её использовать, когда промывал Питу мозги. Он говорит, что узнал песню. На мгновение моё сердце пропускает удар. И тогда я понимаю, что это ещё один случай отравления ядом ос-убийц. - Он не мог, Хеймитч. Он никогда не слышал, как я пою эту песню. - Не ты. Твой отец. Как-то раз, когда он приезжал в пекарню, Пит слышал, как он её пел. Пит был маленьким, может, лет шести или семи, но запомнил это, потому что слушал специально, хотел знать, перестанут ли птицы петь, - говорит Хеймитч. - И догадайся, что они сделали. Шести или семи. Это, должно быть, было до того, как моя мама запретила эту песню. Может быть, даже как раз в то время, когда её разучивала я. - Я тоже была там? - Не думаю. Во всяком случае, о тебе не упоминали. Но это первая вещь, имеющая отношение к тебе, которая не провоцирует у него нервный срыв, - продолжает Хеймитч. - По крайней мере, это уже что-то, Китнисс. Мой отец. Кажется, сегодня он повсюду. Гибнет в шахте. Поет в своей лучшей манере в затуманенном сознании Пита. Отражается во взгляде Боггса, когда он покровительственно накидывает мне на плечи одеяло. Я скучаю по нему, как бы сильно это ни ранило.
Снаружи заметно набирает силу артиллерийский обстрел. Гейл с нетерпением торопит группу повстанцев отправиться в бой. Я не прошу присоединиться к бойцам, да и вряд ли мне бы позволили. Как бы то ни было, у меня нет для этого ни решимости, ни пыла в крови. Мне хочется, чтобы Пит был здесь - прежний Пит - потому что он смог бы объяснить, почему нельзя вести перестрелку, когда люди - неважно какие - пытаются проложить себе путь из недр горы. Или это моя собственная история делает меня такой впечатлительной? Разве мы не в состоянии войны? Разве это не всего лишь ещё один способ уничтожения наших врагов?
Быстро опускается ночь. Включаются огромные яркие прожекторы, освещающие площадь. Каждая лампочка должна гореть на полную мощность, так же как и внутри вокзала. Даже со своего места на противоположной стороне площади я отчётливо могу видеть сквозь зеркальное стекло фасад длинного узкого здания. Было бы невозможно пропустить прибытие поезда или хотя бы одного человека. Но проходят часы, а никто не приезжает. С каждой минутой становится всё труднее верить, что кто-нибудь выжил при атаке на Орех. Чуть за полночь приходит Крессида, чтобы прикрепить к моей одежде специальный микрофон.
- Для чего это? - спрашиваю я. Раздаётся голос Хеймитча и разъясняет. - Знаю, тебе это не понравится, но нам нужно, чтобы ты выступила с речью. - С речью? - спрашиваю я, тотчас же ощутив тошноту. - Я продиктую её тебе, строчка за строчкой, - успокаивает он меня. - Тебе придётся лишь повторять то, что говорю я. Посмотри, в горе никаких признаков жизни. Мы выиграли, но битва продолжается. Поэтому мы подумали, что, если ты выйдешь на ступени Дома Правосудия и выложишь всё - расскажешь всем, что Орех уничтожен, что пребывание Капитолия в Дистрикте-2 окончено - то тебе, возможно, удастся заставить остатки их войск сдаться. Я вглядываюсь в темноту за пределами площади. - Я даже не могу разглядеть их войска. - Вот для чего нужен микрофон, - говорит он. - Тебя будут транслировать: как твой голос по аварийной аудиосистеме, так и твоё изображение повсюду, где у людей есть доступ к экранам. Я знаю, что на площади есть пара огромных экранов. Видела их на Туре Победителей. Возможно, это бы сработало, будь я подходящей кандидатурой для подобного рода вещей. Но я не подхожу. Кстати, мне пытались надиктовывать в ранних пробах для промо, и эта затея провалилась. - Ты могла бы спасти множество жизней, Китнисс, - напоследок говорит Хеймитч. - Хорошо. Я попытаюсь, - отвечаю я ему.
Так странно - стоять снаружи, на самом верху лестницы, при полном параде, в ярком освещении, но без видимых зрителей, перед которыми я буду выступать с речью. Будто я устраиваю свое представление для луны. - Давай сделаем это по-быстрому, - говорит Хеймитч. - Ты слишком уязвима. Моя телевизионная группа, расположившись на площади со специальными камерами, подаёт знак, что они готовы. Я говорю Хеймитчу, что можно начинать, затем нажимаю кнопку на микрофоне и внимательно слушаю, как он диктует первую строчку речи. Моё огромное изображение загорается на одном из экранов на площади, когда я начинаю говорить. - Люди Дистрикта-2, это Китнисс Эвердин говорит с вами со ступеней Дома Правосудия, где...
Два поезда одновременно, скрипя, подходят к вокзалу. Когда открываются двери, люди вываливаются в облаке дыма, принесённого из Ореха. У них, по меньшей мере, должно было возникнуть подозрение относительно того, что ожидает их на площади, потому что было видно, что они стараются действовать незаметно. Большинство из них распластались на полу, и град точно направленных пуль гасит лампы внутри вокзала. Они прибыли вооружёнными, как и предвидел Гейл, но кроме всего прочего они ранены. Можно разобрать стоны в тихом ночном воздухе. Кто-то отключает освещение на лестнице, оставляя меня под защитой теней. Внутри вокзала бушует пламя - один из поездов, должно быть, сейчас полыхает огнём - и густой чёрный дым клубится из окон. Не имея иного выбора, люди начинают выбегать на площадь, задыхаясь, но воинственно размахивая оружием. Мой взгляд стремительно проносится по крышам, окружающим площадь. Каждая из них укреплена повстанческими пулемётными постами. Лунный свет мерцает на канистрах с горючим.
Молодой мужчина, шатаясь, идёт от вокзала, одна его рука прижата к окровавленному куску ткани на щеке, другая волочит оружие. Когда он спотыкается и падает лицом вниз, я вижу след ожога на спине его рубашки, а под ней - воспаленную плоть. И внезапно я понимаю: он - ещё один пострадавший в пожаре, вызванном обвалом в шахте. Ноги несут меня вниз по лестнице, и я бегу к нему.
- Остановитесь! - кричу я повстанцам. - Прекратите огонь! - слова эхом разносятся над площадью и за её пределами, когда микрофон усиливает мой голос. - Остановитесь!
Я приближаюсь к парню, наклоняюсь, чтобы помочь, и в этот момент он медленно становится на колени и наводит ствол мне на голову. Я инстинктивно отступаю на несколько шагов, поднимаю лук над головой, чтобы показать, что мои намерения не опасны. Теперь, когда обе его руки на рукояти оружия, я замечаю рваную рану на его щеке, где что-то - может быть, падающий камень - пробило плоть. Человек пахнет жжёной одеждой, волосами, мясом и топливом. Его глаза обезумели от боли и страха.
- Замри, - шепчет голос Хеймитча мне в ухо. Я следую его приказу, понимая, что эту сцену сейчас, должно быть, видит весь Дистрикт-2, а может быть, и весь Панем. Сойка-пересмешница во власти человека, которому нечего терять. Бессвязная речь парня еле слышна. - Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен тебя застрелить. Весь остальной мир уходит на второй план. Есть только я, которая смотрит в отчаянные глаза человека из Ореха, который требует назвать хотя бы одну причину. И, без сомнения, я сумею придумать тысячи причин. Но слова, что срываются с моих губ: - Не могу. По логике, следующее, что должно было произойти, - он спустит курок. Но парень сбит с толку, пытаясь понять смысл моих слов. Я и сама испытываю замешательство, когда осознаю, что сказанное мною - абсолютная правда, и благородный порыв, который вел меня через площадь, сменяется отчаянием. - Не могу. Ведь в этом проблема, да? - я опускаю лук. - Мы взорвали вашу шахту. Вы сожгли дотла мой Дистрикт. У нас есть все основания убить друг друга. Так сделаем это. Осчастливим Капитолий. Я устала убивать для них их же рабов, - я бросаю лук на землю и подталкиваю его ботинком. - Лук скользит по камню и останавливается у коленей парня. - Я не их раб, - бормочет он. - Я их раб, - говорю я. - Вот почему я убила Катона... а тот убил Треша... а тот убил Мирту... а она пыталась убить меня. Это повторяется раз за разом, а кто в итоге побеждает? Не мы. Не Дистрикты. Всегда Капитолий. Но я устала быть частью их Игр.
Пит. На крыше в ночь перед нашими первыми Голодными Играми. Он понимал всё это ещё до того, как мы ступили на арену. Надеюсь, он видит меня сейчас, помнит ту ночь, когда это случилось, и, возможно, простит меня, когда я умру.
- Продолжай говорить. Расскажи им о том, как наблюдала за обрушением горы, - настаивает Хеймитч. - Когда сегодня вечером я видела, как рушится гора, я подумала... они снова сделали это. Заставили меня убивать вас - жителей Дистриктов. Но почему я делала это? Между Дистриктом-12 и Дистритом-2 не было боевых действий, кроме одной, навязанной нам Капитолием, - парень непонимающе хлопает глазами. Я опускаюсь перед ним на колени, мой голос низок и взволнован. - А почему вы сражаетесь с повстанцами на крышах? С Лайм, которая была вашим победителем? С людьми, которые были вашими соседями, может быть, даже вашей семьёй? - Не знаю, - говорит мужчина. Но не отводит от меня ствол.
Я встаю и медленно поворачиваюсь, обращаясь к пулемётам.
- А вы, там наверху? Я из шахтёрского городка. С каких пор шахтёры обрекают на такую смерть других шахтёров, а потом помогают убивать тех, кто сумел выползти из-под обломков? - Кто враг? - шепчет Хеймитч. - Эти люди, - я показываю на израненные тела на площади, - не враги вам, - я резко поворачиваюсь в сторону вокзала. - Повстанцы - не враги вам! У всех нас один враг, и это Капитолий! Это наш шанс положить конец его власти, но, чтобы сделать это, нам нужен каждый житель Дистрикта!
Камеры снимают меня крупным планом, когда я протягиваю руки к мужчине, к раненым, к упрямым повстанцам через Панем.
- Пожалуйста! Объединитесь с нами!
Мои слова повисают в воздухе. Я смотрю на экран в надежде увидеть, что покажут некую волну согласия, пробежавшую по толпе.
Вместо этого я вижу на экране, как в меня стреляют.
Глава 16 Всегда. Когда морфлий уже начинает действовать, Пит шепчет одно единственное слово, и я иду его искать. Я в полупрозрачном, окрашенном фиолетовыми оттенками, мире, где нет острых углов, но столько тихих и укромных мест. Я шагаю сквозь туманные берега, бреду по расплывчатым тропинкам, ловлю ароматы корицы и укропа. Вдруг я чувствую его ладонь на своей щеке и пытаюсь поймать ее, но она ускользает от меня, как песок сквозь пальцы. Когда я, наконец, начинаю приходить в себя в стерильной палате Тринадцатого, я вспоминаю. Я была под действием снотворного. Я ушибла пятку, спрыгивая с дерева через электрический забор, чтобы попасть назад в Двенадцатый. Пит уложил меня в кровать, и я попросила его остаться со мной, пока я не усну. Он прошептал что-то, но я уже не слышала. Однако какая-то часть моего мозга уловила это единственное слово и теперь выпустила его парить сквозь мои сны, мучая меня. Всегда.
Морфлий притупляет все чувства, поэтому вместо приступа скорби, я едва ощущаю пустоту. Ледяное касание смерти там, где раньше цвели цветы. К сожалению, в моих венах осталось не так много наркотика, чтобы проигнорировать боль в левой части тела. Там, куда попала пуля. Руки ощупывают толстые бинты, обрамляющие мои ребра, а я все думаю, почему я еще здесь.
Это был не он, не тот парень, стоящий на коленях передо мной на площади. Не он спустил курок. Это был кто-то из толпы. Ощущения больше напоминали удар кувалдой, нежели проникновение пули. А все, следовавшее после этого, сплошная неразбериха, изрешеченная артиллерийским огнем. Я пытаюсь выпрямиться, но единственное, что у меня выходит, это протяжный стон. Белая штора, отделяющая мою кровать от соседнего пациента, отдергивается в сторону, и я встречаюсь с пронзительным взглядом Джоанны Мейсон. Первая моя реакция - испуг, потому что она атаковала меня на арене. Мне приходится напомнить себе, что она это сделала, чтобы спасти мне жизнь. Это была часть плана мятежников. Однако это совсем не значит, что она по-прежнему не презирает меня. Может, ее отношение ко мне было лишь игрой перед Капитолием? - Я жива, - прохрипела я.
- Без шуток, тупица, - Джоанна обходит мою кровать и плюхается на нее, отчего мою грудь пронзает боль сродни уколам сотни шипов. Когда она самодовольно улыбается во весь рот из-за моего недомогания, я понимаю - сердечной сцены воссоединения не будет. - Все еще побаливает? - Отработанным движением она вытаскивает капельницу с морфлием из моей руки и вставляет в катетер на своей. - Они стали уменьшать мне дозу несколько дней назад. Боятся, что я превращусь в одного из тех фриков из Дистрикта-6. Приходится одалживать у тебя, когда берег чист. Я подумала, ты не будешь против.
Против? Как я могу быть против, учитывая, что Сноу ее чуть до смерти не замучил после Двадцатипятилетия Подавления? У меня нет права возражать и она это знает. Джоанна довольно вздыхает, когда морфлий проникает в ее кровеносную систему. - Может, они, в Шестом, подсели на какие-нибудь наркотики. Уколются и давай разукрашивать свое тело цветами. Не так уж и плохо. В любом случае, они казались гораздо счастливее, чем остальные.
За те недели, что меня не было в Тринадцатом, она набрала немного веса. Мягкий пушок волос покрыл ее бритую голову, скрывая некоторые шрамы. Но если она переливает себе мой морфлий, она все еще борется.
- Этот их главврач наведывается каждый день. Предполагается, что он помогает мне вылечиться. Будто парень, который всю свою жизнь провел в кроличьей норе, способен меня починить. Полный идиот. Двадцать раз за сеанс напоминает мне, что я в абсолютной безопасности. - Я улыбнулась. Действительно, глупо говорить об этом, особенно победителю. Будто такое вообще возможно, где угодно, для кого угодно. - Как насчет тебя, Сойка-пересмешница? Ты чувствуешь себя в абсолютной безопасности?
- О, да! Вплоть до того момента, как меня подстрелили, - говорю я. - Ой, умоляю. Та пуля даже не задела тебя. Цинна предвидел это, - отвечает она. Я вспоминаю про все защитные слои брони в моем костюме Сойки-пересмешницы. Но тогда откуда боль? - Сломанные ребра? - Не совсем. Сильно помятые, это да. Удар разорвал твою селезенку. Они ничего не смогли с ней сделать, - она пренебрежительно взмахивает рукой. - Не волнуйся, она тебе не нужна. И если бы даже была нужна, они бы обязательно нашли донора, разве не так? Это основная задача всех и каждого - сохранить тебе жизнь! - Поэтому ты меня ненавидишь? - спрашиваю я. - Частично, - признается она. - Определенно, здесь замешана зависть. Еще я думаю, ты, как бы, малоправдоподобна. Со всей этой дешевой романтической драмой и твоими порывами во что бы то ни стало защитить беспомощных. Только стоит признать - это вовсе не притворство с твоей стороны, отчего ты еще более невыносима. Не стесняйся принимать все это на свой счет. - Ты должна была стать Сойкой- пересмешницей. Никому бы не пришлось готовить тебе речи, - произношу я. - Верно. Но я никому не нравлюсь, - заявляет она мне. - Однако, они доверились тебе. Чтобы ты вытащила меня, - напоминаю я ей. - И они боятся тебя.
- Здесь, возможно. Но в Капитолии ты - та, кто внушает им страх, - Гейл появляется в дверях, и Джоанна осторожно вытаскивает иглу и снова подключает меня к капельнице. - Твой кузен меня не боится, - сообщает она мне по секрету. Она спрыгивает с моей постели и мчится к двери, слегка задевая ногу Гейла своим бедром. - Не так ли, красавчик? - Мы слышим ее смех, когда сама она исчезает в коридоре.
Я вопросительно приподнимаю брови, а он берет меня за руку. - Я в ужасе, - изрекает он. Я начинаю смеяться, но вскоре это превращается в содрогания от боли. - Полегче, - он гладит меня по лицу, унимая боль. - Тебе придется прекратить влипать в неприятности. - Знаю. Но кто-то взорвал гору, - отвечаю я.
Вместо того, чтоб уйти, он наклоняется ближе и всматривается в мое лицо. - Ты думаешь, я бессердечный. - Я знаю, ты не такой. Но я не буду говорить тебе, что все в порядке, - отвечаю я. Теперь он отстраняется, немного раздраженно. - Китнисс, какая, в самом деле, разница - взорвать нашего врага в шахте или подбить в небе с помощью одной из стрел Бити? Результат один и тот же.
- Я не знаю. Хотя бы то, что в Восьмом на нас напали. Они атаковали госпиталь, - говорю я. - Да, и те планолеты были из Дистрикта-2, - отвечает он. - Поэтому, сбив их, мы предотвратили дальнейшие атаки. - Мне не нравится ход твоих мыслей... ты мог бы использовать его как аргумент, чтобы убить любого человека в любое время. Ты мог бы оправдать участие детей в Голодных Играх, чтобы предотвратить дистрикты от восстания, - заявляю я. - Я на это не куплюсь, - сообщает он. - А я куплюсь, - отвечаю я. - Наверное, все из-за тех поездочек на арену. - Отлично. Мы умеем ругаться, - произносит он. - Мы всегда умели. Может, это и хорошо. Кстати, между нами, мы взяли Дистрикт-2.
- Правда? - На мгновение все внутри меня ликует. Затем я вспоминаю о тех людях на площади. - Там еще была борьба после того, как меня подстрелили? - Недолго. Работники из Ореха встали против капитолийских солдат. Повстанцы просто сидели в сторонке и наблюдали, - поясняет он. - Вообще-то, вся страна просто сидела и наблюдала. - Ну, это у них получается лучше всего, - отвечаю я. Вы могли бы подумать, что потеря одного из основных органов позволит вам спокойно проваляться в кроватке несколько недель, но по какой-то причине, мои врачи хотят, чтобы я встала на ноги и начала двигаться как можно скорее. Даже несмотря на морфлий, первые дни мои внутренности подвергаются жуткой боли, но со временем она значительно уменьшается. Однако болезненные ощущения от отбитых ребер обещают задержаться на какое-то время. Я начинаю возмущаться бестактным обращением Джоанны с моими запасами морфлия, но все же позволяю брать то, что ей нужно.
Слухи о моей смерти безудержно разгуливают по стране, поэтому ко мне в палату присылают съемочную группу снять меня на больничной койке. Я показываю им свои швы и впечатляющие кровоподтеки и поздравляю дистрикты с успешной борьбой за единство. Затем угрожаю Капитолию нашим грядущим вторжением. Каждый день мне позволяют небольшие наземные прогулки в качестве одного из пунктов моей реабилитационной программы. Как-то раз Плутарх присоединяется ко мне, чтобы поделиться последними новостями. Теперь, когда Дистрикт-2 стал нашим союзником, повстанцы устроили небольшую передышку от войны, с целью перегруппировать силы. Укрепить линии электропередач, оказать помощь раненым, переформировать войска. Капитолий, как и Тринадцатый в Темные Времена, абсолютно отрезан от внешней помощи, и продолжает угрожать нам ядерным оружием. Однако в отличии от Тринадцатого, Капитолий не в состоянии перестроить свою внутреннюю систему так, чтобы существовать автономно.
- Ну, город, вероятно, сможет протянуть еще какое-то время, - говорит Плутарх. - Очевидно, у них накоплен неприкосновенный запас. Но существенная разница между Тринадцатым и Капитолием состоит в ожиданиях населения. Тринадцатый был привычен к тяготам жизни, тогда как в Капитолии все, что они знают, это Panem et Circenses.
- Что это значит? - Я распознала слово Панем, конечно же, но остальное для меня осталось загадкой. - Этому высказыванию много тысяч лет. Оно было написано на языке, который назывался Латинским, недалеко от места под названием Рим, - объясняет он. - Panem et Circenses переводится как «Хлеба и Зрелищ». Автор говорит о том, что взамен на полные животы и развлечения, люди отказались от своих политических обязанностей и, вследствии этого, от власти.
Я размышляю о Капитолии. Изобилие еды. И основное развлечение. Голодные Игры. - Так вот для чего нужны дистрикты. Чтобы снабжать хлебом и зрелищами. - Да. И до тех пор, пока все шло гладко, Капитолий мог контролировать свою маленькую империю. В данный момент им нечего предложить людям, по крайней мере, не на том уровне, к которому они привыкли, - говорит Плутарх. - У нас же есть еда и я планирую организовать развлекательное промо, которое, несомненно, будет иметь огромный успех. В конце концов, все любят свадьбы.
Я останавливаюсь, как вкопанная, пораженная его предложением. Инсценировать нашу с Питом свадьбу. С тех пор как я вернулась, я так и не смогла подойти к тому одностороннему стеклу, и, по моей просьбе, Хеймитч сообщал мне все подробности о состоянии Пита. Но он мало об этом говорит. Они пробуют разные технологии. Но они никогда не найдут способ полностью излечить его. И теперь они хотят поженить нас для промо? Плутарх спешит разубедить меня. - Нет, Китнисс. Не твоя свадьба. Финника и Энни. Все, что от тебя требуется, это показаться там и притвориться, будто ты за них счастлива. - Это один из тех моментов, когда мне не придется притворяться, Плутарх, - говорю я ему. Следующие несколько дней проходят в суматохе и волнении из-за организации мероприятия. Различия между Капитолием и Тринадцатым проявляются ярким контрастом. Когда Койн говорит «свадьба», она имеет в виду двух людей, подписывающих какой-то документ и получающих отдельное жилье. В понимании Плутарха, это сотни людей в пышных нарядах и трехдневное торжество. Забавно наблюдать, как они пререкаются из-за каждой детали. Плутарху приходится бороться за каждого гостя, каждую музыкальную ноту. После того как Койн накладывает вето на ужин, развлечение и алкоголь, Плутарх вопит отчаянным голосом: - Какой толк в промо, если не будет никакого веселья!
Трудно заставить Главу Распорядителей Игр уложиться в бюджет. Но даже тихое празднество приводит к ажиотажу в Тринадцатом, где люди, кажется, совсем не знают, что такое праздники. Когда объявлен набор детей для исполнения брачной песни Дистрикта-4, практически каждый ребенок изъявляет желание поучаствовать. Нет отбоя от добровольцев, желающих помочь с декорациями. В столовой люди воодушевленно обсуждают предстоящее событие.
Может, это нечто большее, чем просто торжество. Может, все мы так изголодались по чему-то хорошему, что просто хотим быть частью этого. Тогда это объясняет, почему - когда Плутарх обдумывает наряд невесты - я вызываюсь отвезти Энни в мой дом в Двенадцатом, где Цинна оставил кучу вечерних платьев в кладовке. Все те свадебные наряды, что он создал для меня, уехали обратно в Капитолий, но остались некоторые из тех платьев, что я надевала во время Тура Победителей. Я немного напряжена тем, что мне придется остаться с Энни наедине, ведь все, что я о ней знаю, это то, что Финник ее любит, и что все остальные считают ее чокнутой. Когда мы уже на борту планолета, я понимаю, что она не столько чокнутая, сколько неуравновешенная. То она смеется невпопад, то растерянно выпадает из беседы. Эти зеленые глаза так сосредоточенно фокусируются на какой-нибудь точке, что ты неосознано пытаешься разглядеть, что же она видит в воздухе. Иногда, без особой на то причины, она зажимает уши руками, будто блокируя болезненные звуки. Согласна, она странная, но если Финник любит ее, мне этого достаточно, чтобы принять ее.
Мне разрешили взять с собой свою группу подготовки, что автоматически освобождает меня от принятия решений касаемо моды и стиля. Как только я открываю шкаф, в комнате воцаряется тишина - настолько сильно ощущается присутствие Цинны в плавности линий каждого изделия. Затем Октавия падает на колени, трется щекой о подол платья и заливается слезами. - Как же долго, - вздыхает она, - я не видела ничего настолько прекрасного.
Поэтому по стандартам Капитолия, получилась довольно простая и скромная церемония. Но это не важно, так как ничто не сравнится с красотой этой пары. И не только благодаря их нарядам - на Энни зеленое шелковое платье, которое я надевала в Дистрикте-5, на Финнике один из костюмов Пита, который они немного изменили - хотя их убранства изумительны. Кто может не заметить сияющие лица двух людей, для которых когда-то этот день был лишь призрачной возможностью? Далтон, скотовод из Десятого, проводит обряд венчания, так как он похож на церемонию из его дистрикта. Но также присутствуют уникальные, свойственные только Дистрикту-4, штрихи. Сеть, сплетенная из длиной травы, накрывающая пару во время произнесения клятв, прикосновения к губам друг друга соленой водой и древняя обручальная песня, которая сравнивает супружество с морским путешествием. Нет, мне не приходится притворяться, что я счастлива за них.
После поцелуя, который скрепляет союз, поздравлений и тоста за кружкой яблочного сидра, скрипач начинает играть мелодию, которая завладевает вниманием каждого жителя Двенадцатого. Может мы и были самым маленьким и бедным дистриктом Панема, но мы умеем танцевать. Официально ничего не было запланировано на данный момент торжества, но, вероятно, Плутарх, который руководит промо из диспетчерской, скрестил пальцы. Конечно, Сальная Сэй тут же хватает Гейла за руку, тащит его в центр зала и становится лицом к нему. Люди со всех сторон спешат присоединиться к ним, образуя два длинных ряда. И начинаются танцы. Я стою в сторонке, прихлопывая в ритм музыке, когда чья-то костлявая рука сжимает меня за предплечье. Джоанна смотрит на меня сердитым взглядом. - Ты что, собираешься упустить шанс показать Сноу, как ты танцуешь? Она права. Что может кричать о победе громче, чем счастливая Сойка-пересмешница, кружащаяся под музыку? Я нахожу Прим в толпе. Так как мы часто практиковались долгими зимними вечерами, мы составляем отличную пару. Я отмахиваюсь от ее беспокойства о моих ребрах, и мы занимаем свои места в противоположных рядах. Мне все же немного больно, но удовольствие от того, что Сноу наблюдает за тем, как я танцую со своей сестренкой, обращает все остальные чувства в пыль. Танцы меняют нас. Мы обучаем гостей Дистрикта-13 танцевальным па. Настаиваем на танце жениха и невесты. Беремся за руки и организуем громадный, вращающийся круг, в котором люди показывают, на что способны их ноги. Здесь так долго не происходило ничего причудливого, радостного и веселого. Так могло бы продолжаться всю ночь, если бы не последний пункт, запланированный Плутархом. Тот, о котором я ничего не знала, потому что подразумевалось, что это будет сюрприз.
Четверо помощников вкатывают в зал огромный свадебный торт. Гости пятятся назад, освобождая дорогу этому чуду, этому ослепительному творению, разукрашенному сине-зелеными волнами с белыми кончиками из сахарной пудры, в которых плещутся рыбы и лодки, тюлени и морские цветы. Но я проталкиваюсь сквозь толпу, чтобы убедиться в том, что я заметила с первого взгляда. Как нет сомнения в том, что вышивка на платье Энни сделана руками Цинны, так и глазированные цветы на торте, без сомнения, принадлежат кисти Пита.
Возможно, это покажется незначительной деталью, но она говорит о многом. Хеймитч о стольком умалчивал. Парень, которого я в последний раз видела, заходящегося в истошном крике, пытающегося вырваться из оков, никогда бы не смог сделать этого. Не смог бы сосредоточиться, не смог бы усмирить трясущиеся руки, не смог бы создать нечто настолько совершенное для Финника и Энни. Будто предчувствуя мою реакцию, Хеймитч тут же оказывается рядом со мной.
|
