Безопасность в отсутствие одиночества

Жить одному проще. Возможно, именно по этой причине гораздо больше живых существ бродят по планете в одиночку, чем в груп­пах. Самцы слонов, по сути, не имеющие ни одного видового вра­га-хищника, не тяготеют к компании других слонов, если не при­шло время спариваться. Они топают по земле, не отягощая себя присутствием своих собратьев.

Люди не настолько самодостаточны. Мы всю жизнь проводим в тех или иных группах и тянемся друг к другу во время катаст­роф. После террористических актов в лондонском метро 7 июля 2005 г., когда погибло 52 человека, а ранения получили сотни, многие из жертв просто не хотели покидать станции подземки. «Для спокойствия мне нужно было находиться среди людей, — объяснял один из пострадавших британскому психологу Дрери. — Я лучше чувствовал себя, зная, что окружен людьми».

Если в ситуации присутствуют дети, то причина солидарности очевидна. Выживание вида зависит от того, насколько хорошо защи­щены его юные представители, а человеческие детеныши остаются уязвимыми гораздо дольше отпрысков других животных. Но мы на­блюдаем такое же поведение и в группах, состоящих из взрослых особей. В ходе одного исследования катастроф в шахтах выясни­лось, что шахтеры склонны следовать за своей группой даже в тех случаях, когда не согласны с принятыми ею решениями. Взрослые люди, попавшие в подземную ловушку, готовы были принять потен­циально фатальное решение, нежели остаться в одиночестве.

Почему так происходит? Если отбросить вопросы морального толка, существует ли какой-то практический повод настолько вы­соко ценить дух товарищества и коллективизма? Почему в таких ситуациях мы не ведем себя подобно животным? Или мы так и де­лаем? Чтобы узнать, ведут ли себя другие представители живот­ного мира так же, как мы, в смертельно опасных ситуациях, я позвонила специалисту по приматам Франсу де Ваалю. Возможно, наше поведение — просто побочный продукт цивилизации, то есть очаровательное, но совершенно неестест­венное проявление галантности.

Де Вааль написал восемь книг о шимпанзе и несколько десяти­летий изучал их поведение в неволе. Шимпанзе с человеком род­нят почти 99,5 % эволюционной истории, а поэтому такое сравне­ние может оказаться для нас весьма информативным. По словам де Вааля, при виде потенциального врага шимпанзе собираются в тесную группу и начинают прикасаться друг к другу. Они могут даже обниматься. Другими словами, их поведение очень похоже на поведение людей. «Общая угроза оказывает объединяющее воздействие», — говорит он.

Какова же причина такого сплочения шимпанзе? Прежде все­го, говорит де Вааль, проявления взаимной привязанности могут напугать врага* Если хищник хочет напасть на одного из них, ему придется сразиться сразу со всеми. Кроме того, групповые отно­шения помогают шимпанзе успокоиться, повышая их способность сопротивляться создаваемому угрозой стрессу. Это касается и людей. В ходе лабораторных экспериментов у человека, которого просили выполнить задания в присутствии друга, наблюдалась меньшая частота сердцебиения и более низкий уровень кровяного давления, чем в том случае, когда он выполнял такие же задания в одиночестве.

Очевидные преимущества группового поведения проявляются и до того, как на горизонте появится какая-то угроза. В начале 1980-х гг. специалист по приматам Карел Ван Шайк отправился в Индонезию, чтобы разобраться в групповом поведении обезьян. Ван Шайк исследовал две популяции длинно­хвостых макак: одну — на острове Симелуэ, самом настоящем обезьяньем рае, где не обитали хищники из отряда кошачьих, а вторую — на Суматре, то есть в более опасном месте, населенном тиграми, кошками Темминка и дымчатыми леопардами. Пронаб­людав за обеими коммунами, Ван Шайк обнаружил серьезные различия в поведении. На Суматре, где хищников было больше, макаки перемещались гораздо более многочисленными группами. Другими словами, чем больше угроза, тем больше компания, и тем больше глаз, ушей и ноздрей, чтобы вовремя заметить хищника. На Симелуэ обезьяны путешествовали самыми малочисленными из всех наблюдавшихся в ходе изучения популяций макак группа­ми. Они просто не настолько нуждались друг в друге, как макаки на Суматре.

Даже животные более низких уровней развития объединяются в моменты опасности. Рыбы сбиваются в плотные косяки, птицы криками предупреждают друг друга о приближении ястреба. Как отмечал биолог-дарвинист Ричард Докинс, «все, что прошло эволюцию методом естественного отбора, должно быть эгоистичным». Мы помогаем друг другу, потому что получа­ем от этого выгоду, если не мгновенную и прямую, то отложен­ную или опосредованную. Биологи-эволюционисты называют это «взаимной полезностью». В терминах эволюционного учения это означает, что животное делает нечто для повышения шансов на передачу своих генов потомкам — либо репродуктивным путем, либо защищая своих родственников.

Если я возьмусь нести портфель Лу Лески вниз по пожарной ле­стнице ВТЦ, я не получу какой-то осязаемой выгоды, но что-то тем не менее мне получить удастся. «В дарвинистской биологии есть гипотеза, способная объяснить небольшие, но заметные проявле­ния доброты, — говорит специалист по поведению животных Джон Элкок. По моим догадкам, люди, помогав­шие другим в ВТЦ, знали, что за ними в это время наблюдают окру­жающие. Они делали это не из расчета, но их желание совершить позитивное действие, то есть посочувствовать, показать дорогу или вывести кого-то в безопасное место, могло привести к серьезному вознаграждению в виде улучшенной репутации». Кроме того, в тот день в помощи, оказываемой другим, мог быть и успокаивающий фактор, ведь такие действия вносили ощущение нормальности и упорядоченности в аномальную и хаотичную обстановку.

Еще долю секунды назад (в масштабе истории человечества) мы жили небольшими семейными кланами, все члены которых знали друг друга с рождения до смерти. Помогая друг другу, мы могли заработать репутацию душевно щедрого и участливого человека, что подталкивало бы других к сотрудничеству с нами, а это, в свою очередь, сильно повышало бы наши шансы на репродуктив­ный успех. «Я понимаю, что обычному среднестатистическому че­ловеку все это может показаться холодным рациональным пове­дением, — говорит Элкок. — Я не хочу сказать, что поступающие таким образом люди мотивируются импульсами, негативными с точки зрения морали, этики и приемлемости для общества. Я го­ворю о том, что именно в силу адаптивности этих импульсов мы уважаем их моральные и этические качества*.

Нечто, кажущееся на первый взгляд альтруизмом, на самом де­ле является полной ему противоположностью. В оригинальной работе, опубликованной в 1971 г., биолог У. Д. Хэмилтон описал то, что назвал «геометрией эгоистического ста­да». Когда за отарой овец бежит собака, овцы, бегущие последни­ми, проталкиваются или запрыгивают в гущу овец, бегущих впере­ди, в результате чего плотность отары все увеличивается и увели­чивается. Издалека может показаться, что овцы стремятся к сплочению из большого чувства единения. Однако каждая из них всего лишь пытается не оказаться съеденной путем сокращения своего «пространства опасности», как его называет Хэмилтон. Хищнику легче всего схватить овцу, находящуюся на краю отары. Поэтому никто не хочет быть на краю. Гены, помогающие нам уходить с края стада, сохранились в нас в ходе естественного от­бора. Человек, чувствующий в себе стремление держаться в груп­пе незнакомых ему людей на тонущем корабле, может делать это по множеству разных причин, среди которых, вероятно, есть и первобытное, живущее глубоко в подсознании желание не ока­заться выпотрошенным пробегающей мимо гиеной.

Сейчас трудно сказать, имели ли люди достаточно видовых врагов, чтобы у них возникла потребность в формировании эгои­стического стада. В конечном счете главным видовым врагом че­ловека всегда был другой человек. Но из нас получаются очень грозные хищники, и наши шансы на выживание, как правило, по­вышаются, когда мы стремимся держаться вместе. Таким обра­зом, групповое мышление представляет собой адаптивную стра­тегию регулировки групповой гармонии. Разногласия являются для группы дискомфортными, потому что могут нести опасность отдельным ее членам. Иногда, когда мы на первый взгляд ценим группу выше своей собственной шкуры, мы в действительности делаем нечто совершенно другое.