Третий период 3 страница

Я молчал; мне надо было собраться с мыслями, прежде чем ответить ему. Впервые история Лоры и Мэриан предстала передо мной с точки зрения постороннего человека; впервые я по-настоящему осознал те бесчисленные препятствия, которые лежали на нашем пути.

– Факты в вашем изложении, бесспорно, против нас, – сказал я, – но...

–...но вы считаете, что их можно объяснить и этим опровергнуть, – сказал мистер Кирл. – Разрешите сказать вам то, что я знаю по опыту. Когда английский суд стоит перед выбором между фактами и длинным объяснением этих фактов, он всегда предпочитает факты, а не объяснения. Например, леди Глайд (во избежание спора я называю этим именем даму, о которой вы пришли говорить со мной) заявляет, что ночевала в некоем доме, а доказано будет, что она там не ночевала. Вы объясняете это обстоятельство ее болезненным душевным состоянием, впадая, так сказать, в метафизику. Я не говорю, что ваше объяснение неправильно, но считаю: суд увидит в этом только противоречие или обман и не примет во внимание никаких объяснений, которые вы ему представите.

– Но разве нельзя терпеливо и тщательно постараться собрать новые доказательства? – настаивал я. – У меня и мисс Голкомб есть несколько сотен фунтов...

Он с нескрываемой жалостью посмотрел на меня и покачал головой.

– Советую вам терпеливо и тщательно обдумать все, мистер Хартрайт, – сказал он. – Если вы правы насчет сэра Персиваля Глайда и графа Фоско (заметьте, что я совершенно не согласен с вами), на вашем пути к новым доказательствам вы встретитесь с непреодолимыми препятствиями. Вам придется столкнуться с юридическими трудностями и задержками, ибо каждый пункт в вашем деле будет систематически оспариваться. К тому времени как мы истратим многие тысячи вместо сотен, которые у вас есть, дело решится, по всей вероятности, не в нашу пользу. Вопрос установления личности в тех случаях, когда между двумя людьми существует большое сходство, – труднейшая задача. Труднейшая, даже если нет такой путаницы, какая есть в деле, о котором мы с вами сейчас говорим. Я, право, не вижу, каким образом можно было бы пролить свет на эту необыкновенную историю. Допустим, женщина, похороненная на лиммериджском кладбище, не леди Глайд, но ведь, по вашим словам, она была так похожа на ту, другую, что, даже если мы получим разрешение вскрыть могилу и осмотреть тело, мы ничего не докажем. Короче, начинать процесс бесцельно. У вас нет никаких доказательств, мистер Хартрайт, право, никаких!

Я был убежден, что основания для процесса существуют и что правда на нашей стороне, а потому не сдавался.

– Помимо прямого установления личности леди Глайд, разве нет других доказательств, которые мы могли бы представить? – спросил я.

– Но у вас их нет, – возразил он. – Самым простым и убедительным из всех доказательств было бы сравнение между датами, но, насколько я понимаю, этого вы не можете сделать. Если бы вы могли доказать, что между датой смерти предполагаемой леди Глайд и датой прибытия настоящей леди Глайд в Лондон есть несоответствие, дело приняло бы совсем другой оборот и я первый сказал бы: «Мы победим».

– Может быть, я еще смогу установить эту дату, мистер Кирл.

– В тот день, когда вы ее установите, мистер Хартрайт, ваше дело будет выиграно. Если сейчас у вас есть какие-либо соображения по этому поводу, скажите мне. Посмотрим, может быть, я смогу дать вам совет.

Я задумался. Ни домоправительница, ни Лора, ни Мэриан не могли нам в этом помочь. По всей вероятности, единственными лицами, которые знали дату отъезда Лоры из Блэкуотер-Парка, были сэр Персиваль и граф Фоско.

– В настоящее время я не знаю, каким способом установить эту дату, – сказал я. – Не знаю, кто может знать ее, кроме графа Фоско и сэра Персиваля Глайда...

На спокойном, внимательном лице мистера Кирла в первый раз появилась улыбка.

– Судя по тому, какое мнение вы составили себе об этих джентльменах, – сказал он, – я не думаю, что вы собираетесь обращаться за помощью к ним? Если они завладели большой суммой денег мошенническим путем, вряд ли они в этом сознаются.

– Их можно заставить сознаться, мистер Кирл.

– Кто сможет их заставить?

– Я.

Mы оба встали. Он внимательно, с более серьезным интересом, чем раньше, посмотрел на меня. Я видел, что несколько удивил его.

– Вы очень решительны, – сказал он. – Без сомнения, для этого у вас есть личные причины, я не имею права о них спрашивать. Если в будущем у вас найдутся доказательства, могу только сказать, что я полностью к вашим услугам и начну процесс. Но должен предупредить вас (поскольку к судебным процессам всегда примешивается материальная заинтересованность): даже если вы докажете, что леди Глайд жива, вряд ли можно будет вернуть ее состояние. Итальянец, наверно, покинет страну раньше, чем процесс начнется, а денежные затруднения сэра Персиваля настолько серьезны, что его теперешний капитал целиком пойдет на уплату кредиторам. Вы, конечно, отдаете себе отчет...

Тут я прервал его.

– Прошу вас, не будем говорить о материальных делах леди Глайд, – сказал я. – Я ничего не знал о них в прошлом и не знаю теперь. Мне известно только, что она все потеряла. Вы правы, у меня есть личные причины интересоваться ее судьбой, но эти причины не имеют никакого отношения...

Он попробовал вмешаться и объяснить. Почувствовав, что он сомневается в моем бескорыстии, я разгорячился и продолжал, не слушая его.

– Никакой материальной заинтересованности, – сказал я, – никакой мысли о личной выгоде нет в той услуге, которую я намереваюсь оказать леди Глайд. Она жива, а ее, как чужую, выгнали из ее родного дома, могила ее матери осквернена лживой надписью, гласящей о ее смерти, ее считают самозванкой, и на свете существуют два человека, благополучно и безнаказанно здравствующие и виновные во всем этом! В присутствии всех тех, кто шел за гробом на подложных похоронах, дом, где она родилась, откроет перед ней двери. По распоряжению главы ее семьи лживую надпись на надгробном памятнике уничтожат, а эти двое ответят за свое преступление – ответят передо мной, несмотря на то что правосудие, заседающее в трибунале, бессильно и не может наказать их. Права Лоры Фэрли должны быть восстановлены. Я готов посвятить всю свою жизнь достижению этой цели, и, если Бог мне поможет, я достигну ее и один!

Он отступил от стола и ничего не сказал. На лице его было ясно написано, что он считает мое решение безрассудным, но понимает, что отговаривать меня бесполезно.

– Мы оба останемся при своем мнении, мистер Кирл, – сказал я. – Будущее покажет, кто из нас прав. А сейчас я благодарю вас за внимание, с которым вы меня выслушали. Вы дали мне понять, что закон не может нам помочь. У нас нет юридических доказательств, и мы недостаточно богаты, чтобы оплатить судебные издержки. Хорошо, что мы теперь об этом знаем.

Я поклонился и пошел к двери. Он окликнул меня и отдал мне письмо, которое в начале нашего разговора положил перед собой на стол.

– Это письмо прибыло несколько дней назад, – сказал он. – Может быть, вы не откажете мне в любезности передать его по назначению. Прошу вас при этом сказать мисс Голкомб о моем искреннем сожалении, что пока я не могу ей помочь ничем, кроме совета.

Он говорил, а я смотрел на письмо. Оно было адресовано «Мисс Голкомб, через мистера Гилмора и Кирла, Чансери-лейн». Почерк был мне совсем незнаком.

Уходя, я задал ему последний вопрос:

– Не знаете ли вы, сэр Персиваль Глайд по-прежнему в Париже?

– Он вернулся в Лондон, – отвечал мистер Кирл. – По крайней мере так я слышал от его поверенного, которого вчера встретил.

После этого я ушел. Покидая контору, я из предосторожности шел прямо, не оглядываясь, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих. Я дошел до одного из самых малолюдных скверов в Холборне, потом сразу остановился и посмотрел назад – за мной простирался длинный отрезок тротуара. Двое мужчин, которые тоже остановились на углу сквера, разговаривали друг с другом. После минутного раздумья я повернулся, чтобы пройти мимо них. При моем приближении один из них отошел и завернул за угол. Другой остался. Проходя мимо, я взглянул на него и сразу же узнал одного из тех, кто следил за мной до моего отъезда из Англии.

Если бы я был свободен в своих желаниях, я бы, наверно, заговорил с этим человеком и кончил тем, что ударил бы его. Но я должен был учесть последствия. Если хоть однажды я публично себя скомпрометирую, тем самым я дам оружие в руки сэру Персивалю. Оставалось только ответить на хитрость хитростью. Я свернул на улицу, куда пошел второй человек, и, увидев, что он спрятался в подъезде, прошел мимо него. Я не знал его в лицо и обрадовался возможности рассмотреть его вблизи на случай будущих неприятностей. После этого я пошел к скверу до Нью-роуд. Свернув в западном направлении (оба сыщика шли за мной по пятам), я подождал первого попавшегося кеба. Как только кеб поравнялся со мной, я вскочил в него и приказал кучеру быстро ехать к Гайд-парку. Другого кеба на улице не было. Оглянувшись, я увидел, как эти двое бросились за мной в погоню, очевидно, решив добежать до стоянки кебов. Но мы опередили их, и, когда я остановил кучера и вышел, их нигде не было. Я прошел через весь Гайд-парк и убедился, что за мной никто не следит. Когда наконец я повернул к дому, прошло уже много часов, было уже совсем темно.

Мэриан ждала меня одна в нашей крошечной гостиной. Она уговорила Лору лечь спать, обещав показать мне ее рисунки, как только я вернусь.

Бедный, робкий набросок, такой незначительный сам по себе, но такой трогательный по существу, стоял на столе. Его освещала единственная свеча, которую мы могли себе позволить. Чтобы рисунок не упал, его с двух сторон поддерживали книги. Я сел и начал смотреть на него, шепотом рассказывая Мэриан обо всем случившемся. Перегородка, отделявшая нас от второй комнаты, была так тонка, что до нас доносилось еле слышное дыхание спящей Лоры, и, если бы мы заговорили громко, мы могли бы разбудить ее.

Пока я рассказывал Мэриан о своем свидании с мистером Кирлом, она слушала меня вполне спокойно. Но когда я заговорил о возвращении в Англию сэра Персиваля и о том, что за мной следили, когда я вышел от поверенного, ее лицо омрачилось.

– Скверные новости, Уолтер, – сказала она, – самые скверные, какие только могли быть. Вам нечего больше сказать мне?

– У меня есть что передать вам, – отвечал я, передавая ей письмо, врученное мне мистером Кирлом.

Она взглянула на конверт и тут же узнала почерк.

– Вы знаете, кто вам пишет? – спросил я.

– Прекрасно знаю, – отвечала она, – мне пишет граф Фоско.

С этими словами она вскрыла конверт. Щеки ее запылали, когда она прочитала письмо, глаза гневно сверкали, когда она протянула его мне, чтобы я прочитал письмо в свою очередь.

В нем были следующие строки: «Почтительнейшее восхищение – достойное меня, достойное Вас – побуждает меня, великолепная Мэриан, во имя Вашего спокойствия сказать Вам в утешение: не бойтесь ничего! Пусть Ваш тончайший ум подскажет Вам необходимость оставаться в тени. Дорогая и божественная женщина, не ищите опасной огласки. Отречение возвышенно – придерживайтесь его. Скромный домашний уют вечно мил – пользуйтесь им. Жизненные бури не бушуют в долине уединения – пребывайте, дражайшая леди, в этой долине. Поступайте так – и Вам нечего будет бояться, говорю я. Никакие новые бедствия не изранят Вашей чувствительности – чувствительности столь же драгоценной для меня, как моя собственная. Вам не будут больше досаждать; прелестную подругу Вашего уединения не будут больше преследовать. Она обрела новый приют в Вашем сердце. Бесценный приют! Я завидую ей и оставляю ее там.

Последнее слово, последнее нежнейшее отеческое предостережение, и я оторвусь от чарующего счастья обращаться к Вам – я закончу эти страстные строки.

Не идите дальше, остановитесь! Не затрагивайте ничьих интересов! Не грозите никому! Не заставляйте меня – молю! – перейти к действиям, меня, человека действий, когда я стремлюсь только к одному: оставаться бездейственным, сдерживать свою энергию и предприимчивость – ради Вас! Если у Вас есть опрометчивые друзья, умерьте их прискорбный пыл. Если мистер Хартрайт вернется в Англию, не общайтесь с ним. Я иду по своей тропе, а Персиваль следует за мной по пятам. В тот день, когда мистер Хартрайт пересечет эту тропу, горе ему – он конченый человек!»

Единственной подписью под этими строками была буква «Ф», окруженная затейливыми закорючками. Я швырнул письмо на стол с тем презрением, которое к нему чувствовал.

– Он пытается запугать вас – верный признак, что он сам боится, – сказал я.

Она была слишком женщиной, чтобы отнестись к этому письму, как я. Дерзкая фамильярность его выражений возмутила ее. Когда она взглянула на меня через стол, ее кулаки были сжаты и прежний горячий гнев зажег ее глаза и щеки.

– Уолтер! – сказала она. – Если эти двое очутятся в ваших руках и если вы решите пощадить одного из них, пусть это будет не граф!

– Я сохраню его письмо, Мэриан, чтобы вспомнить о ваших словах, когда настанет время.

Она пристально взглянула на меня.

– Когда настанет время, – повторила она. – Почему вы так уверены, что оно настанет? После того, что вы слышали от мистера Кирла, после того, что с вами было сегодня?

– Сегодняшний день не в счет, Мэриан. Все, что я сделал сегодня, сводится к одному: я попросил другого человека сделать все за меня. Я буду вести счет с завтрашнего дня.

– Почему?

– Потому что с завтрашнего дня я начну действовать сам.

– Каким образом?

– Я поеду в Блэкуотер с первым поездом и надеюсь вернуться к ночи.

– В Блэкуотер!

– Да. У меня было время для размышлений, после того как я ушел от мистера Кирла. Его мнение совпадает с моим в одном: мы должны во что бы то ни стало установить дату отъезда Лоры из Блэкуотер-Парка в Лондон. Какого числа это было? Единственное слабое место в заговоре и, наверно, единственная возможность доказать, что она живой человек, заключается в установлении этой даты.

– Иными словами, – сказала Мэриан, – это будет являться доказательством, что Лора уехала из Блэкуотер-Парка уже после того, как доктор зарегистрировал умершую?

– Конечно!

– Почему вы предполагаете, что это могло быть после? Лора ничего не может сказать нам о времени своего прибытия в Лондон.

– Но владелец лечебницы сказал вам, что ее, то есть Анну Катерик, приняли в лечебницу двадцать седьмого июля. Я сомневаюсь, чтобы граф Фоско мог прятать Лору в Лондоне, поддерживая в ней бессознательное состояние, более чем одну ночь. Судя по всему, она выехала двадцать шестого и приехала в Лондон к вечеру, то есть на другой день после даты своей «смерти», которая помечена в медицинском заключении. Если мы сможем установить и доказать это, мы выиграем наш процесс против сэра Персиваля и графа.

– Да, да, я понимаю! Но как добыть это доказательство?

– Отчет миссис Майклсон подсказывает мне два пути. Один из них – расспросить доктора Доусона, который должен знать, какого числа он прибыл в Блэкуотер-Парк после того, как Лора уехала. Второй: расспросить всех в гостинице, где сэр Персиваль остановился в ту ночь, когда уехал. Мы знаем, что его отъезд последовал через несколько часов после отъезда Лоры, и таким путем мы установим дату. Во всяком случае, стоит сделать эту попытку, и я сделаю ее завтра, я так решил.

– А если ваша попытка ни к чему не приведет? Я предполагаю худшее, Уолтер, но буду верить в лучшее, даже если сначала у нас будут одни только разочарования и неудачи. Предположим, никто не сможет помочь вам в Блэкуотере.

– Остаются два человека в Лондоне, которые могут помочь и помогут: сэр Персиваль и граф. Люди, ни в чем не виновные, могут забыть дату, но эти двое виновны, и они ее помнят. Если завтра я ничего не добьюсь, в будущем я намерен заставить одного из них или их обоих признаться во всем.

На лице Мэриан отразилась вся ее женская сущность.

– Начните с графа, – шепнула она нетерпеливо, – ради меня, начните с графа!

– Мы должны начать ради Лоры там, где у нас больше шансов на успех, – отвечал я.

Она побледнела и грустно покачала головой.

– Да, – сказала она, – вы правы. Я стараюсь быть терпеливой, Уолтер, и теперь это мне удается лучше, чем в счастливые прошлые дни, но во мне осталось еще немного от моей прежней вспыльчивости, она дает себя знать, когда я думаю о графе!

– Наступит и его черед, – сказал я. – Но помните: в его прошлом мы еще не открыли темных пятен. – Я подождал немного, а потом произнес решающие слова: – Мэриан! Мы с вами знаем о темном пятне в биографии сэра Персиваля.

– Его тайна!

– Да! Его тайна. Это наше единственное оружие. Только раскрыв эту тайну, я смогу достичь цели, принудив его признаться в своем злодеянии. Что бы ни сделал граф, сэр Персиваль согласился на заговор против Лоры не только из-за денег. Вы сами слышали, как он сказал графу о своей уверенности, что его жена знает достаточно, чтобы погубить его? Вы сами слышали, как он сказал, что он конченый человек, если тайна, о которой знала Анна Катерик, станет известной?

– Да, да! Я слышала!

– Ну так вот, Мэриан, если нам ничего другого не останется, я намерен раскрыть его тайну. Мое прежнее предчувствие не оставляет меня. Я снова говорю, что женщина в белом и посмертно играет решающую роль в нашей общей судьбе. Развязка предрешена, развязка приближается – и Анна Катерик из гроба указывает нам путь!

 

V

 

О результатах моих поисков в Хэмпшире я могу рассказать в нескольких словах. Уехав из Лондона рано утром, я был у мистера Доусона еще до полудня. Наше свидание не дало никаких результатов, не прибавив ничего нового к тому, о чем я хотел знать.

С помощью дат, записанных в памятной книжке мистера Доусона, можно было установить, какого числа он возобновил свои визиты к мисс Голкомб в Блэкуотер-Парке, но рассчитать по этим записям, какого именно числа леди Глайд уехала в Лондон, можно было только с помощью миссис Майклсон, а, насколько мне было известно, эту помощь миссис Майклсон оказать не могла. Она не могла припомнить (кто из нас мог бы припомнить на ее месте?), сколько дней прошло со дня отъезда леди Глайд до вторичного появления доктора в Блэкуотер-Парке. Она была почти уверена, что рассказала мисс Голкомб об отъезде ее сестры на следующий же день после этого, но не могла сказать, какого это было числа. Не помнила она также, хотя бы приблизительно, через сколько дней после отъезда миледи было получено письмо от графини Фоско. И наконец, в довершение неудач, сам доктор, будучи нездоров в те дни, не записал, какого числа садовник из Блэкуотер-Парка передал ему приглашение миссис Майклсон. Убедившись, что дальнейшие расспросы мистера Доусона ни к чему не приведут, я решил попытаться установить дату прибытия сэра Персиваля в Нолсбери.

В этом было что-то роковое! Когда я приехал в Нолсбери, сельская гостиница была заколочена, и на ее стенах были наклеены объявления о продаже. Мне объяснили, что, с тех пор как провели железную дорогу, дела в Нолсбери пришли в упадок. Приезжие останавливаются в новом отеле, у вокзала, а старая гостиница (где, как мы знали, ночевал сэр Персиваль) была закрыта вот уже около двух месяцев. Хозяин гостиницы уехал со всеми своими пожитками и домочадцами, а куда – неизвестно. Четверо жителей, которых я расспрашивал в Нолсбери, рассказали мне четыре разные версии о дальнейших планах и проектах хозяина гостиницы, когда тот покидал город.

До отхода поезда в Лондон оставалось несколько часов. Я нанял экипаж, чтобы снова вернуться в Блэкуотер-Парк и расспросить садовника и привратника. Если они тоже ничем не смогут помочь, мне оставалось только вернуться в Лондон. Я расплатился с возницей, не доезжая до поместья, и, пользуясь его указаниями, направился к дому. Свернув с шоссе, я увидел человека с саквояжем в руках, быстро шедшего передо мной по дороге к домику привратника. Он был маленького роста, в поношенном черном костюме и в шляпе с большими полями. Я предположил, что это какой-нибудь клерк из юридической конторы, и остановился, чтобы увеличить расстояние между нами. Он не слышал моих шагов и скрылся из глаз, ни разу не обернувшись. Когда немного спустя я вошел через ворота, его нигде не было – очевидно, он был уже в доме.

В коттедже привратника я застал двух женщин. Одна из них была старуха, в другой я сразу узнал по описаниям Маргарет Порчер.

Сначала я осведомился, у себя ли сэр Персиваль, и, получив отрицательный ответ, спросил, когда он уехал. Кроме того, что это было летом, они обе ничего не могли мне сказать. Маргарет Порчер только бессмысленно улыбалась и качала головой. Старуха оказалась более сметливой, и я сумел навести ее на разговор об отъезде сэра Персиваля. Она прекрасно помнила, как хозяин напугал ее, разбудив среди ночи криками и ругательствами, но какого это было числа, по ее собственным словам, «ей было невдомек».

Выйдя из домика, я увидел садовника, работавшего неподалеку. Вначале, когда я к нему обратился, он посмотрел на меня не очень приветливо, но, услышав вежливый отзыв о миссис Майклсон и о самом себе, он охотно разговорился. Описывать, о чем мы говорили, не стоит – наш разговор ни к чему не привел. Я опять-таки не узнал даты. Садовник помнил только, что хозяин уехал в конце июля.

Во время разговора я заметил человека в черном – он вышел из дома и наблюдал за нами. Кое-какие подозрения по поводу его появления в Блэкуотер-Парке уже приходили мне в голову. Они усилились оттого, что садовник не мог (или не желал) сказать мне, что это за человек. Я решил подойти и заговорить с ним. Самым простым вопросом было, разрешается ли посетителям осматривать дом. Я подошел и спросил его об этом.

Его взгляд и манеры сразу выдали, что ему известно, кто я, и что он ищет ссоры со мной. Он ответил мне так дерзко, что могла бы произойти ссора, если бы я был менее осторожен. Но я вел себя с ним чрезвычайно вежливо, извинился за свое «вторжение», как он выразился, и ушел. Все было так, как я и предполагал. Меня узнали, когда я уходил от мистера Кирла, сообщили об этом сэру Персивалю Глайду, и человек в черном был послан в Блэкуотер-Парк на случай, если я появлюсь около дома или где-нибудь поблизости. Если бы я дал ему малейший предлог для жалобы на меня, местные власти могли бы меня задержать и разлучить с Лорой и Мэриан, во всяком случае, на несколько дней.

Я был готов к тому, что за мной будут следить на моем обратном пути из Блэкуотер-Парка, как это было накануне в Лондоне. Но на этот раз я так и не смог выяснить, следили за мной или нет. Человек в черном не появлялся ни на станции, ни на вокзале в Лондоне, куда я прибыл вечером. Я дошел до дома пешком, из предосторожности, по самым безлюдным улицам, и останавливался, чтобы оглянуться назад и подождать, не идет ли кто за мной. Я научился ходить таким образом в дебрях Центральной Америки, боясь нападения со стороны диких индейских племен, а теперь делал это с такой же опаской в самом сердце цивилизованной страны – в Лондоне!

В мое отсутствие дома все обстояло по-прежнему благополучно. Мэриан засыпала меня вопросами. Когда я рассказал ей обо всем, она не могла скрыть своего изумления по поводу моего равнодушия к безуспешности моих расследований.

По правде сказать, меня мало трогало, что мои расспросы ни к чему не привели. Я предпринял их из чувства долга и ничего от них не ожидал. В том состоянии, в котором я тогда находился, меня даже радовало, что все сводилось теперь к поединку между мной и сэром Персивалем. Чувство мести тоже примешивалось к моим лучшим чувствам, и признаюсь – я был глубоко удовлетворен тем, что мне оставался только один путь, самый верный: прижать к стенке негодяя, который женился на Лоре.

Признаюсь, я не был настолько самоотвержен, чтобы поставить свою цель над инстинктом мщения, но, с другой стороны, могу честно сказать, что никаких низких расчетов на более близкие отношения с Лорой, окажись сэр Персиваль в моих руках, у меня не было. Я ни разу не сказал себе: «Если я добьюсь своего, муж ее будет уже не властен отнять ее у меня». Глядя на нее, я не мог и подумать об этом. Печальная перемена, происшедшая в ней, сосредоточивала мою любовь только на горячем желании помочь ей; я чувствовал к Лоре нежность и сочувствие, какие могли бы питать к ней ее отец или брат, и – видит Бог – самоотверженно и преданно любил ее от всей души. Все мои помыслы и надежды сводились теперь к одному: к ее выздоровлению. Только бы она снова стала здоровой и счастливой; только бы хоть раз взглянула на меня по-старому и заговорила со мной, как говорила когда-то... Это было венцом самых радужных моих надежд и самых заветных моих желаний.

Я пишу об этом не для того, чтобы предаваться праздному и бесполезному самоанализу. По ходу дальнейших событий читатели скоро сами смогут судить о моих чувствах и поступках. Но справедливость требует, чтобы дурное и хорошее во мне было описано в равной степени беспристрастно.

На следующее утро после моего возвращения из Хэмпшира я пригласил Мэриан наверх, в мою рабочую комнату, и изложил ей свой план относительно того, как лучше всего разузнать о темном пятне в биографии сэра Персиваля Глайда. Путь к его тайне вел через непостижимую для нас тайну женщины в белом. Помочь нам приблизиться к этой тайне могла мать Анны Катерик – миссис Катерик. Ее можно принудить заговорить. Она будет общительна в зависимости от того, что именно мне удастся узнать о ней и о ее семейных обстоятельствах, в первую очередь от миссис Клеменс.

Тщательно все продумав, я решил связаться с этой верной подругой и покровительницей Анны Катерик.

Трудность заключалась в том, как найти миссис Клеменс.

Сообразительность Мэриан подсказала нам наилучший и наипростейший способ. Она предложила написать на ферму Тодда, близ Лиммериджа, и спросить, не было ли известий от миссис Клеменс за последние месяцы. Мы не знали, каким образом миссис Клеменс разлучили с Анной, но после того, как это случилось, ей, несомненно, пришло в голову навести справки о своей исчезнувшей подруге в той местности, к которой та была более всего привязана, – в Лиммеридже и его окрестностях. Предложение Мэриан было вполне разумным, и она в тот же день отправила письмо миссис Тодд.

Пока мы ждали ответа, Мэриан рассказала мне все, что знала о семье сэра Персиваля и его ранней молодости. Она могла говорить об этом только с чужих слов, но была уверена, что они совпадают с истиной.

Сэр Персиваль был единственным ребенком в семье. Его отец, сэр Феликс Глайд, страдал от рождения неизлечимым недугом и с ранних лет избегал общества. Музыка была его единственной отрадой, и он женился на даме, которая была прекрасной музыкантшей. Он унаследовал поместье Блэкуотер, когда был молодым человеком. Ни он, ни его жена не делали никаких попыток примкнуть к обществу соседей, и никто не нарушал их уединения, кроме единственного человека – приходского священника, что и привело к печальным результатам.

Священник был худшим из всех невинных сеятелей раздора – он был слишком ревностен. До него дошли слухи, что еще в колледже сэр Феликс считался атеистом и чуть ли не революционером, поэтому он решил, что его долг как священнослужителя привести заблудшую овцу в стадо, обратить лорда-хозяина на путь истины и заставить его посещать назидательные проповеди во вверенной пастырю церкви. Сэр Феликс яростно вознегодовал на это благое, но неуместное намерение и так грубо оскорбил священника на людях, что в Блэкуотер-Парк посыпались письма с протестами от соседних помещиков. Даже арендаторы сэра Феликса дерзнули высказать свое отрицательное отношение к его поступку.

Баронет, не имевший особой склонности к сельской жизни и не питавший привязанности ни к поместью, ни к кому-либо из его обитателей, заявил, что соседям не удастся больше надоедать ему, и уехал навсегда.

После недолгого пребывания в Лондоне они с женой отправились на континент и никогда больше не возвращались в Англию. Они жили то во Франции, то в Германии, но всегда в полном уединении из-за болезненного состояния сэра Феликса. Сын его, Персиваль, родился за границей и воспитывался у частных наставников. Первой умерла его мать. Отец его скончался через несколько лет после нее, в 1825 или 1826 году. Сэр Персиваль, будучи еще молодым человеком, приезжал раза два в Англию. Его знакомство с покойным мистером Филиппом Фэрли завязалось уже после смерти старого сэра Глайда. Мистер Филипп Фэрли и он быстро стали приятелями, хотя сэр Персиваль редко бывал в те дни в Лиммеридже. Мистер Фредерик Фэрли, возможно, встречал его раз или два в обществе своего брата Филиппа, но знал его очень мало. Единственным близким знакомым сэра Персиваля в семье Фэрли был отец Лоры.

Вот все подробности биографии сэра Персиваля, рассказанные мне Мэриан. Сами по себе они не представляли особого интереса и ничем не могли мне помочь, но я подробно записал их на случай, если они окажутся небезынтересными в будущем.

Ответ миссис Тодд (присланный на адрес ближайшей к нам почтовой конторы) уже ждал меня, когда я туда зашел. Наконец-то нам повезло. Письмо миссис Тодд содержало первые сведения, нужные и полезные нам.

Как мы и предполагали, миссис Клеменс действительно написала на ферму Тодда, чтобы испросить прощения за свой с Анной внезапный отъезд (последовавший после того, как я встретился с женщиной в белом на лиммериджском кладбище), а затем уведомляла миссис Тодд об исчезновении Анны. Она горячо просила миссис Тодд узнать, не появлялась ли ее подруга где-нибудь в окрестностях Лиммериджа. В своем письме миссис Клеменс указывала адрес, по которому ее всегда можно будет найти, и этот адрес миссис Тодд теперь пересылала Мэриан. Миссис Клеменс жила в Лондоне, неподалеку от нас.