Глава 3. КРАСНАЯ ИМПЕРИЯ 7 страница

Колебания в политике союзников по отношению к Советской России на протяжении всей гражданской войны объясняются, с одной стороны, отвращением к большевизму и страхом перед ним, а с другой — нежеланием взять на себя серьезную ответственность по борьбе с новой властью. Ллойд Джордж обосновывал свой отказ в эффективной поддержке белым разными соображениями: французская революция доказала-де бессмысленность попыток иностранных держав подавить ее силой; большевики не удержатся, если им не будет оказана народная поддержка; способность большевиков сохранять в своих руках власть доказывает, что они такой поддержкой пользуются; белые — это монархисты, решительно пытающиеся возродить экспансионистскую империю, которая может нанести британским интересам больший вред, нежели большевизм. Американский президент Вудро Вильсон британскому премьер-министру, в общем, поддакивал.

После заключения перемирия у победоносных союзников остался один общий интерес: стабилизация обстановки в России и создание в ней правительства, с которым можно будет достичь соглашения относительно границ послевоенной Финляндии, прибалтийских республик, Польши, закавказских государств и Прикаспия. Президент Вильсон высказал эту мысль просто: «Европа и весь мир не могут пребывать в мире, если Россия воюет»⁵⁴. Ллойд Джордж был с ним вполне согласен: «Никакого мира не наступит, пока мир не наступит в России. Война в России означает войну на половину Европы и почти на половину Азии... Цивилизованный мир не может позволить себе оставить Россию в изоляции и запустении...»⁵⁵ Государственных деятелей, собравшихся в Париже в начале 1919 г., гораздо больше волновало, будет ли вообще в России единое правительство, чем то, кто именно ею будет управлять. В идеале им хотелось бы, чтобы враждующие российские стороны так разобрались между собою, чтобы между ними не приходилось выбирать; однако, поскольку это оказалось невозможно, союзники приняли решение договариваться с Москвой.

Помимо указанного общего интереса, у каждой из союзных держав имелась и глубоко личная заинтересованность в данном регионе. Британия, конкурировавшая на протяжении всего XIX века с Россией на Ближнем Востоке, колебалась между желанием, чтобы большевизм уступил место более привычной системе власти, и страхом, что в этом случае Россия снова начнет угрожать Индии и посягать на восточное Средиземноморье. Франция желала вернуть капиталовложения, утраченные ею вследствие большевистских экспроприации и отказа советской республики от финансовых обязательств, а также предотвратить сближение последней с Германией. У Соединенных Штатов не существовало четко выработанной политики в отношении России, поскольку не было территориальных или сколько-нибудь значимых финансовых претензий к ней; они стремились только к восстановлению стабильности, предпочтительно (но не исключительно) демократическими средствами. В случае развития событий в нежелательном направлении Вашингтон был готов предоставить Россию ее судьбе. Самые определенные намерения высказывала Япония: она хотела аннексировать российские дальневосточные губернии. Политическая ситуация осложнялась тем, что внутри каждой страны существовали конкурирующие группировки, одни из которых призывали к уничтожению коммунистического режима, другие — к соглашениям с ним; в этом конфликте сталкивались Черчилль и Ллойд Джордж, министр иностранных дел США Роберт Лэнсинг выступал в нем против президента Вудро Вильсона и его советника полковника Эдварда Хауза. Неудивительно, что идея интервенции получала большую поддержку, когда белые одерживали победы. В итоге иностранное вмешательство в российской гражданской войне никогда не достигало того единства и целеустремленности, которых ожидал от него Ленин и которые приписывались этому вмешательству советскими историками.

Поначалу Британия и США пытались решить русскую проблему, уговаривая враждующие стороны сесть за стол переговоров.

Ленин никогда не сомневался в том, что, как только боевые действия на Западе прекратятся, победители и побежденные объединят силы для «крестового похода» против большевистского режима. В начале 1919 г. командование Красной Армии ожидало массированной интервенции военных сил союзников в поддержку белых. Чтобы предотвратить такую угрозу, Ленин решился прибегнуть к упредительным мирным переговорам. Поскольку он сильно переоценивал готовность западных союзников посылать военные силы в Россию, то был готов на большие уступки, подобные тем, какие были сделаны им в Брест-Литовске в угоду Германии. У нас имеются все основания верить, что Ленин искренно собирался следовать большей части предложений, заявленных им зимой 1918-1919 гг.

В навечерие Рождества 1918 г. Максим Литвинов, старый большевик и заместитель комиссара иностранных дел, направил из Стокгольма президенту Вильсону ноту, составленную таким образом, чтобы воздействовать на сентиментальную натуру президента. В этом документе он предлагал от лица своего правительства разрешить посредством переговоров все претензии, имевшиеся у Запада по отношению к России, включая долги последней и вопрос о коммунистической пропаганде за рубежом⁵⁶. Вашингтон направил в Стокгольм эмиссара для встречи с Литвиновым. Эмиссар известил, что предложение, по всей видимости, добросовестное, после чего Ллойд Джордж с согласия президента Вильсона предложил, чтобы стороны, задействованные в российской гражданской войне, встретились в Париже. Когда выяснилось, что Франция не готова предоставить гостеприимство подобной конференции, ее проведение назначили на Принцевых островах, неподалеку от Константинополя⁵⁷. Москва не замедлила принять приглашение, подтвердив готовность признать иностранные долги России, принять территориальные поправки, заключить концессии по разработке недр и приостановить враждебную пропаганду⁵⁸. Авторы официальной истории советской дипломатии объясняют, что эти уступки являлись «дипломатическим маневром», предпринятым не для того, чтобы удовлетворить претензии западных держав, но с тем, чтобы «сорвать с них маску» и продемонстрировать их истинные цели⁵⁹. Однако торгашеский тон ответа советского правительства произвел впечатление обратное тому, на которое оно рассчитывало: оскорбленные главы западных держав заявили с негодованием, что отвергают «какие бы то ни было предположения о том, будто их военное присутствие в России обусловлено подобными целями», и что «наивысшее желание союзников — восстановление мира в России и учреждение в ней правительства, избранного волей широких масс российского народа»⁶⁰.

Конференция на Принцевых островах не состоялась, поскольку белые генералы, придя в ужас от самой мысли о переговорах со своими смертельными врагами, наотрез от нее отказались. Предложение казалось им настолько вопиющим, что, когда советники Колчака впервые услышали о нем по радио, они решили, что в передачу вкралась ошибка и что союзники на самом деле имели в виду проведение конференции всех антибольшевистских сил⁶¹. Существует, тем не менее, точка зрения, согласно которой несправедливо обвинять только белых генералов в срыве намечавшейся встречи. Согласно этой версии белые настолько зависели от помощи союзников, что, окажи последние на них существенное давление, им ничего не оставалось бы, как согласиться и уступить, тем более если единственной альтернативой стал бы сепаратный мир союзных держав с Лениным⁶². Если такое давление все-таки не было оказано, причину следует искать в установках французского правительства, выступавшего против идеи встречи на Принцевых островах и давшего представителям белых в Париже конфиденциальный совет ее игнорировать. Черчилль, только что принявший полномочия военного министра, высказался в том же духе и обещал военную поддержку вне зависимости от того, явятся белые на переговоры или нет⁶³.

Упорно стремившийся развить мирную инициативу Вильсон при молчаливой поддержке Ллойд Джорджа (который говорит, что «мы отнеслись к этому так же, как виги Фокса к французской революции»*⁶⁴) предпринял ряд секретных шагов, чтобы выяснить, возможно ли достичь договоренности с Москвой без участия белых⁶⁵. Для этой цели главный советник Вильсона по внешней политике полковник Хауз использовал американскую светскую знаменитость, Вильяма Буллита, в то время сотрудника американской разведывательной службы в Париже. Буллит уже выражал симпатию к Советам, что, по-видимому, и определило этот выбор, поскольку других необходимых для исполнения миссии качеств у него не было: всего двадцати восьми лет от роду, он не имел никакого дипломатического опыта. Формально он получил задание определить реальное положение дел в Советской России, частным же образом полковник Хауз дал ему полномочия уточнить условия, на которых советское правительство готово заключить мир. За подписание мира Буллит должен был предложить Ленину щедрую экономическую помощь⁶⁶. Миссия Буллита была окутана такой тайной, что в нее были посвящены только четыре особы; министр иностранных дел США, французское правительство и министерство иностранных дел Британии оставались в полном неведении. Чрезвычайные эти предосторожности порождались страхом, что те, кто сорвал конференцию на Принцевых островах, могут помешать и налаживанию прямого контакта с Москвой. Буллит взял с собой в Россию капитана Уолтера У.Петтита из военной разведки и известного своими прокоммунистическими симпатиями журналиста Линкольна Стеффенса.

Трое американцев прибыли в советскую столицу в середине марта 1919-го, вскоре после закрытия первого съезда Коммунистического Интернационала (см. ниже гл. 4). Происходившее на съезде, как и его резолюции, не представляли для приехавших никакого интереса. Те, кто принимал их с советской стороны, были преисполнены дружелюбия и благих намерений. 14 марта Центральный Комитет вручил Буллиту список условий, при соблюдении которых Советы готовы были заключить мир с белыми⁶⁷. Претенденты на власть в России по этим условиям оставляли за собою территории, которые они контролировали на данный момент; силы союзников постепенно выводились с российской территории, а их помощь белым сразу же прекращалась. Русские, боровшиеся против Советского государства с оружием в руках, подлежали амнистии. Все стороны российского конфликта брали на себя равную ответственность за долги России. Проблема компенсации за национализированное иностранное имущество в условиях не затрагивалась.

* Виги — политическая партия в Великобритании. Фокс Чарльз Джеймс (1749—1806) — лидер левого радикального крыла вигов. Сочувствовал французской революции 1789—1794, был противником войны с Францией (ред.).

Миссия Буллита была, безусловно, безнадежной. Только люди, не имевшие ни малейшего представления о природе конфликта в России и о страстях, которые были им вызваны, могли придумать такой нереалистичный проект. Автор плана Стеффенс склонен был рассматривать его как захватывающее приключение: «У меня такое чувство, будто мне покажут хорошую пьесу в хорошем театре», — признался он*.

* Steffens L. Letters. New York, 1938. P. 460. По словам Буллита, Стеффенс создал афоризм, принесший ему впоследствии славу: «Я видел будущее, и оно действует!» — пока они ехали на поезде через Швецию, прежде чем он увидел Советскую Россию (Thompson J.M. Russia, Bolshevism, and the Versailles Peace Princeton, 1966. P. 176).

Вполне возможно, что, будь условия советской стороны приняты, положение в Восточной Европе несколько стабилизировалось бы. Во всяком случае, на некоторое время. Самым значимым пунктом в российском предложении было условие немедленно прекратить помощь белым. При его соблюдении большевики, прекращая военные действия против последних, чувствовали бы себя в безопасности. Отрезанные от единственного доступного им источника вооружений, белые неизбежно капитулировали бы как под напором трехмиллионной армии красных, так и вследствие подрывной деятельности изнутри.

Буллит отослал в Париж оптимистичный отчет, в котором писал про Ленина, наркома иностранных дел Георгия Чичерина и Литвинова, будто они «полны чувства необходимости мира для России» и безусловной решимости выплатить российские иностранные долги⁶⁸. Другим странам предоставлялась, таким образом, уникальная возможность наладить отношения с Советской Россией, где «недалекий и неопытный молодой народ предпринимает неловкие, но благонамеренные попытки отыскать, ценой большого страдания для себя самого, путь к лучшей жизни, жизни ради общественного блага»⁶⁹. На основании данного отчета полковник Хауз был уже готов рекомендовать заключение сепаратного мира с Москвой⁷⁰. Но миссия Буллита оказалась сведенной на нет стараниями французской оппозиции и трепетавшего перед тори Ллойд Джорджа. Оскорбленный в лучших чувствах, Буллит отправился на Ривьеру «валяться на песке и наблюдать, как весь мир катится в тартарары»*. Попытки наладить отношения с Москвой были оставлены.

* Kennan G.F. Russia and the West under Lenin and Stalin. Boston, 1960— 1961. P. 134. В 1933-м он был назначен первым американским послом в СССР, вследствие чего превратился в ярого антикоммуниста (см.: Farnsworth В. William С. Bullitt and Soviet Union. Bloomington, Ind., 1967).

Следующие шесть месяцев союзники следовали политике вялой интервенции на стороне белых. Вялой потому, что правительства не знали, чего хотят ею добиться, имели серьезные сомнения в жизнеспособности Белого движения и не достигли согласия между собой относительно того, нужна ли интервенция вообще. Из трех стран, имевших непосредственное отношение к интервенции — Британии, Франции и Соединенных Штатов, — только первая оказывала серьезную помощь белым. Франция утратила вкус к военному вмешательству, как только ее войска на Украине получили трепку от местных партизан и восстали, вслед за чем она сосредоточила внимание на создании «cordon sanitaire», санитарного заграждения, чтобы оградить Европу от коммунистической России. Соединенные Штаты вывели все свои силы, оставив лишь контингент, необходимый для предотвращения захвата Восточной Сибири Японией. В основном история военного участия союзников в российской гражданской войне — это история участия в ней Британии, поскольку именно она понесла основные расходы, связанные с помощью белым. Активные действия Британии были обусловлены позицией Уинстона Черчилля, ранее других европейских государственных деятелей понявшего, какую угрозу для Запада содержит в себе российский коммунизм.

Ослабленная в результате Первой мировой войны, Британия оставалась тем не менее лидирующей мировой державой, и ее глобальные интересы были непосредственно связаны с тем, что происходило в России. Отношение Британии к правительству этой страны вряд ли можно было назвать последовательным. Протоколы прений в британском кабинете министров свидетельствуют о разнонаправленных его действиях, предпринимавшихся вследствие нерешительности и растерянности. Эти же источники подтверждают, что опубликованные в британской прессе сведения о зверствах большевиков, в частности об убийстве царской семьи, вызвали всеобщее возмущение, но не повлияли существенным образом на британскую политику.

Политика Британии в отношении Советской России направлялась в основном двумя соображениями: страхом перед возможным сближением нынешней России и Германии и живой еще памятью о том, как Россия царская угрожала британским интересам на Ближнем Востоке. Эти соображения рождали фундаментальный вопрос: какое русское правительство будет больше соответствовать британским интересам — правительство Ленина или то, какое устроят в случае победы белые? В этой же связи возникала также дилемма: что предпочтительнее — расчленить Российскую империю или сохранить ее территориальную целостность. У обоих вариантов имелись свои преимущества.

Несмотря на то что у большевистского руководства отсутствовали поклонники в британском руководстве, у него находились там защитники, утверждавшие, что с точки зрения интересов Британии Советы предпочтительнее любого мыслимого альтернативного правительства. С момента битвы при Ватерлоо (1815) и вплоть до нарождения в начале двадцатого столетия агрессивной милитаристской Германии центральной задачей британской дипломатии всегда оставалось сдерживание России. Чем слабее будет она, тем меньшую будет представлять угрозу: дурное правление большевиков, казалось, обеспечило бы немощь России в будущем. Соображения, легшие в основу данной позиции, были сродни тем, что заставили Германию в 1917—1918 гг. побороть свое отвращение к большевикам и предложить им помощь, буквально их спасшую: Ленин и его партия разрушали страну и таким образом уменьшали опасность, грозившую Германии с Востока⁷¹. Этого взгляда придерживался Ллойд Джордж, на протяжении всей гражданской войны отдававший свое молчаливое одобрение победам большевиков, даже в те моменты, когда, премьер коалиционного правительства и член находившейся в меньшинстве партии, он должен был уступать давлению тори и выступать на стороне белых. 12 декабря 1918 г. он заявил на заседании Военного кабинета, что не думает, будто большевистская Россия «хоть в какой-то степени представляет такую же опасность, как некогда Российская империя с ее воинственными чиновниками и многомиллионной армией». Эта оценка получила поддержку министра иностранных дел, тори Артура Бальфура*. В другом случае Ллойд Джордж заверял Военный кабинет, что «большевики не захотят содержать армию, поскольку их задачи в основе своей антимилитаристские»⁷². Он не делал секрета из того, что не хочет вмешательства в российские дела: на заседании Кабинета 31 декабря 1918 г. премьер заявил, что он «против военного вмешательства в какой бы то ни было форме»⁷³. Выражая подобные взгляды, основанные более на интуиции и принятии желаемого за действительное, чем на знании реального положения дел, премьер-министр пользовался поддержкой большинства в Кабинете, которое в течение всего 1919 г. возражало против военного участия в российской гражданской войне: по словам биографа Черчилля, ни один министр, кроме самого Черчилля, не выступил за помощь Деникину**.

* Minutes, Imperial War Cabinet, December 12, 1918, Cab. 23/42. In: Ullman R. Britain and the Russian Civil War. Princeton, 1968, P. 75--76. Ряд лиц, близких к Ллойд Джорджу, считал, что у того имелись личные симпатии к Ленину и Троцкому (как впоследствии и к Гитлеру). Лорд Керзон, например, заметил однажды: «Трудность с премьер-министром в том, что он и сам немного большевик» (см.: Davies N. White Eagle, Red Star. London, 1972. P. 90).

** Gilbert M. Winston S. Churchill. Boston, 1975. Vol. 4. P. 309-310. Черчилль пользовался безоговорочной поддержкой лорда Керзона, который был за вмешательство Британии, но считал, что оно должно ограничиться Кавказом.

Таковы были политические реалии, предварявшие колебания Британии по поводу ее вмешательства в российские дела. Подобно начальнику Польши маршалу Юзефу Пилсудскому, бросившему белых в беде во время переломного момента гражданской войны, Ллойд Джордж и Бальфур считали, что угроза со стороны восстановленной национальной России может быть больше, чем со стороны международного коммунизма.

Кроме того, у Британии имелись веские внутренние причины, по которым было нежелательно настаивать на проведении политики в пользу белых. Лейбористы яростно противились интервенции, поскольку в их глазах она становилась попыткой подавить первое в мире рабочее правительство. Перемирие привело к серьезным экономическим и социальным сдвигам в Британии, и продолжительное военное участие в делах России грозило внутренними беспорядками. В июне 1919 г. Военному кабинету намекнули, что растущее недовольство рабочих в стране вызвано преимущественно непопулярностью интервенции в России⁷⁴. В течение года враждебное отношение к интервенции со стороны лейбористской партии и Конгресса профсоюзов Британии все нарастало. Фактор этот сыграл, видимо, главную роль в решении Ллойд Джорджа уйти из России к концу 1919 года.

Самым яростным сторонником интервенции был Уинстон Черчилль, и когда он возглавил военное министерство в январе 1919 г., то немедленно встал на антикоммунистическую, не на антироссийскую позицию. В этом его поддерживал сэр Генри Вильсон, начальник Имперского Генерального штаба, но из видных лиц более никто. Черчилль пришел к выводу, что Первая мировая война открыла новую историческую эпоху, в которой узконациональные интересы и конфликты уступят место интересам и конфликтам наднациональным и идеологическим. Убеждение это помогло ему понять значение как коммунизма, так и национал-социализма глубже и лучше, чем другим европейским государственным деятелям, которые тяготели к интерпретации этих явлений как сугубо внутренних по происхождению и масштабу. Черчилль считал коммунизм чистейшим злом, сатанинской силой: безо всякого смущения он называл большевиков «зверями», «мясниками», «павианами». Он был убежден, что цели Белого движения совпадают с целями Британии. В меморандуме, написанном 15 сентября 1919 г., когда Британия готовилась отвернуться от белых, Черчилль предостерегал: «Большое заблуждение думать, будто весь этот год мы сражались на стороне антибольшевистски настроенных русских. Напротив, это они сражались за нас; и истина эта станет мучительно очевидной, как только белые будут уничтожены и армия большевиков воцарится на всей огромной территории российской империи»⁷⁵.

Несмотря на то что Черчилль оказывался в меньшинстве и даже в одиночестве в Кабинете, он играл ведущую роль в определении государственной политики в отношении России — потому, что возглавлял военное министерство, а также оттого, что обладал мощным даром убеждения.

Опасность возникновения альянса между реакционной или революционной Россией и реакционной или революционной Германией волновала британский кабинет даже до капитуляции последней⁷⁶. Но ни на кого такая перспектива не действовала столь угнетающе, как на Черчилля, и никто не был готов делать из нее логические выводы. Черчилль предвидел возможность «совпадения интересов и политики» этих двух государств-парий, что сведет их в «массу, перед которой западным державам будет довольно трудно отстоять свои права и от которой, по прошествии нескольких лет, им будет трудно защититься»⁷⁷. «Не будет мира в Европе, пока Россия не восстановлена» — и «восстановлена», по мнению Черчилля, конечно, с некоммунистическим правительством. С пророческой прозорливостью предсказывал он альянс Советской России, Германии и Японии, действительно возникший двадцать лет спустя и почти погубивший Англию и ее империю:

«Если мы отвернемся от России, Германия и Япония от нее не отвернутся. Новые государства, которые могут теперь возникнуть в Восточной Европе, будут смяты и уничтожены русским большевизмом и Германией. Утвердив свое влияние на Россию, Германия приобретет много больше, чем потеряла со своими заморскими колониями и западноевропейскими территориями. Япония, без сомнения, придет к такому же выводу на том конце Транссибирской магистрали. Через пять лет или даже меньше станет очевидным, что плоды всех наших побед утрачены на Мирной конференции, что Лига Наций превращена в бессильное чучело, что Германия стала сильнее, чем когда-либо, и что британским интересам в Индии нанесен непоправимый урон. После всех наших побед нам придется покинуть поле брани униженными и побежденными»*.

* Gilbert M. Churchill. Vol. 4. P. 254. Беспокойство Черчилля по поводу возможности германо-советско-японского сближения было отчасти вызвано предупреждением, которое основатель геополитики Г.Д.Маккиндер высказал в адрес Мирной конференции: договор, который готовит Мирная конференция, говорил последний, породит враждебный военный блок. «Если мы заглянем в далекое будущее, — спрашивал Маккиндер, — не увидим ли мы, что нам придется, возможно, мириться с тем, что в один прекрасный день большая часть Великого континента подчинится единой власти?» (См.: Democratic Ideals and Reality. New York, 1919. P. 89.) Согласно Маккиндеру, добейся Германия контроля над Россией, это нацелило бы ее на мировое господство. Нацистский геополитик Карл Хаусхофер использовал идеи Маккиндера, чтобы сформулировать концепцию «неизбежности» союза Германии, России и Японии.

Черчиллю принадлежит идея политики сдерживания в отношении Советской России⁷⁸ — идея, на которую в его стране не обратили должного внимания, но взяли на вооружение США после Второй мировой войны. Если бы он смог поступить по-своему, западные державы организовали бы международный крестовый поход против большевистской России. Следующим шагом, требующим, по его мнению, немедленного осуществления, было натравить Германию на большевиков. Страх перед большевизмом и возможным союзом между ним и Германией заставил Черчилля после подписания перемирия выступать за примирительную политику в отношении Германии («Кормите Германию; сражайтесь с большевиками; заставьте Германию сражаться с большевиками»⁷⁹). В то время, когда подавляющая часть его коллег считала, что способность большевиков побеждать политических соперников говорит об их общественной поддержке, Черчилль понимал, что она основана на неограниченном терроре.

Несмотря на то что Черчилль был прекрасным диагностом, изыскиваемые им средства оказались нереалистичными. Приходившие ему в голову мысли об интернациональном крестовом походе против Советской России являлись чистейшей фантазией: не было ни малейшего шанса, что великие державы, потрепанные четырьмя годами войны, согласятся направить сотни тысяч солдат на завоевание бескрайних российских снегов*. Ллойд Джордж сообщил Черчиллю — и в этом был, по-видимому, прав, — что, если Британия объявит России войну, в ней самой начнется революция. Германия же, говорил он, не только не станет сражаться против русских, но войдет с ними в секретное соглашение. В конце концов Черчиллю пришлось довольствоваться беспорядочными военными выступлениями на стороне белых — участие это было слишком мелким, чтобы существенно повлиять на ход гражданской войны, но достаточно крупным для того, чтобы дать коммунистам у власти возможность представить борьбу за собственное выживание как оборонительную войну России против иностранного вторжения.

* Союзники содержали на территории Германии несколько миллионов русских военнопленных, которых могли направить к Деникину, Юденичу или Колчаку. На деле же они предпочли, чтобы судьбу узников решила Германия, и та обменяла их на собственных военнопленных в России. Лишь немногие из русских военнопленных приняли участие в военных операциях против красных на Балтике; некоторые добивались убежища в Западной Европе; большинство же было репатриировано (Thompson J.M. Russia, Bolshevism and the Versailles Peace. P. 328—330; Williams R. // Canadian Slavonic Papers 1967. Vol 9. № 2. P. 270—295).

Британский Кабинет предпринял первые шаги по организации интервенции 14 ноября 1918 г. Отвергнув неосуществимую идею об «крестовом походе», он решил поддерживать материально и дипломатическими средствами антибольшевистские силы в России, а также страны, бывшие некогда составными частями империи и отделившиеся от нее⁸⁰. В начале 1919 года Ллойд Джордж представил общий план:

«1. Не следует делать попыток завоевать Советскую Россию силой оружия.

2. Поддержка должна оказываться постольку, поскольку на территориях, контролируемых Деникиным и Колчаком, население выказывает антибольшевистские настроения.

3. Антибольшевистские военные силы не должны использоваться для реставрации царского режима в России... [или] для возвращения крестьянства к старым феодальным условиям [!] пользования землей»⁸¹.

Идея британского военного участия была одобрена, для него было определено несколько форм: 1) снабжения антибольшевистских сил военной амуницией, начиная с обмундирования и кончая вооружением вплоть до танков и самолетов, в основном из оставшихся на складах со времен Первой мировой войны; 2) содержания на российской территории и вдоль береговой линии британского военного и военно-морского контингента, основной задачей которого становилось несение сторожевой службы и обеспечение блокады, с правом в случае непосредственной угрозы вести оборонительные бои; 3) подготовки офицерского состава для белой армии и, в конечном счете, 4) эвакуации остатков разбитых белых армий. Помощь эта, хотя и гораздо меньшая, чем позволяли возможности Британии, белым была жизненно необходима.

По поводу отколовшихся от России окраин Британия оставалась в полной нерешительности. Понимая, что образование новых государств ослабляло Россию и уменьшало ее агрессивный потенциал, лорд Керзон убедил правительство в конце 1918 г. признать de facto независимость Азербайджана и Грузии и расположить небольшие контингент войск в Закавказье и Прикаспии для защиты Индии. Зимой 1918—1919 гг. британские военно-морские силы принимали также участие в защите Эстонии и Латвии от советского вторжения. В целом же, однако, позиция Британии состояла скорее в том, чтобы поддерживать территориальную целостность России в пределах бывшей империи, хотя бы и под властью красных, — отчасти чтобы избежать отталкивания российского населения, а отчасти с тем, чтобы помешать Германии закрепиться на некоторых окраинах и занять там доминирующее положение. Понуждая руководство белых принять демократические формулировки, Британия не возражала против лозунга «Россия единая и неделимая».

Позиция Франции по русскому вопросу была менее отягощена привходящими соображениями, поскольку она, хотя и являлась колониальной империей, была по преимуществу державой континентальной. Главной своей задачей она ставила не допустить возрождения Германии, способной вести новую войну. С этой точки зрения налаживание дружеских отношений со стабильной, сильной Россией оставалось, как и до 1914 г., делом первостатейной важности; кроме этого, Франции требовалось создание цепи зависимых государств вдоль восточной границы Германии. Франция понесла больше потерь, чем другие государства, от ленинских декретов о национализации и отказа выплатить иностранные долги, и она намеревалась вернуть утраченное. Полагая, что Ленин, несмотря на свои периодические заявления о готовности возместить царские займы и иностранные инвестиции, вряд ли собирался это делать, Франция оставалась более последовательной в своем антикоммунизме, чем другие великие державы. Поддержка же, оказываемая ею белым, выглядела скорее символической. Лидеры Франции не очень-то верили в их успех и уже в марте 1919 г. побуждали союзников предоставить антибольшевистское движение судьбе и заняться превращением Польши и Румынии в «заграждение из колючей проволоки», чтобы сдерживать коммунизм⁸². Основой заграждения предстояло служить независимой Польше, которой назначалась роль изолятора между Россией и Германией, поскольку для националистической Германии и большевистской России Польша, продукт Версальского договора, явилась общим объектом как ненависти, так и сотрудничества, начавшегося еще в 1919 г. и завершившегося через двадцать лет четвертым разделом этой страны.