Б.Малиновский МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

 

ной стороны, почему один тип каноэ может лавировать против ветра, а другой — нет. В сущности, они имеют целую систему принципов мореплавания, выражающуюся в сложной и богатой терминологии и передаваемую из поколения в поколение; они следуют ей так же разумно и неуклонно, как наши моряки придерживаются современ­ной науки. Разве иначе они могли бы плавать на своих утлых суде­нышках в чрезвычайно опасных условиях?

Но даже со всеми их методично используемыми систематическими знаниями они все же остаются во власти мощных приливов и не­предсказуемых течений, внезапных штормов в сезон муссонов и не­ведомых рифов. И здесь вступает в силу магия, к которой прибегают во время построения каноэ, отправляясь в плавание, находясь в открытом море и, конечно же, в моменты реальной опасности. Если современный моряк, вооруженный наукой и разумом, обеспеченный всевозможными средствами безопасности, плавающий на пароходах со стальным корпусом, — если даже он необычайно склонен к суе­верию, что отнюдь не умаляет его знаний и разума и совсем не делает его мышление дологическим, — разве можем мы удивляться тому, что его дикий коллега в куда более рискованных условиях цепляется за безопасность и поддержку, которые сулит ему магия?

Очень интересным и имеющим решающее значение примером яв­ляется рыбная ловля на Тробрианских островах и присущая ей магия. В то время как в деревнях, расположенных по берегам внут­ренней лагуны, рыбная ловля осуществляется легким и абсолютно безопасным способом — глушением рыбы ядом, обеспечивающим богатый улов без всякого риска и неожиданностей, — на морском побережье практикуются более опасные методы рыбной ловли, в том числе такие, результат которых в значительной степени зависит от того, появятся ли в местах ловли рыбные косяки или нет. В высшей степени примечательно, что для рыбной ловли в лагуне, где человек может полностью полагаться на свои знания и умения, магии не существует, в то время как для рыбной ловли в открытом море, рискованной и непредсказуемой, существуют подробно разра­ботанные магические ритуалы, призванные обезопасить ловцов и обеспечить хороший улов.

Точно так же туземцы знают, что в боевых действиях решающую роль играют сила, отвага и ловкость. Однако здесь они тоже прак­тикуют магию, чтобы совладать с элементами случайности и злого рока.

Нигде дуализм естественных и сверхъестественных причин не разделен столь тонкой и запутанной и тем не менее, если ее тща­тельно проследить, столь отчетливой, определяющей и путеводной линией, как в поистине роковых силах человеческой судьбы: здо­ровья и смерти. Здоровье для меланезийцев означает естественный порядок вещей, и человеческое тело должно оставаться в прекрас­ном состоянии, если с ним не обращаться легкомысленно. Туземцам хорошо известно, что существуют естественные факторы, которые могут воздействовать на здоровье и приносить вред телу. Хорошо известно, что естественной причиной увечий и даже смерти может быть отравление, рана, ожог, падение. Пути в потусторонний мир для тех, кто умер от колдовства, и для тех, кто встретил естествен­ную смерть, неодинаковы. И это отнюдь не вопрос личного мнения того или иного индивида, а представление, лежащее в основе пере­даваемых из поколения в поколение знаний и верований. Опять же общепризнанно, что холод, жара, перенапряжение, слишком долгое пребывание на солнце, переедание могут повести к недомоганиям, которые лечатся естественными средствами вроде массажа, парного эффекта, прогревания у костра и определенных снадобий. Извест­но, что старение приводит к физическому угасанию, и туземцы объ­ясняют это так: старые люди постепенно теряют силы, пищевод у них закрывается, и поэтому они умирают.

Но кроме этих естественных причин существует еще огромная сфера колдовства, и куда больше недугов и смертельных случаев приписывается именно ему. Линия разграничения между колдовст­вом и другими причинами и в теории, и, чаще всего, на практике довольно отчетлива, но следует учесть, что это вопрос, в котором определенную роль всегда играет личная перспектива человека. Чем ближе данный конкретный случай касается человека, который дает ему оценку, тем менее "естественным" и более "магическим" он ока­зывается. Так, очень старый человек, чья приближающаяся смерть другими членами общины воспринимается как нечто естественное, сам станет всячески опасаться колдовства, стараясь не думать о своей естественной участи. Больной человек может усматривать при­чину своей болезни в колдовстве, тогда как все вокруг будут гово­рить о чрезмерном количестве орехов бетеля*, обжорстве или каких-либо иных излишествах.

Но кто же из нас готов признать, что его собственные физические недуги и неизбежная смерть — сугубо естественные явления, всего

• Орехи бетеля оказывают наркотическое действие.

2-52

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

 

лишь мизерные звенья в бесконечной цепи событий? Для самых рациональных из цивилизованных людей здоровье и болезнь, неот­вратимость смерти, — все это окутано эмоциональным туманом, который только сгущается по мере приближения роковых событий. Просто поразительно, что "дикари" могут придерживаться столь трезвого и бесстрастного взгляда на эти вещи, каким они в действи­тельности обладают.

Таким образом, в своем отношении к судьбе и природе, стремится ли он подчинить их себе или противостоять им, человек примитив­ной культуры признает существование как естественных, так и сверхъестественных сил и факторов и пытается использовать и те и другие в своих интересах. И даже когда он на опыте убеждается, что усилия, направляемые знанием, приносят пользу, он все же не станет, конечно же, ни тратить усилия понапрасну, ни игнорировать магию. Он знает, что растение не может расти только лишь благо­даря магии, что каноэ не поплывет, не будучи надлежащим образом сконструировано и должным образом управляемо, и что победа в поединке невозможна без мастерства и отваги. Он никогда не пола­гается на одну лишь магию, напротив, иногда он совершенно рас­стается с ней, как, скажем, при разжигании огня и в ряде других занятий и ремесел. Но там, где человек видит недостаточность своих знаний и своего рационального подхода, он обращается к магии.

Я указал причины, почему в этом вопросе я вынужден полагаться главным образом на материал, собранный в классической стране магии, в Меланезии. Но обсуждаемые факты настолько фундамен­тальны, а заключения имеют такой общий характер, что не составит труда проверить их с помощью любого современного, тщательно проведенного этнографического исследования. Сравнивая земле­дельческие работы и магию, постройку каноэ и искусство исцеления с помощью магии и естественных средств, представления о причинах смерти в различных районах и т.п., можно было бы легко доказать универсальную значимость сделанных здесь утверждений. Только по той причине, что никаких методичных наблюдений, специально направленных на изучение примитивных знаний, не проводилось, в работах других авторов необходимые данные пришлось бы выискивать по крупинками, а доказательства могли бы быть лишь косвенными.

Я предпочитаю подходить к проблеме рациональных знаний че­ловека примитивного мира прямо: наблюдая за ним во время его основных занятий, видя, как он от работы переходит к магии и от магии к работе, вникая в его настроения и прислушиваясь к его

высказываниям. К решению этой проблемы в целом можно было бы подступиться со стороны языка, но это завело бы нас слишком да­леко в сферу логики, семасиологии, теории примитивных языков. Слова, которые служат для выражения общих понятий, таких как "существование", "сущность" и "свойство", "причина" и "следст­вие", "главное" и "второстепенное"; слова и словосочетания, упот­ребляемые в ходе таких сложных занятий, как мореплавание, стро­ительство, измерение и выверка; цифры и количественные опреде­ления; точные и подробные классификации природных явлений, растений и животных — все это привело бы нас к тем же выводам: человек примитивной культуры может наблюдать и размышлять, он обладает воплощенной в его языке системой согласованных, хотя и рудиментарных, знаний.

К подобным же заключениям приводит и изучение тех менталь­ных схем и физических изобретений, которые могут быть представ­лены в виде диаграмм или формул. Способы определения сторон света, объединение звезд в созвездия, соотнесение их расположения на небосводе с временами года, разделение года на поименованные месяцы и выделение лунных фаз — все эти достижения человечес­кого разума известны самым простейшим из дикарей. Они также могут рисовать на песке или земле диаграммы-карты своей местнос­ти, обозначать взаимное расположение природных объектов при по­мощи небольших камешков, раковин или палочек, размещая их на земле, и планировать по таким элементарным схемам свои экспеди­ции или военные походы. Согласовывая время и место, они могут организовывать многолюдные племенные собрания и координиро­вать перемещения больших количеств людей на обширных террито­риях. Хорошо известно и представляется почти универсальным ис­пользование листьев, засечек на деревяшках и других вспомогатель­ных средств для запоминания. Такие "диаграммы" позволяют слож­ную и необъятную часть реальности свести к простой и удобной модели, дают человеку сравнительно простые средства мысленного контроля над этой реальностью. Разве они в этом качестве не подоб­ны — хотя, несомненно, и в очень рудиментарной форме — научным формулам и "моделям", которые также представляют собой простые и доступные "парафразы" сложной или абстрактной реальности, да­ющие цивилизованному физику мысленный контроль над ней?

Это подводит нас ко второму вопросу: можем ли мы рассматри­вать примитивные знания, которые, как мы обнаружили, являются и эмпирическими, и рациональными, в качестве зачаточной стадии

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

 

науки, или они вообще не имеют отношения к ней? Если под наукой понимать систему понятий и законов, которые основаны на опыте и выведены из него путем логических умозаключений, которые на­ходят воплощение в материальных достижениях, существуют в фик­сированном традицией оформлении и поддерживаются определен­ного рода социальной организацией — тогда нет никакого сомнения, что даже сообщества дикарей, стоящие на низшей стадии развития, имеют начала науки, хотя и рудиментарные.

Эпистемологи, конечно же, не будут удовлетворены таким "ми­нимальным определением" науки, ибо его можно применить и к правилам какого-либо искусства или ремесла. Они будут утверж­дать, что научные истины должны быть четко сформулированы, открыты для проверки экспериментом и для критического анализа. Это должны быть не просто правила, дающие руководство к дейст­вию, но теоретические законы познания. Однако даже если принять такой более строгий подход, можно не сомневаться, что многие из принципов познания дикарей являются научными именно в этом смысле. Туземный плотник не только на практике знает о плавучес­ти, действии рычага и равновесии, он не только должен следовать этим законам на воде, он не только учитывает эти принципы при построении каноэ. Он еще и обучает им своих помощников. Он передает им традиционные правила, и грубым, простейшим спосо­бом — используя свои руки, куски дерева и ограниченный техни­ческий словарный запас — объясняет некоторые общие законы гид­родинамики и равновесия. Наука здесь не отделена от ремесла, что безусловно верно, она лишь служит средством достижения конкрет­ных целей, она рудиментарна, примитивна и слабо выражена, но вместе с тем она является матрицей, из которой могут развиться более высокие достижения.

Если мы все же применим еще один критерий подлинной науки — не обусловленный утилитарными нуждами поиск знаний и понима­ния причин и следствий — то и тогда ответ не будет совершенно отрицательным. В обществе дикарей, конечно же, не культивирует­ся жажда знаний. Различные новшества, вроде предметов европей­ской культуры, вызывают у них откровенную скуку, и их интересы определяются главным образом традиционным миром их культуры. Но в этом мире мы находим и страстного любителя старины, инте­ресующегося мифами, легендами, деталями обычаев, родословными и событиями древности, и терпеливого и усердного в своих наблю­дениях натуралиста, способного делать обобщения и объединять в

длинные цепи события из жизни животных, обитателей моря и джунглей. Чтобы оценить этот бескорыстный интерес к природе, достаточно вспомнить, сколь многому европейские натуралисты на­учились у своих коллег-дикарей. И наконец, как хорошо известно каждому полевому работнику, в примитивной общине всегда есть свой социолог, идеальный информатор, способный с удивительной точностью и проницательностью охарактеризовать raison d'etre, функции и организацию многих институтов племенной жизни.

Конечно же, ни в каком до цивилизованном обществе наука не может быть движущей силой — критикующей, обновляющей, сози­дающей. Науку здесь никогда не делают сознательно. Но если ис­ходить из такого критерия, то придется признать, что у дикарей также нет ни закона, ни религии, ни управления.

Однако вопрос, следует ли называть это "наукой" или же только "эмпирическими и рациональными знаниями", в данном контексте не имеет первостепенного значения. Мы попытались точно выяс­нить, существует ли в сознании дикаря одна сфера действительности или две, и обнаружили, что помимо сакрального мира культа и веры он знает и светский мир практической деятельности и рационального мировоззрения. Нам удалось очертить границы этих двух миров и дать более подробное описание одного из них, теперь нам необхо­димо перейти ко второму.

Смысл, причина бытия (фр.).■— Прим.пер.