МИФ В ПРИМИТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ. В это время в деревнях обычно рассказывают народные сказки особого типа, называемые кукванебу

 

В это время в деревнях обычно рассказывают народные сказки особого типа, называемые кукванебу. Существует поверье, воспри­нимаемое не слишком серьезно, что их пересказ оказывает благот­ворное влияние на рост недавно посаженных растений. Для того, чтобы получить этот эффект, в конце рассказа всегда исполняют короткую песенку, в которой упоминаются весьма плодовитые ди­корастущие растения — касийена.

Каждая сказка "принадлежит" одному из членов общины. Каждую сказку, хотя она известна многим, может рассказывать лишь ее "вла­делец"; однако он может подарить ее кому-то другому, обучив того и уполномочив пересказывать ее. Но не все "владельцы" знают, как увлечь слушателей и вызвать неудержимый смех, что является одной из основных целей таких рассказов. Хороший рассказчик должен из­менять голос, передавая прямую речь, с должным темпераментом рас­певать песенки, жестикулировать и вообще играть на публику. Неко­торые из этих сказок являются определенно "историями для курил­ки"*, из числа других я могу представить несколько примеров.

Вот история о девушке, оказавшейся в беде, и о ее героическом спасении. Две женщины отправились на поиски птичьих яиц. Одна из них находит под деревом гнездо, другая предостерегает ее: "Это яйца змеи, не трогай их!" "О нет! Это птичьи яйца", — отвечает первая и уносит их с собой. Мать-змея, вернувшись и найдя гнездо пустым, отправляется на поиски яиц. Она появляется в ближайшей деревне и поет песенку:

"Извиваясь, я держу свой путь, Яйца птицы есть дозволено; Яйца друга трогать запрещено".

Это путешествие длится долго, ибо путь змеи прослеживается от деревни к деревне, и везде она должна петь свою песенку. И нако­нец, оказавшись в деревне этих двух женщин и увидев, как похи­тительница печет яйца, змея обвивается вокруг нее и проникает в ее тело. Жертва падает, больная и беспомощная. Но герой близко; мужчина из соседней деревни видит во сне эту драматическую си­туацию, прибывает на место, извлекает змею, рассекает ее на куски и берет обеих женщин себе в жены, таким образом получая двойную награду за свою удаль.

В другой истории мы узнаем о счастливой семье, отце и двух его дочерях, которые, покинув свой дом на северном коралловом архи-

* С нашей точки зрения они совершенно непристойны.

пел are, плывут на юго-запад до тех пор, пока не достигают крутых берегов скалистого острова Гумасила. Отец ложится на помосте и засыпает. Из джунглей выходит великан-людоед, съедает отца, по­хищает и уводит с собой одну из дочерей, в то время как другой удается убежать. Убежавшая в джунгли сестра передает пленнице кусочек волшебного тростника, и когда великан-людоед ложится и засыпает, они разрезают его на части и убегают.

В деревне Окопукопу у самой бухты живут женщина и ее пятеро детей. Чудовищно огромный скат, выскочив из воды и прошлепав через деревню, вторгается в хижину этой женщины и, напевая песенку, откусывает ей палец. Один из сыновей пытается убить чудовище, но терпит неудачу. Каждый день повторяется то же самое, пока на пятый день младшему сыну не удается убить гигантскую рыбу.

Вошь и бабочка отправляются в небольшое воздушное путешест­вие, вошь в качестве пассажира, а бабочка в качестве аэроплана и пилота. В середине этого представления, когда они летят над морем, как раз между побережьем Вавела и островом Китава, вошь издает громкий крик, бабочка вздрагивает, вошь падает и тонет.

Мужчина, чья теща — каннибалка, весьма неосмотрительно ухо­дит, оставив на ее попечении троих своих детей. Та, естественно, пытается съесть их; однако дети вовремя убегают, взбираются на пальму и не подпускают женщину к себе (все это, конечно, расска­зывается куда подробнее) до тех пор, пока не возвращается отец и не убивает эту бабушку. Есть еще история о полете к Солнцу; ис­тория о великане-людоеде, уничтожающем посевы; о женщине, ко­торая была настолько жадной, что украла всю еду на погребальной церемонии, и множество других рассказов, подобных этим.

Однако здесь мы не столько концентрируем внимание на тексте рассказа, сколько на его социальном контексте. Текст, конечно же, исключительно важен, но вне контекста он остается мертвым. Как мы уже видели, манера, в которой история рассказывается, придает ей должное звучание и значительно увеличивает интерес к ней. Сам характер исполнения, голос и мимика, выразительность рассказчика и реакция аудитории, означают для туземцев столько же, сколько и текст; и социолог должен внимать настрою туземцев. Это целое представление, которое опять же должно происходить в соответст­вующее время — в определенные часы суток, в определенный сезон года, когда молодые посадки на полях еще ждут будущей работы и подлежат лишь легкому влиянию магии волшебных сказок. Мы также должны иметь в виду социальный смысл личного "владения"

Б. Малиновский

сказкой, функцию поддержания дружественной обстановки и куль-^тУР^нУ1о роль этой занимательной устной "беллетристики". Все эти элементы в равной мере важны; все они должны быть изучены на­ряду с текстом. Такие рассказы живут в быту туземца, а не на бумаге, и когда ученый записывает их, не воспроизводя ту атмос-Ф^еРУ' в которой "цветут эти цветы", он представляет нам не более, чем изуродованный осколок реальности.

Теперь я перехожу к другому типу рассказов. Они не приурочи­ваются к какому-либо сезону, не требуют стереотипного изложения, их исп_{олнение не} принимает формы драматического представления и не оказывает никакого магического эффекта. Тем не менее эти ^истоРИи имеют большее значение, чем рассказы предыдущего типа, ибо ojj_H считаются правдивыми, а информация, содержащаяся в них, -~_ более ценной и насущной, чем та, что заключена в куква-небу. Когда группа туземцев отправляется с дальним визитом или ^{же в} Плаванье, молодежь с присущим ей интересом ко всему ново-^МУ ~ новым ландшафтам, новым общинам, новым людям и, воз­можно ₍ даже новым обычаям, — не переставая удивляться, задает много вопросов. Старшие и более опытные соплеменники сообщают молод_Ьш нужные сведения, и это всегда принимает формы конкрет­ных Рассказов. Старый человек может рассказать о чем-то из своего собственного опыта: о походах и боях, в которых он участвовал, о чудесах магии, получивших широкую известность, или о необыкно­венных успехах в хозяйственных делах. К этому он может присо-^вокУЧить и воспоминания своего отца, и слышанное когда-то в сказ­ках и легендах, передающихся из поколения в поколение. Так, па­мять об опустошительных засухах и страшных голодовках сохраня­ется tj_{a многие} годы вместе с описанием лишений, борьбы и пре­ступлений отчаявшихся людей.

Вспоминают также о сбившихся с курса мореплавателях, которым прищл_ось высадится на берег, где жили каннибалы или враждебные ^плем^на, иногда об этом слагают песни, иногда — легенды. Излюб-^ленн^я тема песен и рассказов — очарование, мастерство и артис­тизм знаменитых танцовщиков. Рассказывают о далеких вулкани­ческих островах; о горячих источниках и неосторожных купальщи­ках, сварившихся заживо; о таинственных землях, населенных страц_Ными мужчинами и женщинами; об удивительных путешест­виях, выпавших на долю моряков в далеких морях; о чудовищных рыбах и гигантских осьминогах; о прыгающих скалах и коварных колду_Нах Имеются истории, старинные и недавние, о провидцах и

людях, побывавших в стране мертвых — в них перечисляются самые известные деяния и крупные подвиги этих персонажей. Есть также рассказы, ассоциируемые с формами и свойствами отдельных при­родных объектов: скала, напоминающая лодку, — это некогда ока­меневшее каноэ; антропоморфная скала — окаменевший человек; красное пятно на кораллах — свидетельство гибели туземцев, съев­ших слишком много орехов бетеля.

Все это многообразие сказаний можно подразделить на несколько категорий. 1) "исторические рассказы" о событиях, непосредствен­ным свидетелем которых был рассказчик, или по крайней мере о событиях, достоверность которых может подтвердить кто-то из живых; 2) "легенды", в которых связь времен нарушена, но содер­жание которых относится к кругу явлений, привычных для членов племени, и, наконец, 3) "основанные на слухах сказки" о далеких странах и событиях древних времен, выходящих за рамки сущест­вующей культуры. Однако туземцы не делают таких разграничений, и на деле все эти типы повествований незаметно переходят один в другой. Обозначаются они одним словом — либвогво — и все счи­таются правдивыми. Их изложение не предполагает драматического искусства рассказчика и определенного места и времени. В их со­держании обнаруживается одно существенное общее качество. Все они посвящены предметам, имеющим практический интерес для ту­земцев: рассказывают о хозяйственных занятиях, войнах, путешест­виях, ритуальном обмене, выдающихся танцорах и т.п. Кроме того, поскольку чаще всего в них говорится о чьих-то выдающихся дости­жениях или подвигах, постольку они способствуют росту престижа рассказчиков: ведь они вспоминают либо случаи из своей жизни, либо события из жизни своих предков и родственников — прослав­ляя их, они прославляют свой род. В частности поэтому хранятся в памяти и передаются из поколения в поколение такие рассказы. В историях, объясняющих происхождение различных черт ланд­шафта, соответствующие события помещены в знакомый социаль­ный контекст: указывается клан или семья, представители которых были участниками таких событий. Если же такой социальный кон­текст отсутствует, то это уже не истории, а попутные краткие заме­чания по поводу тех или иных подробностей ландшафта — впечат­ляющих свидетельств ушедших времен.

Все это еще раз ясно показывает, что мы не сможем полностью понять ни значение текста, ни социальный смысл рассказа, ни от­ношение к нему туземцев, если будем изучать его изложение на

Г