Итак- нужно -набор щупов, ключ на 24мм,головка на 8мм. 12 страницаОТНОШЕНИЕ ОСТРОУМИЯ К СНОВИДЕНИЮ И К БЕССОЗНАТЕЛЬНОМУ принадлежит гораздо большая роль, чем при остроумии. Сно- видение не только любит изображать две противоположности при помощи одного и того же смешанного образа; оно даже так часто превращает один предмет из мыслей сновидения в его противоположность, что из этого вырастают большие труд- ности для работы толкования. <Ни один элемент, способный найти себе прямую противоположность, не показывает сразу, имеет ли он в мыслях сновидения положительный или отри- цательный характер>^ Я должен подчеркнуть, что этот факт еще не нашел пони- мания. Но он указывает на очень важную характерную черту бессознательного мышления, лишенного, вероятно, того процес- са, который можно было бы сравнить с <суждением>. Взамен суждения, которого не признает бессознательное, в нем находят <вытеснение>. Вытеснение можно правильно описать как про- межуточную ступень между защитным рефлексом и осуждени- ем^ Бессмыслица, абсурдность, которая так часто имеет место в сновидении и навлекает на него столько незаслуженного пре- зрения, все же никогда не возникает случайно путем беспоря- дочного нагромождения элементов представлений, но в каждом отдельном случае можно доказать, что она умышленно создана работой сна и предназначена для изображения ожесточенной критики и презрительного противоречия внутри мыслей сно- видения. Абсурдность содержания сновидения заменяет, следо- вательно, в мыслях следующее суждение: <Это - бессмыслица>. Я в своем <Толковании сновидений> придал большое значение этому указанию, поскольку думал таким путем убедительнее всего рассеять заблуждение, что сновидение вообще не является психическим феноменом, преграждающим путь к познанию бессознательного. Мы узнали теперь (при разгадке некоторых тенденциозных острот), что бессмыслица в остроте должна <Толкование сновидений>, 3-е изд. М.: Соврем, проблемы, 1913. С. 263. В высшей степени замечательное и до сих пор еще недостаточно известное соотношение противоположных связей в бессознательном имеет, конечно, значение для понимания <негативизма> у невротиков и у душевнобольных. (Ср. две последние работы об этом: Bleufer,, Psych.-neurol. Wochenschrift, 1904, и Otto Cross,, там же, далее мой реферат под заглавием, Jahrb. f. Psychoanalyse II, 1910.) служить тем же целям изображения. -Мы знаем также, что бессмысленный фасад остроты особенно пригоден для повыше- ния психической затраты у слушателя и увеличивает, таким образом, то количество энергии, которое освобождается благодаря смеху и предназначено к отреагированию. Но, кроме того, мы не забываем, что бессмыслица в остроте является самоцелью, т. к. стремление сызнова извлекать прежнее удовольствие от бессмыслицы относится к мотивам работы остроумия. Суще- ствуют другие пути для того, чтобы вновь создать бессмыслицу и извлечь из нее удовольствие. Карикатура, преувеличение, пародия и шарж пользуются ею и создают, таким образом, <комическую бессмыслицу>. Если мы подвергнем все эти формы выражения такому же анализу, какой проделали над остротой, то найдем, что все они не дают никакого повода привлечь для их объяснения бессознательные процессы. Мы теперь понимаем также, почему характерная черта <остроумного> может привхо- дить составной частью в карикатуру, преувеличение, пародию. Это становится возможным благодаря отличию одной <психи- ческой арены> от другой^. Я полагаю, что перемещение остроты в систему бессозна- тельного стало для нас гораздо более ценным с тех пор, как открыло нам понимание того, что технические приемы, при- сущие, с одной стороны, остроумию, не являются, с другой стороны, его исключительным достоянием. Некоторые сомнения, разрешение которых мы во время нашего начального исследо- вания этих технических приемов должны были отложить на некоторое время, теперь легко разрешаются. Тем большего внимания с нашей стороны заслуживает суждение, которое сказало бы нам, что неоспоримо существующее отношение остроты к бессознательному правильно только для некоторых категорий тенденциозного остроумия, в то время как мы готовы распространить это отношение на все виды и ступени развития остроумия. Мы не можем уклониться от проверки этого по- ложения. Можно с уверенностью предположить, что образование ост- роты происходит в бессознательном в том случае, если речь Выражение G. Th. Fechner'a, которое стало весьма важным для моеН трактовки. ОТНОШЕНИЕ ОСТРОУМИЯ К СНОВИДЕНИЮ И К БЕССОЗНАТЕЛЬНОМУ идет об остротах, обслуживающих бессознательные или усилен- ные бессознательной сферой тенденции, следовательно, о боль- шинстве <цинических> острот. Тогда именно бессознательная тенденция притягивает предсознательную мысль к себе в область бессознательного для того, чтобы преобразовать ее там. Это - процесс, многочисленные аналогии которому известны из учения о психологии неврозов. При тенденциозных же остротах другого рода, при безобидной остроте и шутке эта, влекущая в область бессознательного, сила отпадает. Следовательно, вопрос об от- ношении остроты к бессознательному остается открытым. Но рассмотрим теперь случай остроумного выражения мысли, которая сама по себе не лишена ценности и всплывает в связи с мыслительными процессами. Для превращения этой мысли в остроту, очевидно, нужно, чтобы произошел выбор между всеми возможными формами выражения с тем, чтобы была найдена именно та, которая доставляет выигрыш удовольствия от слов. Мы знаем из нашего самонаблюдения, что не созна- тельное внимание производит этот выбор, но для этого выбора будет только полезно, если активность (Besetzung) предсозна- тельной мысли будет низведена на степень бессознательной мысли, т. к. в бессознательном связующие пути, исходящие от слова, трактуются одинаково с вещественными связями, как мы узнали из работы сна. Бессознательная активность пред- ставляет гораздо более благоприятные условия для выбора такого выражения. Мы можем, впрочем, предположить без дальнейших рассуждений, что эта возможность найти выражение, которое заключало бы в себе выигрыш удовольствия от слов, влечет колеблющуюся еще решимость предсознательной мысли в об- ласть бессознательного точно таким же образом, как и бессоз- нательная тенденция в первом случае. В более простом случае шутки мы должны себе представить, что находящееся всегда на страже стремление добиться выигрыша удовольствия от слов овладевает поводом, который дан именно в предсознательном, чтобы вовлечь опять-таки по известной схеме процесс актив- ности (Besetzungsvorgang) в область бессознательного. Я очень хотел бы, чтобы мне удалось, с одной стороны, по возможности яснее изложить этот решительный пункт в моем понимании остроумия, а с другой стороны, подкрепить его вескими аргументами. Но на самом деле речь идет здесь не ТЕОГЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ о двоякой, а об одной и той же неудаче. Я не могу дат>, более ясного изложения, т. к. не имею дальнейших доказательств моего понимания остроумия. Это понимание родилось у меня из изучения техники и из сравнения с работой сна, и только из этой именно одной стороны. Я могу найти, что оно в целом отлично согласуется со всеми особенностями остроумия. Это понимание явилось результатом умозаключения; если такое заключение приводит нас к чуждой, новой для мышления области, то такой вывод называют <гипотезой>, и отношение гипотезы к материалу, из которого она выведена, справедливо не считают <доказательством>. <Доказанной> ее считают только тогда, когда к ней приходят другим путем, когда ее можно доказать как узловой пункт и для других связей. А такого доказательства при нашем едва только начинающемся познании бессознательных процессов получить нельзя. Признавая, что мы вообще еще стоим на нетронутой почве, мы довольствуемся, таким образом, тем, что перебрасываем один-единственный узкий и шаткий мостик к непостижимому. Мы не будем делать широких выводов. Если мы приведем в связь различные ступени остроумия с благоприятными для них душевными установками, то сможем сказать приблизительно следующее: шутка вытекает из веселого настроения, которому свойственна склонность к понижению психических инстанций (Besetzungen). Она пользуется уже всеми характерными техни- ческими приемами остроумия, совершая выбор такого словес- ного материала или такой мыслительной связи, которая может удовлетворить необходимым для получения удовольствия тре- бованиям, равно как и требованиям рассудительной критики. Мы сделаем вывод, что понижение мыслительной инстанции вплоть до бессознательной ступени, которое облегчается благо- даря веселому настроению, происходит уже при шутке. Для безобидной, но связанной с выражением ценной мысли остроты отпадает это содействие, оказываемое настроением. Мы должны предположить здесь особое личное качество, получающее выра- жение в той легкости, с какой покидается предсознательная инстанция и на момент заменяется бессознательной. Находя- щаяся всегда на страже тенденция к возобновлению первона- чального выигрыша удовольствия от остроты влечет в область.бессознательного колеблющееся еще предсознательное выражение ОТНОШЕНИЕ ОСТРОУМИЯ К СНОВИДЕНИЮ И К БЕССОЗНАТЕЛЬНОМУ мысли. В веселом настроении большинство людей способно создавать шутки; умение острить независимо от настроения свойственно только немногим людям. Наконец, сильнейшим стимулом к работе остроумия служит наличие сильных, про- стирающихся вплоть до области бессознательного тенденций, проявляющих особую склонность к остроумному творчеству и указывающих на то, что субъективные условия остроумия очень часто бывают у невротиков. Под влиянием сильных тенденций может стать остроумным и такой человек, которому раньше это было несвойственно. Этим последним вкладом в, хотя еще и оставшееся гипо- тетическим, объяснение работы остроумия у первого лица ис- черпывается, строго говоря, наш интерес к остроте. Нам остается еще краткое сравнение остроты со сновидением, которое изучено лучше. Этому сравнению мы предпошлем ожидание того, что два столь отличных друг от друга душевных механизма наряду с нашедшей уже свою оценку аналогией должны выявлять еще и некоторые отличия. Важнейшее отличие заключается в их социальном соотношении. Сновидение является совершенно асо- циальным душевным продуктом; оно не может ничего сказать другому человеку; возникая внутри личности, как компромисс борющихся в ней душевных сил, оно остается непонятным даже для этой самой личности, и потому совершенно неинте- ресно для другого человека. Дело не только в том, что оно не придает никакой цены своей удобопонятности. Оно должно даже опасаться того, чтобы быть понятым, т. к. в противном случае было бы разрушено; оно может существовать только в зама- скированном виде. Поэтому оно должно беспрепятственно поль- зоваться механизмом, управляющим бессознательными душев- ными процессами вплоть до искажения, которое больше не может быть восстановлено. Острота, наоборот, является самым социальным из всех душевных механизмов, направленных на получение удовольствия. Она часто нуждается в трех лицах и требует для своего выполнения участия другого человека в стимулируемом ею душевном процессе. Она должна была свя- зана, следовательно, условием удобопонимаемости, должна пре- тендовать на возможное в бессознательной сфере искажения путем сгущения и передвигания только в таких размерах, в каких это искажение может быть восстановлено пониманием третьего лица. В остальном острота и сновидение выросли в совершенно различных областях душевной жизни, и их нужно отнести к отдаленным друг от друга пунктам психологической системы. Сновидение все еще является желанием, хотя это желание и стало неузнаваемым, острота является высшей ста- дией игры. Сновидение, несмотря на свое практическое ничто- жество, имеет отношение к крупным жизненным интересам. Оно стремится удовлетворить потребности человека регрессив- ным окольным путем галлюцинации и обязано своим сущест- вованием единственно живой во время ночного состояния по- требности спать. Острота, наоборот, старается извлечь удоволь- ствие из одной только деятельности нашего душевного аппарата, свободной от потребностей. Впоследствии она старается получить такое удовольствие, как побочный результат, сопровождающийся деятельностью этого аппарата, и, таким образом, вторично приходит к не лишенным важности, обращенным к внешнему миру функциям. Сновидение служит преимущественно стрем- лению избежать неудовольствия, острота - получению удоволь- ствия, но в обеих этих целях совпадают все виды нашей душевной деятельности. VII ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО Мы очень близко подошли к проблемам комического. Нам показалось, что остроумие, которое рассматривалось как подвид комизма, представляло довольно много особенностей, чтобы непосредственно с него начать исследование, и, таким образом, мы избегали его отношения к более объемлющей категории комического до тех пор, пока это было возможно, но не без того, чтобы попутно не делать важных для комизма указаний. Мы без труда установили, что комическое занимает в соци- альном отношении несколько иное положение, чем острота. Оно может удовлетвориться только двумя лицами: одним, которое находит комическое, и вторым, в котором находят комическое. Третье лицо, которому сообщают комическое, усиливает коми- ческий процесс, но не прибавляет к нему ничего нового. При остроумии третье лицо необходимо для того, чтобы совершился доставляющий удовольствие процесс. Напротив, второе лицо может отсутствовать там, где речь не идет о тенденциозной, агрессивной остроте. Остроту создают, комическое находят, и прежде всего его находят в людях и лишь в дальнейшем переносят на объекты, ситуации и т.п. Об остроте мы знаем, что не посторонние лица, а собственные мыслительные про- цессы, способствующие созданию остроты, скрывают в себе источники удовольствия. Мы слышали далее, что острота может иногда вновь открывать ставшие недоступными источники ко- мизма, что комическое служит часто остроте фасадом и заменяет ей создающееся в ином случае, благодаря известным техниче- ским приемам, предварительное удовольствие (с. 152). Все это указывает на не совсем простые отношения между остроумием ТЕОГЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ и комизмом. С другой стороны, проблемы комического оказа- лись столь сложными, а все попытки философов разрешить эти проблемы оказались столь безуспешными, что мы не могли ожидать их разрешения как будто по мановению руки, если мы подойдем к ним со стороны остроумия. Для исследования остроумия мы привнесли орудие, которое не служило еще другим исследователям, а именно: знание работы сна. При исследовании комического в нашем распоряжении нет такого преимущества, и мы должны поэтому ожидать, что не узнаем о сущности комизма ничего иного, помимо того, что мы уже знаем об остроте, поскольку острота относится к разряду ко- мического и несет в своей собственной сущности неизменен- ными или модифицированными определенные черты комизма. Наивное является тем видом комического, которое ближе всего стоит к остроте. В общем наивное так же, как и коми- ческое, находят, а не создают как остроту, и наивное вообще не может быть создано в то время, как при чисто комическом учитывается и создание комического, искусственное вызывание комизма. Наивное должно вытекать без нашего доказательства из речей и поступков других лиц, которые стоят на месте второго лица в комизме или остроумии. Наивное возникает тогда, когда кто-нибудь совершенно пренебрегает задержкой, потому что у него такой задержки не существует, когда он, следовательно, преодолевает ее без труда. Условием действия наивного является знание нами того, что у человека нет этой задержки, в противном случае мы называем его не наивным, а дерзким, и не смеемся, а возмущаемся им. Действие наивного неотразимо и просто для понимания. Психическая затрата, производимая обычно нами для сохранения задержки, внезапно становится ненужной благодаря выслушиванию наивной речи, и отреагируется в схеме. Отвлечение внимания является при этом ненужным, бероятно, потому, что упразднение задержки происходит непосредственно, а не путем вынужденной операции. Мы ведем себя при этом аналогично третьему лицу в остроте, которое без всяких усилий со своей стороны получает как бы подарок в виде экономии психической энергии, затрачиваю- щейся на сохранение задержки. Поняв генезис задержек, прослеженный нами при развитии игры в остроту, мы не будем удивлены тем обстоятельством, ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО что наивное чаще всего находят у ребенка, затем у необразо- ванного взрослого человека, которого мы считаем ребенком по его интеллектуальному развитию. Для сравнения с остротой более пригодны, разумеется, наивные речи, чем наивные по- ступки, т. к. обычными формами выражения 'остроумия явля- ются речи, а не поступки. Характерно, что наивные речи детей, например, можно без натяжки назвать <наивными остротами>. Аналогия между остротой и наивностью, а также выяснение разницы между ними, будет очевиднее для нас на нескольких примерах. 3,5-летняя девочка предостерегает своего брата: <Не ешь столько, а то ты заболеешь и должен будешь принять Bubizin>. - <Когда я была больна, - оправдывается ребенок, - я ведь должна была принимать Medizin>\ Ребенок полагает, что прописанное врачом лекарство называется Madizin, если оно предназначено для девочки (Madi), и делает вывод, что оно будет называться Bubizin, если его должен будет принимать мальчик (Bubi). Это конструировано как словесная острота, работающая с помощью техники созвучия. Она могла бы также иметь место и как настоящая острота; в этом случае мы полунеохотно подарили бы ее улыбкой. Как пример наивности, она кажется нам от- личной и заставляет нас громко смеяться. Но что отличает в этом случае остроту от наивного суждения? Очевидно, не текст и не техника, которые одинаковы и для той и для другого, а какой-то момент, лежащий, на первый взгляд, довольно далеко от обеих возможностей. Речь идет только о том, предполагаем ли мы, что говорящее лицо имело в виду остроту или что оно - ребенок - искренно хотело сделать серьезный вывод, основываясь на своем некоррегированном неведении. Только последний случай является наивностью. Здесь мы впервые обращаем внимание на такую идентификацию другого человека путем вчувствования в психический процесс у человека, созда- ющего остроту или наивное суждение. Исследование второго примера подтвердит это понимание. Брат и сестра, 10-летний мальчик и 12-летняя девочка, разыг- рывают ими самими сочиненную пьеску перед аудиторией, Madi - девочка. Bubi - мальчик. ТЕОГЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ состоящей из дядей и теток. Сцена изображает хижину на морском берегу. В первом акте оба поэта-артисты, бедный рыбак и его бойкая жена, балуются на тяжелое время и плохие барыши. Муж решает уехать на своей лодке в далекое море, чтобы поискать богатства в другом месте; после нежного про- щанья супругов занавес падает. Второй акт изображает действие несколько лет спустя. Рыбак, став богатым человеком, вернулся с большой мошной и рассказывает жене, которую он застает ожидающей его перед хижиной, о том, как повезло ему на чужбине. Жена гордо перебивает его: <А я в это время тоже не ленилась>, и открывает его глазам хижину, в которой видны лежащие на полу двенадцать больших кукол, изображающих детей... В этом месте пьесы бурный смех зрителей прервал артистов, которые не могли объяснить себе этого смеха. Они смущенно уставились на своих любимых родственников, которые до сих пор вели себя хорошо и слушали внимательно. Этот смех объясняется предположением зрителей, что юные писатели ничего еще не знают об условиях происхождения детей и могут поэтому думать, что женщина должна гордиться потомством, рожденным ею во время продолжительного отсутствия мужа, и что муж может радоваться этому потомству. Но то, что создано писателями на основании такого неведения, может быть названо бессмыслицей, абсурдностью. Третий пример покажет нам, что еще один технический прием, изученный' нами при остроумии, обслуживает наивное. К маленькой девочке принята в качестве гувернантки <францу- женка>, которая, однако, не понравилась девочке. Едва только вновь приглашенная француженка 'удалилась из комнаты, де- вочка начала вслух критиковать ее: <Тоже француженка! Быть может, она называется так потому, что она когда-нибудь лежала возле француза!> Это могло бы быть сносной остротой - двусмысленностью с двояким толкованием или двояко толкуе- мым намеком - если бы ребенок мог иметь представление о двусмысленности. В действительности она перенесла только часто слышанное ею определение поддельности на несимпатич- ную ей иностранку (<Разве это настоящее золото? Быть может, это когда-нибудь лежало возле золота!>). В силу этого неведения ребенка, которое так резко изменяет психический процесс у слушателей, его речь становится наивной. Но вследствие этого ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО условия существует и ложно наивное. У ребенка можно пред- полагать неведение, которого больше не существует, и дети часто имеют обыкновение притворяться наивными, чтобы вос- пользоваться свободой, которая в противном случае не была бы им позволена. На этих примерах можно выяснить, что наивное занимает среднее место между остроумием и комическим. Наивное ана- логично остроте по тексту и содержанию. Оно злоупотребляет словами, создает бессмыслицу или сальность. Но психический процесс у первого создающего лица, который представил при остроумии столько интересного и загадочного, здесь отпадает. Наивный человек думает, что он нормально и просто пользуется своими средствами выражения и мыслительными путями; он ничего не знает о побочной цели; он не извлекает также из творчества наивного никакого удовольствия. Все характерные черты наивного существуют только в понимании слушателя, который соответствует третьему лицу в остроте. Далее, творящее лицо создает наивное без труда; сложная техника, предназна- ченная при остроте для того, чтобы парализовать задержку разумной критикой, отпадает при наивном, т. к. у наивного человека нет еще этой задержки, и он может, следовательно, непосредственно и без компромисса преподнести бессмыслицу и сальность. В этом отношении наивное граничит с остротой, получающейся в том случае, если в формуле ее снизить ве- личину цензуры до нуля. Если для действия остроты необходимым условием являлось наличие у обоих лиц приблизительно одинаковых задержек или внутренних сопротивлений, то условием для наивного можно, следовательно, считать наличие у одного лица таких задержек, которых нет у другого. Лицо, имеющее задержку, слушает и понимает наивное; оно получает удовольствие, доставляемое наивным, и мы легко догадываемся, что это удовольствие возникает благодаря упразднению задержек. Т. к. удовольствие от остроты имеет то же происхождение - ядро удовольствия от слов и бессмыслицы и оболочку удовольствия от упразднения задержек и облегчения психической затраты - то на этом тождественном отношении к задержке основано внутреннее род- ство наивного с остротой. В обоих случаях удовольствие воз- никает благодаря упразднению внутренней задержки. Но пси- хический процесс у воспринимающего лица (с которым при наивном всегда совпадает наше <Я> в то время, как при остроте мы можем поставить себя и на место создающего лица) в случае наивного суждения тем сложнее, чем проще в сравнении с остротой психический процесс у творящего лица. На вос- принимающее лицо выслушанное наивное суждение действует, с одной стороны, как острота, о чем могут свидетельствовать наши примеры, т. к. для него, как и при остроте, создана возможность упразднения цензуры благодаря одному только выслушиванию. Только одна часть удовольствия, доставляемого наивным, допускает такое объяснение, но даже эта часть в иных случаях наивного суждения, как, например, при выслу- шивании наивной сальности, подвержена опасности. На наивную сальность можно было бы без всяких рассуждений реагировать таким же негодованием, которое подымается и против настоящей сальности, если бы другой момент не избавлял нас от этого негодования и не доставлял нам одновременно более значи- тельную часть удовольствия от наивного. Этот другой момент дан нам вышеуказанным условием, согласно которому для распознания наивного нам должно быть известно, что у создающего лица отсутствует задержка. Только когда мы уверены в этом, мы смеемся, вместо того чтобы возмущаться. Следовательно, мы принимаем во внимание пси- хическое состояние создающего лица, мысленно переносимся в такое же состояние, стараемся понять его, сравнивая с нашим состоянием. В результате такой идентификации и сравнения получается экономия затраты, которую мы отреагируем в смехе. Можно было бы предпочесть более простое объяснение: если человеку не нужно преодолевать никакой задержки, то наше негодование излишне, и смех, следовательно, происходит якобы за счет негодования, от которого мы избавлены. Чтобы устранить это неправильное понимание, я хочу резче отделить друг от друга два случая, которые объединил в предшествующем из- ложении. Наивное, выступающее перед нами, может иметь либо природу остроты, как в наших примерах, либо природу саль- ности или вообще непристойности, что особенно верно для того случая, когда наивное проявляется не в речах, а в поступках. ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО Этот последний случай действительно может ввести нас в заблуждение, поскольку можно предположить, что удовольстчие возникает из сэкономленного и подвергшегося превращению негодования. Но первый случай объясняет нам, что наивная речь, например о Bubizin'e, сама по себе может действовать как легкая острота и не давать никакого повода к негодованию; это, конечно, более редкий, но более чистый и поучительный случай. Когда мы думаем о том, что ребенок серьезно и без побочной цели считал слоги в словеидентич- ными со своим собственным названием (девочка), то наше удовольствие от слышанного увеличивается, причем это увеличение не имеет больше ничего общего с удовольствием от остроты. Мы рассматриваем теперь сказанное с двух точек зрения: один раз так, как оно получилось у ребенка, а затем так, как оно получается у нас. При этом мы находим, что ребенок нашел нечто идентичное, преодолел рамки, существу- ющие для нас, а затем мы говорим себе: если ты хочешь понять слышанное, то ты можешь сэкономить затрату, уходящую на удержание этих рамок. Затрата, освобожденная при таком сравнении, является источником удовольствия от наивного и отреагируется в смехе. Это, разумеется, та же самая затрата, которую мы превратили бы в негодование, если бы наше понимание создающего лица, а также характер сказанного в данном случае не исключали такого негодования. Но если мы берем случай наивной остроты, как образец для другого случая наивной непристойности, то видим, что и здесь экономия от задержки может непосредственно вытекать из сравнения, что у нас нет необходимости предполагать начавшееся и подавленное затем негодование и что это негодование соответствует только иному применению освобожденной затраты, против которого при остроте необходимы были сложные предохранительные при- способления. Это сравнение, эта экономия затраты при мысленном пере- несении в душевный процесс, происходящий у создающего лица, только тогда могут иметь значение для наивного, когда они свойственны не ему только одному. В действительности у нас возникает предположение, что этот механизм, совершенно чуждый остроте, является частью, быть может, существенной частью психического процесса при комизме. С этой стороны - это, вероятно, важнейшая оценка наивного - оно представляет собой, следовательно, вид комизма. То, что в наших примерах присоединяется от наивных речей к удовольствию от остроты, является <комическим> удовольствием. Об этом удовольствии мы были бы склонны вообще предположить, что оно возникает благодаря сэкономленной затрате при сравнении проявлений другого человека с нашими проявлениями. Но т. к. мы стоим здесь перед очень широкими перспективами, то хотим сначала закончить оценку наивного. Итак, наивное является видом ко- мизма в том отношении, что его удовольствие вытекает из разницы в затрате, которая получается при желании понять другого человека. Оно приближается к остроте благодаря усло- вию, согласно которому сэкономленная при затрате энергия должна быть затратой, расходовавшейся на сохранение задержек'. Выясним еще некоторые аналогии и некоторые отличия между теми понятиями, к которым мы, наконец, пришли, и теми, которые издавна известны в психологии комизма. Вчув- ствование в психический процесс другого человека, желание понять его является, очевидно, <заимствованием комизма>, иг- рающим со времени Jean РаиГя роль в анализе комического. <Сравнение> душевного процесса у другого человека со своим собственным душевным процессом соответствует <психологиче- скому контрасту>, для которого мы нашли, наконец, здесь место после того, как не знали, как подойти к нему при остроте. Но в объяснении комического удовольствия мы расходимся со многими авторами, по мнению которых удовольствие должно возникать благодаря колебанию внимания между контрастиру- ющими представлениями. Мы такого механизма удовольствия понять не можем; мы указываем на то, что при сравнении контрастов в результате получается разница в затрате. Если эта разница не получит никакого иного примененения, то она способна к отреагированию и благодаря этому становится ис- точником удовольствия^. Я везде отождествлял здесь наивное с наивно-комическим, что. конечно, не всегда допустимо. Но для наших целей достаточно изучить характерные черты наивного на <наивной остроте> и на <наивной сальности>. Дальнейшее исследование имело бы целью обосновать сущность комического. Bergson (Le rire, 1904) тоже отрицает такое происхождение комического удовольствия, которое, несомненно, обусловлено стремлением создать ана- логию со смехом от щекотки. На совершенно ином уровне объясняется комическое удовольствие у Lipps'a, которое в связи с его пониманием ко- мизма можно было бы назвать <неожиданной мелочью>.
|
